Иной исход

Кольцо становилось все тяжелее, под его весом голова Калеба клонилась к столу, и на мгновение он сдался, прикрыв уставшие глаза. Кольцо брякнуло о столешницу и разум встроил резкий звук в тревожное сновидение. Где стук повторяется, и два Калеба замирают, не произнося ни слова, пока один из них не снимает с шеи цепочку, и не глядя на кольцо, быстро застегивает ее на шее своего двойника. Ему становится гадко за себя немедленно, но что-то внутри требует этой бессердечной проверки. Пусть Филипп ошибется. Пусть Филипп не узнает. Он встречает гневный взгляд карих глаз. - Ты Филиппа не заслуживаешь, - говорит он сам себе. – Не думай, что я в твоей подлости буду участвовать! – он пытается избавиться от цепочки, но слишком поздно и Филипп в дверях. Калеб рывком проснулся из очередного кошмара, едва различая реальность и грезу, губы его приоткрыты, он все еще оправдывается перед собой, но дышать нечем. Он потянул на груди рубашку, и под пальцы попала цепочка. Кольцо весит не больше, чем должно. Он встряхивается и растирает глаза кулаками. От этого движения челка падает на лоб, когда она успела опять отрасти? Перед Калебом разложены мятые стопки чертежей, он так измучен, что слова расплываются перед глазами, но он заставляет себя еще раз пересчитать последние выкладки, безуспешно пытаясь подчинить последовательность сборки. Золотые плашки расставлены везде, как плитки для игры в домино. По две, по три, они лежат стопками и горстями, валяются одиночками. Ими набиты ящики под столом, они гремят в карманах. И Калеб тут с ними, сам собой похоронен в разочаровании и отчаянии. От настоящего стука в дверь Калеб дернулся, в панике оглядываясь. Пусть в компании голосов сожаления и золотых истуканчиков, но в комнате он один. И нет никакого второго Калеба, чтоб его обвинить в том, что на дне души камнем лежит тяжелое признание. Стук звучит снова, чуть громче. После разрешения вошел и Филипп. Вошел, посмотрел на заваленный стол, бросил короткий взгляд на пол вокруг, заставленный чашками и тарелками, и после недолгого колебания выдал еще одну принесенную тарелку брату сразу в руки. Калеб без интереса посмотрел на бутерброд с голубоватым сыром, поковырял пальцем жареную корочку. - Извини, что отвлекаю, но вот это уже ни в какие рамки. Ты никуда не выходишь, почти не ешь и спишь сидя. Твои друзья подозревают, что я тебя убил. А ты … работаешь. Калеб угрюмо кивнул. – Я работаю, но результаты работы столь разочаровывающие, что я и сам рад отвлечься. Спасибо. - Он поставил тарелку на колени, потер покрасневшие глаза и уставился на брата. – У меня не получается. Это Филипп знал. Он долгое время мучительно терпел, наблюдая, как укорачиваются улыбки Калеба, как гаснут искорки в его глазах. Долгое время работа увлекала его, брошенный вызов будоражил кровь, Калеб ожил и посвятил себя строительству портала. Все заполонили золотые плашки, на двоих кухни стало не хватать. Лаборатория осталась, а мастерскую они перенесли в подвал. Глиняные стены глушили стук и звон, хотя Филипп предпочел бы их закрытой двери. А закрыта она была все чаще. Сперва Калеб не проводил столько времени внизу. Мелкие дела, не требующие много места, он доделывал в компании Филиппа. Но по чуть-чуть, по мере того как росли стопки чертежей и ящики деталей, ему все больше требовалось пространства «на подумать». Филипп не спорил. Ему тоже лучше соображалось наедине с собой. Он даже не заметил, как работа над порталом забирала у него брата, все большую его часть. Раньше ему казалось, что Калеб ждет, что он будет заходить часто, и специально закрывает двери. Давать брату пространство, если он желает, не обидно, но вдруг Калеб чувствует себя брошенным, пока Филипп соблюдает правила вежливости? Ведь он скинул на него самую муторную часть, запер в подвале, а сам гуляет в саду, между установленных поливочных шлангов, одним глазом наблюдая за перегонным кубом. Новая установка не требовала столько же усилий, как прежде, времени свободного хватало, не хватало только Калеба. Теперь чаще всего казалось, что Калеб намеренно отгораживается от его общества. Филипп терпеливо ждал. Загадка не поддавалась, поиск ответов затянулся и Калеб все больше разочаровывался в себе и в том, чем занимался. Выглядел брат не лучшим образом, Филип коснулся бледной щеки. - Пойдем в кровать. - У меня не получается! – почти выкрикнул Калеб, отшатываясь, словно это могло оправдать синяки под глазами и дрожащие пальцы. Ключицы его стали такими острыми, что грозили прорезать ткань рубашки. Филипп стиснул зубы, тряхнул головой и взял его за руку. - Ты не преуспеешь, если доведешь себя. Отдых необходим. - Я должен закончить портал, - упрямо повторил Калеб. В голове его клубился туман, где-то он понимал, что Филипп прав, но эта мысль никак не могла достучаться сквозь слои мутного стекла. - Да не нужен мне портал!- Филипп рявкнул и тряханул его так, что от неожиданности Калеб прикусил щеку. – Такой ценой не нужен. – Он нежно принял из рук брата пляшущую тарелку и соединил их лица. Губы Калеба податливые, ими не нацеловаться досыта. Он осторожно дышал носом, чтобы не разрывать поцелуя и дыхание невесомо оседало на коже родным теплом. - У нас тут всё. Тут – мы. Чего тебе не хватает? Я все сделаю, - Филипп смущенный вспышкой гнева, тих, чуть ли не мурлыкает, когда, наконец его отпускает, Калеб быстро прощает крик, на который сам вынудил спокойного брата, с ума сходящего от тревоги за него. – Тогда с уборкой помоги. И завтра вместе глянем свежим взглядом, может, я очевидного не вижу. Какой-то бред. Будто сам Титан противится… - Не хочет тебя отпускать? Я бы не отпустил. Уже прошли месяцы, как Калеб пытался выстроить в ряд неотличимые золотые плашки. Не может вычислить закономерность, не может понять порядок, будто он постоянно меняется. Искра ускользает от него. - И не отпущу. С огоньком в глазах Филипп удержал Калеба, мешая встать, придвинул со стулом ближе к столу и уложил его руки поверх бумаг. Калеб не вполне понимал, что происходит, но брат легко погасил его сопротивление, проще было подчиниться. Потом Филипп отошел на два шага, вернулся к усаженному за стол Калебу и долго массировал его напряженные плечи. От его ладоней разливалось облегчение. - Калеб, - вкрадчиво тянет он сквозь сдерживаемую улыбку, - Хватит работать. – Он склоняется к самому уху и голос его вызывает мороз по коже. - Пора спать. Пойдем же. – Филипп наваливается сзади и прижимается щекой к щеке, к шее, мягко прихватывает ее и прикусывает. Языком подцепляет цепочку и целует то место, с которого она сдвинулась. Тянет за нее, зажав зубами, все сильнее, чувствуя, как она прилегает и впивается в нежное, и останавливает порыв за мгновения, как звенья оставили бы отпечаток. Он покрывает поцелуями розоватый след и вытягивает из Калеба обреченный стон. И вдруг отпускает Калеба, соскальзывает вокруг его тела под руками, под стол. Он тянет с Калеба штаны и тот смущен, как быстро Филипп действует, Калеб схватил воздух над его плечом, погасив в себе желание воспротивиться до того, как коснулся одежды и кулак остался сжатым. Лукавый блеск глаз снизу плещет в него раскаленным маслом. Брат трется немного обросшей, от того колкой, щекой о бедро, вынуждая раздвинуться, щекотно целует и обжигает дыханием. У Калеба внутри все поджалось, когда влажный рот жадно накрыл его член. Все это чудовищно неправильно: красивый брат на коленях на полу, упиханный под стол с головой, его тугие глотающие движения ртом. И то, как он сильно удерживается за Калеба, будто Калеб его принуждает, а невидимая сила напротив отрывает от брата. Самое неправильное – насколько прекрасным оно ощущается. Сладкий зной растекается по телу, пальцы дрожат и сминают листки на столе, впитывающие пролитые чернила, но Калебу нет до них дела. Он напряженно упирается в столешницу, а снизу – Филипп. Калеб должен просить остановиться, но он не может, если интенсивный затягивающий плен плоти прервется, он не выдержит. Все, что Калеб может, совсем уж громко не стонать, хотя глиняные стены подвала заглушат и стоны. Калеб дергается, не надеясь, что Филипп отпустит, когда удовольствие, смешавшись с чудовищной ошибочностью происходящего, наполняет Филиппу рот. Он не отодвинулся, насадился еще глубже, до самого горла, и сглотнул так жадно, что у Калеба перехватило дыхание. Пришлось пережить несколько ласковых дразнящих минут вылизывания и потом встретиться взглядом с Филиппом. Немного растрепанным с горящими губами и румянцем на щеках и кончике носа. Калеб попытался прошептать «спасибо», но язык присох и он смог лишь протянуть дрожащую руку, давая Филиппу поднырнуть под нее, потереться, как зверю. Калебу неприятно думать, что он обращается с Филиппом, как с рабом. И что Филипп так бесстыдно себя ведет, позволяя ему. Вот только для разговора об этом у Калеба нет слов, чтобы выстроить их в ряд, они не соединяются между собой, рассыпаясь, как золотые кусочки портала. Между ними нет жизни. И нет правды. Филипп оставляет на его щеке тепло деликатного поцелуя. - Прошу, пойдем спать, - тихо молит он. – Твой блуждающий импульс поблуждает без тебя. И от его шепота горло Калеба перехватывает подступившим горьким спазмом. Он обожает брата и ненавидит себя. Ну, хотя бы себе он теперь может признаться, что ему нравится, что портал не поддается и ничего не выходит, потому что так он проводит больше вечеров вдали от Филиппа, его обожающего рта и умелых рук, его заботы, влюбленных глаз. Калеб не старается, он подлый и лживый. Филипп заслуживает брата получше. И любовника, который не сидит, приколоченный к стулу вспышкой страсти, а что-нибудь… в ответ… Калеба передергивает. Филипп не требует от него ничего. - Пошли в кровать, - наконец выдавливает Калеб. – Там удобнее. Не в силах выносить себя, он идет первым, снимая по пути рубашку. Живот скручивает волна желания, порыв яростный, нельзя его отрицать, но секунду спустя внутри головы царит сосредоточенность. Проводив спину Калеба взглядом, Филипп выждал, перетянул встрепанный хвост наново, и прошелся вокруг, разгоняя осветительные глифы. Когда он соединил изображение, вызывающее кругляк света и то, которое отвечает за звуковые волны, свет стал появляться, подвластный хлопку, но чтобы погасить его все еще требовался физический контакт. Филипп подошел к стеллажу, взял одну из золотых плашек, уже установленных рядком, повертел в руках. Взял вторую, так же покрытую разметкой из коротких и длинных полос на разном расстоянии друг от друга. - Ого, сколько у тебя уже этих штуковин! – крикнул он, прислушиваясь, как далеко отзовется голос брата. – А говоришь, нет прогресса, - добавил он себе под нос. И так как крик Калеба раздался достаточно далеко, он взял еще одну деталь, с нажимом провел изогнутым зеленым когтем по углублению, делая борозду незаметно глубже остальных, снимая золотую стружку тоньше волоса, после чего заставил палец принять форму человеческого и вернул детали на место друг друга. - Только не перепутай! – появилась в дверях голова Калеба. – Шесть недель настраивал этот ряд. - Ммм? Нет, конечно. Я не трогал, - ответил ему Филипп из противоположного стеллажу конца подвала. Внимательно глядя под ноги, он нес в двух руках собранную посуду с опасно балансирующей чашкой сверху, и за секунду до грандиозного падения, ее подхватил подбежавший Калеб. На нем уже нет штанов, только белье с вызывающе распущенной шнуровкой. - Бросай это дело. Давай завтра. Филипп кивнул и под тревожное позвякивание посуды получил неловкий поцелуй, на который немедленно ответил. Калебу странно и непривычно, что его губы сверху, словно порыв и не принадлежал ему. К счастью, Филипп не замечал, или делал вид, что не замечает, как брат безыскусен. Что он сбивается, торопится, и почему-то его чувственная нежность казалась чем-то, что он делал впервые, с чем явно не справлялся. Но Филипп нетребователен. Его переполняет экстазом понимания прекрасного. Он не хотел смущать Калеба, но тот поцеловал его сам, преодолев стыд перед вкусом своей спермы, так что Филипп весьма рад, раз между ними больше не стоит эта стена. И все же его ресницы скромно опущены. Глаза Калеба близко. Он опасается, что отразится в них не он, а ровные прерывающиеся ряды золотых фигурок.