Кукла

      Донхёк не был профессионалом по части долгосрочных отношений, и слабо понимал, что они из себя представляют и как следует вести себя. Марк, как единственный человек, которому он мог доверить свои сердечные терзания, мог похвастаться не многим большим количеством серьёзных отношений, но это было лучше, чем ничего.       — Ну не знаю, своди его в ресторан? — с сомнением предложил он, и Донхёк покачал головой так, будто тот мог его видеть.       — Да в этой дыре нет ничего, кроме дешёвых забегаловок с морепродуктами и соджу.       — Ну я не знаю. Может, было что-то, что он хотел сделать или купить? Поездка? Сумка Гуччи? Браслет с камешками?       А это могло сработать. Ренджун выглядел как человек, умеющий носить дорогие вещи. Донхёк представил, как на грудь его спускается изящная подвеска, украшенная бриллиантами, и невольно улыбнулся. Кулон прятался бы в расстегнутом воротнике рубашки, кокетливо выглядывая, когда Ренджун наклонялся бы. Горячо. Донхёк сам застегнул бы цепочку на этой тонкой шее, оставил поцелуй на трогательно выступающем позвонке. А когда Ренджун катался бы на нём, этот кулон раскачивался бы перед глазами, словно маятник гипнотизёра. Внутри него было бы так жарко и узко, так хорошо, что…       — Хёк? Ты ещё здесь?       — Да, — Донхёк поморщился, отвлекаясь от мыслей. — Думаю, это реально неплохая идея. Куплю ему какую-нибудь побрякушку, пусть носит.       — Правильно, — одобрительно хмыкнул Марк. — А потом трахни его так, чтобы мозги вышибло.       О, это Донхёк мог. Уже пробовал — Ренджун после жаловался на стёртые коленки, но всё равно позволил отсосать себе прямо в прихожей их белостенного домика, зажимая рот ладонью и наблюдая за ним из-под полуопущенных ресниц. Тепло стремительно концентрировалось в низу живота, но Донхёк одернул себя: чем раньше он нашёл бы для Ренджуна что-то подходящее, тем быстрее смог бы запустить ему под рубашку руки.       До Сеула ехать было три часа, и по сравнению с хрустальной тишиной и прохладой провинции, в нём было шумно и душно. Не желая терять ни минуты, Донхёк направился к первому же магазину Картье, что смог найти, и потратил там больше пяти тысяч долларов. Боже, это было впервые, когда он покупал нечто подобное для кого-то кроме своей семьи. Драгоценность, инкрустированную бриллиантами, тщательно упаковали в фирменную коробочку и пакет, и Донхёк, ощущая себя взволнованно и почти что блаженно — будто он сам был получателем этого ценного подарка, — направился вон из города. Нет, он точно сошёл с ума: собирался подарить безумно дорогую подвеску парню, знал которого меньше месяца, но думать мог только о том, как ренджуновы губы изогнутся в улыбке, и в глазах его вспыхнут блестящие искры, словно россыпи звёзд. Не удержавшись, он достал телефон, чтобы набрать знакомый номер, вслушался в гудки. Ренджун не брал трубку. Наверняка опять купался, рисовал или дремал, улегшись в тени садовой беседки.       «Или проводил время с Джено», — добавил ревниво рассудок, и Донхёк кинул пакет на сидение, завел мотор. Не было смысла нервничать сейчас, ведь так? У них с Ренджуном всё только начиналось, и наличие неприятного «лучшего друга» не могло повлиять на ситуацию. Донхёк просто себя накручивал. Они вчера занимались сексом, много целовались, купались в спокойной воде, делились холодной пиццей с застывшим, твёрдым сыром, которая была вкуснее, чем что-либо, что Донхёк раньше пробовал.       Чёрт, ну почему Ренджун не отвечал?!       Сбросить скорость Донхёк заставил себя силой воли. Если он влетит в ограждение, лучше от этого не будет никому, а уж быстрее от до маленького светлого дома он точно не доберется. Обратный путь занял два с половиной часа, позвонить за которые Донхёк успел семь раз. Цифра эта и так слегка превышала разумное число, но стояла далеко от той, которой могла бы быть, поддайся он навязчивым мыслям. Припарковавшись у знакомого входа, Донхёк выскочил, хлопнув дверью, заглянул через невысокий забор в сад. Бассейн там всё ещё стоял, немного сдувшийся, будто расплавившийся на солнце. Рядом с ним лежала забытая шляпа. Значит, Ренджун был где-то в помещении. Конечно, Донхёк не рассчитывал так рано познакомиться с его родственниками, но другого варианта не вырисовывалось. Оправив футболку, он водрузил солнечные очки на макушку, вытер влажные от волнения ладони о шорты и надавил на кнопку звонка. Тишина. Помявшись под дверью ещё одну невыносимо долгую минуту, он снова позвонил, но никто не ответил, и Донхёк, не решившись проверить, закрыта ли дверь, уселся на крыльце и достал телефон, чтобы набрать номер в восьмой раз. Воздух был вязким, густым и приторно сладким, будто кленовый сироп, и дышалось так тяжело, что голова кружилась. Но возвращаться в прохладу машины Донхёк не стал, будто пытаясь заглушить эту неясную тревогу невыносимой жарой, упёрся спиной в нагретое дерево и закрыл глаза.       Они точно были вместе.       Этот сукин сын, Джено, увидел одну из оставленных меток, и сделал всё, чтобы следующий день Ренджун провёл с ним наедине. Досада уколола остро под рёбра, Донхёк вскочил, пнул колесо так сильно, что пальцы на ноге заныли. Хотелось, будто ревнивому мужу, начать прочесывать город в их поисках, но Донхёк был реалистом: хотя дыра эта была крохотной, домов здесь имелось достаточно. Тем более, он не мог врываться в каждый из них, надеясь, что ему повезет и найдется именно тот, что принадлежит Джено. Оставаться здесь не было смысла, и Донхёк вернулся к себе, загнал машину в гараж. Ноги сами привели его к каменной беседке на окраине сада. Без Ренджуна здесь было неожиданно пусто, будто из знакомой картинки, привычной глазу, вдруг извлекли центральный её элемент. Он свернулся на траве, подтянув ноги к груди, принялся листать ленту новостей, но мысли упорно возвращались к Ренджуну, его улыбке, запаху и тому, как его жилистое, гибкое тело идеально помещалось в объятиях. Если влюбленность была такой, то Донхёк отказывался влюбляться. Сердце сжалось болезненной ревностью, он зажмурился, закусил губу. Шёл бы к чёрту этот мальчик-художник, со своими порнографическими эскизами, чёрными глазами и невыносимой улыбкой.       Боже, Донхёк так скучал!..       Он был слишком глубоко, но даже не думал вернуться к безопасному мелководью случайных знакомств. Он хотел знать, что Ренджун любит есть на завтрак, куда собирался поехать следующим летом, предпочитает кошек или собак, как его мама звала в детстве и что нужно сделать, чтобы с ним он захотел проводить времени больше, чем с тем самым «лучшим другом», что глядя на него представляет его под собой. Жизнь была несправедлива и вместе с тем совершенно, беспощадна честна: Донхёк вдруг вспомнил, как ещё на втором курсе за ним бегала хвостиком Соён, а он напился в дрова и трахнул её на заднем дворе дома Марка, прямо на вечеринке, а потом даже не позвонил. Ему было плевать. Стыдно стало только чуть-чуть, и то, только тогда, когда увидел её красные, опухшие от слёз глаза, заломленные в попытке скрыть страдания руки. Но разве имелась в этом вина Донхёка? Соён должна была понимать, что подобные истории никогда не заканчиваются хорошо, Донхёк не скрывал своего легкомысленного отношения к ней и не давал повода в себя влюбляться. После той ночи ходить за ним Соён перестала — гордая, — хотя и продолжала ещё с полгода молча, с укором и ненавистью глядеть. И, может, она была ведьмой или вроде того, раз теперь бумеранг судьбы возвращался к Донхёку, чтобы со всей силой равнодушия и восторженной привязанности ударить по голове.       Один звонок. Хотя бы один, ему нужно было услышать голос Ренджуна.       Телефон продолжал упорно молчать, и Донхёк так и заснул, прижав к груди руки и беспокойно хмурясь из-за бегающих по лицу бликов. Открыл глаза он когда солнце потихоньку клонилось к закату. От долгого лежания на твёрдой поверхности тело ломило, и Донхёк, охая и шипя, поднялся, потёр затекшую шею и долгих десять минут просто сидел, уставившись в пустоту, машинально нажимая на кнопку повтора вызова, стоило тому завершиться. Очевидно, сегодня Ренджун говорить с ним не собирался. Не стоило ждать. Едва переставляя ноги, он побрёл к заднему входу в дом.       Бабушка была не в духе. Донхёк и так опоздал к ужину, явился помятый и испачканный сухой грязью, и сидел теперь с унылым видом, мял ножом стейк, будто желая разделить на волокна. Мясо кровило, и на тарелке натекла уже целая лужица. Бросив на стол вилку, бабушка сложила на груди руки и уставилась на него не по годам пронзительным взглядом:       — Где ты таскаешься целыми днями? — процедила она, и Донхёк неопределенно повёл плечом, отодвигая в сторону тарелку. Аппетита не было совершенно.       — С Ренджуном.       Если бы.       — А, тот хорошенький мальчик? — морщинистое, высокомерное лицо расцвело улыбкой. Бабушка кивнула себе: — Тебе на пользу это знакомство. Надеюсь, Ренджун сможет привить тебе хоть немного такта, если не перевоспитать.       Не сдержав смешка, Донхёк уткнулся в ладони, бесцеремонно поставив локти на стол. Такта? Ренджун предложил ему водку на второй день знакомства, а потом поцеловал так, что не встало бы разве что у трупа. Вчера дал себя трахнуть прямо на траве у лесного озера, стёр коленки и губы, и рисовал порнографию после. А сегодня не брал трубку, хотя Донхёк звонил уже шестнадцать раз, и не находил себе места, потому что боялся, что если не он получает удовольствие между его разведенных в стороны бёдер, то это делает кто-то другой. Кто-то по имени Джено. Может, они делали это прямо сейчас: прижимались тесно, близко, и чужие губы стирали его отпечатки, оставленные на ренджуновой коже, чтобы заменить их собственными.       — Ты знаешь Джено? — спросил Донхёк неожиданно даже для самого себя, и бабушка непонимающе моргнула. Рот её изогнулся в привычной гримасе брезгливости.       — Это один из твоих пустоголовых дружков? Откуда мне знать его?       — Не важно, — отмахнулся Донхёк, поднимаясь. Нет, больше терпеть это подобие семейного ужина он был не в силах. — Я спать.       Если бы он действительно мог заснуть, так бы и сделал, но голова гудела, будто расколотый орех. Войдя к себе в комнату, Донхёк открыл окно, чтобы впустить свежего воздуха, достал из-под кровати оставленную там недопитую бутылку текилы и глотнул прямо из горла, усевшись на подоконнике. Сад стоял погруженный в дремотные, густые сумерки. Белые гипсовые фигуры белели в них, словно призраки. Это были копии итальянских копий античных скульптур, и Донхёк никогда не понимал бабушкиного увлечения их коллекционированием, но теперь не мог не представить, что там, в темноте, стоят десятки обнаженных, светлокожих Ренджунов. Не было в них ничего банально эстетического, лишь напоминание о прошлой телесной, жаркой страсти, облаченной в одежды невинности. Картотека прошлых сладких грехов. Мадам Ли, эта старая сука, была той ещё шлюхой: Донхёк знал, что его ныне покойный дед также не отличался благородным целомудрием, но слухи о развратности его супруги всё равно были куда интереснее. Говорят, одно время она крутила роман сразу с двумя, да так, что они устраивали скандалы у неё под домом каждую неделю, а в другой раз увела мужа у женщины, но жить с ним не стала, и он в итоге повесился. И, может, эту черту Донхёк унаследовал от неё: неутомимую, жаркую страсть ко всему красивому и недоступному, раз не мог перестать думать о том, как нестерпимо сильно хочет обладать человеком, который, проведя с ним ночь, даже не собирается брать трубку после.       — Ты правда хочешь знать? — Ренджун зевнул, склонил в сторону взъерошенную, всё ещё влажную после утреннего душа голову и равнодушно отпил из чашки. — Мы с Джено ездили в город. Его кошке стало плохо, пришлось везти её в ветеринарную клинику.       «Плевать на кошку», — хотелось сказать Донхёку, — «это ведь просто оправдание, не так ли? Вы трахались, я точно знаю. Потому что нет другой причины тебе не брать трубку».       — Ты не отвечал на мои звонки, — процедил он сквозь сжатые зубы, и Ренджун раздражённо стукнул чашкой о стол.       — Ты звонил шестнадцать раз, Донхёк. Шестнадцать! Я просто забыл здесь телефон, потому что собирался в спешке. Только успел вернуться, взять его в руки, а тут ты барабанишь в дверь так, будто пожар. Что случилось?       Фрустрация, гнев и отчаянная радость наконец-то видеть его смешались внутри, формируясь в столь невыносимо жаркий огонь, что Донхёк не выдержал, обогнул стол, чтобы обхватить Ренджуна двумя руками, прижать к себе. Тот охнул неловко, замер, словно маленькая птичка, накрытая ладонью.       — Ничего не случилось, — шепнул Донхёк, задыхаясь от счастья, — просто соскучился очень.       — Тебе не кажется, что ты переигрываешь? — приязненно, тепло хмыкнул Ренджун, расслабляясь в объятиях. — Меня не было всего один день. Неужели здесь так скучно?       — Ужасно, — выдохнул со смешком Донхёк, оставляя влажный поцелуй на изгибе чужой шеи. — Ужасно скучно. Ты даже не можешь представить себе, насколько. Если покажешь, где твоя комната, узнаешь, как сильно мне тебя не хватало.       Даже если Джено трахал его вчера, тело Ренджуна всё так же льнуло к нему, покрываясь мурашками чувствительности, стоило широко лизнуть вдоль ключицы, оттянув вниз ворот футболки. Ренджун выдохнул коротко, и глаза его затуманились.       — Бабушки нет дома, — он запустил руку в волосы, сжал их в кулаке, пуская волнующие, жаркие искры вдоль позвоночника. — А до комнаты идти далеко. Покажи, что у тебя есть для меня.       Жалкий, жадный всхлип прорвался горлом, Донхёк покрыл лихорадочными поцелуями его лицо и шею, задрал футболку, чтобы втянуть в рот сосок, и Ренджун выгнулся навстречу. Двинув в сторону чашки, Донхёк уложил его на стол, прямо на эту белоснежную кружевную скатерть, устраиваясь между ног. Это выглядело невинно и развратно — оливковая кожа, контрастирующая с нежным кружевом и кипенной белизной, — и кровь бежала по жилам быстрее при мысли о том, что Донхёк собирался с ним сделать. Сдернув с Ренджуна лёгкие шорты вместе с бельём, он огладил его торс, сжал руки на ягодицах, жадно касаясь каждого сантиметра открытой кожи. Никаких новых меток. Ни единого чужого знака принадлежности, страсти и голода — Донхёк потянул его коленки к груди, открывая взгляду то место, что сводило с ума последние недели, потёр подушечкой пальца нежную дырочку, и Ренджун всхлипнул, хватаясь за край стола.       — Нетерпеливый, — пробормотал он сквозь улыбку, — что, правда соскучился?       «Безумно», — подумал Донхёк, но вместо ответа прижался губами к чувствительной коже в сантиметрах от входа, и Ренджун издал сладкий, оборванный стон. Он вскрикнул, когда Донхёк закружил языком вокруг сжимающейся дырочки, щедро смачивая её слюной. Дёрнулся, будто пытаясь уйти от слишком резкого удовольствия, и тут же подался назад, раскрываясь, путая пальцы в донхековых волосах. Потянул на себя, ещё и ещё, требуя больше, и Донхёк с радостью предоставил всё, что имел, потерялся в блаженном жаре его тела на долгие минуты, пока Ренджун сам не отстранил его. На дрожащих ногах он спустился на пол, развернулся, укладываясь на столешницу животом, развёл в стороны ноги.       — Давай, — голос его был сорванным, ниже на октаву, и Донхёка скрутило невыносимо сильной волной возбуждения, — возьми меня.       — Я сейчас, секунду. Презервативы в машине, — он вывалился в начавшую набирать обороты жару летнего дня, распахнул дверь припаркованной машины, чтобы из бардачка достать картонную упаковку и бутылочку лубриканта.       От нетерпения руки тряслись, и он едва смог удержать в них всё необходимое, замешкался на пару долгих минут, и затормозил у порога, когда раздался звук шуршания шин по асфальту. О, этот потрёпанный синий Фольксваген он видел не единожды, и не нуждался в том, чтобы заглядывать за руль с целью убедиться, кто ведёт его. Злая, мстительная улыбка расползалась по лицу.       Единственный раз Джено приехал вовремя.       Поспешно вернувшись в дом, Донхёк убедился в том, что входная дверь не заперта, накрыл Ренджуна собой, прижавшись поцелуем к изгибу плеча, и тот раздражённо фыркнул:       — Почему так долго? Я почти остыл.       — Я смогу согреть тебя, прелесть, — пообещал Донхёк, смазывая пальцы перед тем, как медленно толкнуть их внутрь, сгибая и массируя. Ренджун всхлипнул, колени его напряглись, он подался назад, насаживаясь глубже. — Сегодня ты не такой узкий, — пробормотал Донхёк. — Принял три пальца сразу. Как думаешь, я могу уже вставить?       О, он определенно не успел остыть — Ренджун кивнул коротко, комкая в пальцах кружева скатерти, пригласительно развёл ноги шире.       — Д-да, — глаза его были блестящими, и губы красными, зацелованными и влажными. — Только медленно.       Донхёк вошёл в него в тот самый момент, когда Джено открыл дверь. Он обернулся, бросая за плечо самодовольную, триумфальную ухмылку, пригладил ренджуновы растрёпанные, пушистые волосы, ненавязчиво прижимая его за шею к столу так, чтобы тот не повернул голову и не испортил момент, заметив незваного гостя.       — Так хорошо? — он двинул бёдрами на пробу, и Ренджун вскрикнул, сжимаясь и дрожа. — Я хорошо трахаю тебя, детка?       Он бормотал что-то нечленораздельное, но это было и не важно: Донхёк знал — видел — какое удовольствие Ренджун испытывает от этих движений внутри, жара и давления. Но, что лучше того, Джено видел тоже. Взгляд его впился в то место, где член Донхёка ритмично скрывался в податливой узости прекрасного тела, и лицо его потемнело от гнева, челюсть заострилась и кулаки сжались так тесно, что вены проступили на предплечьях.       — Сука.       Он развернулся, стремительно покидая дом, с грохотом захлопнул дверь за собой, и Ренджун, испуганный резким звуком, попытался подняться, отвлекаясь:       — Что это?       — Просто ветер, — улыбнулся Донхёк. Смех бурлил внутри, будто пузырьки в бутылке шампанского. — Ложись, я позабочусь о тебе.       Он подхватил чужую ногу под коленкой, устроил на столе, делая проникновение острее и глубже, и Ренджун откинул голову, громко, жарко постанывая с каждым толчком. Ему понадобилось совсем немного, чтобы рассыпаться в его руках удовольствием, и Донхёк, сделав последние несколько жадных, сбитых движений, позволил себе последовать за ним.       Обмякший и разомлевший, Ренджун был ещё более очаровательным: щёки его раскраснелись, глаза были подернуты поволокой и жесты сделались плавными, полными посторгазменной неги. Завернувшись в скатерть, будто в греческую тогу, он зашагал вверх по лестнице, и Донхёк пошёл следом, как привязанный, поймал волочащийся по полу край белоснежной ткани. Ренджун сводил его с ума, не делая ничего особенного, и даже не догадывался об этом.       — Хочешь в душ? — спросил он, и Донхёк завороженно кивнул. — Я дам тебе свежее полотенце.       Толкнув одну из дверей в коридоре, он оказался в небольшой ванной комнате, выложенной зелёной квадратной плиткой, скинул свои небрежные одежды на пол, оставаясь в великолепии обнаженности. И если бы Донхёк мог выбирать, хотел бы всегда видеть Ренджуна именно таким — освещённым мягко тёплыми лучами, струящимися из высокого окошка у потолка, сияющего расслабленной, блаженной улыбкой. Маленькое божество, сошедшее со своего алебастрового пьедестала.       — Подожди, я сейчас, — поспешно пробормотал он. — У меня кое-что для тебя есть.       Подтягивая на ходу шорты, босоногий, он сбежал вниз, где в душном салоне машины, калящейся под летним солнцем, со вчерашнего дня лежал приготовленный подарок. Не было более хорошего момента, чтобы приподнести его: Донхёк представил, как застегнет тонкую цепочку на шее, получившей сотню поцелуев, и это золото и бриллианты станут единственным, что будет на Ренджуне в тот момент. Разрывая по пути пакет и коробку, заботливо перевязанную лентой, он извлёк изящную подвеску, зажал в ладони. Сердце билось в груди часто и гулко, будто в пустой жестяной банке. Потрясающее, восторженное волнение заполняло его целиком, заставляло кровь бежать быстрее. Распахнув дверцу душевой кабины, Донхёк проскользнул в жаркую влажность воздуха, прижался к Ренджуну: тот был весь в мыльной пене, скользкий, горячий и всё такой же чувствительный — он откинул голову на плечо, выдыхая, когда ощутил касание чужих рук.       — У меня есть для тебя кое-что, — повторил Донхёк, вытягивая вперёд подвеску, держась за цепочку.       — Если это твой член, то… — игривая насмешка в ренджуновом голосе смазалась удивлением, — украшение? Это мне?       — Да, — хмыкнул Донхёк, разъединяя цепочку, чтобы застегнуть замочек на его шее. — Подумал, тебе понравится.       — Ты шутишь? Она просто прекрасная, — эта улыбка была ослепительнее солнца.       Ренджун обхватил его лицо ладонями, прижался губами невинно и сладко, и Донхёк охнул, жмурясь и задыхаясь. Фейерверки. В груди, голове и вокруг — всюду были сияющие, яркие фейерверки, они пьянили больше, чем выпитая натощак лимонная водка с абрикосами.