***
В понедельник Фелисити объявляется у входа «A Briar and a Rose». Мелисент уже и забыла, как та выглядит. Впрочем, почти ничего и не изменилось. Короткие светлые кудри, цветастая юбка и жёлтая блузка под жилеткой, восторженное, даже несколько экзальтированное выражение лица. Она переступает порог магазина, как если бы это был пятизвёздочный отель. Однако, догадывается Мелисент, по сравнению с годовалым ребёнком работа в самом спокойном магазине города — действительно отдых. Почти так же, как Фелисити снаружи, Мелисент ликует внутри. К полудню возвращается и Аврора, покончившая с доставкой штучных заказов. Даже маски не работают — как две птички, она и Фелисити щебечут между собой о малыше, и замужестве, и тёте Нессе и Тильде, о былых временах, о которых Аврора знает только из таких же разговоров. Шотландское небо как будто сразу пронюхало, что на носу осень, и тотчас из вселяющего надежды голубоватого переодевается в привычный унылый серый. Солнце едва проглядывает. Мелисент поглядывает наружу: спешат машины, снуют по тротуарам группки постепенно прибывающих в город студентов (она снова чувствует холод в животе). Сегодня не надо было заезжать на цветочный склад, так что она проспала на час больше — до шести — и пришла на работу пешком. Магазин открылся в восемь тридцать, и с тех пор Мелисент обрабатывает как минимум полсотни роз, а также выполняет и убирает в холодильную комнату два простых заказа на завтра: один с симпатичными фиолетовыми георгинами, один с великолепными жёлтыми и фиолетовыми гладиолусами. Также она собирает букет одному вбежавшему парню и пересаживает в горшок красивейшую алоказию для женщины, которая планирует зайти вечером. Ещё вчера она еле втащила в автомобиль невероятных размеров драцены и спатифиллум, и с тех пор они угрожающе стоят в тележке, как будто ожидая прихода Фелисити. Их надо переставить, но Аврора не сможет поднять горшки такой тяжести — так же, как и Мелисент в последнее время. Месяцы практически беспрерывной работы дают о себе знать — спина ноет, и, фыркая, Мелисент снова ходит с тростью, тогда как ещё весной обходилась без неё. Но вот Фелисити осчастливила салон своим появлением, и Мелисент осчастливливает её заданиями. Задушив в себе жалость, она перекладывает на напарницу и перестановку гигантов в горшках, и опрыскивание цветов перед закрытием — а затем объявляет себя свободной до конца дня, выходит на улицу и наконец-то, впервые в этом году, выдыхает. Неторопливо она движется по Старому городу, даже как-то отвыкшая от прогулок средь бела дня. Она вольна делать, что угодно, а потому понятия не имеет, что ей делать. От скуки она заскакивает в одну из тротуарных забегаловок и заказывает булочку, хотя голода не ощущает. Ехать домой тоже не хочется — там витающие вокруг неё невесёлые мысли только уплотнятся, и их нельзя будет больше игнорировать. А больше делать и нечего… И теперь так будет всегда, каждый день? Трость стучит по брусчатке, мимо проплывают припаркованные автомобили, спешащие люди. Салон сотовой связи, секонд-хенд, забегаловка с кебаб, мусорные баки — район Саутсайд располагает к себе студентов и другую молодёжь. Всё пёстрое, железное и пластиковое на фоне коричневых и бежевых старых зданий, чьи первые этажи они атаковали, таких одновременно простых и изящных по сравнению с вычурностью современного мира. Она как будто слышит эхо прокатившейся, как гром, «Бахромы» — а может, что-то действительно играют ближе к Хай-стрит. Она сама шагает вдоль тонкого заборчика, отделяющего ближайший сквер от дороги. Тувалкаин на огромной латунной колонне взирает на неё прямо из сердца сквера, и она поддаётся зову. В конце концов, лучшее, что можно делать со временем — это ничего. Она идёт вперёд, но вскоре, бросив взгляд на лавочки и остановившись на одной из них, передумывает.***
Чайки — большие сволочи, не знающие правил. Это вороны должны таскать еду у чаек, а не наоборот. Бранден защищает свой несчастный сэндвич от атак и лениво оглядывает улицу вокруг сквера. Магазин халяльных продуктов, вечно закрытая букмекерская контора, флажки на окнах. Салон сотовой связи, секонд-хенд, забегаловка с кебаб, мусорные баки. Он наконец-то дождался осени. Лето беспощадно, даже на севере, а для любителей чёрного — тем более. У него болит всё. Сердце, голова, вообще всё. Какая страшная штука — похмелье. Или что там с ним вообще происходит. Когда его не донимают чайки, Бранден поглядывает на голубей и ворон. В этот раз он забыл принести угощение. Они снуют вокруг, особенно последние, как будто всё равно ждут. Эх. Ладно. Он крошит половину бутерброда на землю и желает голубям счастливых Голодных Игр. Если бы крылатые резиденты Николсон-сквер-гардена были трибутами, вороны были бы карьерами — у голубей нет ни единого шан— — А-а!!! Его трясут со спины. — Мистер О’Донован! Я зову Вас уже минуту. — Я в наушниках, — он сдёргивает провода с ушей, оборачивается, — прошу прощения… Оу! Добрый день. Мелисент Мур. Он хочет провалиться под землю — поэтому поднимается с места. — Добрый… знаешь… — он выставляет ладонь, и она поднимает бровь. — Прежде, чем ты что-либо скажешь, пожалуйста, позволь принести свои искренние извинения. За прошлый раз, я имею в виду, — он склоняет голову. Её хмурый взгляд дёргается. — Мне не следовало так на тебя набрасываться. Потом ещё и под дождём оставлять. Она поджимает губы. — Ничего, я стояла прямо у автомобиля. Я не промокла. Бранден ожидает фразы совсем не в этом духе, поэтому одёргивается. — Да, но всё равно, это было мелочно, — качает он головой. — И цинично. У меня не было причин быть стервозным, да ещё и выдавать монологи по какому-либо поводу. Какая-то драматичная хрень вышла. Представляю, насколько неприятно было слушать. Прошу прощения. С секунду она молчит. А потом говорит: — Я принимаю Ваши извинения, — и присаживается на скамейку. Поправляет кашемировую накидку на плечах. И произносит ещё медленнее: — Вы не единственный, кому следует извиниться за тот вечер. Я… повела себя грубо. Вы заслужили этого, в некоторой степени, но всё же я не должна была говорить что-либо, умаляющее Ваше достоинство или подразумевающее Ваше сходство с псом. Опять же, такого развития событий он не рассматривал вовсе — поэтому даёт себе секунду на молчаливое изумление. — …А-а! Боже мой. Я и забыл уже, — тянет он потом, опускаясь рядом. — Нет, правда. Я забыл, а ты напомнила. Теперь я снова обижен, — качает он головой. Она снова поднимает бровь. — Шучу. Я совсем не в обиде. Я понимаю. Я и сам сказал лишнего. — Это правда. — Что ж, я ещё раз прошу меня извинить. Этого не повторится. Наверное, — добавляет он, подумав с секунду. Она кивает и замолкает — и Бранден с всё нарастающим изумлением понимает, что, судя по всему, за этим она к нему и подошла — чтобы извиниться. Даже трогательно как-то, хоть за сердце хватайся. Но она попала в ловушку. От него теперь не отвяжешься. — Не знал, что ты выходишь наружу! — бросает он, прогоняя со скамьи голубя. — Очень смешно. У меня первый выходной в этом месяце. — Ого! Какой ужас. — Извините? — То, что у тебя не было выходных целый месяц. Звучит отвратительно. А что поменялось сегодня? — Я больше не работаю одна, пришла ещё одна работница. Я имею в виду штатных сотрудников, не Аврору, — добавляет Мелисент, видимо, распознав его недоумение. — Её зовут Фелисити. — О-о-о! Поздравляю! — улыбается он. — Она стажируется или… — Нет, она работала и раньше. Уходила в отпуск после рождения ребёнка. — Какая прелесть. Ну и как у них дела, она справляется? С долю секунды она глядит на него странно, а потом посмеивается — так же странно — и качает головой. — Наверное?.. — протягивает она. — Она сказала, что наняла няню… — она чуть меняет позу на скамейке, кладёт сумочку на колени. — Это лучше, чем я ожидала. В одиночку она никогда в жизни не управилась бы. — Представляю… Цветочница молчит какое-то время. — Я почти ожидала, что она подвергнет своё чадо влиянию тётушек, — гремит она потом вдруг, постукивая пальцами по сумке — выделяет последнее слово так, будто под «тётушками» подразумевает каких-то слизней. Приходит его черёд приподнимать бровь. — Это наши общие знакомые, — вздыхает она. — Две самые гадкие, гнусные, назойливые, пустозвонные старухи на Земле, которые почему-то думают, что имеют какие-либо материнские навыки, хотя история не раз демонстрировала обратное, — отчеканивает она — и он не сдерживается и смеётся над её интонацией. То, что она, похоже, говорит абсолютно серьёзно, только делает её речь забавнее. — Когда-то они были «тётушками» моей дочери… Чуть не скормили ей паука. Хотя бы раз в неделю забывали забрать из школы. Паука?! Он таращится на неё. Всё внутри него воет от этого вопиющего… какого чёрта… и как только можно подпускать таких людей к детям? И зачем? Неужели… — Я всё понимаю, — бросает та раздражённо. — Они… они дали мне эту работу, а потом вообще передали весь магазин, и я благодарна им за это — но это вовсе не значит, что они умеют приглядывать за детьми! Он тоже располагается удобнее. — Ох, так значит там целая история, почему они ухаживали за ней? Мелисент поджимает губы, как будто не она сама завела эту тему. — Да. Агнес раньше заведовала салоном, а Тильда работала в нём. Когда мы переехали в Эдинбург, мы поселились через дверь от Агнес и, видимо, надавили своим появлением ей на жалость. Она дала мне работу в салоне, когда ушла на пенсию, и её должность заняла Тильда. Ну, а та тоже ушла на пенсию два года назад, — рассказывает она, немного жестикулируя рукой. Затем качает головой: — Это всё не относится к делу… — Нет-нет, ничего, я слушаю… — Суть в том, что, когда мы только переехали, у меня не было большого выбора, кого брать в няньки, кроме как взбалмошную старуху по соседству. Мы были ограничены в средствах, и Аврора была ещё ребёнком… Она опускает голову на спинку скамейки, и уже не в первый раз с начала их разговора Брандену кажется, что она отчего-то нервничает. Он терпеливо ждёт. Что-то наверняка будет. — Хах. Это как будто вчера было, — протягивает она наконец. Вот оно. — Готов поспорить! Время летит, это верно, — кивает он, закидывая ногу на ногу. Голубю, который сидел на колене, это не нравится — но ему и не следует подслушивать, пускай уматывает. — Она поступает в университет в этом году? — Мелисент кивает. — А чему она будет обучаться? — Международным отношениям. Ничего себе! — Вау! Звучит превосходно! Серьёзная штука, сейчас как никогда важная. Нашему обществу нужны светлые головы… Ну, если это то, куда она хотела поступать, конечно. — О, она просто мечтала об этом, — усмехается Мелисент. — Ещё и специально в Глазго, в тот же университет, в котором учится её молодой человек… — «её молодой человек», похоже, тоже относится к слизням. — Она уезжает через неделю, но уже опустошила комнату и впихнула в чемодан. — Ясно… — даёт он им обоим время решить: ей — хочет ли она с ним разговаривать, себе — что именно будет продуктивнее всего спросить. — Трудно, наверное? — Что трудно? — Когда дети уезжают из дома... В университет или куда ещё… Она твой единственный ребёнок? Она вдруг выпрямляется. — Что-то много у Вас вопросов, мистер О’Донован. — Это плохо? Прошу извинить. Не хотел доставить неудобства. Можем поговорить о чём-нибудь другом. — Например? — Не знаю, это уже тебе решать— Эй!!! Он вопит — но чайка не убирает от него орудия убийства — какое гадкое — блять! — животное! — Кыш отсюда! — кричит он — и тут в поле зрения появляется трость, и чайка с криком спасается бегством от направленного в него деревянного ствола. Птица улетает, но Малефисента продолжает гневно тыкать в воздух. — Воу-воу-воу-воу! Полегче, полегче! — смеётся он — а потом смеётся ещё сильнее, аж хватаясь за сердце, потому что она напомнила ему... — Ха-ха-а-ах! О чём я точно хотел бы поговорить, так это о твоей трости! Это ужасно… Дело в том, что… В том, что, вообще-то, я давно пытался тебя спросить о ней. — Неужели, — замечает Мелисент ядовито. — Просто мне они понравились, ты ещё и меняешь их часто, они все довольно своеобразные… — он чуть наклоняется, чтобы рассмотреть трость, что она опёрла о скамейку между ними. — Я думал над тем, чтобы купить отцу нечто похожее на Рождество, да и вообще… Хотел спросить, откуда ты такие берёшь — вдруг тоже что-нибудь найду? Ты не можешь сказать, что они мне не подошли бы, не так ли?— Бранден меняет позу, позволяя рассмотреть свой расшитый жилет с цепочкой, серебряные заколки на воротнике рубашки. — Только цилиндра не хватает. Своего мнения по этому поводу она не выдаёт ни словами, ни даже взглядом. Вместо этого она щурится: — Я не поняла ту часть, в которой Вы «давно пытались» спросить меня о ней. — О Боже… Тот раз, когда я чуть не купил огромный кактус? — Суккулент, — поправляет она. — Итак, Вы собирались спросить о моей трости, — он кивает. — И вместо этого решили расстроить мне нервы выбором суккулентов. — Хах, да, — ухмыляется он. Выходит наверняка какая-то гримаса. — Я чувствовал себя скверно. Зашёл и моментально вдруг почувствовал себя идиотом. Ещё и сердце просто колотилось, как бешеное. Прямо как сегодня весь день. — Боже мой, мистер О'Донован! — фыркает Мелисент. — Если Вы думаете, что делаете мне комплимент… — Нет! вовсе нет! То есть — тьфу! Сердце — это вообще другое дело… Я имел в виду… На меня иногда такое находит, — говорит он, не зная, как ещё оправдаться — но, удивительно: её брови на секунду подскакивают, и она внезапно улыбается, будто он произнёс какое-то заклинание. — Ещё раз прошу прощения. Я много разной ерунды наговорил. Это от неловкости. — А купить то уродство из «Теско» Вас тоже неловкость заставила? Нет, она просто настроена закопать его сегодня! — Мне просто понравилось, как он выглядел! Боже, я так замучался с тем цветком… — качает Бранден головой. — Весь вечер просидел со спиртом, как доктор Франкенштейн… Улыбка соскальзывает. — …Вы что, в самом деле его чистили? — протягивает она. Он потряхивает кистью руки — «кое-как». — Зачем? Это было безнадёжное дело! И бессмысленное! — Ну, я надеялся, что его ещё можно спасти! Это… Это был кошмар, — посмеивается он. — Я кое-как стёр краску ватными палочками с лепестков, но это заняло так много времени — и так много палочек!.. И краска была повсюду — это было просто какое-то место преступления с лужами крови! Моего терпения хватило только на треть цветка внутри, и я решил, что лучше будет просто отсоединить эту сердцевину от всего остального и пересадить её… — Вы когда-нибудь пересаживали суккуленты? — Меня бы это не остановило. — Мне стоило догадаться, — кивает она. На его счастье, кажется, история её веселит, как он и надеялся. — В общем, я попробовал рассоединить цветок — и он вдруг — бабац! — совершенно сломался напополам! Низ просто отвалился! Ура! — она фыркает, выкашливает, вычихивает смешок, и ещё один. — И? — И — ничего! Отвалившаяся часть выглядела совсем сгнившей, а на верхней не было корней. Наверняка есть какой-то умный способ вылечить такое бедствие, но я его не знаю, так что с кактусом пришлось распрощаться. Суккулентом. С суккулентом пришлось распрощаться. — …Что ж, — щурится Мелисент после некоторой паузы, поправляет чёлку. У неё снова длинная коса, та же алая помада. — Подозреваю, что растение уже было повреждено до Вашего хирургического вмешательства. Вполне возможно, он уже оторвался от стебля, и его склеили и покрасили как раз за тем, чтобы скрыть то, что он выцветает. Так что, смею сказать, возможно, в его смерти нет Вашей вины. — Спасибо, — он прикладывает руку к груди. — Я ценю это. — Вы по-прежнему можете купить маленький суккулент у меня. — О, нет, я больше не хочу этим заниматься. Я оставлю спасения профессионалам. Она закатывает глаза. С минуту они сидят в лёгкой тишине, глядят на неработающий фонтанчик, на собравшихся вокруг него разочарованных голубей, скачущих ворон. Она вдруг вынимает из сумки булочку, отщипывает край и швыряет на землю. Хаос восстанавливается. — Касательно тростей, — бросает она. — Они все из разных мест. Некоторые я заказывала на «Этси», другие сделаны на заказ в других местах. Я не могу дать один адрес, всё зависит от конкретной трости. — Та, что с вороньей черепушкой на набалдашнике, была лучше всех. — Вы одержимы. — Самую малость, — ухмыляется Бранден. Секунду она почти смешливо глядит в ответ — но затем всё гаснет, и она вновь нервозно крутит в руках булочку. Значит, надо вернуться вновь. — Ну же. Аврора тоже сможет вам писать, звонить или говорить с вами по видеокамере, — говорит он, и она посылает в него удивлённый взгляд. — Ну, и, в конце концов, никто не отменял поездов и автобусов. Приехать можно отовсюду, даже из… Погоди-погоди, Глазго? — мотает он головой. — Она будет учиться в Глазго? — она кивает. — И ты боишься, что… Но это в часе езды отсюда! И это на автомобиле! Оттуда наверняка ходят поезда или электрички! — Я посылаю её не на необитаемый остров, я в курсе. — Нет, я имею в виду, это не так уж и далеко. При желании она сможет к вам хоть каждые выходные приезжать. — «При желании». Может быть, она не захочет приезжать каждые выходные. Вот это откровение. Он аж смаргивает. Ему казалось, проблема несколько в другом — а оно вон как… — Почему нет? Вы… Конечно, я вас плохо знаю, но со стороны выглядит так, будто вы близки. Я не вижу причины, почему бы она решила не навещать вас. В него вдруг стреляют взглядом. — Верно, мистер О’Донован, Вы нас плохо знаете. Вы нас вообще не знаете. — Конечно, — кивает он и слабо улыбается. — Зато я знаю, над какими эскизами она думает. Она ведь всё ещё хочет татуировку на память. Мы работаем над дизайном. Не буду раскрывать лишнего, но, скажем так, большинство из них так или иначе связаны с тобой. — Что?! Какие эскизы? Каким образом связаны? — Ну-у-у же, это ведь будет сюрприз! — Я не потерплю никаких сюрпризов в виде пожизненных модификаций! — Тц-тц, я имел в виду, что мы ещё не определились. Я не могу сказать точно, у нас много идей. Какой-то один цветок, какой-то другой цветок, или пчела. Или пчела над цветком, — он складывает руки на груди. — Ещё и надо как-то совместить… — Почему пчела? — Она сказала, это значение твоего имени. И с цветами будет выглядеть неплохо. — Ясно, — отрезает Мелисент. С секунду, она, кажется, раздумывает над его словами — лицо её делается ещё безучастнее, чем обычно. Затем она роняет: — Вы что-то ещё говорили. — Да ничего интересного, просто говорил, что надо как-то совместить её идеи с моим стилем. Я уже довольно давно не делаю просто милых пчёл и цветы, у меня скорее нечто помрачнее. Нужно отыскать золотую середину. Может быть, мы вообще придумаем что-нибудь совсем другое… — протягивает он и умолкает. Вряд ли её интересует его работа. — К чему я вообще вёл? А, ну. Я, конечно, опираюсь на весьма малое, но уверен, она будет только рада тому, что сможет часто возвращаться домой. К тому же… Она будет жить со своим парнем? Тем более! — фыркает он. — Только представь себе, два подростка в квартире! Они будут есть всякую гадость и постоянно забывать про стирку. Если ты готовишь хорошие супы, хотя бы поэтому она будет приезжать, точно говорю. — Очень обнадёживающе. — Я старался! — смеётся он. От смеха гудит в висках, сводит дыхание, и он чувствует себя слабым и пустым, как двухдневный гелиевый шар. Какая гадость. Он откидывает голову на спинку, смотрит на небо. Оно всегда успокаивает. — В общем… Всё не так плохо. Если ты переживаешь по этому поводу, почему бы вам с ней не поговорить об этом? Обозначить заранее, когда и как часто она будет приезжать, хотя бы примерно, и на каком транспорте. Может быть, ты будешь приезжать за ней, или твой партнёр будет привозить её— — Не будет. — Ну, общественный транспорт всё ещё существует. Поезда, экспрессы. Междугородние такси, в конце концов. Мелисент долго смотрит на него. Потом тоже переводит взгляд наверх. — Я знаю. — Ты просто переживаешь. — …Да. Она звучит так, будто это беспокойство её оскорбляет. Ему и было бы смешно, если бы он ей не сочувствовал. Бранден раздумывает, не сочтёт ли она его слова утешения новой попыткой впихнуть его мнение, куда не надо, но на всякий случай говорит: — Это естественно. Дай себе время. Думаю, это скоро пройдёт. Он вправду в это верит, потому так и говорит ей — а ещё немного себе. Скоро пройдёт — боль в сердце, как силки. Всегда проходит. Надо дать себе время. В этот раз Мелисент не глядит на него, только выдерживает молчание, хороших секунд пять. Потом берёт свою трость, поднимается с места, возвышается над его развалившейся на скамье тушкой, как колонна. — Ну, оно ещё не началось, — отрезает она. — Когда начнётся, не сомневайтесь, я обращусь за Вашей психологической помощью. — Только если ты мне заплатишь. — Только если Вы купите у меня на эти деньги кактус. — Суккулент! — выдыхает он, и она улыбается. Осматривает его с ног до головы, и он стыдливо собирает своё неслушающееся тело в кучу. — Если не секрет, почему вы сами не на работе, мистер О’Донован? У Вас перерыв? — Да, до следующего сеанса… — он глядит на часы, — пятьдесят три минуты. Я тебя задерживаю? — Нет. Я хотела взять кофе. Это по дороге обратно. Чёрт возьми… Будь его воля, он просидел бы здесь ещё дня четыре, не двигаясь. Но у него было пятьдесят три минуты — а теперь только секунды четыре, пока он не произносит: — Тогда позволь тебя проводить. Тот единственный раз, когда он надеется на её отказ, она соглашается. Они ползут от сквера по Маршал-стрит к Университету Эдинбурга. Мелисент глядит на стекло и бетон так, будто здание её обидело. Наверное, опять что-то связано с Авророй. Бранден уже не вдумывается. Он в силках. — Раз уж Вы упомянули суккуленты, мистер О’Донован, — произносит она. — Я… проводила некоторый поиск информации после Вашего вопроса, потому что он заинтересовал меня тоже. Я о том, следует ли дезинфицировать растения, стоящие в тату-салонах. Потому что, если подумать, в почву в горшках могут попасть различные бактерии, а вы занимаетесь нанесением ран, прямо как в операционной… Мало ли что появится. Стафилококки, синегнойная палочка, в конце концов. — Хочешь сказать… лучше вообще не держать растений в салоне? — Я не могу утверждать точно. Но на всякий случай я не стала бы. — Но я знаю мастеров… у которых… Можно, мы чуть помедленнее пойдём?.. В салонах которых были растения. В некоторых даже очень много… Тук-тук-тук-тук-тук-тук. — Хах! Значит, они плохие тату-мастера, — отрезает Мелисент. — Ах! — вздыхает он, как-то даже слишком правдоподобно. — Как категорично. — Да. — Это что же получается?.. — свистит он. Он заставляет её идти чуть боком, около входа в университет и студенческий центр. Где-то там должна быть аптека. — Если бы я поставил себе… один горшочек… я бы в тот же миг… стал… плохим тату-мастером? — Да. — Ты… разбиваешь мне сердце… — охает он. И его вмиг, как по команде, разбившееся сердце, кричит ему не идти в аптеку. Не успеет. У него есть… — Мелисент? …секунд восемь? Она оборачивается в паре шагов впереди. — Вызови скорую. — Что? Секунд пять. — Сердце. Три. Шаги, трость. Зачем она к нему подходит? Надо достать телефон. Два. Его немного покачивает на месте — и — Один. Он летит.