Милое кладбище

Очередной вечер пятницы. Теплый майский воздух был наполнен духом скорого лета. Большинство людей после работы отсиживались дома, возможно, собирались укатить на дачу и провести выходные на природе. Федор никогда не питал теплых чувств к таким поездкам и сельской романтики не понимал, поэтому предпочитал оставаться в городе. Сейчас он, например, ждал одну свою очень хорошую знакомую, можно даже сказать, подругу. Отношения у них были странными: вроде и обычные друзья, любившие выпить в компании друг друга, вроде и любовники, а вроде и проститутка с клиентом. Отношения такие у них сложились из-за работы и характера подруги Достоевского Наташи. Звали ее все, правда, по-другому - Натали. Но для самых близких друзей-клиентов Наташа была только Наташей. Познакомились они с Федором, когда тот, заскучав однажды, решил вызвать себе проститутку, просто так, вдруг окажется не глупой, и приехала она. Высокого роста, с абсолютно белыми волосами, фигуристая девушка с задорным характером. Как оказалось, Гоголь очень любила сближаться с клиентами, во время секса могла без стеснения пошутить и расхохотаться. — Федя, птичка моя, открывай, иначе мне придется опять выбивать дверь! - за входной дверью - теперь металлической и тяжелой - послышался оживленный звонкий голос. Улыбнувшись парень подошел к двери, и, распахнув ее, без капли смущения стал разглядывать гостью. Короткое черное платье сидело в облипку и держалось на тонких бретельках, из искусственного меха коричневато-серная шубка, ровно до края платья, блестела гладким мехом в свете фонаря подъезда, бледные руки с острыми ногтями, выкрашенными в броский красный цвет, небрежно держали две баночки пива; лицо было все размалевано косметикой: пухлые губы с сочным красным оттенком, яркие фиолетовые тени с желтой неоновой подводкой красовались на веках. — Ну? Чего стоишь, как неродная, заходи давай. Виляя бедрами девушка вошла в квартиру, не снимая массивные берцы. Усевшись на кухне Наташа быстро открыла свой напиток, выпив немного вылившуюся пенку. Не дожидаясь друга она стала жаловаться на то, что добираться из центра к Достоевскому - сплошная морока и мучения, что пока она пыталась доехать сюда на автобусе десятка два бабуль с уверенностью Ванги назвали ее профессию, и что не мешало бы ему переехать в более спокойное местечко, а не то ее, чего доброго, заведут в темный переулок и все, днем с огнем не сыщешь. На все это Федор отвечал только редкими задумчивыми смешками и быстрыми кивками головой. От внимания Гоголь не ускользнуло странное поведение друга. "На работе перенервничал, что ли?" - только и подумала она. При всей любви к сближению лезть в чужую жизнь, пока человек сам не посчитал нужным рассказать что-то, она не имела ни малейшего желания. Поэтому только отмахнулась, коротко пожав плечами. Мало ли что у кого случилось. — Слушай, Наташ, а ты как вообще, с работы не хочешь уйти? — Уйтиии? - протянула жевушка, приблизив лицо к дружескому и просверлив в нем дырку недоумевающим взглядом. - На кой же мне уходить? Меня все очень даже устраивает, знаешь ли. Наташа выглядела абсолютно беспечно и счастливо, словно такая работа приносила ей больное, ненормальное удовлетворение жизнью. Для всех окружающих ее людей это было неслыханной дикостью, а родители даже угрожали сдать девушку в психушку, но произошло это задолго до знакомства Гоголь и Федора, и, по видимому, ничего не вышло. — Ну, не знаю. А люди тебя не волнуют? — Птичка моя, - Наташа прикрыла глаза, говоря с Достоевским таким тоном, будто он ничего не смыслящий в жизни малыш. - если я стану обращать свое драгоценное внимание на какое-то там общественное мнение я никогда не смогу стать свободной! Оно мне надо? Оно мне совершенно, абсолютно точно, с уверенностью в тысячу процентов и клятвой зубом не нужно! Отведя почти черные глаза и вздохнув парень подумал, что когда-нибудь на его подругу нападут, пока она будет навеселе добираться к нему, и ни одна бабулька про нее больше слова сказать не сможет. Почему-то, думая об этом, он наполнялся ревностью и чувством собственничества. Какой такой великий утырок имеет право убивать его Наташу? Да ведь это он, Достоевский, все время был рядом с ней, прощал все выходки, и болел ангиной, которой она же его и заразила, а какой-то уголовник возомнит себя вершителем человеческих судеб и зарежет ее?! Ну уж дудки, такого не будет, покуда жив сам Федор! — Наташ, иди в гостиную, разложи нам карты. — Щас, щас, все будет в наилучшем виде, знаешь же! Напевая что-то себе под нос Гоголь зашагала с кухни, а Достоевский пытался совладать с навязчивыми образами в голове. Нет, нет, это неправильно, так поступать нельзя? — Неправильно? Нельзя? Услышь мои мысли Наташа, дала бы крепкую затрещину... М-да уж. - бормоча себе под нос парень все размышлял и размышлял. Убийство. Убийство - преступление, покушение против человеческой воли, противоречащий всем моралям поступок. Имеет ли он право на такую аморальность? Не задумываясь его подруга ответила бы «да». Что ж, в таком случае, она поймет его. Гоголь разлеглась на диване, закинув ногу на ногу, и пачкая диван грязью с ботинок. Она прекрасно знала, как сильно это злит ее друга, как сильно он любит чистоту и порядок. И она прекрасно знала, что ей ничего не сделают. Не смогут, побоятся, не пойдут против своих священных заповедей. — Вот скажи мне, Федя, ты ж далеко не святоша, нахера ты пытаешься таким казаться? Показываешь, как следуешь своим запретам, а сам со шлюхой дружбу ведешь. Ответа от Достоевского не последовало. Возможно, девушка действительно смогла найти его просчет, его слабое место, а может Федор просто не хотел сейчас спорить и ударяться в философские вопросы с долгими размышлениями. Он сел рядом с подругой на диван так, будто это он был гостем, а не она. Всем было очевидно, за что ее так ненавидели, пожалуй, все бабки города. Проституция это понятно, это даже не рассматривали, но помимо работы Наташа, как уже можно было заметить, отличалась крайней свободолюбивостью, не имела тормозов, а ко всяким возвышенным чувствам относилась со снисходительным презрением. С большим увлечением она разглядывала трещину, тянущуюся от дверного проема почти через весь потолок. Тот был идеально наштукатурен, и трещина черным каньоном вырисовывалась на белом фоне. Закинув руки за голову Гоголь все всматривалась и всматривалась наверх, воображая себе местность вокруг этой трещины. Белый песок, но не такой как в пустыне, а утрамбованный, притоптанный, редкие кустики зеленоватой травы, бурная река с прозрачной, неугомонно несущейся вперед водой, а на просторе скачут на статных жеребцах всадники. Пожалуй, это были выслеживающиеся дичь индейцы, с разрисованными лицами и заколотыми в волосы перьями. — А у тебя волосы, как у индейца. А кожа вот, как у аристократа, или вообще как у Графа Дракулы. — Ну, хорошо, классно. А сказала ты это-то зачем? — Как зачем? А разве для слов нужен повод? Я сказала просто потому, что захотела сказать! Именно тебе, именно это, именно я, именно захотела, именно сказать! Теперь все понятно? — Нет не все, - немного помолчав продолжил разговор парень. - мне не ясен твой образ мышления. Какой смысл говорить что-то, если сказано это что-то без смысла? — А вот, надо понимать! Это, птичка моя, называют болтовней! У болтовни не должно быть «по делу», болтовня она просто так! — Ты сама не понимаешь, зачем это сказала. Ты просто поспорить любишь. — Знаешь, возможно. В этой жизни таак много возможностей, - но нам они, конечно, не предназначены - что называть каждую язык отсохнет! Ну, так на что мы собираемся играть? - заскучав от разглядывания потолка и представления всадников Гоголь решила переменить тему разговора и напомнить об уже разложенных на небольшом столике картах. — Ммм, не знаю, - задумчиво протянул в ответ Федор. - Только давай не на деньги, надоело уже. Да и у тебя их не так уж много. — На деньги скучно... Если не на деньги, надо брать выше... О! Может, на руку сыграем? — На руку? А нахера рука-то нужна? Дрочить ей потом? — Не, ну, можешь и дрочить, если тебя гниение не остановит. Если тебя гниение не остановит можно вообще много чего сделать. А нахера нужна? Да просто так, чтоб была. Таксидермисту можешь отнести, он тебе чучело из нее сделает. — Интересное предложение. Давай на руку. Перекинув ноги через голову пригнувшегося Достоевского девушка подскочила и, подогнув под себя ноги, уселась на полу, взяв со столика карты. *** — Да как?! Как?! - Наташа все не могла перестать пораженно восклицать, глазами по пять копеек уставившись на их место игры. Она была не столько даже поражена, сколько напугана и введена в абсолютное непонимание. Федор точно пользовался какой-то магией, иначе как можно было объяснить то, что он каждый, каждый раз выигрывал? — Ну вот так. Отыграться не желаешь? Может, и руку сохранишь. Спустя полчаса Достоевский с довольной ухмылкой наблюдал за взволнованной Гоголь, метавшейся по комнате. Азарт - ужасное чувство, из-за него девушка вынуждена лишиться всех своих конечностей. Это сильно помешает ее работе, но Федор бесконечно этому рад. Теперь никто не сможет в переулке убить его подругу, она не уйдет и всегда будет ждать Достоевского дома, счастливо ему улыбаясь. А он будет любить ее, любить, даже несмотря на то, что теперь Наташа не будет полноценным человеком. Может, следует отрубить ей руки по локоть и ноги по колено? Превратить ее в собачку, чтобы они могла ходить, но не убежать от него? Нет, что же это за мысли, она ведь человек! "Но она сама предложила сыграть на руку. Я ведь только согласился, только предложил отыграться. Здесь нет моей вины, это все воля случая." Достоевский знал, что врет. Колода принадлежала ему, запомнить каждую неровность карт не составляло никакого труда. — И чем же будем резать? Нужен топор, ножом не выйдет. — А ты что же это, в самом деле резать меня удумал? - голос Наташи дрогнул. Она отвлеклась от хождения по комнате, застыв на месте и повернув на друга голову. - Я ж пошутила, дурак! Не успела она выкрикнуть это, как межкомнатная дверь оказалась закрыта. Федор был серьезен, он был всегда серьезен, особенно в таких делах. Карточный долг - святое. На улице стремительно темнеет, виднеется бледная растущая луна. Ветер легкий и прохладный. Магазин инструментов совсем близко, это хорошо, Гоголь не придется долго ждать. У Федора слегка плывет в глазах картинка привычной улицы - эмоции были возбуждены исполнением давней и очень тайной мечты, о существовании которой не знал и сам парень. Лишить подругу конечностей, запереть дома, немыслимо! Не сбавляя хода Достоевский начал думать о том, что Наташа могла казаться ему не просто подругой, а чем-то больши́м. Да, она определенно была для него не просто подругой. Простые девушки, отношения с которыми не выйдут за рамки дружеских, не врываются вот так в жизнь, не ведут себя так... открыто. После уличного мрака освещенность магазина выжигала глаза. Но, быть может, у парня из-за предвкушения просто до ужаса обострились ощущения? Точного ответа Федор дать не мог. В голове мысли спутались, вырисовываясь в одну-единственную картину - Достоевский замахивается топором, вопящая от ужаса, боли и обреченности Гоголь пытается прикрыться от холодного лезвия обрубком некогда длинной руки. Кровь хлыщет из укороченной конечности, окрашивает бледную кожу темной, красной кровью. "Кровь. Наверное, у Наташи она вкусная. Нет-нет, не наверное, она точно у нее очень вкусная. Сладкая, с металлическим привкусом," - лихорадочно прокручивал внутри себя Достоевский, воровато оглядываясь. Услужливый консультант показал ему нужный товар, и играющий в заточенных лезвиях электрический белый свет отразился в фиолетовых глазах, выбившись из-под резиновой накладки. *** За дверью слышатся истерические визги и завывания. Девушка изо всех сил старается, чтобы ее услышали; но делает это не думая, она знает, что живет в стране глухих, где на женские крики никто не обратит внимания. Разве что какая-нибудь сердобольная старушка. Но что она сможет против топора? Долбящаяся в дверь подумала, видимо, что без проблем выстоит. Скрипучий голос мешался с плаксивым, создавая на лестничной клетке кошачий концерт. Старуха кричала что-то про полицию, стараясь успокоить Наташу, причитала и не знала, что за дверью кричит и извивается та, кого днем она бы ни во что не поставила. У Достоевского по-странному округлились глаза. Выглядело это так, будто лицо много лет назад замерло в удивлении, а теперь юноша готов был разрыдаться. Но о слезах сейчас не могло идти и речи, такой любопытностью Федор был взбешен. Старуха в его глазах сделалась наглым и бесстыдным врагом народа, что без зазрения совести идет на перекор другим. Одновременно с этим он был очень расстроен и разочарован, так ему хотелось нанести первый удар Наташе! А теперь придется убить эту сгорбленную бабульку. Да как она смела помешать его планам, как смела сюда спуститься? Какой ей дело до происходящего?! "Нет, Федя, спокойней. Просто промоешь топор от ее поганой крови, и разрубишь Наташу чистым, нетронутым. Да... Все просто, главное не волнуйся и не кричи." Поразительно, как одна неприятность смогла нарушить его полное душевное равновесие, но когда хочешь убить любимого человека, желаешь сделать это наилучшим образом. Медленно, словно ступающая мягкими лапами кошка, Федор подкрался к старухе сзади. Задержав на секунду дыхание он едва не рассмеялся. Занеся топор над чужой головой он без раздумий ударил. Платок намок от темной вязкой жидкости, седые волосы стали слипаться. Резким движением Достоевский достал из черепка бабки свое оружие, отойдя а пару шагов назад. Тело с пробитой головой покачнулось и упало на спину, хрустнув, кажется, всеми костями, какие только есть в человеческом теле. За дверью стихли завывания с поросячьим повизгиванием, и во всем доме воцарилась гробовая, давящая на сознание тишина. Зеленоватые блестящие стены, исписанные матами и изрисованные граффити, словно обрели глаза и вытаращили их на одиноко стоящую высокую фигуру. Каждое слово, каждая буква на этой площадке вглядывалась в него, пробираясь под кожу и зная о Федоре самое сокровенное. В глазки жадно смотрели обитатели квартир, запоминая все детали застывшего соседа, начиная от черного, немного большого пальто, заканчивая упавшей на кафельный пол красной каплей. Несомненно никто не подумает обратиться в полицию. Они обсудят это с подругами за чаем, охая и ахая, но к ментам не пойдут. Достоевский покалыванием кожи чувствовал эти взгляды и был уверен, знал, что мужья этих смотрящих имели проблемы с законом и пострашнее убитой, всеми забытой и оставленной бабки. Не будет волновать их и судьба проститутки, с каждым днем все ниже падающей на социальное дно. Но падает она только для них, Федор не позволит Наташе и дальше заниматься этой «работой». Ключи звякнули в замке, и сердце девушки пропустило удар, когда она увидела искаженное лицо друга. Тонкие черные брови его вскинулись вверх как-то изумленно, будто он увидел нечто такое, что раньше никогда не появлялось в ег жизни, обветренные бледные губы с запекшейся кровью мелко-мелко дрожали, как бывает у готовящегося расплакаться человека, и были растянуты в улыбке радостной и веселой. Ничего необычного, уставший после работы муж счастлив увидеть свою милую жену, так все выглядело для Федора. Человеческий мир отошел на второй план, забывшись и затерявшись в самом себе. Наташа Гоголь. Вот все, что существовало для него в этот момент. Все, что существовало для него всегда. — Наташа, жизнь моя, мир мой... Хахаха, а как звучит, скажи? Я будто слащавый мальчик из мелодрамы! Правда похоже, а, Наташ? Ну все, все, хватит дурачиться. Гоголь на руках отползала подальше от Достоевского, желая спрятаться, но лишь загоняя себя в ловушку. — Тебе, наверно, интересно, почему я так серьезно отнесся к нашей незамысловатой игре? - щелкнул замок двери, отрезав последнюю надежду на свобожу. - Тут несколько факторов. Во-первых, я серьезно отношусь ко всему. Во-вторых, карточный долг - это святое, и тут любой неудачливый шутник, вроде тебя, обязан быть серьезен. В-третьих, я питаю к тебе слишком сильные чувства, чтобы дать какой-то не обремененной интеллектом твари лишить тебя жизни. Наташа продолжала медленно отступать, дойдя до кухни, но тут спиной она напоролась на стул. В другой ситуации девушка бы пнула его ногой, пританцовывая под играющую в голове музыку, но сейчас, когда перед носом маячит окровавленное лезвие, ее хватает только на нервный смех и гримасы. Она уже приготовилась, что ее потянут вверх, схватив за волосы, и отрубят голову, но Достоевский скрылся в дверном проеме в ванную комнату. Совершенно спокойно и непринужденно он крикнул ей, чтобы она даже не думала волноваться, ведь топор будет идеально вымыт. Вот радость-то! Девушка рванула к двери, но рука, высунувшаяся, будто из-под кровати монстр, ухватила Гоголь за косу, намотав волосы на кулак. Как бешеную собаку на поводке Наташу за косу ведут на кухню. Она вырывается, что есть сил, упирается ногами в пол, руками хватается за деревянные проемы дверей с облупившейся краской. Жажда жизни, свободной и полноценной, перекрывает все остальные эмоции. Когда Федор кладет ее на кухонный стол, будто они в операционной, она кусает его за руку, яростно сжимая челюсть. — Ты ж моя дикарка, - посмеиваясь протянул Достоевский. - Если будешь кусаться, мне придется вырвать тебе зубы. Разве ты этого хочешь? На белой рубашке расплывалось большое бордовое пятно. Сильным потоком кровь выливалась из раны, даже и не думая останавливаться. Наташа по-прежнему брыкалась и вырывалась, не теряя надежды на спасение. Нерасторопность будет роковой ошибкой, медлить Федору нельзя. Душераздирающий крик пронесся, кажется, по всем этажам, залетев во все квартиры. Вытаращив глаза Наташа подняла отрубленную по локоть руку. Слипшийся мех шубки, и без того блестящий, стремительно пропитывался кровью, прилипая к оголенной плоти. Достоевский поднял тонкую ручку за кисть, выкинув отрезанный рукав, и, придирчиво осмотрев ее, поднес прямо к лицу Наташи, пальцем стукая по яркому лаку на ногте. — Смотри, вот это будет нам мешать, понимаешь? Не обижайся, но твой маникюр придется убрать. Но не расстраивайся сильно, на второй руке я обязательно его оставлю. С трудом от тела отрываются ноги. Доставляя Наташе адскую боль делятся на две половинки под лезвием топора мышцы. Федор не очень силен, можно сказать, слаб, и одним ударом отделить часть тела он не может, еще и не всегда удается попасть в нужное место, где не будет мешаться кость, а Гоголь извивается и посчти подлетает к потолку от боли. Карточный долг - это святое, но когда долг забрать ты не можешь приходится выдумывать другой способ. У Федора начинает кружиться голова. В отличии от него, Наташа человек не слабый, здорово его укусила. Не вырвала кусок руки, и на том спасибо. Но медлить нельзя, оба теряют кровь, умирают, а вызывать скорую явно не собираются. Нужно быстрее выполнить пришедшую в голову мимолетную, не доведенную до идеала, судорожно кричащую в голове мысль. "Сначала нужно вырвать ногти... Для начала вырвать ногти, все потом..." Кажется, от перевозбуждения и неурядицы в голове Достоевскому поплохело. Такое не было из ряда вон выходящей редкостью, но чем-то приятным тоже не было. Руки и ноги были холодными, остальное же тело было обычной температуры, но ощущалось едва ли не раскаленным, на контрасте с конечностями. Однако, вполне возможно, что это происходило с ним только из-за довольно стремительной потери крови. Федор понимал, что долго протянуть не сможет, и всячески себя подгонял. Вбежав в гостиную и чуть не поскользнувшись на разбросанных по полу картах, он беспорядочно стал рыться в маленьком шкафчике с некоторыми инструментами. В том числе пассатижами. Они-то ему сейчас и нужны. В несколько секунд вернувшись к кухне Достоевский, будто загипнотизированный, застыл без движения в дверном проеме. Наташа отчаянно пыталась сбежать со стола. Через все подвывания, беспорядочные нервные всхлипы, кашель и плач слышно было, как стучат ее зубы, ударяются друг о дружку сероватые клычки. Сквозь пелену покидающего рассудка кричала затея, которая обязательно должна понравится Гоголь. Из ее зубов можно сделать прекрасное ожерелье, а ведь когда-то будет у нее день рождения. Не скоро, конечно, но лучше заранее найти подарок, чем потом бегать по магазинам. Со всей нежностью, на какую только был способен, Федор погладил подругу по щеке, плохо слушающимися пальцами раскрыл рот, уже приложил пассатижи к одному из зубов, как челюсть Наташи резко захлопнулась. Зашипев от боли Достоевский занес над гоголевской головой инструмент и ударил, дабы она перестала сжимать его пальцы. Кровь потекла из ее черепа, как до этого из черепа старухи. Федор же, будто не замечая этого, начал придавленно и глуха смеяться, закусив при этом нижнюю губу. Он положил голову на грудь Наташи, прислушиваясь к ее стремительно угасающему сердцебиению, и отчего-то лишь больше радовался. Смех покашливающими рывками продолжал рвать ему горло, а вид беспомощно распластавшегося в попытке убежать, бездыханного, еще живого, тела окончательно сводит его с ума. В голове ни туман, ни клубок мыслей, ни пустота. В ней шум из тысяч голосов, орущих, горланящих, поющих, стонущих и улюлюкающих. Из этих звуков невозможно вычленить хоть что-то похожее на мысль, хоть обрывок, неважно, начало, середину, или конец. Одинокая рука, обрубленная по локоть, лежащая рядом с телом, захватывает все внимание Федора. Голоса не говорят ему, что он должен делать, не подсказывают, они лишь начинают кричать громче, надрываясь и доводя себя до хрипоты, и Достоевский сам до всего догадывается. Он испытывает невероятной силы вожделение, смотря на этот обрубок, смотря на красные ногти, которые хотел вырвать. Бледные пальцы оглаживают прохладные острые костяшки, нащупывают содранную кожу и маленький шрамик на безымянном мертвом пальце. Достоевский берет конечность аккуратно, бережно и нежно, берет так, словно это центр всей его вселенной. Он прикасается губами к ладони, мягко и невесомо целует, как будто боясь спугнуть. Федор пытается расстегнуть ремень как можно быстрее, но пальцы превратились в детские каракули, и неловкими движениями пытаются избавиться от одежды. Когда же это, наконец, удается, Достоевский подносит обрубок ко вставшему члену, смыкая длинные пальцы. Плавными движениями он проводит по всей длине, глубоко внутри зная, что может делать все быстрее и не мучить себя, но ускоряться не желает. Он знает Наташу. Знает ее лучше, чем она себя. И Наташа бы делала все в точности как сейчас он. Одним из пальчиков Федор как бы невзначай проводит по головке, заставляя себя издать сдавленный хрипловатый стон. Достоевский начинает ускоряться, но тут же останавливается, и вновь двигает обрубком быстрее. Он чувствует, как подступает оргазм, и в эти моменты начинает замедляться, представляя перед собой хихикающую Гоголь. Он никогда не отличался особой эмоциональностью, поэтому вместо стонов Федор просто быстро и дергано дышит. — Наташа... Наташа, пожалуйста... - собственного тихого шепота он расслышать не может, но понимает, что сказал. И Наташа в самом деле стала милосердней. Спина выгибается, голова закидывается назад, открывая тонкую бледную шею, раскрытый в немом стоне рот не может взять воздуха. Спустя пару секунд Федор снова пребывает в реальности. На тонких пальчиках Гоголь сперма, и он видит ее ухмыляющееся лицо. Видит, и падает на холодный пол.