***
Стоило только Лайту и Рьюзаки открыть глаза, терпя очередную головную боль после перемещения неизвестно куда, как свет солнца начал слепить глаза, а к ним, судя по всему, кто-то бежал. Вдали выла сирена. Парни оказались на пустынной парковой аллее, недалеко от фонтана. Однако времени осмотреться у них не было: едва ли Рьюзаки хотел было подойти к фонтану, как из-за поворота выбежали двое мужчин в полицейской форме, весьма грубо заломивших Лайту и Рьюзаки руки. Точнее, если Лайт особо и не протестовал, не успев в полной мере осознать происходящее, то Рьюзаки на попытку обездвижить себя отреагировал крайне оперативно, тут же увернувшись и, что не менее важно, повалив полицейского на землю. Обескураженный и удивленный полицейский, держащий Лайта, тут же застегнул на том браслет от наручника, другой рукой доставая рацию и вызывая подмогу. Не прошло и минуты, как еще трое полицейских, явно прибежавших из той самой машины с сиреной, всё же повалили на землю и Рьюзаки, спешно говоря что-то по-немецки. — Что происходит? Мы ничего не нарушали, — поспешно говорил Лайт, когда его усаживали в машину рядом с Рьюзаки, находящимся в таком же непонимании, как и он сам. Сирена вновь протяжно завыла, и машина тронулась с места, на первом же повороте заставляя Рьюзаки едва ли не упасть на Лайта, чьи руки так же были плотно скованные за спиной.***
— Итак, Вы утверждаете, мистер Рьюзаки, что понятия не имеете об ограблении? — с усмешкой по-английски спросил полицейский, ведущий допрос в маленькой светлой комнатке, нашпигованной видеокамерами и прослушкой. — Мало того считаете, что нападение Вами на рядовых сотрудников сойдёт Вам с рук. — Это была самозащита, — отрезал Рьюзаки. — Чего ещё можно было ожидать, сбивая с ног? Я не помню своего имени, и Вы так же не сумели отыскать меня в своей базе данных. Но учитывая, что я, судя по всему, проживал в Великобритании, куда логичнее было бы отправить запрос туда. — Не морочьте мне голову, юноша! — разозлился полицейский, повышая голос, на что Рьюзаки никак не отреагировал, будто это его и вовсе не касалось. — Вас с подельником застали сразу же после совершения преступления. Признайтесь, а лучше — сразу пишите чистосердечное. Так у Вас появится возможность условно-досрочного. — Мы ничего не совершали, — столь же отрешенно продолжил Рьюзаки. — Но если хотите, я мог бы помочь Вам, найдя настоящих преступников. Думаю, в таком случае Вы отпустите меня с моим другом. В ответ послышался хриплый смех. — Сперва утверждаете, что не местные и не знаете немецкого. Да ладно язык, говорите, что понятия не имеете, как здесь оказались! Выставляете нападение на сотрудника правоохранительных органов как самозащиту, а теперь ещё и надеетесь, что я поверю в то, что можете помочь с поимкой «настоящих» преступников. Если вы работали с подельниками, то вы всё равно пойдете, как соучастники. И это не говоря о том, что сами, не имея на то прав, представились полицейскими. Да срок вам светит… Рьюзаки, до этого момента сидевший за столом как полагается — разумеется только из-за того, что на допросе, видите ли, нельзя сидеть прислонив колени к груди, — услышав о подробности совершенного преступления явно оживился. — Если похитители представились полицейскими, то как минимум располагали значками и, скорее всего, формой. Следовательно, кража была обдуманным ходом, а сами преступники, с вероятностью в восемьдесят шесть процентов, как-то связаны с полицейскими. И что-то всё это смутно напоминает: преступник, имеющий отношение к работе правоохранительных служб. Что-то важное. Что-то, вновь ускользающее. Видя, как с лица полицейского сошла краска, Рьюзаки тихо вздохнул. Кажется, в его прошлой жизни тоже иногда приходилось работать с полнейшими идиотами. — Ни у меня, ни у Лайта не было при себе ни формы, ни значков, но Вы это и так знаете, так как совершали обыск, — продолжил Рьюзаки, полностью взяв под контроль вопрос своего же допроса. — Хотя, если исходить из той гипотезы, в которой мы являемся сообщниками настоящих преступников, они должны были отдать обличающие их улики именно нам. Кстати, на счет улик, может, Вы всё же скажете, были ли они на месте преступления и что, собственно говоря, украли? Полицейский, потупив взгляд, пробормотал что-то о том, что данная информация строго конфиденциальна, а он не имеет права её разглашать кому-либо, тем более подозреваемым. Рьюзаки же, будучи готовым к такому ответу, лишь хмыкнул себе под нос, сказав, что как только полицейские поймут, что им необходима помощь, его камера всегда в их распоряжении. Вернувшись под конвоем в камеру предварительного заключения, Рьюзаки сел рядом с Лайтом, потирая натёртые наручниками запястья. — Какие же они идиоты… — только и сказал Рьюзаки, глядя в стену. — У нас нет ни мотива, ни способа, а мы сидим в камере, в то время как настоящие преступники разгуливают на свободе. Лайт, будто проигнорировав сказанное Рьюзаки, отошёл к стене. На лице его, вместо свойственной ситуации досаде, был гнев. Холодный и собранный, будто бы только вернувшийся со сложного задания и сейчас выжидающий того момента, когда можно будет сообщить о новых вводных. — У меня есть две новости, — монотонно проговорил Лайт, глядя прямо Рьюзаки в глаза. — Едва ли одна из них тебе понравится, зато вторая окупится вдвойне. Пока тебя не было, я кое-что услышал: полицейский включал сводку новостей, где говорилось о том, что из картинной галереи Сан-Суси — это в Потсдаме, где мы оказались, как видно, похищен кулон Елизаветы-Кристины Брауншвейгской, — фамилию Лайт произнес практически по слогам. — Сложные фамилии у немцев… — И, как я понял из разговора с полицейским, — продолжал Рьюзаки, — там находилось два преступника под видом обычных туристов, проникших в галерею. Наверняка, пока один держал смотрителя, второй отключил камеры и сигнализацию, после чего забрал кулон. Но что-то пошло не так, и сигнализация сработала, пускай и не сразу. — Но, если они готовились заранее, у них должен был быть план, верно? — спросил Лайт, поймавший нить повествования с полуслова. — Причем до банального простой, — ответил Рьюзаки, — под рёв сирены они, очевидно, побежали к выходу, говоря встречным посетителям, что они полицейские офицеры и, скорее всего, якобы идёт тренировка, а тревога учебная. То есть, форму они заранее где-то припрятали, из чего можно сделать вывод о том… — …Что они либо сами полицейские, либо являются их близкими, — закончил мысль Лайт. — Что-то мне это напоминает. Вспомнить, что именно ему это напоминает, парень не успел, так как в их камеру едва ли не ввалились два здоровенных мужчины-полицейских, требующих, чтоб те побыстрее вставали, так как их ждёт офицер.***
Новый кабинет, в который их привели, был куда более просторным, чем комната для допросов. На удивление Лайта им даже сделали послабление, в этот раз не сковывая им руки за спиной, а вместо этого приковав Лайта к Рьюзаки, что было достаточно неловко для первого и совершенно безразлично для второго. Кажется, в тот момент, как Рьюзаки увидел рафинированный сахар к чаю, он вообще потерял интерес ко всему происходящему. — Меня зовут Вольфганг Краузе, и я являюсь старшим в группе по данному расследованию, — представился коренастый шатен, предлагая им, к удивлению Лайта, чай. — Как вы уже могли догадаться, в камере предварительного заключения установлены видеокамеры и прослушивающие устройства. Ваши соображения по этому делу кажутся мне рациональными. Поэтому, — мужчина на миг замолчал, внимательно наблюдая за реакцией подозреваемых, — я хочу послушать ваши соображения по этому делу. Если мы поймаем настоящих, как вы говорите, преступников, у которых будет мотив и возможность, — теперь уже это была наглая издёвка над парнями, ведь речь Вольфганга буквально копировала разговор Лайта с Рьюзаки, — то мы вас отпустим, даже не взирая на… самооборону. — Щедрое предложение, — хмыкнул Рьюзаки, закинув в рот еще один кубик сахара. — Мне необходимы сведения обо всех недавно ушедших в отставку или на пенсию полицейских из этого отдела, а также информация обо всех их родственниках, включая возможных молодых людей их девушек. Махнув рукой молодому сотруднику, Вольфганг Краузе вновь начал пристально наблюдать за Лайтом, которого, кажется, подобное внимание тревожило не на шутку. — Картины и скульптуры крадут не для того, чтобы ими любоваться или испытать острые ощущения, а с целью их продажи. То же должно быть и с кулоном, — рассудил Лайт, впервые решившись притронуться к чаю, тем самым натянув цепочку от наручников. — Как говорил Марк Твен: «Похитить белого слона — не фокус, куда его потом девать?» В общем, как и в легальной экономике, основная головная боль — сбыт. — Зато музеи охраняются хуже банков, — парировал Рьюзаки. — Произведения искусства стоят дорого, а места занимают немного — это превосходное качество для любого товара. Но они уникальны и слишком известны — это громадный недостаток для похищенного товара. Знаменитую картину из музея не перекрасишь, как угнанный «Мерседес», не распилишь на куски, как уникальный бриллиант, не разменяешь на рынке, как краденую банкноту. Следовательно, с вероятностью в девяносто два процента, кулон всё ещё находится у похитителя. — Красть искусство менее дорогое и известное, компенсируя качество количеством, куда легче, чем того же Пикассо, — продолжил мысль Лайт. — Девяносто процентов всех похищенных произведений относится к этой категории, — подтвердил Рьюзаки, начав строить башенку из кубиков рафинада и внимательно наблюдая за тем, чтоб его конструкция не рухнула. — Массовые кражи требуют высокой степени организации, а похищение кулона… Немалые ценности часто защищены только ветхой дверью со старым замком, описи предметов или отсутствуют, или составлены так, что по ним ничего нельзя опознать, каталогов нет. Вы уверены, что пропал один только кулон? В ответ послышалось что-то невнятное. — Если украсть маску Тутанхамона или бюст Нефертити, то об этом завтра будет знать весь мир, а исчезновение одного из марширующих воинов, да еще не из экспозиции столичного музея, а из запасника провинциального может десятилетиями оставаться незамеченным. И это я еще молчу о предметах, похищенных прямо с раскопок. Вполне вероятно, что эта кража не единственная, проверьте в близлежащих музеях и галереях, уверен, там будет как минимум «Тайна со взломом» — как назвали бы местные газетчики. Если моя теория верна, то мы имеем дело уже с оборотом краденого. В этот момент в кабинет вновь зашел помощник начальника, неся в руках десятки только что распечатанных и ещё тёплых листов, на которых были изложены краткие сводки о служащих в полиции и их семьях, а также близких знакомых. — И как вы стали бы искать иголку в стоге сена, мистер Рьюзаки, скрывающий даже собственное имя? — со скепсисом произнёс Вольфганг. — Подпалю стог, разумеется! — Теперь уже Рьюзаки взялся за изучение списков, держа листы за самые кончики и бегло смотря строки материала. — Если мы имеем дело с кулоном самой королевы, то его не продашь в «обезличку», как икону или лампадку XIX века. Ему нужно происхождение, его история. — Ищешь кого-то с привязкой и к полиции, и к историческому музею? — предположил Лайт, глядя в отобранные бумаги. — Да. И подошло, как видите, всего две семьи. В одной мы имеем отца, вышедшего в отставку со службы в отделе по борьбе с наркотиками и его дочь, работающую в этой же галерее экскурсоводом, — на этих словах Вольфганг с упоением вцепился в бумагу, бегло читая строки. Лайт же поднял взгляд на Рьюзаки, догадываясь, что ответ тот оставил на десерт. — Но я бы на Вашем месте сосредоточил своё внимание на женщине-культурологе, имеющей двух братьев, один из которых… — Рьюзаки смущенно почесал затылок. — Один работает в Вашем же отделе, и он здесь, как оказалось, совершенно ни при чём, а вот второй и его напарник совсем не прочь поживиться за чужой счет. Форму и значки украли из прачечной, очевидно. А теперь, если Вы не против, проверьте эту теорию. Мы с Лайтом с удовольствием и дальше посидим в наручниках, лишь бы чай был. Кстати, у Вас случайно не найдётся клубничного торта? Уже через час вышесказанное Рьюзаки подтвердилось и в ту же камеру вошло уже три человека, которые, увы, с вероятностью в девяносто девять и девять останутся здесь надолго. Дело было раскрыто. Кулон — найден. Лайта и Рьюзаки хотели было отправить в другой отдел, искренне поверив в то, что парни страдают амнезией, не помня своих настоящих имён, однако Лайт, которого совершенно не устраивал подобный расклад, быстро отмазался, сообщив помощнице-секретарше реальные имена, взятые из тех самых бумаг. Очарованная его красотой и харизмой девушка совершенно не вглядывалась в фотографии, удостоверившись лишь тем, что такие люди действительно существуют. — Повезло тебе, что единокровным братом одного из подозреваемых был японец, — усмехнулся Рьюзаки, как только они покинули полицейский пункт. — Повезло тебе, что о тебе она вообще не стала искать информацию, — парировал Лайт. — Отлично соображаешь, кстати! — Благодарю, Лайт-кун. Кажется, мне это действительно нравится. Я даже мог бы работать кем-то вроде частного детектива. Да и сахар у них вкусный. Дойдя до ближайшего парка, парни сели на лавочку. Беглая немецкая речь прохожих контрастировала с мягкостью японского языка. Лайт смотрел на клонящееся к закату солнце, отблески которого плясали в волосах Рьюзаки. — Кажется, когда мы были в камере, Лайт-кун, ты хотел сообщить мне две новости, — вспомнил, хотя вряд ли и забывал хоть на мгновение, брюнет. — Да, — согласился парень. — Даже не знаю, как начать. В общем, это звучит как бред, я знаю, но… — Это касается наручников, верно? — едва ли Рьюзаки действительно интересовал ответ, ведь тот знал о чём говорил. — Холодный натирающий запястья металл, и мы с тобой, зависящие друг от друга. — На лице Лайта был испуг вперемешку с тревогой. — Мне тоже это показалось знакомым, Лайт, и ещё, — набрав в грудь побольше воздуха, Рьюзаки продолжил, — я думаю, что твой отец является полицейским, а ты был главным подозреваемым по одному из дел, которые я вёл. Догадка, не более. Что скажешь? Лайт поднял взгляд. Что-то подобное сегодня уже приходило ему в голову и это пугало. — Скажу, что будь это правдой, ты бы сумел вывести меня на чистую воду, — серьёзно произнёс парень. — И что ты — тот ещё извращенец! Громко рассмеявшись, парни и сами не заметили, как голова вновь закружилась, а они снова начали куда-то перемещаться.