***
Наутро ночные страхи и странности казались смешными. Впереди было слишком много всего, чтоб тратить время ещё и на нелепые домыслы. Проснувшись, Лайт бросил на Рьюзаки полный беспокойства взгляд, так и не осмелев спросить при соседях по палате о его самочувствии. — Выглядишь помято, — только и проронил Лайт, ужасаясь синим синякам под глазами на бледном лице друга. — Сомневаюсь, что более, чем обычно. У нас слишком мало времени, которое мы тратим попусту. Пора выбираться. — прошептал Рьюзаки, понизив голос до практически беззвучного. Из коридора послышался шум. Очевидно, многие уже встали и пришла пора если не завтрака, то процедур, назначаемых перед ним. Некоторые, например, должны были проводить по десять минут под душем-шарко, расположенным в конце коридора, кто-то — заниматься дыхательной гимнастикой, а у кого-то на это раннее время стояло посещение процедурного кабинета и инъекции. Далеко не санаторий, что уж тут. К счастью, диагнозы, поставленные Лайту и Рьюзаки, позволяли им не беспокоиться ни о чём до самого завтрака, что давало парням возможность спокойно застелить кровать и навести какой-никакой порядок в личных вещах. Конечно же, занимался этим только Лайт, ведь Рьюзаки, смирившись с поставленным ему диагнозом, решил полностью оправдывать его, сведя как общение с другими людьми, так и соблюдение общих норм поведения, к минимуму. Выйдя в коридор, где от нечего делать начав расчет времени на подпил решёток на окнах, при условии того, разумеется, что весь медперсонал будет сосредоточен в другом крыле отделения, Рьюзаки смотрел в окно. Послышался уже знакомый шелест крыльев. Подойдя поближе к окну, Рьюзаки с удивлением никого не обнаружил. Странно, ведь судя по силе звука это должен быть либо страус, что абсурдно как по причине их расположения, так и из-за того, что эта птица абсолютно не летает, либо несколько десятков синхронно летающих голубей, что тоже похоже на бред. И всё же Рьюзаки скорее поверил бы в мистику, чем в то, что слуховые галлюцинации передались ему воздушно-капельным путём. Мысль стала для него настолько живой, что в тот миг, когда подойдя к столу на посту медсестры и развернувшись, желая уже было направиться в столовую, Рьюзаки увидел прямо перед собой огромного чёрного ангела с тёмными крыльями, глядящего прямо на него, у него не хватило сил даже на крик, застывший в горле. Это длилось всего секунду. Моргнув, Рьюзаки осознал, что по-прежнему смотрит в одну точку на стене, а подошедший к нему Лайт понятия не имеет о том, что миг назад здесь было что-то странное. — Может, на тебя так атмосфера действует, — предположил парень, лишь раздражая. — Тебя вчера могли хорошо приложить головой, стоило бы провериться на сотрясение. Конечно, тогда была бы рвота и головокружение, но вдруг из-за препаратов что-то пошло не так? Рьюзаки сердито поднял взгляд на друга. Уж кому, если ни ему знать об отношении парня к местным препаратам. — Благодарю, Лайт-кун, но мои когнитивные способности в полном порядке, так же, как и восприятие мира. Я уверен на девяносто девять процентов, что мои глаза не подводили меня, так же, как и мой мозг. Этому должно быть логическое объяснение, и я найду его. — Вчера один из наших соседей говорил о черном ангеле, — припомнил Лайт. — Но коллективные галлюцинации являются сенсорными галлюцинациями, индуцированными группе людей силой внушения. Это обычно характерно для повышенной эмоциональной ситуации, особенно среди религиозных общин. Я не являюсь ни религиозным фанатиком, ни слабой личностью с высокой эмоциональностью. Так что ставлю на химическое наркотическое вещество, распыленное в нашей палате. С вероятностью в девяносто процентов именно оно идеально вписывается в теорию. — В 1897 году некий Эдмунд Перриш сообщил о матросах, видевших призрак повара, умершего несколько дней назад. Моряки не только видели призрак, они отчетливо видели его ходящим по воде со своим знакомым, а также узнавали его хромоту. Призраком же оказался «кусок разрушенного корабля, который качался вверх и вниз по волнам». Люди видят то, что хотят увидеть, только и всего. Рьюзаки хмыкнул: у него не было абсолютно никакого желания видеть чертовщину в психиатрическом отделении. После завтрака, во время которого не было ничего необычного, ведь едва ли таковой можно было назвать гречневую кашу, в то время как Рьюзаки беззаветно мечтал о пирожном, ребят, собрав в группы, повели на групповую терапию. Нельзя сказать, что подобное разделение нравилось Лайту или же Рьюзаки. Психологи, вроде, не так сильно раздражали, как те же психиатры, но ответов на нужные вопросы у них, скорее всего, также не было. В тот момент, когда Лайт полностью абстрагировался от упражнений психолога, пытающегося наладить тёплый климат в коллективе, парень услышал позади себя шелест. Осторожно обернувшись, однако всё же вызвав тем самым заинтересованность одной из девчонок, не спускающей с него глаз с самого начала сеанса, он не обнаружил ничего, стоящего внимания. Неужели слуховые галлюцинации перешли от Рьюзаки к нему? Из них двоих именно Лайт был более-менее адекватным, так что прощаться с собственной нормальностью столь странным образом парень был совершенно не намерен. — Лайт, с Вами всё в порядке? — спрашивает психолог, и парень теряется, ведь он уже давно даже не пытался вникать в слова специалиста. — О чём Вы задумались? — вслух спросила женщина, в то время как подумала наверняка о том, куда смотрит её клиент. — Да, всё отлично! — отшутился парень. — Здесь довольно милые обои, Вам не кажется? — Мне кажется, что есть большая разница между тем, чтоб смотреть на что-то, или смотреть на кого-то, — а эта женщина и вправду практически читает мысли. Даже остальные пациенты значимо оживились. — А Вы что думаете? — Я думал о том, насколько важны соулмейты, — Лайт, казалось, цеплялся за соломинку, говоря об этой теме: всегда можно услышать множество мнений, а о настоящей проблеме все на какое-то время могут и позабыть. — Вы говорили, что мы можем делиться в ходе терапии своими мыслями и эмоциями, а я… — Лайт сделал театральную паузу, голос его заметно дрогнул. — Я чувствую, что никогда не смогу отыскать свою родственную душу. На земле так много людей, шансы так малы. Сколько бы я не искал, все мои попытки тщетны! Лайт нарочно говорил излишне эмоционально: во-первых, ему очень хотелось перетянуть на себя внимание окружающих — у него здесь комплекс Бога, или не у него?! — а во-вторых, ему было необходимо разговорить психолога. Уж она-то должна знать об их с Рьюзаки родственниках, подписавших документы в приёмном отделении. Обычно сотрудники имеют доступ к подобного рода информации, часто обсуждающей её во время перекуров или чаепитий. Дождавшись, пока женщина ответит дежурные успокаивающие заготовки и сумеет снизить уровень пыла окружающих, в особенности девчонок, имеющих личные проблемы с соулмейтами, Лайт продолжил свой опрос с пристрастием. — У меня так мало родных людей, — делится Лайт откровением, чувствуя, как вновь завладевает вниманием аудитории. — Соулмейта так и не отыскал, даже имя зная — не отыскал. Плохой из меня сыщик, в опергруппу не взяли бы. Даже про родителей ничего не знаю, не помню даже, когда виделись в последний раз. Это так ужасно… И он-таки добился своего: женщина дала слабину, расчувствовалась. Её же эмпатия сработала против неё. Всего пара фраз о родных Лайта, но большего он и не ожидал. Пока не ожидал. Ведь в его планах было гораздо большее, чем сухие строки отчёта. Ему было необходимо личное знакомство с теми, кто упрятал его в психиатрию. Даже если ради этого придется обманывать и манипулировать. Выходя спустя сорок минут после групповой терапии, Лайт был уверен лишь в одном: психолог добьётся того, чтоб их с Рьюзаки навестили родственники.***
Прогулка по территории больницы была здесь едва ли не единственным развлечением. И уж точно единственной возможностью побыть хотя бы в иллюзорном одиночестве. Конечно, все понимали, что на деревьях висят камеры, их особо и не скрывали; понимали, что медицинский персонал тоже гуляет в это же время, пусть и находясь поодаль, и всё же. Не имея никаких иных возможностей остаться наедине, приходилось хвататься даже за столь эфемерную возможность. Пару часов в день ведь лучше, чем ничего. Серость улицы сейчас не казалась отталкивающей. Разбредшиеся по территории пациенты, казалось, были заняты своими делами: кто-то ушёл под дерево, наслаждаясь цветом его листьев; кто-то рисовал в блокноте, сидя на скамье; кто-то читал. Лайт и Рьюзаки предпочитали общение друг с другом, что, учитывая постоянный контроль со стороны персонала, было весьма закономерным. — Кажется, я убедил психолога пригласить наших родственников сегодня, — тихо произнёс Лайт, вызывая тем самым удивление друга. — Надеюсь, у неё получится организовать нам встречу. Если повезёт, сможем выяснить хотя бы их личности. — Неплохо, Лайт-кун, — отозвался Рьюзаки. — Помнишь, утром у нас был разговор о чёрном ангеле? Мне кажется, наши новые соседи по палате тоже его видят. И с ними-то хотя бы понятно: у них галлюцинации даже в карте прописаны. Лайт кивнул. — Я тоже его слышал. Шелест крыльев, как ты и говорил. И всё ещё считаю, что это скорее чей-то неудачный розыгрыш, чем одновременное помешательство. — Мэтт и Лиам тоже слышали шелест крыльев, а вчера, по их словам, даже видели «нечто», — как ни в чём ни бывало продолжил Рьюзаки. — Только вот они сказали об этом на групповой терапии, искренне считая, что шум в голове — очередная галлюцинация. Описали довольно детально, так что теперь половина этажа психологически неустойчивых подростков знают о чёрном ангеле. Неподалёку послышался шум крыльев. В тот момент, когда Лайт потерял дар речи от увиденного, а Рьюзаки прошептал, что такого не может быть, с неба, прямо перед парнями, спустился тот самый чёрный ангел. Он был весьма непропорционален: тонкие ноги, большая голова, огромные крылья и по-настоящему громадный рот. Ангел смотрел на Лайта и Рьюзаки, чуть склонив голову набок. — Меня зовут Рюк, — представился незваный гость. — И я сразу хочу сказать, что не совсем ангел. Я — Бог смерти, шинигами. И пока Рьюзаки отчаянно старается убедить самого себя в том, что подобное попросту невозможно, Лайт замирает. Его голова начинает раскалываться на части: он буквально видит в собственных воспоминаниях то, что уже был знаком с этим Богом. Видит, что тот грызёт яблоки, сок которых течёт повсюду; как шинигами ищет камеры в его квартире; как летает с ним в университет. — Голова кружится, — жалуется Лайт, опираясь руками о собственные колени. Позади слышится крик. Два крика: отчаянных и пронзительных. Мэтт и Лиам подбегают к ним, наперебой что-то тараторя и маша руками. — Вы разговаривали с ним! Вы видите его! Тоже видите! — Значит мы не сумасшедшие! — вторит Мэтт. На крик прибегают медсестры. Только этого сейчас Лайту с Рьюзаки и не хватало! Именно в тот миг, когда кажется, что им будут даны хоть какие-то ответы… — Он ведь здесь, прямо перед нами! Огромный черный ангел! Они разговаривали! Он с ними разговаривал! — кричит Мэтт в таком отчаянии, что Рьюзаки его почти жалко. — У Лайта просто закружилась голова, я хотел помочь ему, — и бровью не поведя, объясняет Рьюзаки. — Кажется, нам лучше присесть. У нас всё в порядке. Рюк усмехается, всё так же стоя посреди парковой дорожки и хохоча над тем, как пугается Мэтт оттого, что через Рюка проходят люди, словно тот какое-то привидение. — Увидимся позже, гении! — только и говорит Рюк, исчезая из виду. Уже этим вечером в приёмный покой входит статный высокий мужчина с тёмными волосами. Он одет в чёрный костюм, в руках у него пакет с документами о переводе своих племянников в другую лечебницу. Как ни странно, проблем не возникает. А Лайт и Рьюзаки, которых вывели из отделения, не успевают сказать ни слова своему спасителю: как только двери закрываются, а никого из персонала не остаётся рядом, их вновь постигает головокружение. Сознание медленно ускользает.