Ластик

Ты действительно думаешь, что я в полном порядке только потому, что все мои двести шесть на месте?

А если бы душе можно было сделать рентген, то ты бы не нашёл ни одной целой.

***

Ладонь на плече, лёгкие постукивания в такт музыки; не более, чем отголоски далёкого эхо. Мелодия становится тише, из-за чего ноги сами движутся в её направлении, желая догнать. Сонхун не может разглядеть чужого лица, но в этом странном потоке из смазанных движений и спутанных шагов он понимает: отпускать того, кто сейчас находится в его руках — никак и ни за что. При этом отчего-то в голове до конца держится запоздалое осознание: позволить музыке исчезнуть насовсем тоже нельзя. — Один, два, три, — готов поклясться, что не контролирует слова, слетающие с собственных губ, — четыре, пять, шесть… — и хочет верить, что считает в танце собственные шаги, пока ведёт незнакомца на уходящий звук. Сомнения появляются на двадцатом. — Хён, — слышится всхлип под ухом. Он обнимал его, будто тот был самым дорогим, что есть в целом свете, но. Стоило Сонхуну отстраниться, чтобы посмотреть в заплаканные глаза напротив, уложив широкие ладони на острые плечи, как на месте чужого лица показалась размытая пустота: словно кто-то стёр брови, глаза, нос и губы ластиком начисто. Сонхун так и застывает с чем-то неописуемым; слова никак не подобрать, они не склеиваются во что-то однородное, имеющее право ломануться наружу и оказаться услышанным. Нет, Сонхуну не стоит пытаться говорить, а ему не стоит пытаться слушать. Для самого себя увиденное остаётся в виде горького «о, нет… это всё же случилось с тобой», но. Тишине суждено оказаться растоптанной. — Хён, — резонирует о края черепной коробки, отбивается об сердечные сосуды и четыре стены, стиснувшие двоих в своих бесцветных обоймах. — Я выплакал все свои черты. Эту темноту вокруг разбавляет разве что падающий сверху свет — с небес ли?.. — Не плачь, — это Сонхун молвит уже более осознанно, только вот не знает, откуда столько уверенности. И спустя секунду снова в ушах стоит собственный голос, пересчитывающий непонятно что. Уже за пятьдесят. — Пожалуйста, не плачь, я нарисую тебе новое лицо, — слова слетают сами по себе. Сонхун тщетно пытается нарисовать черты лица пальцами, будто цветным мелом по серому асфальту, пока счёт продолжается. На сто пятьдесят первом кожа начинает плыть под касаниями, медленно слазит со скелета. — Нет, нет, нет…— сто восемьдесят девять. Сонхун крепко обнимает, прижимая к себе, будто это чем-то да поможет. …сто девяносто девять, двести, двести один, двести два, двести три, двести четыре, двести пять. — Всего двести шесть, — выходит последний воздух из заполненных слезами лёгких. А затем тишину прорезает: — Ну как я тебе, скажи, хён? Ты ведь считаешь мои кости милыми? Сонхун резко раскрывает глаза, сдвинув локтем и отправив в долгий полёт несколько папок с документами, не скреплёнными скрепками; вот же ж, придётся снова сортировать. — Заснул, что ли? — часто-часто моргает ассистент, водя рукой перед чужим лицом из стороны в сторону, пока почти нависает над столом Пака. — Настолько усердно работал? Что ж, как и ожидалось. Опять эти дежурные фразы ни то на грани сарказма, ни то на грани настоящей похвалы — хотя ни для кого не секрет, что в последнее время Сонхун работал ночи напролёт. — Просто плохой сон приснился, — вздыхает Пак, пытаясь то ли выдавить, то ли протереть заспанные глаза. Докатились, уснул прямо на рабочем столе. — Отчёты бы доделать, а я сплю. И то, пока сплю — сквозь сон что-то складываю и вычитаю. Даже в кошмарах эти цифры меня преследуют… — Расслабься, — хлопает по краю стола ассистент. В очках Хисын похож на другого человека, — я уже всё посчитал. Отдохни хоть раз нормально, без цифр во сне, работяга. Фанфакт: когда Пак Сонхун только пришёл устраиваться в больницу, он в миг стал популярен благодаря своему модебильному резюме. Мобильному, потому что читалось оно максимально легко и быстро — десять прочерков возле строчки «опыт работы», одна удачная в «окончил престижный университет» и не нужно париться, читая и выискивая тот самый смысл, которого изначально вложено не было. Горячей темой для обсуждения стал не зарубежный ВУЗ, который окончил Сонхун, а графа «сильные и слабые стороны» — точнее то, как он её заполнил. Она вошла в историю больницы как самая короткая. Ваша самая сильная сторона: «я сделаю всё, что вы мне скажете». Ваша самая слабая сторона: «что бы ни происходило, в свой обеденный перерыв я не сделаю ничего». Лаконично, коротко, а главное — честно. Сонхун полностью выразил и оставил себя на бумаге с помощью этих ответов. До конца непонятно, что именно оценил интервьюер при мгновенном приёме на работу, но подобная самоуверенность проявилась в первую очередь в длине написанного (обычно люди заполняли всю страницу). Да, подайся Сонхун на врача, его бы, скорее всего, не приняли бы; ибо врачи не спят, не ходят в туалет и, о боже, как вы могли такое подумать?! У них, вообще-то, нет таких понятий, как обеденный перерыв. Посмотрите только на Чонвона, чего он один стоит? Вместо глаз — впадины, хотя он пока что только медбрат. А здесь кто-то заявляет, что свой час (за который, кстати, ему не платят) — потратит только на себя? Цур ему, цур. В общем-то, про резюме спустя лет пять все начали забывать, но Хисын — это не все. Он вспоминает про «я ничего делать не буду с двенадцати по час» и использует при любом удобном случае, гад. — Сейчас уже три, — сверяется ассистент с часами, как бы невзначай блеща глазами (или стёклами очков). — Поэтому думаю, что отчёт ты изволишь выслушать. Сонхун сдерживается, чтобы не закатить глаза и просто коротко кивает. Пак Сонхун пришёл стать учёным, а в лаборатории, в которой ничего никогда не идёт по плану, обедов в день может быть как пять, так и ноль. — Я измерил примерные рост и вес, которые у него были в последний год жизни и перепроверил все даты. Рождение — 24 июня 2000 года; дата смерти — 31 мая 2015 года, все документы распечатал и заверил, можешь посмотреть. Иногда не верится, что вся жизнь человека может уместится в двух бумажках: «свидетельство о рождении», что чуть посветлее и «свидетельство о смерти», выглядящее более блеклым. Разве человек — это не нечто большее, превозмогающее эти бумажки с прокатом «от» и «до»? Сонхун выглядит беспристрастно, когда слышит что-то подобное. А что тут сделаешь? Думаете, что заплакать — это так просто? Реальность не похожа на сон, здесь Пак несколько отличается, хоть и смахивает влагу в уголке правого, оставшуюся после странного сновидения-наваждения; до сих пор непонятно, что это было. Стресс на почве работы? Это норма, когда карьера становится всей жизнью. — И у меня для тебя хорошие новости, — улыбается Ли, прижимая к себе какие-то папки прежде, чем радостно передать Сонхуну. Если бы у ассистента появился хвост — он бы был как у маленького дьяволёнка, но в хорошем настроении мотылялся бы, как у озорного щенка. В документе виднеется крупная красная печать, и то, что надо было бы прочитать, Хисын озвучивает раньше, чем глаза Сонхуна доходят до нужной строчки: — Всего двести шесть и все они целые, ни трещинки. Заявку приняли. Это уже будет нашей маленькой победой, да? Сонхун же говорил, что для удачного эксперимента ему нужен идеальный целый скелет, у которого нет и не было переломов (такие найти было сложнее, чем кажется). Но никто и представить себе не мог, что из всех возможных умерших им попадётся парень, что попрощался с жизнью всего в пятнадцать лет. Это ровно… Половина от возраста Сонхуна. На улице уже видны тени, а значит — солнце не в зените. Пак не может не думать обо всём, о чём не следовало бы, глядя на документ и в этот момент забывая про странный дневной сон; должно быть, полуденный ужас** повлиял.

Разрешение на возвращение к жизни: на рассмотрении.

Имя: Ким Сону. Рост: 177 сантиметров. Вес: 60 килограмм. Дата рождения: 24 июня 2000 года. Дата смерти: 23:34:01 31 мая 2015 года. Проситель: Пак Сонхун. Ответственный: Пак Сонхун.