Ластик

Ты знаешь, мне такие снятся вещи, что если они вещие

нам

гореть

в огне.

***

Что-то — это лучше, чем ничего. Поспорить сложно. Но даже в мире, в котором кто-то становится главным героем и по правилам всех сказок получает то самое «что-то», в любой истории (как и в жизни) обязательно будет тот, кому перепало оставшееся из двух «ничего». И как прикажешь жить словившим разве что ошмётки? — Четыре папы лучше, чем ноль. Слова Чонвона Джейк прокручивает в своей голове, как кассету. Случайно вспоминает, пытается выкинуть, а на деле запоминает ещё лучше и так по кругу. Это как парадокс розового слона*: скажи людям ни за что не думать о нём, и их мозг будет сосредоточен только на этом животном, причём именно запрещённого цвета; как на зло. Зацепить-то зацепило. Джэюн неосознанно ходит за младшим хвостиком, хотя ему такое поведение не свойственно от слова совсем. Шим с самого своего приезда в Корею напоминал человека, что как роботический механизм шёл к поставленной перед собой задаче, и речь не о работе медбратом. Никто не знает, какую цель он преследовал на самом деле. Поэтому и привыкли называть мутным типом или тёмной лошадкой. Только вот за всё время работы в больнице он ни разу никого не обидел, Джэюн с самого начала и до сих пор не давал себе передышку даже на обычное, земное. Ни в кого не влюблялся, ни во что сомнительное не ввязывался, ни то, что дружеских связей не заводил, у Шима даже собутыльников не было, а тут перед ним появился такой весь из себя нарядный, чьи волосы напоминали те, что пережили мытьё в супе из-под кимчи-чиге**. Ян Чонвону не нужен был алкоголь, чтобы сказать что-то умное или пуститься во все тяжкие, перемалывая сплетни языком, как миксером. — Сонхун-сонбэ, всё-таки, просто невероятный, — честно признаётся Джейк, лениво накручивая спагетти на вилку в больничной столовой. Здорово, что обед здесь не за их счёт, правда сладкое в этот чудо-набор не входит: на булочки и шоколадки нужно тратить завалявшуюся уже в своих собственных карманах мелочь. — Ой, только не говори мне, что его чары подействовали и на тебя тоже, — смеётся Чонвон, купая котлету в её же соку прежде, чем драматично проткнуть вилкой посредине, — а то он уже и так стал колдуном в прямом смысле слова. Так получилось, что у Джейка ноль пап. А Чонвон ненарочно, но расковырял старую ранку — кто теперь ему доктор, если о проблеме надо было заботиться с самого начала, а он на неё просто забил и теперь жалуется, что та продолжает кровоточить? Надо было раньше… От разговоров с Чонвоном, тем не менее, почему-то на душе становится легче. Он действует как марлевая повязка: неощутимая на больном участке как что-то чужеродное, но по-приятному освежающая. — Вы ведь хорошо знаете Сонхуна-сонбэ, так? — уточняет Джейк, будто заранее морально готовя свою подружку-болтушку к предстоящему сложному вопросу. Лучше иметь и потерять, или не иметь вовсе? — замирает на кончике языка. Ещё чуть-чуть, и оказалось бы озвученным. Просто проблема пап стоит остро в любом обществе каждой страны, и в каком бы возрасте, куда бы ты ни пошёл, никогда не забудешь, что несколько отличаешься от людей из полноценных семей. Джэюн не был из тех, у кого отца не было с самого начала. Он познал реальность, в которой потерял что-то столь дорогое сердцу, успев полюбить и привязаться. Эти бесконечные споры про то, кому хуже — тем, у кого отца не было никогда, или тем, кто его потерял — абсолютно бессмысленны. Джейк уверен, что плохо и одним, и другим — да всем. Ведь потеряв кого-то однажды, тебе остаётся только скучать всю жизнь, триста ночей из триста шестидесяти пяти плача в подушку так горько, что сам себя не помнишь. А те, у кого не было чего-то столь важного вообще никогда — не знают, каково это, быть любимым без условий, просто существуя, быть счастливым и защищённым. До конца жизни этим людям придётся наполнять пустоту в грудной клетке чем попало, и то, что им не с чем сравнить, не всегда будет плюсом. В этом своя трагедия. Ни то, чтобы Шим оказался в плену своих предрассудков, но в подростковые годы отчего-то казалось, что он уступает своим сверстникам. Особенно некомфортно было, когда в секторе для семейной съёмки собиралась огромная толпа целыми семьями, а его самого фотографировал кто-то мимо проходивший, чисто из жалости. Чонвон чуть хмурит густые брови и осторожным кивком позволяет продолжить. — Я слышал, что у господина Пака была полная семья. Что тогда движет им? После смерти отца весь мир разделился на банальное и неудобное для существования — чёрное и белое. Поэтому Шиму было интересно, как с похожим справлялись люди, которые добились хоть чего-то в жизни. Но, с другой стороны — это своего рода стимул, ведь многое из настоящего времени Джейк имеет благодаря тому, что отец оставил его в этом мире одного. Когда сложно и хочется сдаться, парень каждый раз напоминает себе, что делал, делает и будет — всё — ради отца. — Не понял, — часто моргает Чонвон, чуть переклоняясь через стол, чтобы лучше расслышать слова Джейка. — В смысле? — Мне кажется, что дети из полноценных семей счастливее, но меньше добиваются в жизни, — Джейк говорит по-английски, потому что не смог бы выдать такой речи на родном языке Чонвона, благо, что тот всё отлично понимает, хоть само говорение у Яна страдает. Шим поджимает губы, потому что не уверен в точности своего заявления, но продолжает, — им ведь незачем куда-то бежать, всё своё у них уже есть. А те, кто подобной роскошью обделён, бьются как ужи на сковородке и ищут способы подняться наверх, хоть им и помочь особо некому. Такое вдохновляет, когда ты в той же шкуре и тобой движет только обида на несправедливость жизни, разве не так? — Джейк как будто забывает об аппетитном спагетти, продолжая накручивать на вилку то, что уже и так на ней, пусть же тогда признается, что со своими нервами делает то же самое. — Дети, что были чего-то лишены, вырастают во взрослых, которые пытаются подарить миру ту любовь, в которой нуждаются сами. Я так думаю. Сонхун-сонбэ невероятный, поэтому мне интересно, какой была его семья и что заставило его захотеть сломать себе мозг в попытке обмануть саму смерть. Что стало отправной точкой в его биографии? Так, для поддержания теории. — Оу, — Чонвон клацает зубами по металлическим палочкам, норовя надломить тонкую эмаль на кончиках, — у него была полная семья. Хочешь спросить у него об этом лично? — Не расскажет, — пожимает плечами хубэ. — Но я слышал, что… — Хочешь послушать о его жизни как о пересказе фильма? — хмыкает Чонвон. Он-то может устроить подобную акцию. — А вы знаете?.. — С чего такой повышенный интерес к Сонхуну-хёну? — не спешит делиться известной, почти секретной информацией маленькая бестия, с подозрением щуря два очаровательных глаза. — Запал на него, что ли? Джэюн смущённо улыбается. — Не всем удаётся не просто пожить бок о бок, а поработать с творящим новую историю. Чонвон выдыхает, чуть закатывая глаза. — Я уверен, что с самого начала не всё в их семействе было безоблачно, учитывая любовь Сонхуна к своему рабочему месту, — всё же сдаётся и начинает Ян, — если дома хорошо, какой человек вообще станет бежать от него на работу, как нечисть от соли и полыни? В любом случае, за проект он взялся только после смерти родителей, думаю, она послужила своего рода стимулом, если именно это тебя так интересует. Джейк понятливо кивает, одним взглядом прося продолжить. — Они погибли в аварии. Сонхун мало говорил об этом и на моей памяти это был только один раз. Но хотел он этого или нет, его отец — Господин Пак, тоже был известным учёным, публичной личностью, а потому скрыть всё под ноль просто невозможно. Заголовки пестрили новостями об их гибели. Поговаривают, что в тот день шёл сильный дождь и машина вылетела за пределы ограды, когда они с женой проезжали по горному массиву где-то на Чеджудо, хотя было как минимум странно, что они поехали туда в несезон туризма. И вообще непонятно, зачем, Сонхун сам до сих пор не знает, что привело родных в те края вместе с тайфуном. Их по-глупому смыло с дороги жутким дождём. Водитель потерял управление и всё остальное, классическое. Тела довольно быстро нашли в воде и никакого криминала там не было, — с грустью вздыхает Чонвон, буквально на себе чувствуя боль Сонхуна, что не имеет надежды даже на паллиатив. В этом мире тяжело выживать одному, даже если не силой кровных родственников — обзавестись и обрасти связями просто необходимо. Один на один с собой даже самый сильный мало на что способен, и Сонхун, судя по всему, понимал это так же прекрасно, как сейчас понимает Джейк — старший для него как источник вдохновения. Если бы с задачей Джэюну можно было справиться самостоятельно, он бы не пытался подружиться ни с кем и ни за что не согласился бы ни на один из проектов — на Ким Сону в том числе. Но Шим играет по общим правилам и отныне знает, откуда старший коллега черпает бесконечные силы идти до конца. Остался ли Пак в этом мире один? — Вот как… А братья, — вдруг интересуется Джейк, — братья или сёстры у него были? — Насколько я знаю, хён единственный ребёнок в семье, — Чонвон даже не задумывается, он уверен. Значит да — совершенно один. — Пока родители были живы, Сонхун пообещал, что станет внимательнее относиться к жизни. Не только к своей, но и других. Он сказал, что сделает одно из двух: либо сохранит чью-то, либо подарит, но всё, что в его силах, сделает не для себя, а ради кого-то ещё, — Чонвон говорит об этом с неким теплом. — Я очень рад, что у него получилось. Если бы у меня было открытое сердце, я бы и сам в него влюбился. В Сонхуна невозможно «не». Между «привести в этот мир очередного страдальца» и «сделать что-то прежде миром невиданное», Пак выбрал второе, но нашёл совершенно новый способ исполнения. Да, если бы он согласился жениться на Вонён, они бы смогли создать семью, родить и воспитать ребёнка — чем не дарование жизни кому-то? Но Сонхун нашёл Сону, и он лучше сам вырастит из него человека, который уже принадлежал миру однажды, вернув несправедливо утраченное. Сонхун хочет прославиться? Или всё-таки обмануть смерть? Чонвон знает, что не первое. Жаль, что на человеке с такими чистыми помыслами лежит что-то настолько пугающее — в мозг Сонхуна действительно заложена потребность обманывать какую-то злую бабу с косой. Чонвон заметил, что за спиной старшего — как бы абсурдно это ни звучало — привязанное к самым его пяткам, тянется полотно странных совпадений и случайностей. Словно существует некий мор, похожий на родовое проклятье и стоящий крестом на нём и всех, кого Сонхун любит — сгнившие руки злого рока скашивают года всем, кто близок к Паку, все любимые Сонхуна умирают при самых невероятных обстоятельствах: родители, любимые питомцы и на этот раз бывшая девушка. Начиная от аварий, продолжая болезнями и теперь даже убийством. Иногда Чонвон не знает, каким образом сам Сонхун всё ещё жив. Может, это тоже своего рода наказание? Жить долго, наблюдая за тем, как все, за кого ты держишься, тебя оставляют без собственного на то желания. Чонвон вздыхает, борясь с желанием опустить тяжелую голову лбом на прохладный металлический стол, но довольно быстро одёргивает себя, спеша сменить тему и тем самым разрядить обстановку. — Тебе, кстати, нравится фотографировать? — интересуется Чонвон, отвлекаясь от котлеты и всеобщего депрессняка, чтобы поднять глаза, но тут же замечает непривычное удивление на лице у Шима. И правильно. О каком таком море идёт речь? Не может же Сонхун быть проклят настолько, чтобы, имея в своей голове ничего кроме наилучших пожеланий, одним своим существованием насылать на всех своих любимых… Смерть? Такого не бывает. Или всё же?.. — С чего вы… Взяли?.. — осторожно интересуется он, и почему-то его тон напоминает голос человека, сидящего на пороховой бочке, что вот-вот взлетит на воздух. Кусок чёлки, вовремя не уложенной как следует, спадает на лицо и закрывает правый глаз Джэюна, отчего со стороны Яна тот начинает выглядеть ещё загадочнее и подозрительнее — но младший смахивает всё на привычный Джейку образ. Ни для кого ведь не секрет, что он со своими тараканами. — Нравятся ли тебе фотографии, говорю? Просто видел, — кивает младший в сторону сумки, которую австралиец всюду таскает за собой, ни на секунду не выпуская из рук, будто там ни то свёрток золота, ни то компромат на какую-то публичную личность, — ты когда сумку забыл в комнате отдыха, кто-то её случайно зацепил, она упала и видимо была не закрыта. Оттуда вывалился конверт с фото. Джэюн выглядит напряжённо, когда одним точно отработанным движением вытягивает вещь за кожаный ремешок из-под цепкой хватки красноволосого, чтобы спрятать драгоценную сумку под столом у себя на коленях и ограничить к ней хотя бы зрительный доступ. В воздухе остаётся виснуть неозвученный вопрос. — Там были фото цветов, — продолжает Чонвон, пытаясь уверить парня в том, что ничего из того, чего не должен, не увидел, — не знаю, что ты там ещё снимаешь, но если это какая-нибудь порнушка — не переживай, так уж и быть, сохраню твой секрет, — Ян смеётся в свой миниатюрный компактный кулачок, прикрывая им нижнюю часть лица, и вовремя уточняет, — но я правда не видел ничего, кроме фото цветов в парке. Ты как моя бабуля с тысячью фото с дачи, ну серьезно. Джэюн смотрит на то, как свободолюбиво смеётся Чонвон — ничего в целом мире не способно его смутить или хотя бы заткнуть на пару секунд. Даже с темы на тему он прыгает непростительно быстро, как кузнечик, заставляя терять нить, которая могла бы привести к глубинам его сознания. Вот же ж, у Джейка действительно нет времени копаться в чужих мозгах, выжженных краской для волос. — Как думаешь, закон парных случаев существует? — Ян потирает подбородок большим и указательным пальцем, о чём-то напряжённо думая. Он совершенно не против того, что Джэюн постепенно к нему привыкает и от того по случайности (или не по ней) то и дело оказывается рядом; раньше они только курили вместе и делили одну сигарету, когда кто-то заканчивал со своей раньше. На сменах ведь скучно, а так есть с кем поговорить — отныне они и едят вместе, и за Сону присматривают посменно. — Что за закон? — ловится на крючок на раз-два Шим, точнее делает вид, что ловится. Джэюн старше, но он пришёл работать в больницу позже Чонвона и у него куда меньше опыта. Корейская система для него всё ещё странна и необычна: к тем, кто младше по возрасту нужно обращаться неформально. Но учитывая, что у Чонвона больше опыта и он сонбэ (несмотря на то, что на два года младше), Джейк обязан соблюдать субординацию и обращаться к нему на «вы». Чонвон же не соблюдает её никогда и почти ни с кем из коллег; даже с Сонхуном, который старше на шесть. — Как ты можешь не знать самую главную городскую легенду всех больниц мира? — надувает губы и без того хмуривший брови Чон и на этот раз поворачивается всем корпусом к старшему. — Легенда гласит, что если, к примеру, сегодня привезли кого-то одного с раком поджелудочной, то до конца дня будет ещё один пациент с точно таким же диагнозом; хотя он, вообще-то, редко встречается. — Хотите сказать, что парные случаи притягивает друг друга? — соображает Джэюн. Чонвон разводит руками и с забавным выражением лица — широко растянутыми в линию губами — пожимает плечами. — Говорят даже, что если просто подумать о том, что не видел какой-нибудь диагноз или травму, то в ближайшее время в отделение поступит пациент именно с такой, но, — закатывает глаза Чонвон, — я лично в этот необъяснимый бред не верю. — Интересно, — сам с собой соглашается Джейк. — Получается, что мы мыслями притягиваем в свою жизнь многие вещи?.. И людей, и травмы. И людей с травмами?.. — Как бы, я имел в виду, что… — пытается отговорить от лишнего мыслительного процесса своего друга Чонвон, махая руками, как мартышка. — Думаете, закон парного случая работает только в медицине? — совершенно серьёзно задаёт вопрос Джейк, слишком уж много он думает и выдает результат этого процесса сегодня, хотя ещё вчера своим молчанием больше походил на Сонхуна. Чонвон моргает несколько секунд, в голове двигаются какие-то рычажки, а затем он выдаёт: — Ну, если хочешь, проверим. С какой травмой к тебе поступал твой самый крайний пациент? — щурится Вон, внимательно слушая. — Кажется, это было ножевое, — смотрит в правый верхний угол шатен, пытаясь вспомнить, — точно ножевое, на мужчину напали в подворотне. — Тогда… — с вызовом в глазах усмехается Чонвон, — прямо сейчас от имени Ян Чонвона, Ян Чонвон заявляет, что давно не видел ни одного пациента с ножевым ранением живота! — кричит парень и широко растопыривает пальцы у самого рта, привлекая лишнее внимание. Проходящие мимо девочки-медсёстры шепчутся и переглядываются. Чонвону нечего терять — все и так знают, что он с приколом, но всё-таки хорошо, что сейчас почти конец обеденного перерыва и вокруг мало людей. — Вот видишь? Засекай время, Джэюн. Если в течении двадцати четырёх часов не поступит никого с таким диагнозом, можешь считать, что всё это — чушь собачья, — довольно хмыкает Вон, уперев руки в бока. А Джэюн забывает об этом так же быстро, как запоминает — потому что теперь, рассматривая ярко-красные локоны Чонвона ему становится чертовски интересно: как это в больнице, в которой окрашивание запрещено дресс-кодом, медбрату разрешили нырнуть с головой в подобный оттенок? Джейк дожидается, пока Чонвон оставит его, чтобы отнести свой дочиста отполированную слюной посуду в мойку вместе с подносом, и незаметно проскальзывает рукой в конверт с фото, что торчат у сумки. — И всё же почему ты так заинтересован Сонхуном? — бубнит себе под нос младший, пока теряется в массе ждущий свою дополнительную порцию котлет. Сам же Джэюн тем временем перебирает фото одно за другим, пока среди кадров с цветами не находит несколько, спрятанных в самой середине — с краю снимка виднеется лишь часть широкого мужского плеча и чёрная макушка его обладателя.

***

Сонхун не сразу понимает, что теперь и на левой его щеке*** прокладывает дорожку вторая слеза. И что же это? У него нет причин плакать, почему вода просто льётся из глаз? Сонхун чуть трясёт головой, стирая картинку воспоминаний, что ещё свежи и вряд ли исчезнут так просто. А затем делает то же самое со слезами — вместо крови промакивает краешком рукава неуместную влагу и едва заметно морщит лоб, случайно цепляя ту самую ранку на губе. Ещё совсем молодые черты становятся посадочной площадкой для всех ненастий: ударов длительного стресса от месяцев, проведённых в лаборатории, да и самого времени (уже лет десять как не подросток) в виде почти невидимых микроморщинок; нежданной влаги, отпечатков, оставленных собственным и чужим гневом. Эти отпечатки — староновые шрамы на лице Сонхуна — получили необходимый уход в своё время, ибо вокруг оставались неравнодушные люди, но сам парень вряд ли стал бы проявлять к себе и своим ранам надлежащую заботу. Возможно, где-то в глубине души Пак верил в то, что заслуживает каждую из них, но не как трофей, который красит мужчину, а в роли напоминания о прошлом; о каком только непонятно. Рассказов о прошедших днях не слышали даже такие приближенные, как Чонвон. Сами же линии, не обращая ни на что внимания, полупрозрачными реками спускались по скулам и шее, напоминая тени, упавшие на пол вслед за битой посудой. Плохо заметные глазу, их можно было ощутить, только коснувшись к коже руками, что Сонхун не позволял никому, …но секунду назад так и не сумел запретить ему. Сону чуть принаклоняет голову, не испугавшись того, что старший отстранился от него так стремительно. Даже протянутое вперёд запястье, в движениях которого не просматривается ни намёка на дрожь, остаётся на своём месте, подобно ветви молодого дерева — тонкое, но крепкое, выдерживающее ветра даже лучше столетних дубов. На щеке Сонхуна после такого жеста младшего остаётся тепло, быстро исчезающее без повторного прикосновения; оно невозможно. На ладони самого шатена тоже что-то остаётся, но похоже на то, что это — всего лишь память о рельефе от шрамов. Как на земле разливаются реки и как их отмечают на картах, вырисовывая каждый изгиб, так и мягкие подушечки кимовских пальцев запоминают маршруты, по которым в далёком прошлом были проложены порезы на лице Сонхуна. Сону, похожий на маленькую любопытную лисичку, не выглядит растерянно или взволнованно, а ещё его лицо напоминает нечто, что застыло во времени. Его телу далеко не столько лет, сколько Сонхуну, пусть они одного года рождения. И почти тридцать — не приговор, но старший как будто забрал все морщинки и неровности себе. Оставив Сону чистое, юное, одним словом — его прежнее лицо. «— Хён, тебе больно?..» — выстрелом пушек, пробивающими самые стальные крепости, звучит в голове этот голос. И Пак отмахивается от того, что хотел бы услышать его снова — а тянуть из только что ожившего ребёнка слова по крупице тоже будет глупой затеей. У них ещё много времени, спешить некуда и незачем. Сону спросил про разбитую губу или, всё же, про полосы, ощутив кончиками пальцев то, чего на лицах людей быть не должно?.. Сонхун не переживает по поводу внешности, ведь красивое или нет — это всего лишь его лицо, однако подсознательно ожидает, что от подобной картины можно отшатнуться. Почти невидимые, раны не до такой степени ужасны, какими могли бы быть, например, ожоги, но и не те, которые смогут скрыть кричащее «у меня за плечами не всё идеально» от посторонних заискивающих касаний. Циркуль, тем не менее, в своё время вошёл под кожу не так глубоко, Сонхун до сих пор диву даётся, что не зацепил артерию на тонкой молочной шее: только вот планов на смерть, а уж тем более на самоубийство, у него не было никогда. Для Пака, снова и снова жестоко наказывающего самого себя, смерть казалась чем-то слишком лёгким — она лишала боли, которую он считал своим долгом — чувствовать. А пока все на свете пытались уменьшить свои страдания, сама боль требовала, чтобы её кто-то всецело принял. Но этим кто-то ни в коем случае не должен был стать Сону — такие мысли в черепной коробке Сонхуна были почти что осязаемы, и любое слово в противовес им проиграло бы в драке мгновенно. — Всё нормально, — поспешно отвечает учёный. В светло-карих глазах напротив будто не просто нет отвращения или осуждения — в них нет даже отражения самого Сонхуна, но. Они ни в коем случае не пустые, это что-то другое. Сону не выглядит так, будто поставил галочку возле вопроса, на который получил ответ. Он словно откладывает этот разговор в дальние файлы памяти, обещая непременно к этому вернуться, но позже. И уже совсем непонятно, кто кого смущает, когда таким растерянным кажется скорее Сонхун, умело прячущийся за своим профессионализмом. — Подними руки, — Сонхун расчитывает приемлемую траекторию приближения заранее, чтобы не спугнуть младшего. Подходит ближе, касаясь металлической перекладины на кровати костлявым коленом, чтобы поудобнее захватить нужный шнур и обвить его вокруг талии шатена, закрепив за его спиной. Перед глазами ни то происходит в данный момент наяву, ни то перекручивается в режиме замедленной съемки — как в чёрном ящике разбившегося самолёта — маячит сломанный зуб старшего брата Вонён. Сонхун всё ещё не может поверить в сказанное Минхёном, в то, что девушка умерла. Как… Так?.. Разве… Ещё неделю назад Чан не ругала Сонхуна за то, что он жуткий эгоист и не умеет брать на себя ответственность? И ещё какие-то несколько дней назад не успокаивалась со словами «я просто хочу, чтобы у нас всё было хорошо»? Она никогда не хлопала дверью, когда покидала квартиру брюнета после ссор, никогда не кричала — только плакала по причине, состоящей из девяти букв и даты рождения с одной двойкой и тремя нулями. Ощущение, что вернувшись в свою квартиру, из которой Чан забрала еще даже не все вещи, Пак увидит её — живее всех живых — с чемоданом, непривычно куда-то спешащую. И не попросит остаться, но что точно — пожелает счастливого пути. Такой финал для них был бы более логичен, он был бы правильнее в глазах Сонхуна. Как будто Вселенной вообще есть разница, что правильно, а что нет. Сонхун спотыкается о свои же раздумья, как о мелкие камни. Валун можно по крайней мере обойти и ты вряд ли станешь нестись на него, как очумелый, но вот этот рассыпчатый ни то асфальт, ни то повреждённая брусчатка внутри головы — одна большая площадка для селфхарма. Сонхун, опять-таки, бессовестно спотыкается, поймав себя на том, насколько же тонкая талия у Сону. Он не проверял и вряд ли станет доискиваться до точных сантиметров — замерами параметров займётся Чонвон — но кажется, что эта чистая изящность с лёгкостью вместится в обе широкие ладони Пака. Зубы оказываются стиснуты на собственной нижней губе, и что-то подсказывает Сонхуну прикусить нежную кожу посильнее — как минимум до привкуса развороченного металла во рту. Просто если хорошо когда-нибудь и наступит, то уже точно не у них. Двое взрослых людей расстались и в этом нет ничего страшного, только вот Вонён не продолжит жить, как ни в чём ни бывало. Она умерла, и эти слова можно проговорить даже вслух, но от этого они вряд ли приобретут хотя бы нотку от серой палитры реальности. Как в каком-то дурацком стендапе, вот только Сонхуну хочется не встать, а лечь в гроб вместо неё… Это было бы правильно, ведь вина должна душить до мозга костей, но. Почему же у Пака совсем нет чувства сожаления из-за того, что между кем-то столь близким, хорошо знакомым и Сону — он выбрал не Вонён? — А вы ведь… — вдруг слышится тонкий голос, от чего по телу разносится табун мурашек, — потом расскажете мне, кто я? — потому что мальчик шепчет ему почти в самое ухо, — и что со мной случилось?.. Единственное, что Сонхун может сделать для Вонён — это поставить массивную точку, больше похожую на кляксу, на выговоре, который она сделала в их последнюю ссору. Безответственность в личных отношениях или отказ от ответственности — от названий суть не меняется — и Сонхун отныне не идут рука об руку. Всё так, как хотели родители и уже покойная бывшая девушка. Ведь та доля обязанности отвечать за чужую жизнь — непосильна, но её на Пака не повесили, он выбрал этот путь сам. — Тебя зовут Сону, — почему-то сам переходит на тихий тон Сонхун, чувствуя скребущий наждачной бумагой по коже холодок, и с тяжёлым выдохом всё же отстраняется, повторяя, как молитву небесам. Личная цель жизни, пришедшая вслед за её появлением решение не резать себя — теперь удастся объединить всё в одно. С тех пор, как Пак начал работу над проектом, его руки более не касались ни циркуля, ни других колющих предметов, чтобы использовать не по назначению. Панические атаки, что повторялись каждую ночь, чуть отступили и отныне худшим, что грозило брюнету, оставались переутомление и шея, что затекала после сна за рабочим столом. Смысл поселился и укрепился в том, кто прямо спросил, не больно ли Сонхуну. В том, кто прямо сейчас сидит напротив, пытаясь залатать вскрывшуюся саму по себе — и зачем ему чужая боль? — рану; хоть она и кровоточит по его вине, это же из-за Сону Сонхун улыбнулся впервые за долгое время — засохшая корочка слетела, но возможно, не только с губ. Сонхун просто радовался тому, что всё пока что идёт по плану: — Ким Сону, — повторяя имя успешного проекта вслух. Названный Сону переводит взгляд в сторону панорамного стекла, через которое его рассматривают другие участники эксперимента, и часто-часто моргает. — Сону… — смакует, осмысливая звучание собственного имени, пусть и звучит осторожно, чуть громче шёпота, — рад сам себя встретить. Успокаивается, начиная ощущать себя в безопасности. Это заметно по меняющемуся голосу, который становится чуть отчётливее и ярче. «Первое, что ты видишь после рождения — это твоя мама», — таковы мысли цыплят. Сонхун будет упорно думать, что этот мальчик цыплёнок. И хоть Пак не может быть его мамой априори, биологически, он будет смотреть на это так: «…на данный момент для воскрешённого нет никого ближе того, кто его воскресил». — Мы не можем рассказать тебе много, так как сами ничего не знаем, но… Пройдёт время и твои воспоминания вернутся сами, — заверяет Сонхун, — это последние штрихи в завершении операции. Это не так быстро, как нам самим хотелось бы, так что всем придётся немного подождать. Сонхун всё ждёт: когда же младший спросит что-то ещё? Почему-то, душу больше всего ворошит мысль о том, что Сону не помнит даже своих родителей. Им, учёным, которые просто выполняют свою работу, не так легко узнать, какой была жизнь этого мальчика «до». Сонхун отвлёкся, размышляя над правилами проекта, одно из которых — не сообщать ничего подопечному о его прошлой жизни. Так как проект спонсируется государством и считается секретным, никто (ни родственники воскресшего при их наличии, ни его друзья, ни кто-либо, связанный с ним в прошлом) не имеет права пытаться о нём узнать. Так же, как знать о них не стоит и самому Киму. Что касается полномочий Сонхуна — он может сообщить лишь дату рождения и имя. Быть может, у него была большая и дружная семья, где стены звенели от застывшего в них смеха. А может — он был единственным ребёнком, которого носили на руках и сдували пылинки, а всё равно не уберегли от страшного. Когда ничего не знаешь о прошлом, то становишься склонен приукрашать и думать в позитивную сторону больше, чем в негативную. «Трава у соседа зеленее» работает не только между двумя людьми, но и на одном единственном человеке: он, сравнивая свое настоящее и прошлое, может сильно заблуждаться, скучая по второму. Просто потому, что плохо его помнит. Однако Сонхун своё помнит отлично и знает, как бывает, потому также предполагает, что в реальной жизни до смерти у Кима мог быть совсем другой разворот судьбы. Что, если его не любили? Презирали, унижали, большую часть суток держали на соли (отчего на коленях оставались ранки, что та самая соль тут же начинала дико драть на живую) в качестве наказания, как это бывает в семьях со строгими родителями? А что, если у него их не было вообще? — У меня такое ощущение, что я… Просто очень долго спал. Ничего не забыл, но и ничего не помню. Со мной что-то не так, да? Хён?.. Сонхун смотрит молча. Паку, что бы там ни было, между «иметь и потерять» или «не иметь вообще» импонирует далеко не первый вариант. Так что если у Сону действительно была хорошая и уютная семья — это просто… Сонхун хочет выплеснуть из себя океан, думая об этом, но в своём не озвученном монологе выдаёт всего пару крупиц на уровне «это просто ужасно». Что бы там ни было… Мама и папа — это люди, которые дарят жизнь. Родители приводят тебя в этот мир, не спросив, хочешь ли этого, но рано или поздно ты начинаешь чувствовать себя за это благодарным. Всё-таки, быть живым здорово, как бы тяжело это ни было. Какие бы ни были — те, которых хочется вспомнить, или те, при мысли о которых хочется поблагодарить за потерю памяти — Сону уже никогда не вернуться к родителям, чтобы сказать им спасибо за то, что подарили ему жизнь. Но он может сказать это Сонхуну. Если, разумеется, ощутит, что жизнь — это что-то хорошее. Пак хотел бы сделать всё возможное, чтобы вызвать в нём такие чувства. И кто знает, может, у него это правда получится? А сейчас же мальчик, рождённый летом и умерший в последний день весны, не дожив до него один день; мальчик, у которого лохматые каштановые волосы и глубокие глаза, нежная поступь; мальчик, слегка противоположный Сонхуну… Без всякого труда выбивает Пака из раздумий, говоря странное: — Но я видел кое-что во сне. Зрачки учёного становятся похожи на почти идеальную букву «о», но он даже не успевает спросить, о чём говорит Сону, когда тот уточняет: — Из-за этого мне казалось, что они не похожи на нас, — тон голоса заметно меняется, и Ким впервые отводит глаза, потупляя их в пол, — большие крылья и ничего от человеческих очертаний — состоят из кучи глаз, следящих за каждым движением. Но сейчас я наконец-то могу узнать… Воздух выбивает из лёгких, когда Сону поднимает голову снова, чуть растягивая уголки губ в уверенной улыбке. Сонхун не может понять, как можно говорить что-то подобное, но коже не нужно ощущать прикосновение, а рукам не надо ломать рёбра на пути к сердцу — слова душат его быстрее, пробирая туда, где быть никому нельзя. —…Как они выглядят в человеческом обличии. Тишина тоже бывает разной, и Сонхун осознаёт это в полной мере, сравнивая: есть то молчание, когда сказать нечего. А есть молчание, когда того, что хотел бы озвучить — слишком много. — Можете мне пообещать? Возвращаясь в реальность лишь на доли секунд, Пак делает медленный короткий кивок, прежде чем услышать такое странное и совсем не вяжущееся с нынешней ситуацией: — Пожалуйста, обещайте, что будете моим Ангелом-Хранителем и дальше. …Что будете со мной всегда, когда мне будет нужно. Что вы не покинете меня прежде, чем я смогу смириться с вашим желанием уйти. Что будете вести меня и не отпустите мою руку первым, — тонет в недосказанности, но отчего-то Сонхуну кажется, что эти слова он всё равно может прочитать, увидев в умных глазах мальчика. Сонхун смотрит в них, как в космос, который всё равно не спасёт никого из них — они с Сону и целой командой останутся на земле, подчиняясь её правилам. Но в этих впадинах он видит неозвученное, пролетающее бегущей строкой. И не может понять, в какой момент что-то идёт не так. В грудной клетке щемит.

«Я же в свою очередь обещаю, что последую за вами на край света».

Может быть, ему просто послышалось? В мире, состоящем из декораций, за самим Сонхуном последует разве что Ангел похоронитель.