Ластик

Если человек состоит из воспоминаний — то кто я без своих?

Если воспоминания бывают ложными, то кто их придумывает?

***

Сону не помнит ничего, кроме темноты. Кажется, что его жизнь прежде состояла только из неё; если вообще было какое-то «до». Нет, до Сонхуна ничего не было. Просто не создан для любви, просто не создан для тепла, просто не создан для жизни — демо-версия человека, вовремя (а может и запоздало) отменённая создателем. Но если даже писатели возвращаются к своим заброшенным творениям, скомканным в черновики, в каком-то приступе ни то прилива веры в себя, ни то окончательного разочарования по поводу того, что лучше уже всё равно не получится — достают помятое из ведра — то Сону, получается, тоже дали ещё один шанс стать законченным творением? Творением, перешедшим в чьи-то руки?.. Сначала всем, что видел Сону, была темнота и только она, однако. Первое, что оказалось перед ним в её конце, первое, что встретило его на выходе из бесконечного тоннеля смерти после — его глаза. Слёзы намеревались, а не успели посыпаться из светлых карих глаз градом, их Ким будто случайно отдал все без остатка; и они отразились на чужом лице. Так уж получается, что со старта Сону отдал не только их. Трофей в руках жизни, победившей смерть, тот, о ком ничего не известно — мальчик уподоблен святыне, которую придётся оберегать от всех бед, что только может взять на себя живой человек, но он не сможет рассказать ничего даже о самом себе. — Итак, давай пройдём опрос, — умело вращает ручку в одной руке парень в медицинском халате. Четвёртый папа — Ли Хисын. Сону царапает ногти на больших пальцах указательными, щёлкает костяшками и почти не выражает никаких эмоций. «Со стороны точная копия Пак Сонхуна по поведению» — так подумал бы кто угодно, но Сону выглядит и ведёт себя молчаливо только потому, что внутри него кипит столько бурь, и страшно смешать хотя бы две; никогда не знаешь, что ждёт в итоге. Может, если он будет выражать весь спектр, на который способен, это и вовсе превратится в какой-то коктейль молотова. Лучше уж помедлить и не выдавать что попало наружу. Все четверо ответственных просто сидят возле пороховой бочки и ждут от неё (не)понятно какой реакции — из серии «ебанёт? не должно». — Напомню, что меня, — ассистент трясёт в руках именной бейджик, что обычно висит у него на шее, — зовут Ли Хисын, и я ассистент твоего фаворита, — хмыкает Ли при упоминании Сонхуна, ибо к нему, почему-то, Сону проявлял больше всего внимания и это ни для кого не было секретом, — я буду задавать тебе вопросы, а ты рассказывай обо всём, что всплывёт в твоей голове. Хисын согласен с утверждением Чонвона о том, что Сону как сказочная фея, что-то эфирное, маленькое, эфемерное, далекое от относящегося к реальности. Мало того, что он стал первым, кому удалось вернуться из мёртвых, сама его внешность уже была не от мира сего, так что над выбором Сонхуна можно было провести разве что отдельную поздравительную церемонию. — Хорошо, — часто кивает Ким, потупив взгляд на разводах, видимых на деревянном столе. — Ты помнишь, сколько тебе лет? Может быть, у тебя есть какие-то воспоминаний из своей старой жизни? Ну, той, что была до того, как мы с тобой встретились здесь. — Нет, — левый глаз подростка дёргается. Никому бы не понравилось понимать, что на столь лёгкий вопрос у тебя нет никакого, пусть даже самого размытого ответа; Сону не исключение, — не помню и не знал бы, если бы хён мне не сказал. — Понял, — понимающе улыбается Хисын и пытается приободрить, — то, на что ты не сможешь ответить — отвечу тебе я. Так что не переживай, если не сможешь много мне рассказать. Здесь у нас не викторина, я просто проверяю, остались ли у тебя какие-нибудь воспоминания. — Воспоминания? — переспрашивает Сону, явно начиная беспокоиться только сильнее. Сону не знает, почему, но в его голове всё ещё много мыслей о жизни. Они же не могли появиться у него на пустом месте, правда? Всё, что попадается на пути человека — это опыт, а на его основании делают выводы, появляются какие-то размышления. Сону, он… Не сброшен до заводских настроек, как заглючивший с концами телефон, который только и остаётся, что чистить под ноль. В Киме что-то да осталось от того багажа, вместе с которым он в своё время перешёл за черту (не)возврата. Поэтому знать, что нечто там за хрупкими плечами всё же есть и в нехилом таком размере, но в то же время не иметь ни к одной из этих папок-воспоминаний доступа — мучительно. Это как компьютер, от которого ты забыл пароль. Все данные Кима о себе самом не висят в воздухе, а тянутся невидимыми простому людскому глазу красными нитями. Сону хватается за каждую из них в пределах разума и идёт в казалось бы нужном направлении. Лишь бы узнать, куда ведёт хотя бы одна, но все эти нити становятся прозрачными на половине, как глубокие, бывшие некогда отчётливыми следы на снегу, которые прерываются в середине никем не протоптанного поля и оставляют за собой только гору вопросительных знаков. Откуда Сону столько знает, если не помнит н и ч е г о и н и к о г о?.. — Ты родился в 2000 году, летом. А умер где-то за месяц до дня рождения, но у нас принято округлять, поэтому вместо четырнадцати в твоём деле написано пятнадцать лет. — А когда именно? — что ж, собой ребёнок интересуется, и это уже хорошо, — Ну, мой день рождения. Это так странно. Сону, конечно, ещё не вышел в мир — ему пока слишком рано для скачка обратно в социум, но одного представления о том, что он даже не будет знать, как представиться и что о себе рассказать любому другому человеку, вводит в ступор даже Хисына. Он вот, например, тоже может мало что рассказать о себе незнакомцу, но только потому, что его жизнь совсем не пестрит красками, не считая особенностей редкой профессии: тридцать шесть лет, нет детей, зато есть жена-нахлебница и финансирование со стороны правительства, которое поможет учёному никогда не остаться с дырявыми носками или пустой тарелкой. На этом представительный список заканчивается, но ведь он просто не имеет чего-то особенного, а не не помнит, как это в случае с Сону. Что он может рассказать о себе? — Двадцать четвёртого июня, — честно сообщает ассистент Ли, — сейчас сентябрь, так что в этом году твой день рождения уже прошёл и… Отныне тебе полные пятнадцать. Хисын неловко хихикает, совсем не к месту добавляя: — С днём… Рождения? — звучащее скорее вопросительно, а затем и вовсе сменяющееся на поправленное: — с прошедшим. Но Сону остаётся невозмутим, мило кивнув на поздравление, которое вряд ли принесло ему много радости. Он, наверняка, даже и не знает, сколько людей принесли ему цветы двадцать четвёртого июня этого года — всё-таки тридцать круглая дата, чем не повод помянуть того, кто не дожил даже до восемнадцати? — Но у меня есть вопрос… — мнётся Сону. Он хоть и пролежал под землёй столько лет, но когнитивные функции, как и умение считать, у него были по-прежнему в полном порядке, — если сейчас 2030 год, то получается, что мне совсем немного… — аккуратно подбирает слова подросток, — больше пятнадцати? Хисын водит глазами по помещению, растерянность чувствует, но старается не показывать. Что ж, к таким поворотам жизнь его не готовила. Сону не запрещено знать своё имя и свой возраст, однако на этом всё. Предел достигнут. Никаких попыток отыскать семью или друзей — всё это под строжайшим запретом. Нельзя так же допустить, чтобы кто-то из прошлого Сону его увидел, но это легко контролируемая задача: его просто не будут выпускать из больницы без присмотра. Режим строгий, как в тюрьме? Да, однако ничего не поделаешь. Поэтому Хисын так просто сказал, что ему пятнадцать, но дату рождения (как сейчас подумал) — называть не следовало. Кто знает, может, так ему будет проще выйти на собственный след? Остаётся надеяться на то, что младшему этого не удастся в силу ограничения свободы его передвижения по больнице и уж тем более за её пределами. Сонхун был прав, говоря, что за ребёнком нужно лучше следить, чтобы не случилось ничего, что может выходить за пределы строго расписанного наперёд плана его жизни. — Можешь не думать об этом, — неловко смеётся Хисын, — возраст твоего тела всё ещё соответствует пятнадцати, да и психологический тоже. Поэтому не забивай голову и говорим всем, кто спросит, что родился в 2015, — предлагает альтернативу Ли, — считай, что всё это время ты просто был в замороженном состоянии. Начнёшь оттуда, где закончил. Не начнёт. Прошлая жизнь Сону — это огромная тайна под семью печатями, и теперь Ким не в перезагрузке, он в самом начале с грузом в пятнадцать лет за спиной, о которых ему ничего не известно. Кем он был? Кем его видели другие? Что он любил? Что ненавидел? О чём мечтал? И почему умер?.. А изменилось ли в нём что-то после столь тесного контакта с землёй? Могла ли появиться, например, боязнь червяков или фобия при одном взгляде на могилы? Всё это должен проверить Хисын, но. Многовато вопросов, на которые ни он, ни сам Сону просто не смогут ответить. — В моей голове пустота. — Не переживай, — постукивает по плечу младшего Ли, — некоторые воспоминания, возможно, вернутся позже. — Знаю, — опускает голову Сону, вздыхая, но уже не так разочарованно, — Сонхун-хён ведь пообещал. Хисын поджимает губы, потому что одновременно хочет многое сказать, но так же останавливает себя. Он не совсем понимает, как ему общаться с Сону. В конце концов, не имеющий памяти о прошлом — вовсе не значит не имеющий личности, так? Или Хисын чего-то об этой жизни и её правилах не знает? Неужели человек состоит только из своего прошлого? Как бы иронично это ни было, на подобный вопрос придётся найти ответ в попыхах именно ассистенту Ли, потому что об этом его спросит сам Сону: — Но… — Мм? — готов выслушать любые вопросы вежливого и очаровательного Сону Хисын. — Если человек состоит из воспоминаний — то что я без них? Неужели ни у кого из нас нет заводских настроек, как те, что есть у гаджетов? Вопрос бьёт поддых, выбивая последний воздух, который так умело держал застывшим в лёгких Хисын. Он чувствует, как углубляется его и без того не исчезающая морщинка над переносицей, но не спешит разглаживать её с деловым видом. Разве при таких обстоятельствах не будет лучше просто успокоить? Сону — не утопающий, но в его ситуации помочь по щелчку пальцев просто не представляется возможным. Ли испытывает давление ответственности, потому что понимает, насколько младшему тяжело, только от части. Ким Сону потерял всё, что имел, но даже не знает, что именно это было. Доказательством выступает лишь невидимая дыра в грудной клетке, бесконечно зудящая и никогда не затягивающаяся. Сонхун великолепно смелый, раз сумел взять на себя подобный крест. Раз осмелился привести обратно в мир человека, который был обречён пройти через потерянность. Спит ли он достаточно хорошо по ночам с таким осознанием? — Я буду задавать тебе вопросы, — всё-таки собирается с мыслями и находит, что сказать подростку Хисын, — и мы будем пробовать разные упражнения, которые не касаются твоего прошлого, но относятся к настоящему тебе. Опрометчиво считать, что у взрослых всё под контролем. Те, кому больше лет — просто дилетанты, которые привыкли импровизировать с умным видом, и то же касается людей, которые работают в сложных сферах, подобным этой. Ли сочиняет буквально на ходу, толком не зная, как вести себя с ещё ребёнком — у него даже своих нету, а здесь вот такой отличный тренажёр; ну или просто инструмент, посланный кармой для замаливания всех грехов чайлд-фри. Отработать неисчерпанную энергию родителя сейчас и навсегда забыть о том, что отсутствие детей может быть проблемой. «Но дети — они же, мать его, как сраные рыбки», — думает Хисын. Ты изо всех сил ухаживаешь за аквариумом, но они дохнут в любой воде, даже в пресной, если им заблагорассудится. И все эти бесконечные дни и ночи с уходом и заботой стоят не на нерушимом постулате «я же ответственный взрослый», а на шаткой штукатурке «по ходу дела разберёмся» и не реже финальном «ой, бля». — В ходе размышлений ты узнаешь себя получше. Вот, хочешь я задам тебе первый вопрос? На подумать. Интересно, что по поводу всего этого думает Сонхун, заваривший всю эту кашу? В своих глазах он ответственный папа для Сону, или всё-таки очередной горе-владелец аквариумных рыбок, который умеет только в импровизацию? Или вообще кто-то третий, кто изучает, почему рыба дохнет даже в естественном для неё пруду? — Каким образом? — наклоняет на бок голову заинтересованный Ким. — Смотри, по секрету тебе расскажу, что мы состоим не только из воспоминаний, — Хисын чувствует, что, кажется, начинает двигаться в верном направлении подбора слов, который могли бы немного утешить младшего, — многие из тех воспоминаний, что имеют взрослые люди, вовсе фальшивые, так что нечему там завидовать. Ты, скорее всего, не знаешь, что есть такая особенная стратегия человеческого мозга, которая склонна подменять события из его прошлого и заставлять любого поверить в то, чего на самом деле не было. Но узнать о том, ложные наши воспоминания или правдивые, почти невозможно. Ведь оба человека, который спорят об одном и том же, могут помнить неправильно. Многие обманывают себя годами, рассказывая, что события в их жизни были одними, когда на деле они оказывались совсем другими. — Есть даже такое? — приподнимает брови Сону в удивлении, но, почему-то, по его позе и выражению лица начинает казаться, что своим методом «успокоить» Хисын сделал только хуже и расковырял новую порцию нервов и размышлений. — Не так плохо потерять память, — пытается закочнить изначальную мысль ассистент, активно жестикулируя своими широкими ладонями, — кто-то мечтает о том, чтобы забыть о своём прошлом и начать с чистого листа. Не зря же говорят, что женщины без прошлого — самые крутые и притягательные, — полный уверенности в собственных словах протягивает руку и выставляет большой палец Хисын, подкрепляя сказанное, — ну, мужчины, получается, тоже. Без воспоминаний ты сможешь понять себя, лишенного всего наносного. А человек, не украшенный самообманом о прошедшем, состоит из настоящих страхов, мечт, надежд, предпочтений в еде, одежде и многого другого. Прошлое ведь — это не всё. Просто выученные реакции. Оно может и формирует нас, как личностей, но его невозможно потерять насовсем. Настоящее и будущее ведь тоже им станут в итоге. Хисын мысленно вытягивает губы в трубочку и свистит где-то у себя в голове: сам не ожидал, что додумается до чего-то такого. Вот тебе на, пытался успокоить восставшего из мёртвых, обещая, что скелеты из его шкафа ещё обязательно вывалятся на свободу (как бы плохо или хорошо это ни звучало), а в итоге выкопал повод для размышлений самому себе. Не ясно, что там будут делать озадаченные тяжелой долей и проектом Сону с Сонхуном, но сам Ли точно не будет спать сегодня ночью. — Подумай сам, Сону, мы может и не знаем о тебе прошлом, но ничего не может помешать нам узнать о тебе настоящем. Хочешь, мы попробуем это сделать? Сону, слушавший всё это с замершим дыханием, уверенно кивает ровно один раз. — Тогда, первый вопрос, который может хоть и не много, но кое-что о тебе поведать, — уточняет ассистент, бегая глазами по потолку в попытке придумать поскорее. Ах, не зря у него есть образование психолохалога, — это точка, на которой становится страшно. Чего ты боишься больше всего на свете? — Сколько у меня будет времени, чтобы ответить? — Три дня будет достаточно? — Да, — соглашается Сону, опуская голову так, что чёлка спадает на блестящие глаза, прикрывая их от слишком ярких ламп в кабинете ассистента. Хисын уже готов дать мальчику бланк с вопросами, на которые тот обязательно должен будет ответить в тестовой форме, но неожиданно для них обоих Ким молвит: — Хорошо бы было, будь наши воспоминания пластиковыми. Хисын чувствует, как его глаза медленно начинают достигать размера копеек в 500 вон по мере того, как говорит младший. — Тогда бы их можно было вытаскивать, как флешки с информацией, крутить в руках, ощущать, только прикоснувшись. Протирать с них пыль, как со старых виниловых пластинок и замечать те потёртости, которые, возможно, искажают саму суть нашей памяти о чём-то. К каким-то относиться более бережно, а от других избавляться… — Мм, — согласно кивает ассистент, до сих пор прибывая в шоке от того, что сумел разговорить Сону. Прямо сейчас подросток произнёс самое длинное предложение за всё время, начиная с его пробуждения. — По крайней мере так можно было бы не бояться их потерять, — Сону медленно поднимает глаза, но смотрит на Хисына совсем не так, как привык на Сонхуна, — и здорово, будь они чем-то, что можно пересматривать, напоминать себе. Если бы воспоминания стали чем-то осязаемым… Я бы никому не позволил отобрать свои.

***

Чонвон мечтает откусить себе язык. — А кого убил ты, пятница? — ухмыляется полицейский. Такого просто не может быть. Нет, это невозможно. Где видано такое, чтобы сюжеты итальянских мыльных опер происходили в реальной жизни?! — Сраная мясорубка, которая только и умеет, что выдавать весь мусор, собранный в черепной коробке! Ах, ну почему нельзя просто залезть в свою голову-сточную-яму, найти там чудо клапан и открыть его, чтобы вытекло всё лишнее?! — молча ругает себя Янвон, вместо столовской котлеты агрессивно пережёвывая собственную нижнюю губу; обед он пропустил, потому что желудок у него плохо работает в состоянии стресса. Почему первый встречный из автобуса, которого ты надеялся больше никогда не увидеть — оказывается полицейским, попавшим в больницу, где ты работаешь?! Автобуса, идущего в аэропорт, на секундочку, какого чёрта этот парень вообще оказался в Корее? Так шутки-шутками, а Чонвон тогда не только бредовые диалоги монологи про дни недели вёл, а ещё и упомянул любимый цвет белья, любимую позу во время секса и на закуску — факт того, что убил человека, когда учился в старшей школе. Блять. Просто тройной блятьксель. Чонвон готов порвать себе горло, заорав. Ну зачем, зачем, зачем было рассказывать всю свою подноготную первому встречному, наивно полагая, что они больше никогда не встретятся? Это просто какое-то сумасшествие, ни больше, ни меньше. Так ладно, если бы ещё было, чем похвастаться — разговор Чонвона в том автобусе с самим собой больше напоминал исповедь перед Богом. Жаль только, что слушателем оказался не священник, а коп. Ноздри раздуваются и уменьшаются обратно — так туда-сюда, пока Чонвон ждёт лифт. Хорошо, что прошло уже достаточно времени, и того чертилу, который даже не попытался сделать вид, что не узнал — выпишут отсюда далеко и желательно, чтобы навсегда. Как там говорилось? Не желай плохого ближнему, а то пострадаешь от того, что пожелал, сам? Чонвон и не говорил, что собирается отходить от этого правила бумеранга. Он же искренне желает полицейскому всего самого лучшего. Да-да, пусть будет здоров и цел до конца своей жизни и больше никогда и не по каким вопросам не приходит в больницу, пока Чонвон здесь работает. Самое жесткое в этом всём то, что Чонсон в том автобусе был в маске, кепке и толстовке — Чонвон никак не мог узнать его хотя бы потому, что просто не видел как следует. А вот Пак явно успел разглядеть его во всей красе и подробностях. И как долго он держал в своей голове подобный выстрелу — контрольный — вопрос, прежде чем задать?..

тогда.

После вопроса виснет тяжёлая тишина. Чонвон знает, что позволить длиться ей ещё дольше он просто не сможет. Но к сожалению или счастью не успевает ничего предпринять первым. Чонсон с только что возвращёнными в норму швами всё равно встаёт. Ну что за! Что за неугомонное создание! И приближается к Яну медленной, скорее даже ленивой походкой. Потому что думает, что Чонвон всё равно от него никуда не сбежит? Именно так себя обычно ведут хищники, которые уже прыснули в жертву яд и им остаётся только дождаться, пока та свалится без сил в их клыки сама? — Скажи, чтоб я знал, на кого открывать расследование следующим, — его голос жутко необходительный. Чонвон чувствует власть, которую невидимыми тисками сжимает и притягивает к себе Чонсон, ещё и умудряясь нарушить личное пространство Яна, зажав его между собой и ныне закрытой дверью. Чонвон оборачивается, на этот раз чувствуя прохладу металлической двери лопатками и нарастающую температуру в медленно сокращающемся пространстве между телами, которое ныне позарез необходимо расширить. Но так просто и быстро, как Чонвон того хочет, вернуть себе своё законное личное дистанцирование не получается. Чонсон, похоже, вообще не уважает чисто человеческие границы. Хорошо бы, знай он хоть значение всех этих слов, которыми собирается плеваться возмущённый Чонвон. Последнему приходится чуть запрокинуть голову и поднять глаза. Раньше он не замечал, что разница в росте у них значительная. Чонсон же, явно заметив секундную растерянность в физиономии напротив и лишний раз убеждаясь в том, что побеждает даже в вопросах физической силы, выжидающе глядит в глаза Чонвону, будто заблаговременно знает — он выйдет из воды не просто сухим, а победителем. Чонвон же уйдёт ко дну глубже, чем в своё время ушёл Титаник. «Без паники, мы не на Титанике» — уже не актуально в этой ситуации, потому что Чонвон сейчас в ситуации хуже, чем мог бы быть на обречённом судне. Сейчас бы он с удовольствием оказался там, а не здесь. — Ты же не думаешь избежать наказания? Ладони Чонвона начинают гореть огнём раньше, чем это делает язык, что спешит выплевать весь накопившийся за часы терпения яд словно змеиный. Он чувствует, как потряхивает от нажима ладони, как белеют, грозясь с минуты на минуту прорвать ни то свою, ни то чужую кожу костяшки. Этот Чонсон ни черта не знает, чтобы заявлять подобное. А у Чонвона слишком мало времени останется на жизнь, если беспокоиться о мнении каждого встречного и объяснять, как всё было. Оправдываться он не станет никогда и ни за что — ведь не делал этого даже на скамье подсудимых. Думаете, что будет перед каким-то копом?

— Вы убивали?

— Да, убивал. И что теперь?

Всё заходит в тупик, а Чонвон ненавидит, когда его лишают свободы дышать и, что не менее важно — решать. Поэтому ни времени на раздумья, ни примерной прикидки на то, чем всё обернётся — Чонвон не делает. Он просто щёлкает дверью до конца, путая этот звук с щелчком клацнувших зубов, что он крепко сжимает, сдерживая себя из последних сил, чтобы не сесть за очередное убийство. Отмыться от предыдущего, судя по всему, так и не удалось. Двигающиеся желваки выделяются на фоне острых скул, а прохладный свежий воздух, коим пытается насытиться дрожащее от злости тельце, обжигает лёгкие, набитые от самого дна и вверх по гортани лавой. Красноволосый готов гореть, извергать гнев по балльной системе круче Везувия. Чонвон готов оставить жалкие руины, на которые без слёз не посмотришь, вместо наглого копа. Но сдерживает себя достаточно, чтобы оставить за собой только… Громкий шлепок и его эхо. Чонсон чувствует, как естественно его голова поворачивается в бок без его на то желания — чисто по силе инерции. И как на месте бледной щеки лопаются капилляры, позволяя расцвести покраснению. След от пощечины, как ни странно, почему-то ощущается лучше любой татуировки. — Я уже получил своё наказание, — глаза пылают, а тон спокоен до мурашек, хотя Чонвону жутко печёт ладонь, в которую он вложил силы больше, чем мог бы вложить в сжатый секундой ранее кулак, — так что закройте свой рот и больше никогда не лезьте ко мне. сейчас. Чонвон вздыхает, наблюдая за тем, как электронные циферки над лифтом становятся всё меньше — а значит ближе к первому этажу, на котором он находится. По привычке Ян становится вплотную к механизму, почти что касаясь промежутка между двумя сомкнутыми дверьми своим любознательным носом. Пару минут назад он общался с Хисыном, который так-то к сплетням равнодушен и даже несколько осуждающе настроен, но вот о Сону просто не смог промолчать. Сонхун, конечно, сможет прочитать и в отчёте про своего подопечного, но Чонвону сейчас просто необходимо поговорить с ним не только про Сону, а ещё на одну тему. Слова того копа не прошли мимо, пусть Ян и сделал вид: что-то в его галлюцинагенных «знаниях» не казалось младшему таким уж невозможным. По крайней мере, долю скепсиса и сомнения красноволосый закинул прямиком на свои плечи; теперь они будут вывозить не только вес этого мира, но и вес чужих домыслов. Что вообще заставило его думать о том, что Сонхун может быть… Убийцей? Чонвон привык к тому, что Сонхун не из тех, кто может о чем-то врать или просто умалчивать. Он пусть и не походит на открытую книгу, перед прищуром Яна прокалывается на раз-два. В конце концов сам младший хочет услышать или хотя бы попытаться разглядеть в нём что-то странное. Как-то в его голове не укладывается, что он может быть здесь не один с судимостью. Где-то же Чонсон должен был видеть Сонхуна, правильно? До момента истины остаётся ровно двенадцать этажей, и когда приехавшая железяка надрывно звенит, как ужаленная и не забывает оповестить об открытии дверей, взгляд Чонвона встречается с… — О, — единственное, что выдаёт знакомый голос, не утруждаясь произнести хотя бы простое «привет» целиком. — Пф, — резко выдыхает накопившийся в лёгких воздух Ян, больше напоминая лошадь, которая могла бы лягнуть, вот только никто не стоит сзади, а как раз прямо напротив. Чонсон ему улыбается, кивает в знак ни то приветствия, ни то прощания и выходит, нажав что-то в не закрывшемся лифте. В его движениях нет неловкости, которая Яну бы хотелось, чтобы была. Именно этот недокоп поставил их обоих в неловкое положение, когда в палату прибежала медсестра, которую, кажется, попросил сделать дополнительный обход обеспокоенный Сонхун. Она, похоже, слышала последнюю часть фразы, которой Ян, мягко говоря, послал следователя. И что теперь? Это он, вместо того, чтобы раскаиваться над своим глупейшим поступком, так мстит за то, что Чонвон, накричав на него, сказал закрыть рот? Сам-то чем лучше, пф. Решил угрожать сроком тому, кто уже давно его получил и своё отсидел? Что-то года как минимум на четыре этот Чонсон запоздал. Молчит — и ладно. В любом случае спасибо, что хоть эту просьбу Чонвона Пак услышал. Чонсон проходит мимо, видимо, направляясь на стойку регистрации, чтобы окончательно выписаться. Ему было бы неплохо полежать в больнице ещё хотя бы пару дней, но трудовые обязанности не ждут. Или же его в палате не ждёт Чонвон, что по мнению копа будет специально давать ему самые гадкие лекарства и промахиваться мимо вены по сто раз, забирая анализы крови. С медбратьями лучше не ссориться, и походу он, зная об этом, просто сбегает. — Ну и скатертью дорожка, — шипит Чонвон, глядя тому вслед и надеясь, что Пак Чонсон быстрее умрёт от икоты, а не чьего-то ножа. А пока наступает лимит и более одаривать копа мыслями о нём становится уже неприличным, Ян снова переключается на то, о чём думал всю неделю. «Сонхун-хён… Не может быть таким же, как я». Чонвон лениво смотрит на отдаляющийся силуэт блондина и на двери, что перекрывают ему обзор, закрываясь. Но пока протягивает руку к цифрам, чтобы нажать на двенадцатый этаж, где находится его хён, видит, что… Кто-то уже нажал на нужную кнопку.