Как бы далеко я ни сбежал и где бы ни оказался — мне хочется убежать отовсюду снова. Похоже, что я просто бегу от самого себя? Или я же интуитивно бегу к себе, которого ещё пока не узнал? Только и делаю, что меняю окрас в попытке продолжить существовать среди чужого и неизвестного.
***
Ангельская внешность, как и ожидалось, вовсе не показатель святости. Сону выглядит таким всем из себя маленьким и невинным, но если понаблюдать за ним подольше и пристальнее, становится понятно — от невинного пёселя он разительно отличается. Сону — это настоящий песец. И можно не уточнять, что эти маленькие, белые и пушистые лисы тоже из семейства псовых, потому что даже в простонародье их привыкли ассоциировать с чем-то хитрым, пронырливым, с чем-то, от чего можно ожидать засаду или западло — а такое описание мало напоминает какого-нибудь золотистого ретривера. От собак у этих существ только преданность по отношению к близким. Жулики не воруют у своих, вот и Ким, согласно правилу, очень хорошо относится к новоиспечённой семье, состоящей из четырёх мужчин; и проворачивать что-то скользкое в их адрес ни за что не пожелает. Чего не скажешь о тех людях, которые перейдут дорогу хотя бы одному из пап Сону или же ему самому. Мальчик, правда, в подобных своих особенностях ещё не уверен. Зато совсем скоро о них узнают окружающие: бомба замедленного действия — это самое безобидное, что можно подобрать в роли ассоциации для этого безобразия с раскосыми глазками. Киму разрешено гулять по территории больницы, но лишь определённые часы. Это время он, как ни странно, тратит с пользой и большую его часть просто наблюдает за больничными кошками, которых успевает подкармливать, пока никто этого не видит. Если застукают, то с размаху под хвост прогонят не только пятеро мохнатых, но и шестого — Сону — приняв его за главного у вечно голодных кошек. Чонвон говорил, что не стоит устраивать котам шведский стол, потому что эта животинка, с его слов, вовсе не входит в атрибуты больницы и мол кормя их, Ким позволяет и без того обнаглевшим мордам постоянно сюда возвращаться. Да и сказать, что их аппетиты растут — ничего не сказать. Они всё время хотят чего-то нового и начинают отказываться от прежнего корма эконом-класса, который проще всего купить в ближайшем круглосуточном магазине. И там уже приходится как-то корячиться — таскать рыбные котлеты из столовой, а кому это надо, скажите? Но Сону хоть бы что. Да и какая разница? Кому вообще может поплохеть из-за котов? «У меня аллергия на кошек», — всплывает аргумент, который использовал в одной из стычек Чонвон, скрестив руки на груди и сделав такое важное лицо, как будто никто и никогда не сможет ответить ему безотказно действующее во всех ситуациях «и что теперь?». Сону кажется, что слезящиеся глаза и постоянные чихи — это меньший взнос, который Ян может заплатить своей не единожды испорченной карме за то, что постоянно дразнит Кима. У Сону есть замечательный по меркам всех времён и народов талант — чувствовать настрой других и мимикрировать под окружающую среду, подбирая правильную для любой ситуации линию поведения. Может, это память, оставшаяся на уровне спинного мозга, которую так просто не выбьешь вместе с другими воспоминания о прошлом. И Сону, пусть его даже повесят ногами вверх, а головой вниз — не растеряет свои умения выживать в любой новой обстановке; читайте как в современном обществе, потому что люди, населяющие его — те ещё жуткие существа и в их кругу за сносную жизнь приходится сражаться. Посмотришь на Сону впервые и скажешь необдуманное: «Чонвон, Хисын, Джейк, Сонхун! Какой у вас замечательный мальчик! Можно мне такого же ребёнка? Просто мечта для родителей и учителей!» Чонвон ответит: «ох, блять»; Джейк — «oh nour» на своём австралийском акценте; Хисын вежливое «ничего, это ваше мнение совсем скоро пройдёт как туман по утру»; а вот Сонхун… Что ответит Пак, блин его, Сонхун? «— Да, — слабо улыбается Пак, успешно находя баланс между показательной серьёзностью и почти неощутимой окружающими радостью, — Сону и правда очень хороший» — это не воображаемая сцена, именно такую речь от него услышали спонсоры во время обсуждения первых результатов проекта. Есть термин, известный как «дочкин дурачок» — он обычно применяется к отцам, которые не могут трезво оценивать своих принцесс и угождают им во всём, забыв, что они — родители — и это за ними должно быть последнее слово; в таких семьях последнее слово обычно за детьми. Сонхун не так глуп для того, чтобы позволить ролям распределиться подобным образом, но иногда кажется, что он в какой-то мере застрял в обворожительных лисьих чарах. Сону в таком случае не просто хищный снежный зверёк, который отлично подстраивается под любую обстановку — он девятихвостое дьявольское создание из древней корейском мифологии. Он помашет своими длинными ресницами, как веером, махнёт чёлкой, напоминающей мягкую шерсть, по которой захочется разве что погладить и приласкать, а контрольным выстрелом станут пухлые губы, растянутые в милой улыбке — и всё. «Как всё?» — спросите вы, и не поймёте, что момент, когда можно было вернуться назад, уже давно позади. Это как хищный цветок, который невинно раскроет лепестки, призывая к себе приятным ароматом, а потом… Как сомкнёт челюсти, что никакая пчела уже не выберется — шанс спастись безвозвратно упущен. Подобным чарам в целом мире не поддастся только Ян Чонвон. Он, сам являясь тем ещё манипулятором — как рыбак видит ещё одного рыбака издалека. Именно поэтому их перепалки никогда не заканчиваются быстро и превращаются в трагикомедию под названием «испытание удочками»; дико бессмысленное занятие хотя бы потому, что в мире много людей, которыми можно манипулировать — столько же, сколько рыбы в океане, которую можно поймать, и ни один из двух рыбаков не останется без своей добычи. Но они всё равно продолжают вести себя как потерянные и случайно найденные однажды братья, которые никак не могут что-то поделить. Ещё маленькое мракобесие любит следить за людьми — врачами и пациентами вместе взятыми. В суматохе и потоке занятости мало что выделяется и оказывается замеченным, но когда ты никуда не спешишь и напротив — пытаешься как-то прожечь очередной час в скучной больнице, каждый из которых длится как календарный год — любые методы по развлечению самого себя окажутся хороши. Однако будет глупо заверить, что Сону следит за посторонними на расслабоне и лишь ради развлечения. Серьёзно, где вы вообще видели секретных агентов на чилле? Намного правильнее сказать, что он просто не может не делать этого: весь день, потраченный на разглядывание настенных часов и ожидание одного единственного визита… Кажется бессмысленно потраченным временем. Чонвон, Хисын и Джейк — они-то всегда крутятся рядом как мухи вокруг сладкого (или чего похуже), и иногда от них даже хочется отдохнуть, но. Вот кое-кто другой почти не появляется на горизонте, не балует своим присутствием. И тем самым превращает его во что-то столь же желанное, как конфету, которую обычно хочется слопать до полноценного обеда. По этой причине Ким и наблюдает за всеми с определённой целью, он из толпы всегда напряжённо пытается выцепить что-то конкретное. Кого-то конкретного. Сону выглядел невинным созданием по пробуждению, которое вызывало только желание его пожалеть и защитить; словно никогда не сможет дать никому сдачи и слова лишнего сказать. Мол он только и умеет, что моргать с детским выражением лица. Но всё дело в этапах мимикрии. На деле он — это страшный человек, способный на тихие поступки и хорошо замаскированное словесное насилие (Чонвон убедился в этом). Первой, когда он только очнулся после пятнадцатилетнего сна — была фаза «изучение окружающей среды», второй стала «попытка взаимодействовать с ней», а сейчас же Ким готов перейти к следующему этапу: «...и начать именно воздействовать на эту окружающую среду» Сону в последний момент уворачивается, когда мимо него пробегает медсестра, чуть не сбивая с ног. Лисье личико скукоживается от неприятного ощущения в области задетого плеча, но сейчас Киму совсем не до работников больницы. Точнее — технически до них, но речь идёт об определенных людях. Он, то и дело крутя головой из стороны в сторону с упорством делающего зарядку от защемлённой шеи, наконец-то дожидается, пока место Джейка останется пустым, а остальные работники уйдут на обеденный перерыв. Сону уже выучил, что его нация слаба перед временем с двенадцати до часу дня — они готовы выпустить из рук свои годовые труды, лишь бы поскорее набить желудок. —…совсем не похож, я считаю, — слышится голос из-за поворота, и поняв, что акцент говорящего не напоминает чисто корейский и очень знаком, Ким в последнюю минуту уворачивается, меняя траекторию. — Ладно, признаю, что переборщил с ретривером. Сону мелковат для него, — никак не успокоится Чонвон после утренней перепалки. Ким же в последний момент перед тем, как оказаться замеченным и уведённым в столовку вместе со старшими, змеёй проскальзывает в приоткрытую комнату. Это помещение оказывается техническим — оно заставлено швабрами, антисептиками и прочими пахучими порошками. Сону морщит нос от разнообразия ароматов и прикрывает дверь, оставив лишь маленькую щёлочку, и прислушивается, чтобы слышать дальнейший диалог, который, кажется — о нём. —… Но у него есть определённые вайбы, — продолжает Ян. —…Может быть, совсем немного на чихуа-хуа? — делает допуск Джейк, а Сону в меру громко выдыхает, поняв, что даже австралиец оказался предателем. — Ага, — звучит скептически, — разве что на чихуя-хуя, — в итоге в привычной манере выплёвывает воздух вместе со смехом (жаль, что не лёгкими) Чонвон, как назло ненадолго замирая возле технического помещения, где прячется Ким, — Сону слишком спокоен внешне для того, чтобы сравнить его с этой собакой-заменой пожарной сигнализации. — А что это значит? — так ко времени заставляет сделать литературную сноску Джейк, и Чонвон мигом переключается на английский, понятно объясняя, и подхватывает того под локоть, чтобы повести в направлении еды почти вприпрыжку; с таким настроением коты обычно ведут хозяев к холодильнику. Сону же недовольно морщит лоб, хмурясь, потому что прекращает понимать их переговоры где-то на этом моменте. Они смеются, проходя мимо, и Ким не ждёт долго, чтобы выбраться из своего укрытия и побежать в изначально заданном его гениальным планом направлении. Пунктом назначения оказывается стол, за которым обычно дежурит Джэюн на этом этаже. Он отлично подходит своему несколько взбалмошному хозяину. И пусть Шим выглядит очень спокойно со стороны, иногда Сону, что отлично умеет наблюдать за людьми и смотрит на них несколько глубже, анализируя что ни попадя, вполне себе в состоянии заметить — это всё просто для вида. Ни то из-за сложностей в использовании иностранного языка, ни то по какой-то иной причине — Джейк всегда чем-то озадачен и сбит; летает в облаках и даже не пытается коснуться пятками земли. Сону бы не сказал, что облака, оказавшиеся местом зависания старшего — пушистые и светлые. Если бы можно было нарисовать Джэюна как персонажа манги, то над его головой непременно дорисовали бы вовсе никакой не нимб, нет — там бы была какая-то клякса. И она бы символизировала запутанность мыслей. Сону думает так, но на этих своих выводах не фокусируется, потому что Джейк точно не плохой человек. Да и загруженность мыслями иногда лучше, чем полная пустота в котелке, называющемся головой. Стол Шима завален бумагами и папками, цветными стикерами с какими-то подписями на мешанине из английского и корейского — одним словом, самый творческий беспорядок из всех возможных. Планирование, судя по хаосу на столе, у Джейка складывается на «ура», пусть и чуть запутанно. Сону, подходящий к светящемуся золотом заветному рабочему месту, почти сливается со стенкой. Он по глупой случайности встречается взглядом с камерой, но тут же делает вывод, что вряд ли кто-то будет их проверять. Если ему удастся выйти из каши, которую собирается заварить, сухим, то никому и в голову не придёт необходимость просматривать больничные CCTV. Если ничего громкого не происходит, то снятое камерой обычно просто стирается автоматически через неделю; лишних движений делать не придётся. Сону ищет кое-что. И пусть все сотрудники побежали на обед, ибо время посещения столовой строго регламентировано, риск попасться кому-то на глаза остаётся по-прежнему высоким. Ким мысленно засекает время, и прикусывает щёки в немом стрессе. Ничего страшного. Если его и поймают, он в любом случае сможет упасть на дурачка, которым выглядит, и начать гнуть линию «я не я и хата не моя». Мысленно подготовленное ребёнком оправдание звучит как «я потерялся в этой вашей больнице, которая больше напоминает лабиринт». Но план «Б» планом «Б», и обходные пути можно придумать на все буквы алфавита вперёд, только вот Сону лучше лишний раз не рисковать. Он же не хочет показаться проблемным ребёнком, единственный его грех — это любознательность размером с Тихий океан. Такая же беззвучная, штилевая, но не имеющая границ. Ему нужно оставаться максимально сконцентрированным и не допустить дрожи в руках — шёл бы этот адреналин куда подальше и поскорее уступил место радости от успешного осуществления задуманного. Рука нащупывает пенал где-то в глубине заваленного стола и выуживает оттуда необходимое. Именно эту вещь Сону видел у Джейка украдкой, и именно за ней сюда пришёл — всё было сознательно, никаких случайностей. Ким оглядывается в тысячный раз, когда в его руках победно блестит маленький канцелярский нож. Он сжимает его крепче и, не желая отступать, аккуратно прячет его в карман своего халата в горошек. Хёны до сих пор заставляют ходить его в этом, заверяя, что на следующем этапе проекта познакомят его с окружающим миром (впервые выведут его за пределы больницы), и заодно подкинут новую одежду. Но всё это — обещания и какое-то недалёкое будущее, которое может вообще не настать (Сону ведь на своём опыте о ненаступлении завтра научен), так что в настоящий момент значение имеет только этот рвано скрипящий при открытии металл в пластике. — Убрать бы всё это поскорее, — бубнит себе под нос ребёнок и принимается возвращать беспорядок в свой исходный вид. Одна бумажка оказывается на другой. Ким успел запомнить, в каком виде хаос был изначально, чтобы так же быстро вернуть всё на место. Правильно, никто не должен заметить изменений на столе. Проскальзывая рукой по углу и почти роняя бумажки, Сону ненароком нащупывает кое-что, что находилось на дне, но не бросилось в глаза сразу. Присмотревшись, мальчик понимает — перед ним вскрытый конверт, из которого в таком же несобранном виде рассыпаются фотографии, сделанные явно не на камеру телефона. Снимки цветов валяются чуть поодаль — изображена паучья лилия. Красная, с такими ножками, напоминающими лапки пауков. Сону читал об этом цветке в больничном журнале как о том, что стоит на входе в запредельное. Паучья лилия или тот же «ликорис» кажется Киму самым красивым из всех, что видел, и снимки — прямое тому доказательство, но… Он думает о природе ровно до тех пор, пока взор не открывается на вид… Профессиональных фото, сделанных как будто исподтишка. Что там по любознательности? Размером с Тихий океан, говорите? Забудьте о том, что было сказано раньше — размерам интереса ко всему вокруг у Сону может позавидовать сама необьятная Вселенная. Поэтому Ким не успевает даже подумать перед тем, как коснуться к одному из снимков и подвинуть его чуть вбок — всё равно поставить их на место будет легко, если не разбросать сразу. Ким хмурится, когда замечает только затылок: статная фигура в официальном костюме, короткие волосы цвета вороньего крыла. Мальчик хмурится и его мозг старательно хватается за известные ему после пробуждения образы, обрабатывая их. На снимке явно мужчина, но на кого он похож? Знает ли он этого человека? Сону подвигает ещё один кадр, и понимает, что всё это — целая серия фото, и отчего-то кажется очевидным то, что тот, кто на них изображён, даже не подозревает о фотосессии со своим участием. Следующий снимок уже в полуобороте. Ещё один — и с каждым мгновением его плохо видимое из-за размытости лицо становится чётче. Вокруг зеленеющая листва, куча деревьев, рассадник с краснеющими в своём цвету паучьими лилиями (не зря они цветут в сентябре), а посредине всей этой раннеосенней картины линия из тёмных внедорожников. Мужчина изображён не один, но нет сомнений в том, что он — главная фигура в обьективе Джейка. Рядом с ним толпа других, одетых в такие же смокинги, и уж больно плотно они к нему стоят. Складывается ощущение, что они пытаются защитить брюнета от невидимой опасности. Его же самого становится видно всё лучше и лучше… На свой страх и риск Сону, позабыв о том, что сердце у всего живого должно биться, почти не замечает, как замирает его, и продолжает подвигать снимки своими тонкими пальцами. Он не останавливается вплоть до момента, пока наконец не видит… Это лицо. Зрачки Кима расширяются, а дыхание спирает. Мужчина смотрит совсем рядом, но всё-таки мимо объектива, а это говорит о том, что тайный фотограф всё-таки остался незамеченным. Стоит Сону добраться до последнего снимка, как в миг он крупно вздрагивает. Ему попадается леденящий душу кадр — глаза в глаза. Непонятно, как незнакомцу удалось найти камеру на таком значительном расстоянии: снимки были сделаны явно не на расстоянии метра, там было точно больше ста отдалённости, но. Он поймал объектив в действии и тем самым, судя по всему, заставил фотографа поспешно покинуть свою засаду. Сону смотрит на острые скулы, пухлые губы, узкие глаза без двойного века, тёмные волосы с отросшей чёлкой и даже на блестящую серёжку в ухе где-то с минуту, но кажется, что проходит целый час. Он наконец выдыхает, почувствовав, что Вселенная продолжает двигаться — земной шар крутится дальше и всё идёт своим чередом, потому что Ким Сону делает вывод, неожиданно и для самого себя вслух: — Это не он, — с облегчением выдыхает мальчик, — это не Сонхун-хён… У него были сомнения из-за мгновенной мысли об их схожести: высокого роста, тёмных волос и похожего строения тела, в особенности широких плечей. Со спины и правда — могло быть всё, что угодно, но стоило добраться до фото, где видно лицо, и всё стало ясным как белый день. Сону не знает, кто это, но главное, что не его хён: было бы не круто, если бы оказалось, что за Сонхуном кто-то (кроме самого Кима) следит. А если на снимках и правда просто какой-то незнакомец — плевать, это уже не входит в зону ответственности представителя лисьих; такие как Сону ведь горой стоят только за своих. Он возвращает все бумажки, включая снимки с незнакомым брюнетом, в конверт по своим местам и спешит вытечь из-за стойки регистрации как нечто бесхребетное; остаться незамеченным, даже если кто-то зацепится взглядом за его тень, скрывшуюся за поворотом.***
двадцать лет назад. «В основе строения клетки человека лежит мембрана. Она, подобно конструктору…» Один за другим, один за другим. Скрип железа режет точно по ушам, пока дверь — сама виновница подобного скрипучего выступления — дёргается вперёд и назад из-за сквозняка. Звук отвратительный, но для сосредоточенного темноволосого мальчика это превращается в подобие белого шума, который больше помогает, чем мешает. Есть какие-то посторонние звуки или нет, стоит ему только развернуть учебник, как всё остальное в мире теряет какую-либо важность, гаснет перед разделом «строение клеток человека». Глаза хватаются за каждую букву, жадно впитывая даже неизвестные, сложные для его возраста слова. Адреналин ненормально подскакивает, когда юноша старается не шуметь лишний раз, переворачивая листы учебника по биологии, хотя столь мизерное шуршание вряд ли будет услышано на нижних этажах. Глаза то и дело проходят дистанцию от параграфа к двери и обратно, на буквы, в которые впитался весь его интерес. Зачем же так часто проверять? В этом возрасте мальчики, как правило, тайком смотрят порно, а не с подскочившим давлением вычитывают программу по биологии за старшую школу. Как будто в этом есть что-то криминальное. Хотя именно в его-то случае — есть. «…образует мембранные органоиды клетки и ядерную оболочку, а также ограничивает собой весь объём клетки» Брюнет прикусывает нижнюю губу, потому что слышит шаги совсем не ушами — всем нутром и органами он ощущает, как отбиваются от стен волны, появившиеся от чужого передвижения, беззвучно сотрясающего пространство — как они медленно заполняют эхом лестничную площадку. Громкий глоток, кадык дёргается вверх-вниз, и два смоченных слюной пальца пропитывают согнутый угол бумаги влагой. «…Мембрана построена из двойного слоя липидов. С внешней стороны клетки на липидах мозаично размещаются белковые молекулы». Собственный голос тарабанит в ушах, пока мальчик на световой скорости спешит дочитать хотя бы эту страницу, как вдруг… — Сонхун! — его попытка остаться незамеченным с треском проваливается. Лёгкие ненормально сильно сжимаются на выдохе и врезаются в рёбра с дрожью, которая точно копирует дверь и её сквозняковые танцы. Сейчас же она одним движением оказывается вбита в стену так, что кажется, будто после этого останется вмятина. И вся небольшая, но аккуратная комната ходит ходуном, заставив делать то же самое каждый позвонок ребёнка. Прилетевшая на второй этаж как по сирене пожарной тревоги, женщина и сама не понимает, каким образом её рот захватывает воздух и одновременно с этим издаёт какой-то звук, больше похожий на стон предсмертного шока, — быстро убери это! Брюнет успевает ухватиться за книгу посильнее, но открытого сопротивления оказать не в силах. С его тихим и застенчивым характером идти против матери было бы как минимум странно, но показать, что он не согласен со всем, что говорит женщина — стоило. — Перестань заниматься этими глупыми… Уроками, — очевидно с трудом подбирает слова госпожа Пак, — наша семья достаточно успешная, чтобы устроить тебя на всё готовое и обеспечить безоблачное будущее, так на кой, — протяжно выдыхает она, кажется, чуть дрожа, — какой смысл в том, чтобы так напрягать здоровье, Сонхун? — Мам, я просто хотел немного почитать, это даже не уроки, а чистый интерес, и мне не напряжно, честное слово… — Сейчас говоришь, что не напряжно, а потом не можешь пошевелиться из-за переутомления! — говорит как отрезает женщина. — Где ты его взял? Это же старый учебник, да? Разве по таким сложным материалам в вашей школе сейчас ведут уроки!? — и с волнением интересуется, или по крайней мере делает вид, что не решила всё за сына сама. — Просто… Я взял у хёна… С его разрешения… — в ответ на это её встречает только мычание. — Ясно, я передам ему, чтобы он прекратил распространять свою тягу к запредельному на тебя, — полная решимости заверяет госпожа Пак, пока ребёнок наконец находит в себе силы и глупую безбашенную смелость подкинуться с места, но так же быстро оказывается усажен обратно с посторонней помощью. Сквозняк, для которого не осталось никаких препятствий, оказывается третьим и самым главным хозяином в этой комнате. Он, преодолевая расстояние от окна до самого коридора, прямым потоком заставляет непрозрачные белые занавески вздыматься и прячет за ними силуэты матери и сына; при этом чуть не скидывает растение, которое стоит на подоконнике. Сонхун старается следить за занавесками и представляет на их месте волны, чтобы немного отвлечься от происходящего. — Не нужно, я не хочу, чтобы ты ругалась на него, — и произносит это так тихо, что можно было бы поверить, что звучание этого голоса — просто звуковая галлюцинация. Мимикрия, согласно статьям по зоологии — это сходство окраски и формы у животных и растений с другими или с окружающей средой, полезное им в борьбе за существование. Но кто сказал, что за существование борются только животные и растения? Иногда за своё существование приходится бороться и детям. — Сонхун, — она каким-то невероятным образом вытаскивает учебник из онемевших рук сына, умудрившись не применить особо грубого насилия ни к нему, ни к самой книге. Их отношения с мальчиком должны оставаться тёплыми, как выпечка в соседней булочной; никогда не остывать из-за не вовремя открытых обстоятельствами или другими людьми настежь дверей. Так что порвать, а уж тем более выкинуть учебник по биологии у него на глазах — это обеспечить холодную войну с от природы любознательным ребёнком. В открытую Сонхун в силу врождённого спокойствия сражаться за себя не станет, но никто не отменял обиду, с которой он с лёгкостью может породниться, закрывшись в себе. Госпожа Пак любит сына и, на самом деле, боится любого плохого исхода событий. Младший из семьи Пак никогда не закатывает истерик, он всего лишь хочет… Узнавать новое. И это достаточно проблемно по мнению его матери. Но ради того, чтобы выжить, сохранить в себе себя — порой приходится сливаться с предметами мебели, со стенами. Приходится растворять свою личность и превращаться в единое целое с чьим-то представлением о себе, с чьими-то грёзами о твоём образе. Да, пусть видят то, что желают увидеть — Пак покажет только это. Сонхун мимикрирует всю свою сознательную жизнь, стараясь не расстраивать мать. А ещё он делает это потому, что не хочет, чтобы ей удалось переделать его от самых корней и до кончиков пальцев, тянущихся к — хотелось бы к небу, но пока ещё только — потолку. Пусть лучше поверит, что он её послушался. — Чтобы я больше не видела тебя за этим делом, понял меня, солнышко? — Да, мама. Он продолжит читать и стремиться к знаниям, получению новой информации. Подобного рода моральное насилие и стремление контролировать другого человека не приведёт к желанным изменениям. Это приведёт только к развитию навыка прятаться — все подверженные подобному люди всего лишь быстрее научатся лучше скрываться, нежели поменяются на угоду кому-то. Мимикрия работает безотказно. Вот и тон госпожи Пак постепенно сходит на нет, как самолёт, что при взлёте сначала ревел мотором как очумелый, а вот для успешной посадки начал сбавлять высоту крайне медленно. Мать гладит Сонхуна по голове, Сонхуна, по чьему лицу уже в этом возрасте оказываются разбросаны новые яркие родинки, и иногда ему кажется, что она пытается будто бы собрать в корзину и их с чем-то сравнить, сверить. Может быть проверяет, совпадают ли отметины сына с отцом или с ней самой?.. Вот та, на переносице справа, точно от матери. Милейшее личико, курносое, с веснушками, потому что его заставляют часто гулять на улице — оно обращено к матери. Ему так мало лет, а он уже научен тому, что вовремя притвориться — это единственный способ спастись. — Ты же знаешь, что в таком возрасте детям нужно проводить много времени на свежем воздухе. Побольше гулять, заводить друзей, социализироваться, в конце концов, м? — переспрашивает она специально, чтобы убедиться в том, что оказывается услышана, — да, хороший мой? Уровень гиперопеки пробивает крышу их двухэтажного дома, но отнюдь не безосновательно. — Родной мой... Помни. Никакой учёбы. Максимум, что ты сможешь себе позволить — это подготовка к сессии, но ведь до университета у нас ещё много времени в запасе, да, Сонхун-и? — она присаживется на корточки, чтобы их с сыном глаза оказались на одном уровне, — а сейчас учёба — это самое бессмысленное, на что ты только можешь потратить своё время. Мальчик молчаливо слушает, не перебивая. Не то, чтобы он вообще когда-то пытался это делать. Сонхун в своё время выполнял вообще всё, что говорила ему мать, видя в ней исключительный авторитет. Разве что в последние годы, вероятно, постепенный вход в подростковый период оказал своё влияние. И то, Пак ослушивался только в вопросе учёбы. Он продолжает кивать сейчас, повторяя, как мантру: — Понял, мам. Прости, что заставил… Переживать. Я больше не буду. Ярко-красный темперамент сопротивления белеет. Поверила. Она нежно гладит по плечу, прижимая к себе отобранный учебник вместо сына, пока активно соображает, куда его спрятать или по крайней мере отдать; лишь бы руки Сонхуна не потянулись к нему снова. — Отлично, а пока самое время подышать кислородом на улице. Иди, погуляй по району. Здесь же много детей твоего возраста, — как бы предлагает, но всё же больше настаивает мать, — заведёшь себе новых друзей. И я куплю тебе всё, что захочешь. Футбольный мяч или велосипед, всё, кроме учебников, хорошо? — Да, — покорно кивает тёмноволосый, полностью блокируя какие-либо эмоции на лице, которые могли бы выдать его протест. Она покидает комнату, закрывая за собой дверь. И встрепенувшийся поток ветра в итоге сбивает цветок с подоконника, но Сонхун не поворачивает голову на разбитый горшок и землю, рассыпавшуюся у его ног. И почему всё так закончилось?.. Именно это растение, похоже, просто не умело мимикрировать — в этом вся причина. сейчас. — Да, — слышится сдавленное, будто застревающее в горле, — я больше не буду читать такое, обещаю… Морщинка меж бровями становится совсем уж непроходимо сгущённой, подобно майской грозовой туче, и тогда ладонь — обладатель которой терпел из последний сил, а в итоге так и не выдержал — приземляется на чужую макушку и что есть силы треплет. И без того рассыпанные по столу волосы (всему виной уроненная на него же голова) приобретают ещё более неряшливый вид. — Что вы там обещаете? Всякое непотребство снится, да, уважаемый? — кряхтит над ухом знакомый голос, но тело почему-то входит в защитное состояние типа «дерись или беги» и брюнет резко подкидывается на месте. Это совсем не похоже на медленное, поэтапное пробуждение, как когда сонный человек еле волочит своё бренное существование после дневного сна. Сонхун просто вскидывается, как подстреленный, и множество спутанных локонов на его голове становятся похожими на застывшее во льдах цунами. Хисын над этим только смеётся: — Все свои, не волнуйтесь. Я зашёл сюда, потому что хотел кое-что обсудить и ожидал поймать вас здесь сразу после обеда, — обьясняет ассисент, — но когда я пришёл, вы уже спали и выглядело это всё так, как будто на обед не ходили вовсе. Сонхун чуть вскидывает брови и спешит поднести руку к уставшему лицу, чтобы растереть свою непроходимо широкую морщинку над переносицей и хоть как-то пригладить катастрофу на голове: — Не ходил, — подтверждает он, но впервые для Пака обед не кажется важным, — что вы хотели обсудить? — Сону, — лаконично обьявляет Ли и Сонхун тут же налаживает с ним зрительный контакт, будто мгновенно приходит в себя. Приснятся же кошмары… Сонхун хотел бы ни о чём плохом не вспоминать, но мозг каждый раз упирает руки в бока и надменно хмыкает, повторяя, что он собирается играть по собственным правилам. И кому в таком случае нужно мнение самого Хуна? Если ты достаточно силён в управлении своим разумом и осознанно стараешься не мусолить плохое — это вовсе не значит, что всякая дичь не догонит тебя во время лёгкого дрёма. — Что с ним? — тут же переключается Пак. — Всё нормально, — выставляет руки вперёд Хисын, чуть удивляясь такой мгновенной активизации. Скоро имя «Сону» можно будет использовать в роли кнопки включения, — нормально. Просто я хотел сказать, что этот ребёнок очень хорошо соображает и неплохо реагирует на окружающий мир. Мне кажется, что мы стали немного ближе к тому, чтобы позволить Сону хотя бы просто заглянуть за пределы больницы. — Например? — максимально сокращает звучание вопроса Сонхун, чтобы добраться к сути как можно скорее. — Я тут подумал, почему бы не вывезти его куда-нибудь… На природу? — Например, — не пестрит разнообразием Пак, скрестив руки на груди, хоть и произносит слово повторно уже с совершенно другим тоном и выражением лица: опять озадаченно хмурится. — Ну, не знаю. Сейчас же октябрь, всё цветёт, — оговаривается Хисын, — ой, то есть вянет. Но я не это хотел сказать. Всё становится красивым, листья краснеют и всё такое… — Ага… — кивает Сонхун, и будто бы тем самым просит продолжить. — Может свозить его в горы? — Там холодно и опасно. — Ну я же не собираюсь его там голым высадить и бросить скитаться по ночному лесу. Сону очень любознательный и его ум напоминает мне поток бурного водопада. Не стоит пытаться скрывать от таких людей истину о жизни, потому что они всё равно до неё докопаются — рано или поздно. Вы не сможете вечно держать его в стерильном шаре безопасности и опеки. Сонхун молча выдыхает, утыкаясь взглядом на этот раз в стол вместо Хисына. Он не может поспорить со сказанным, но и не горит желанием подхватывать такую смелую идею. Всё-таки, с воскрешения Сону прошло около трёх недель, о каких вылазках в мир может идти речь? — Мы же будем вместе с ним. Возьмём с собой Чонвона и Джейка, вы тоже езжайте с нами. Всей компанией будем его сопровождать, как личные телохранители, что здесь плохого-то? Хисын всегда отличался способностью мыслить ступенчатой логичностью — и продуманное с точностью математической красоты, и действительно взвешенное могло прозвучать вместе, вместившись в одном его предложении. За прямолинейность, настойчивость и даже некоторую драматичную душность (только ему удавалось такое) — тех, кто недолюбливал ассистента, было многовато. И всё равно он оставался кладязем со знаниями и умением придумать объяснение самым абсурдным вещам в мире. — Лучше присутствовать рядом, когда он делает первые шаги навстречу забытому миру, — с потрохами сдаётся хорошо известной ему романтике Хисын, стараясь подхватить на неё и похожего на тысячелетнюю окаменелость Сонхуна, — вы же не хотите заставить его сидеть в больнице, как в тёмном подвале, ещё несколько лет, или… — на секунду замирает Ли, как будто обдумывает, и на его лице появляется деланная гримаса ужаса, которая сопровождается изумлённым: — упаси боже, всю жизнь?! Сонхун поджимает губы и где-то в глубине души Хисын уже знает, что это может обозначать лишь одно. Полную капитуляцию. — Мне нужно подышать и перекусить, — и пусть Сонхун пока что делает всё, чтобы её не признать — он не сможет отказаться от этого предложения. Осталось, чтобы от него не отказался Сону.***
Пилить вопреки всему оказывается нелёгкой задачей. Сону, похоже, переоценил свои силы, но сделать какой-то минимум самостоятельно у него получилось. А это значит, что ему нужно лишь передать весь оставшийся груз на плечи элементарной физике и какому-никакому, а всё-таки весу чужого тела. — Сонбэ! — радостно вскрикивает высокая шатенка с макияжем, который (Сону проверял) намного ярче, чем разрешено в больничном уставе. Пара дней назад тоже оказалась для Сону не днями святости в его календаре мимикрии. Пока старшие не видели, Ким пробрался к компьютеру на стойке регистрации и успел поискать её данные. Ким Гаыль— медсестра с третьего курса, чертовски хороша даже на профайловой фотографии, на которой вообще так-то мало кто хорошо получается. Сону, конечно, получился как ангелочек, коим он и***
— Зачем ты это сделал? Сонхун не злится. Не раскидывает макулатуру, не повышает голос, не бросается мебелью (а лучше бы бросался, потому что Сону от такого странного иррационального спокойствия старшего хочется самому приложиться об стену и себя добить), не распускает руки и что обидно, если честно — даже не смотрит на Сону. Последнее отчего-то ранит. «Сбейте меня палкой, а то сесть не могу» — кричит душа Сону и всё мечется с места на место, потому что ничто не вводит в состояние оцепенения сильнее, чем терпение человека (чьё мнение для тебя важно) в ситуации, когда он имеет полное право его не проявлять. Это затишье перед бурей или Сонхун-хён просто не умеет открыто злиться? Или же он не злится по отношению к Сону вообще ни на что? — Ну же, посмотри на меня, посмотри, — мысленно молит младший и до дрожи в суставах сжимает простыню на кушетке длинными пальцами, — ну пожалуйста. Он почти до крови прикусывает губу, моля всех известных ему богов о том, чтобы Сонхун хотя бы вбросил намёк на то, что не возненавидел младшего за такой подлый поступок. Стыд отходит на второй план перед опасением и любая секунда напоминает пытку. А Сонхун просто спрашивает, потому что ему искренне интересно. Ругать за такое бессмысленно; достаточно просто объяснить. Животное и дети похожи в том, что не делают чего-то плохого со зла — они просто не до конца понимают, где рамки. Кот, который приносит тебе дохлую крысу или таракана в кровать — делает это вовсе не для того, чтобы довести тебя до инфаркта; он, напротив, любезно делится с тобой добычей. Ребёнок, что разрисовал матери платье, искренне считает, что сделал его красивее и не понимает, за что на него кричат. И дети, в отличие от животных, имеют способность прощупывать границы, чтобы больше не повторять ошибок, однако. Перед тем, как прекратить что-то делать, нужно сначала пройти какое-то расстояние на пути к пониманию, почему именно это плохо. А этот путь занимает время. Само прощупывание границ по своей природе не может быть гладким процессом — в его ходе обязательно кто-то пострадает. И в пятнадцать пора бы знать, что плохо, а что хорошо, но для Сону любые скидки, учитывая полное отсутствие ни то, чтобы даже опыта, а воспоминаний о нём. Рядом с ними никого — маленькая комната, в которой обычно спит Ким, пропускает много света, а комнатные растения, коими заботливо заставлен подоконник, добавляют этому месту жизни. Пришлось идти сюда в такой же оглушающей тишине, хвостиком за Сонхуном, который одним лишь своим взглядом дал понять, что младший должен следовать за ним. Сейчас же Сону с замершим дыханием ждёт каких-либо действий от Сонхуна и мысленно заключает, что согласен даже на пощёчину — лишь бы Пак дал хоть какой-то намёк на то, что видит его перед собой, не игнорирует и признаёт существование кого-то столь проблемного. Нет, сам бы Ким дал себе по лицу, но хотя бы просто для того, чтобы перевести утекающее в другие галактики сознание в выгодную консистенцию «здесь и сейчас». И его правда возвращают в настоящий момент, только вот далеко не с помощью пощёчины. Ким едва уловимо зрению вздрагивает, не контролируя ушедшие от мгновенного порыва вверх плечи, когда Сонхун, что ровной струной стоял прямо перед ним и светил идеальными пропорциями, что были загляденьем при его высоком росте, резко оседает вниз, опускаясь на колени. А, нет же — он просто присел на корточки. Сону задерживает дыхание, и его мозг действует слишком медленно как для реальности, что несётся вперёд на бешеной скорости. Он просто-напросто за ней не поспевает. Не поспевает за ней так же, как и за сонхуновскими пальцами, что бережно стягивают с ног Сону обувь; обе они висят над землёй, потому что кушетка довольна высокая и ни правая, ни левая не дотягиваются до пола, но Сонхуну в полуприсяде даже удобнее. Именно он полминуты назад схватил под мышки и, как мешок с картошкой, посадил на кушетку позорно упавшего на лестничной площадке Кима. Жаль, что ребёнок не сломался, как игрушечная кукла — если бы мог просто отключиться, как робот с коротким замыканием, сейчас не пришлось бы так сильно себя ненавидеть. А за что, спрашивается? За чужое молчание — оно в исполнении Сонхуна невыносимо. Пытка тишиной, или что? Сону такая не нравится. Можно другую? Обувь оказывается на полу, и Пак наконец отпускает прежде обхваченные им голени — пальцы на них легко смыкались, вот настолько крупными были его руки. Младший заметил эту их разницу в телосложении сразу, и скрыл клокочущее (до самых ушей) от прикосновения сердце с большим трудом; такие контакты никогда не проходят без следов в обновлённой памяти. Сону так озадачился представлением собственной кардиограммы, что не заметил, как столь смущавшая его тишина наконец изволила покинуть помещение. — На будущее тебе скажу, что невиновные не убегают с места преступления, — не поднимая взгляда проговорил Сонхун, — они становятся свидетелями, Сону. Ким нервно сглатывает. Сонхун может даже наругать его — да, Сону расплачется, скорее всего, но ничего страшного. Только бы хоть раз взглянуть в его глаза… Ким ничего не помнит из своей прошлой жизни, но даже тогда, наверное, всё работало так же. На него мог бы кричать кто угодно, бросаться направо и налево самыми худшими эпитетами, драться с ним и так далее… Сону бы не плакал, он не из таких. Но всё познаётся в сравнении и держится в относительной норме ровно до тех пор, пока на это место не становится кто-то… Особенный. Это тоже считается мимикрией под атмосферу?.. Перед тем, кто не пытается тебе навредить — совсем не хочется защищаться. Ким готов получить выговор от кого угодно и не заплакать, но любое плохое слово Сонхуна, наверняка… Расстроит очень сильно. Причём пинать захочется не на хёна, а на самого себя. Мальчику уже сейчас безумно стыдно признаться — чувство, которое сподвигло его пойти на такой поступок — ни что иное, как обжигающая лёгкие ревность. Сону не смог бы дышать, если бы не сделал ничего, чтобы дать ей пусть и негласный, но сравнительно громкий выход. — Ты что, в Голливуде? — прыскает смехом Пак, от вида чего Сону немного расслабляется. — Подпиливать обувь — это, так-то, актёрский метод. Где ты этому научился? — Я сам придумал, — опускает голову Ким и в момент, когда Сонхун, сидящий перед ним почти на коленях (всего лишь чтобы было удобнее обработать рану), поднимает голову. Наконец-то, наконец-то. — Прости меня, хён, — извиняется Сону, глядя прямо в его глаза, хотя из-за подобного в голове больше не остаётся ни одной здравой мысли: ни про Гаыль, ни про собственный плохой поступок. Сонхун просто молча кивает, а Сону… Сону тает, как снеговик в лаве — в мгновение ока и ничего после себя не оставляет. Зато довольный, как обожравшийся рыбой кот, что его ледяное тело хоть раз в жизни — плевать, что перед гибелью — почувствовало тепло. — В следующий раз извинись перед ней, хорошо? — и всё это только для того, чтобы услышать тихое и плохо слышное бубонение под покрасневший от смущения нос: — Ладно, Сонхун-хён. — И ещё, — лениво тянет старший, изображая полную отстранённость и незаинтересованность, хотя Паку, наверное, важно услышать ответ Сону лично, — я хотел сказать тебе о планах, которые на тебя строит Хисын. — Мм? — не в силах произнести членораздельное предложение Сону: он сейчас на границе рая и ада, в чистилище, наверное, но в котором ему устроили полный релакс как для души, так и для тела вместе взятых. Поэтому всё, на что он способен сейчас без дрожи — эти мычание и рваное дёргание головой, чтобы либо согласиться, либо запротестовать. Хотя зачем здесь вообще второй вариант? Сону вряд ли способен отказать Сонхуну хоть в чём-то. — Хисын говорит, что тебе нравится природа, — Пак раскручивает какую-то мазь, и ровно в ту же секунду, когда крышка оказывается оставлена на прикроватной тумбочке, становится возможным услышать этот резкий, но освежающий запах, — поэтому он предлагает устроить тебе маленькое путешествие и всем вместе поехать в горы. — Правда? — немного оживает Сону, отвлекаясь от странных тянущих ощущений внизу живота. — Да. Я спрашиваю тебя, потому что не хочу, чтобы они выбили из тебя согласие уговорами, — Пак медленно размазывает мазь по ватному диску, пока Сону с упоением и жадностью наблюдает за пальцами с ярко выраженными, торчащими от худобы костяшками, — мы поедем, только если ты сам этого захочешь. — Я хочу, — говорит Ким, не пытаясь бороться с рассредоточенным взглядом, и толком не понимает, что упустил нить. Он хочет поехать — да, но в ответе будто заложено что-то не о поездке. Сонхун, тем не менее, всё равно этой заминки не замечает. Всё, о чём Пак размышляет — это о мимикрии. Сону пока ещё только прощупывает почву и перенимает настроение, которое витает вокруг него. Это умение змеиничать, например, Пак уже точно видел где-то в другом месте. И за ответом далеко ходить не придётся. Подросток, как хамелеон, принял цвет Ян, мать его, Чонвона. И этот поступок — попытка бросить вызов обществу, чем постоянно грешит медбратик, у которого всегда не ладится с его ближним окружением; просто видит врагов везде и всюду. Сонхун понимает, что Ким научился плохому у старшего. Однако Чонвону многое прощают в этой больнице, в то время как Сону лучше не светиться лишний раз и не заставлять никого запоминать своё имя. Он, всё-таки, всё ещё в статусе не особо известного обществу и должен быть защищён со всех сторон. Но поговорить об этом придётся потом — сейчас же Пак не хочет вгонять младшего в ещё больший стресс, он и так с собой прекрасно справился сам, здорово стукнувшись. Не нужна ему лишняя ругань. Спустя секунду освежающая мятная мазь оказывается на распухшей лодыжке, и Сонхун, наблюдая за каждой малейшей реакцией младшего, растирает её; только бы не сделать ещё больнее. Когда он оказывается чуть выше — у разбитого колена, где уже нужно использовать другое лекарство, Ким поджимает плечи к ушам, терпя жгучую боль, и тогда старший начинает дуть на ранку. — Здесь уж придётся потерпеть, — с сожалением ставит пред фактом Сонхун. Сону потерпит. Потерпит всё что угодно, чтобы поблагодарить в самом конце Бога за то, что разбил себе ещё и подбородок. Потому что в другом случае Сонхун бы не был так близко. Он, стараясь промокнуть сукровицу, выступившую прямо в середине подбородка, бережно обхватывает щёки Сону широкой ладонью, чтобы развернуть к себе. Зрительный контакт в миг позволяет кислороду покинуть помещение. Этим движением он помогает Киму сидеть ровно, чтобы тот не дёргался и было удобнее намазать йод следом. Да уж, в такой позе осуществление этой задачи не составит особого труда — особенно, если фиксировать подбородок неусидчивого подростка будут настолько иконописные пальцы. Его вид, когда он озадаченно рассматривает подбородок Сону. С этого ракурса становится понятно, насколько же длинные и тёмные его ресницы. Сону нравится видеть лицо Сонхуна так близко к своему, нравится замечать мелочи и запоминать расположение тех самых мелких деталей: родинок, оттенка кожи на разных широтах, будто на звёздном небе; там ведь тоже есть как синева, так и чернота — на лице Сонхуна алость губ и румяность щёк тоже разная, уникальная. И шрамы это потрясающее лицо ничуть не портят. Пак дует на ранку в самом низу подбородка Сону, бессознательно выставляя свои пухлые губы вперёд, свернутыми в трубочку. Это лёгкое дуновение возле ранки слегка цепляет губы младшего, и он, ощутив порыв качнувшегося в его сторону воздуха, делает рваный вдох сам, не в силах унять дрожь, что доходит до самой головы. — Ты чего дрожишь? Больно? — пугается Пак, потому что был максимально осторожен, а Сону как-то странно штормит. И к большой печали Кима, после этого отстраняется. Вот она, особая черта внимательных людей во всей своей красе — они замечают любые мелочи, заботясь о тебе и оттого от них ничего не скроешь. Но в этих плюсах спрятан минус — они заметят даже то, чего бы ты не хотел, чтобы они замечали. — Я в порядке, хён, — проговаривает чуть громче шёпота Сону, стараясь отвлечь старшего, — спасибо. И передай остальным, что я очень хочу с ними поехать. Сону нужно кое-что срочно сказать. Сказать что-то, что не то, что он сказал секунду назад — слишком много «что», да? Примерно такой набор запутанности сейчас в голове у Сону. И он хочет выбрать что-то поистине важное, но на деле выбирает совершенную — как оказывается уже много после — странность. Но после на то и после, чтобы не морочить себе голову сомнениями раньше времени. Поэтому прямо в это мгновение Сону, заблокировав в своей голове анализ и завидев, как Сонхун собирается отойти насовсем, укладывает руки тому на плечи. Лёгким движением, не встретившим сопротивления, младший притягивает Пака обратно к себе. Наверное, чуть ближе, чем Сонхун был до этого. Старший почти роняет ватку с мазью от неожиданности, но не спешит освобождаться из цепких рук Сону: — Хён, я только что понял, что мне кое-что очень нравится. — Что? — голос теряется в вопросительных знаках, появившихся в отражении мазутных зрачков. — Здорово, что из всех ты выбрал именно эту мазь, хён. Она так замечательно пахнет. Оказывается, я очень люблю запах мяты и, наверное, саму мяту, — произносит Сону, так и продолжая держать руки на плечах озадаченного Сонхуна и, не отрываясь, глядит прямо ему в глаза. Это всё, конечно, просто чудесно, но. Речь точно о мяте?