***
Сону открывает глаза, очнувшись от дикой головной боли. Его щека касается странного ворсистого покрытия, вдохнув запах которого мальчику сразу же хочется чихнуть. Это Ким и делает, отчего всё внутри начинает трещать ещё сильнее прежнего. Ковёр, обработанный какой-то дешевой химией, на которую у него аллергия, не позволяет себя проигнорировать, а сразу создает ощущение, как будто в носу поковырялись пыльной щёткой — выходят противные, чуть ли не радиоактивные сопли. Шатен умудряется повернуться на другую сторону и увидеть немного больше. Этаж второй-третий, а значит точно не квартира Сонхуна, которая находится у самой крыши и вечно протекает. Движения заметно ограничены, и Сону активно соображает, пытаясь понять, как должен поступить. Он точно помнит, что мужчина по имени Пак Хёнджин накормил его вкуснейшей едой, после чего отпустил домой, сдержав обещание. Очень маловероятно, что он смог бы передумать и прийти за подростком — таким образом Сону и оказался абсолютно свободен. Правда, ненадолго. Последнее запомнившееся перед погружением в повторную бессознательность — бардак дома у хёна. И повторно мальчик угодил в один и тот же капкан. При этом всё ещё существуют люди, которые говорят, что молния не бьёт в одно место два раза?.. День ещё не закончился, а Сону опять связан: руки прочно зафиксированы за спиной верёвками, хотя, в отличие от первого похищения, на голове нет никаких мешков. Мальчик часто-часто моргает, надеясь привыкнуть к темноте и прийти в себя, чтобы по наличию или отсутствию света хотя бы прикинуть, сколько прошло времени в отключке, но это мало помогает. Судя по темноте, сейчас глубокая ночь. Из-за окна, разве что, виднеются какие-то неоновые вывески (могли бы быть ярче дневного света), на каждой из которых мигает одинаковая надпись, выступающая маломальским освещением, когда лучами пробирается за жалюзи. И Сону может прочитать, так как расстояние от здания до здания не столь велико. «Мотель» А мотели в этой стране чем-то напоминают тараканов — раз есть один, то поблизости обязательно найдутся и другие. В отличие от одиноких американских на отшибе пустыни, корейские всегда сгущены в глубине густых, напичканных постройками районов (и есть почти в каждом) — дышат друг другу кирпичик в кирпичик. Что ж, в таком случае, даже примерную местность, в которой оказался, угадать Сону вряд ли сможет — город слишком огромный, а улочки все похожи. Но этой информации (наличия характерных надписей напротив) достаточно, чтобы предположить — Ким в одном из пунктов, где взрослые привыкли искать ни то развлечение, ни то утешение. В мотелях происходят всякие вещи, а не только один обоюдный секс парочек или малознакомых людей из клуба. За событиями в этих стенах невозможно уследить — они хранят свои тайны. И происходит это в связи с тем, что полицейским физически не удастся мониторить здания, которых больше, чем церквей; а последние в Сеуле на каждом шагу. В основном грязные, дешевые, пыльные и забытые Богом. Во многих отсутствуют камеры наблюдения (стоят только для вида), а бронь частенько можно сделать дистанционно, через аппарат-робот или вовсе анонимно, а потому никто не засветится перед работниками и не оставит следов. К тому же, из-за того, что каждое помещение рассчитано на пришедших за плотскими утехами — звукоизоляция здесь превосходная. Можно кричать, сколько угодно — всё равно никто не услышит. Идеальная площадка для преступлений и, наверное, именно поэтому в мотелях происходит столько изнасилований и… Убийств. Здесь никто не станет искать. И Ким находится тут не спроста — тот, кто его привёз, явно на это рассчитывал, но. Сону всё никак не может понять, кто сделал с ним это.31 мая 2015 года.
— Я же просил тебя больше не приходить сюда, — пытается звучать холодно и даже поворачивается спиной, но в его словах сквозит нежность. Сону это знает, а потому отступать не намерен ни при каких обстоятельствах. — Я отдал тебе весь мятный шоколад и попросил забыть о нас не для того, чтобы… — Хён, послушай! — мальчик держит в руках тот самый пакет своего любимого мятного шоколада и с того самого момента, как переступает порог (за который его никто не приглашал), ходит за ним по пятам по всему дому, преследуя даже на лестнице. Родственники Пака, зная об их с Сону «проблеме», которая уже успела стать достоянием общественности в роли главного слуха — закономерно не стали бы приветствовать визит мальчика. Благо, что в это время внутри нет никого из домашних. Ну, или «почти никого». Во всяком случае, вместе их увидеть не успевают ничьи глаза, потому что довольно быстро Ким проскальзывает в комнату на втором этаже вслед за репетитором, уповая на то, что привычным ему стенам, у которых наверняка тоже есть уши, их просто заложило. Хён замирает на пороге, стоя к нему спиной, а за окном, как это уже стало привычным — накрапывает дождь. Не сказать, что его совсем долго не было, но в последний день весны морось сменилась на настоящую, насыщенную майскую грозу. Погода разыгралась ни на шутку, и её отзвук столь громко отбивался о карниз, что никакие закрытые окна не спасали. От звука дождя, как и от колыханий собственного сердца — сбежать было невозможно, даже когда его, точно, как ставни, закрывал до гулкого щелчка. — Тебе стоит поскорее вернуться домой, правда. Сону не привык к тому, что мудрый и спокойный старший его отталкивает — раньше оба они действовали сравнительно осторожно в ходе сокращения расстояния. И всё, что мальчику мог порекомендовать хён, было мерами предосторожности, но уж никак не носило в себе смысл «перестань что-либо ко мне испытывать». Больно такое представлять, не то что слышать. Но только что старший как будто имел в виду это. Никогда не было привычным чувствовать себя отвергнутым им — ладно ещё другими людьми, Сону ведь не привыкать — любое движение было обоюдно, сделано навстречу, а не в противоток. Пак всегда поддержал, всегда был на стороне Сону и старался его успокоить, пытаясь стать очередной причиной разбитого сердца, никогда не обжигал настоящим холодом, но… Что же происходит сейчас? Сону не сможет этого вынести — будто тело, что всегда было настроено на поддержание жизни и работало само на себя, повернуло привычки вспять и запустило режим самоуничтожения, не желая больше существовать. Вены словно закупориваются, насос отказывается перекачивать по ним кровь, в то время, как единственное счастье в жизни медленно становится чем-то зыбким. Утекающим сквозь пальцы, распадающимся на мелкие частицы и теряющимся под ногами. А потому так сильно колени тянет к земле — упасть бы на них в попытке подобрать хоть остатки былой радости и покоя. И даже если всё, что связывает с ним, рассыплется в осколки — Сону решится и голыми руками подберёт каждый, не боясь поранить ладони. И он, в данный момент вглядывающийся в великолепные лопатки, что торчат из-под белой рубашки старшего — ни о чем не жалеет, хотя прекрасно знает, насколько же сильно обречен. Вместе с ним. Просто хочет уткнуться в эти чуть торчащие кости (хён плоховато ел в последнее время, и это сказалось, несмотря на его атлетическое телосложение), вдохнуть запах какого-то заграничного порошка, которым пользуется только он, и в конце концов прижаться к спине щекой, когда руки где-то на уровне груди сложатся в замок, сомкнутые в объятиях. Но не получится — а потому и Сону не спешит доходить до предсказуемого финала, в котором его неминуемо отвергают. Вот бы хён просто сказал, что не так? Почему его любовь к Сону столь резко меняется на противоположный знак? Эта ситуация безумно напоминает те, в которые выборов сколь угодно много, а правильного — ни одного. Поэтому остается остановиться лишь на том, что велит душа. Сону, в принципе, ещё раньше так и сделал. Решение было принято уже в тот момент, когда мальчик… Сбежал из-под очередной стражи матери, зная, что этот раз ему не простят ни за что — проще пойти на расстрел или оказаться истерзанным каким-нибудь жестоким монстром, но никак не вернуться к ней после самого серьёзного непослушания из возможных. Она заклинала, что Сону, носящий на себе грязь позора, не просто не выйдет на улицу ближайшие несколько месяцев — что ему больше никогда и ни за что не стоит видеться с репетитором, которого мама «нашла на свою голову». — Домой? И после этого, даже будучи в курсе всей ситуации, он действительно считает, что Сону будет лучше пойти «домой»?.. — Да, домой, Сону. На деле же судьба никогда не увидеть его в разы хуже, чем перспектива провести сотни летних дней в холодном «склепе», состоящем из четырех стен. — Я уже дома, мне некуда идти больше, — уверенно кивает мальчик, не имея возможности взглянуть в любимые глаза, потому что хён только низко опускает голову, словно силы покидают его насовсем, и не поворачивает её к Сону, из-за чего его позвонки заметно проступают сзади шеи, острея. И совсем немного их скрывает ворот рубашки. Хён, даже если сфотографировать его без предупреждения — в любом ракурсе и виде получится как скульптура или модель с обложки. А волосы у него по-прежнему такие белые-белые… Отныне по ним невозможно определить, сколько стресса испытал и ещё испытает хён по вине Сону и по другим причинам тоже, потому что седеть на его голове и ресницах уже нечему. — Ты ведь понимаешь, что я не про это… — злится ли он на Сону? Или на себя? Сону представлял, как старший уезжает в Австралию раньше назначенного срока, и как он не успевает даже с ним попрощаться, но это больше напоминало метания из серии «стоит рисковать открыть рот для выдачи правды и остаться непонятым или, всё же, без лишних слов отпустить самое дорогое для его же блага?». С тем, что Пак будет счастлив, просто не с ним и где-то далеко, на другом континенте — Сону ещё мог как-то смириться. Затолкать свою печаль и тоскливое мычание сердца подальше вглубь реберной рамы, нарастив дополнительную костную массу. Забыть об эгоизме и желании что-то присвоить, будь то чувства, люди, или люди и их чувства вместе. Тогда бы, «поступив правильно», хёна можно было продолжить тихо любить на расстоянии — никогда бы не смог помешать — помня его светлый образ и продолжая черпать из общих воспоминаний силы, подкрепленные «он счастлив, значит, я тоже». А потом… Всё равно получить своё. Вырасти, чтобы нагнать старшего, накопить деньги и однажды уехать к нему, покинув родные края. Да, Сону мог смириться с таким вариантом, пускай время разлуки и сложности в достижении цели, которой стал другой человек — обещали отнять много сил и покоя. Он был готов поставить всё и последовать за старшим, как только скинул бы самые тяжелее мамины кандалы — то есть с наступлением совершеннолетия. Вот только когда резко узнал о том, что ни в какую Австралию старший, скорее всего, не попадает, а никакие идеальные планы не помогут быть с ним в будущем, и что у этого за причины — не выдержал и сорвался сюда мгновенно. — Понимаю, что ты хочешь, чтобы все дети и домашние животные вернулись домой, — сильнее сжимает руки в кулаки мальчик, прокусывая свою губу, пока вспоминает то сокровенное, чем с ним однажды поделился хён.» — Знаешь, я верю, что Вселенная справедлива, но порой она тоже может совершать ошибки по невнимательности. И потому уходят люди, которые не должны — теряются вещи, которые могли бы ещё долго служить, и не могут отыскать дорогу домой однажды вышедшие на прогулку кошки и собаки…»
» — Мне бы хотелось внести коррективы и избавиться от ошибок — чтобы кто угодно мог вернуться домой»
Однажды рассказал Сону о том, что мечтает создать нечто, что обязательно возвратит утраченные вещи на свои места — без подробностей, но этого хватило, чтобы разбудить и расшевелить в подростке ещё больший уровень восхищения. Как же может быть такое, что старший так и не сумеет достичь своей цели и просто… Отправится за решетку? Нет-нет-нет. Таких людей ни за что нельзя прятать от мира в тюрьме — их нужно поддерживать и прощать за проступки, какими бы они ни были. Сону уверен. — Сону… — а старший не согласен с его спокойствием и пытается переубедить. — Но порой и дети, и животные покидают дом не просто так, — Сону успевает продолжить, — а может быть потому, что пытаются найти новый, который будет для них лучшим местом? В нашем языке «дом» и «просто здание» слишком плохо разграничивают — одно вовсе не равняется другому, — он так долго и тяжело вздыхает, как будто мир не рушится, а уже давно не оставил за собой даже пыли, — понимаешь, о чем я?.. Вот и мне в родных стенах будет хуже, чем с тобой, — и подтверждением его слов о доме и здании могли бы послужить синяки, которые перешли уже на лицо: губа разбита, а под скулой огромный синяк. Мама отныне возомнила себя флористкой, Сону же — садом, и больше не пыталась ничего прятать. Вот так к Паку в очередной раз пришел зверек, что никогда не был бездомным — но в его случае не иметь дома было бы гораздо лучше. — Я пришёл сюда, чтобы сказать, что хочу быть с тобой. Порой Сону считает, что если его мечта исполнится — этого будет достаточно, чтобы умереть без сожалений в тот же миг. И его стоит прямо перед ним… Пак не увидит, но он знает, что ничего в той семье не меняется — и за Сону всегда ноет душа. На лице у него в этот раз отпечатана своеобразная материнская любовь. А гематомы, как её проявление, замерли в фиолетовом. Говорят, что вся сирень, как цветок, говорит о самой первой. Стоит ли перед Сону его?.. В зависимости от цвета, приобретает разные значения — белая говорит о взаимности, а фиолетовый оттенок о сомнении по её поводу. На лице присутствует оба (в белизне кожи и в оттенке от отпечатков чужих рук), и остается только дождаться — что же выберет хён?.. — Поэтому, пожалуйста, выдохни. Мне не нужен никакой дом, если там нет тебя. Давай выпьем чая, или… Или воду, всё обсудим, только вдвоем — как привыкли… — Тебе не страшно находиться со мной в одном помещении? — звучит сухо и отстраненно, потому что и старший наверняка в курсе того, что Сону обо всём знает, иначе бы его глаза не выглядели бы столь обеспокоенными с самого порога. Мальчик мог молчать или недоговаривать до конца, но в разведку бы его не взяли именно по вине взгляда — можно было даже не пытать, чтобы выведать какую-то правду, ибо и без того у него на лице всё было предельно понятно написано. — На твоём месте я бы подумал ещё раз и ушел, пока есть такая возможность. Он беспокоился. А такими слова ранили лишь сильнее. — Хён… — и сейчас это звучит в переводе на человеческий, примерно как: … — Что ты такое говоришь?.. Но правда в том, что мужчине действительно никто, кроме Сону, не верит. За несколько часов до побега Сону из дома, состоялся диалог, который окончательно показал, кому можно доверять, а кому нет — Нишимура не смог ни понять всю эту горечь, ни попытаться её разделить, утешив. Небо разверзлось молниями, а Земля содрогнулась громом с самого утра… И результат короткой встречи Кима с н«— Сону?..
— Шоколад… Я… Я пришел за шоколадом, потому что не могу спать, зная, что ты его просто выбросишь. Отдай мне и я обязательно уйду…
— Но последний деревенский автобус ушел минут пять назад.
— Значит… Пойду пешком. Потом…»
Если с самого начала Пак знал, что Сону врет, что он никуда не собирается уходить (и готов хоть ночевать у него в шкафу с любого рода скелетами или вообще под кроватью), однако всё равно ему открыл — разве это не означало, что старший тоже хотел видеть его рядом с собой?.. Последние часы в кладовой показались Сону адом на земле, потому что мальчику оставалось только догадываться, насколько плохо чувствует себя его хён, которого обвинили сразу в нескольких жестоких преступлениях. Эту тайну не удалось сдержать в секрете — вслед за слухами о подростке, что ищет ласки в постели с преподавателем, пурга понеслась по более серьезным обвинениям. Полицейские знали о случае с подростком, учеником, но не могли посадить его за статью «половая связь с несовершеннолетним», потому что сам Сону его выгораживал, уверяя, что их многочисленные контакты были обоюдными. Однако это был поводом для того, чтобы следователи заинтересовались личностью репетитора и закопнули посильнее. Проверить, а не было ли у мужчины подобных случаев с другими детьми. И пока интересная наводка заставила полицейских присмотреться к подозреваемому получше — неожиданно о нём вскрылось несколько новых деталей. Ещё раньше они подозревали, что знаменитый потрошитель живёт в округе Намсана. Что ж, может, случаев контактов с другими несовершеннолетними за спиной Пака и не оказалось — в его арсенале имелось кое-что похуже. Совсем скоро они добрались до лабораторий, получив допуск прочесать все места, где проводит время разработчик. И в то время (последние две недели), что Сону сидел под домашним арестом, Пак загибал пальцы в обратном отсчете. Потому что уже тогда чувствовал, что всё кончено. Он оставался в подвешенном состоянии целыми днями не только по причине того, что его роман со школьником подошел к концу — просто старшего почти сразу же во время обыска заставили согласиться на подписку о невыезде. А этим все было сказано. Так план вскоре отчалить в Австралию и построить там карьеру накрылся медным тазом — Пака, похоже, собирались посадить. Сону, сидевший в кладовке большую часть времени по велению родительницы, а оставшуюся — в своей комнате с заклеенными ей же окнами, не имел доступа ни к телефону, ни к компьютеру. А потому поначалу не догадывался, что слухи о нем и переговоры на тему его распущенности давно сошли на нет на фоне… Того, что годы напролет творил Пак. Но где-то полчаса назад Ким на цыпочках спускался по лестнице за водой и случайно услышал включенный на первом этаже репортаж, который у телевизора слушала одна из сестер.«Преступник, орудовавший в Сеуле и его окрестностях, скорее всего, в ближайшее время наконец окажется за решеткой».
«Как нам известно, соединив места преступлений в серию, на карте можно нарисовать так называемый криминальный треугольник, в центре которого будет находиться дом душегуба», — дает интервью на национальном телеканале женщина в погонах, отчитываясь о настоящей работе полиции, и кажется, что морщинка над её бровями никогда не разглаживается. — «Очень часто преступники чертят эту геометрическую фигуру неосознанно, пытаясь действовать в разнообразных местах, не цепляя при этом район, в котором они живут. Убийство для многих из них, несмотря на желание прославиться, всё же, остается чем-то интимным — они хотят себя огородить. Это чистая психология, воспользовавшись которой ещё раньше мы сумели обнаружить примерное местожительство нашей цели — оказалось достаточно обратиться к центру треугольника. В нашем случае, при совмещении всех трех дистриктов вероятность пала на окрестности драконьих гор».
«Подозреваемый А», — деликатно, в соответствии с законом о защите прав, в новостях и отчетах они подменяли имя на первые буквы английского алфавита, — «как раз таки проживает в центре предполагаемого треугольника — в сердце Йонсангу, деревне Хэбангчон».
Совпало слишком много тонкостей. Очень скоро стало невозможным скидывать это на случайность из уважения к образованному человеку. Ину, старшая сестра, тогда перед телевизором, кажется, что-то лениво жевала, особо не будоражась по поводу того, что всё это время жила в одном районе и ходила в единственную в хэбангчоне церковь ни то с психопатом, ни то с маньяком — она всё и рассказала младшему брату, не забыв упомянуть, что речь идет о его репетиторе. Потому что в деревне уже дня два шептались о том, как часто по главной дороге начали проезжать патрульные машины, останавливаясь где-то по ту сторону горы, на окраине. Как раз у дома Паков. И если в новостях его имя хоть как-то пытались скрыть, на деле жители Хэбангчона очень даже в лоб твердили о его личности, в открытую проговаривая имя. Получается, что какое-то время из дома не мог выйти не один Сону. Сейчас 31 мая 2015, 23:01, и они, Ким и Пак — двое проводящие последние минуты наедине друг с другом — не знают, что в это же время полицейские обнаруживают последнюю перед арестом и самую важную зацепку. На другой стороне, на западе города контрольным выстрелом и неоспоримым доказательством становится техника, найденная в одной из личных лабораторий. Главная улика имеет полустертое название, начинающееся на дифтонг «кви…». Странная, ни на что не похожая машина, сплав металла — в центре которого полицейские параллельно находят человеческие останки. Вся мозаика наконец складывается воедино в глазах ведущего следователя. Преследования, убийства, расчленения, попытка воссоздать изуродованные части тела, вернув их в изначальную форму, надругательства над телами умерших, разбрасывание их останков частями по всему городу — все преступления стояли на фундаменте науки. И пускай сам мужчина пока ещё ни в чем не признался, старательно все отрицая, вопрос о его поимке упирался только в тикающие часы. Главный следователь тут же запрашивает разрешение на арест. У полиции наконец появились доказательства — но старший пока не знает о том, что минут на свободе у него настолько мало. Что времени рядом с Сону почти не осталось. Совсем скоро за ним придут, но на этот раз мальчишка, ослепленный любовью, опередил патрульные машины. Наверное, Сону чувствовал заранее и доехал на последнем зеленом автобусе только до половины деревни, а остаток опять переходил через гору в шлепанцах, несмотря на майский ливень — прямо как в их самую первую встречу. Не считая дождя, его маленький подвиг напомнил тот, что он уже совершал прежде, когда оказался на заднем дворе дома старшего — Сону ведь тогда было только одиннадцать… Правда ли та дорога помимо диких цветов, проросшим сквозь деревянные досочки, была выслана благословением, или же это было настоящее проклятие? Сону, чем бы оно ни было — уже не отделаться: он с ногами и с головой погряз в человеке, в котором не стоило. И теперь же мужчине, чьи скелеты перевесили двери шкафа и вывалились из него разом, по логике очень вряд ли должно быть дело до чувств крохотного мальчишки, который бегает за ним по пятам и смотрит на него глазами, полными чем угодно, но только не страхом и не осуждением. Но нет. Совсем «всё равно» не получается после серьезности и искренности кимовских слов. Как по-другому он не просто не хочет — а не умеет. Мальчик всё ещё с восхищением заглядывает в рот, но при этом не является таким уж наивным, каким его все вокруг хотят видеть — и цепляет не только этой своей смелостью и стойкостью. Сону всё прекрасно понимает. Наверняка. Просто мир познается в сравнении — а хён никогда не делал больно. Он давал всё, что нужно. Он любит Сону — никогда его не ранит и не обижает, так какая разница, что происходит за пределами дома, в котором у них всё в порядке и душевном покое? Несмотря на его грехи, он остается верным, заботливым, трепетным и самым лучшим в глазах ребенка, который до сих пор, до их встречи, не знал ничего кроме жестокости и одиночества. Пак научил нежности, сопереживанию и мудрости. Вся эта тьма, стоящая за его спиной — никогда не перевесит свет, в который Ким бесповоротно влюблен. Нет — теперь это сильнее того, чему можно дать название. И старшего, который чувствует на ином уровне — цепляют эти смыслы в глазах и словах Кима. Подростки так не смотрят — насколько же сложна была жизнь до, раз сделала его взрослым в неполные пятнадцать? С другой стороны, Сону все ещё невинен и чист настолько, что Паку кажется, что ни разу не был с ним по-настоящему близок. И равнодушным к нему нельзя быть автоматически, природно. Хоть цветок уже оказывался сорван однажды — Ким выглядел, как тот, чей расцветает ещё миллионы раз и его можно будет сорвать ещё столько же. Рука последние два года сама тянулась к нему снова и снова, в надежде познать неизведанное, то, чего в нем всегда было за край. Сону по сей день сводит с ума, искушает безразличие превратиться в механизм, который открывает все врата в преисподнюю и заставляет хлынуть из них страсть чудовищной силы. Она захватывает тело и разум. Однако на этот раз мужчина собирается придержать инстинкты и привычки, потому что его главная задача — нанять хорошего адвоката и все до конца отрицать, какой бы проигрышной эта идея не выглядела заранее. Лишний раз прикасаться к Сону — лишний раз дразнить злых собак, которым только дай повод. И дело не в общественном порицании — как самому Киму, так и старшему пора прекратить дразнить общество, которое заточило на них зуб. Им стоит хотя бы притвориться, что ничего не происходит. Ради блага Сону — и ради собственного тоже. Пак знает, что если начнет, то ни за что не остановится. Киму стоило бы учитывать эту заметную помешанность репетитора на своем ученике — вспомнить о рисках и перестать мельтешить перед глазами, пока то грязное и порочное внутри мужчины с белоснежными волосами спит крепким сном. Как временно заснувший вулкан, который даже успел засыпать снег — но стоит только дернуться магме повыше, и от него не останется ни следа. Потому стоило предпринять меры раньше. Сбежать, пока ещё не поздно, пока монстр внутри него не перевел взгляд на невинное существо, желая забрать его себе целиком. Ведь у обладателя влюбленного взгляда всегда есть два пути — «подчинить» и «подарить свободу». Пак, к сожалению, зашел слишком далеко, чтобы выбрать второй вариант, а Сону просто не желает быть спасенным или спасаться самому. — Я… — слышится ставший родным, низкий грудной голос, заставив намного уступающего в росте Сону задрать голову, — не хочу думать, что мы прощаемся. Комната всё еще увешана кучей конспектов, в шкафах множество книг, связанных с математикой, циркуль, жёлтые маркеры и линейки валяются на столе, рядом с исписанными формулами листами. Всё, как и прежде. И желание в том числе — привычной силы, вот только отныне не в обыкновенной ситуации. Сону успевает поставить пакет со сладостями, подаренный Паком, на край стола трясущейся рукой. Таким образом отказывается. Ибо примет любой подарок от хёна, но при условии, что он не будет прощальным, как этот. И соглашается с тем, что никто не подарит ему никакую свободу — а самые лучшие в мире объятия станут как тюрьмой, так и алтарём. — А как же твой Бог? — Ты мой Бог, — говорит Сону, не испытывая отторжения от этих слов, и. — Потому что только ты можешь сделать меня счастливым. Смотрит на него, как на мессию, ловит каждый взгляд в попытке прочитать мысли и сделать так, как он того хочет. Освещение привычно теплое, точно, сбегая от дождевой и темной улицы, в сухой и уютной комнате затерялось настоящее Солнце. И оно не гаснет — зато гаснут тени. Рядом с этим человеком младший никогда не остается во мраке. Сону произносит его имя нежно, всегда признавая старшинство. Заглядывает в чужие глаза, готовый принять даже самые глупые фразы из серии «Луна квадратная». Или про то, что она вообще… Планета. — Ты только скажи мне, прежде чем пытаться прогнать… Я ведь по-прежнему… Твоя планета? Это так необходимо услышать от него лично — нужно мальчику сильнее, чем воздух. Одно простое положительное слово или хотя бы кивок, и он будет готов отдать всё на свете. Ким этим своим вопросом и шагом, с наивным бесстрашием (отнюдь не глупостью) сделанным вперед, первый нарушил дистанцию — уж этого вынести старший вряд ли бы смог дольше, чем жалкие минуты. Само собой разумеется, что с таким багажом привязанности, Сону поверит в его невиновность, а потому и пришел к нему сам столь бесстрашно. И он наконец слышит самое заветное: — Да, Сону, ты моя планета, — и этого мальчику достаточно, чем бы ни закончилось предложение: он будто выдыхает с заметным облегчением, будучи уверен, что с любой иной невзгодой, стоящей на их пути, в состоянии справиться своими силами, — но… Хочешь сказать, что всё ещё хочешь ей быть? Что веришь мне после подобных слухов? — упорность сомнений понятна; от репетитора отвернулись все знакомые и даже родственники, перестав его поддерживать, как только дело перешло в разряд активного розыска. Первым подозреваемым же стал он. Но как после подобных слов и жертвенной влюбленности возможно отказать? И если бы прямо сейчас Сону сообщили, что этот день — его последний, а он по сему поводу волен сделать одну вещь, о которой мечтал всегда… Зачем кому-то нужен ответ, когда одним своим присутствием в запретном доме напротив запретного человека мальчик уже на всё ответил? — Конечно верю, хён, — искренне отвечает Сону, мягко кивая, и не отводит взгляд. В его глазах — вся Вселенная, вся любовь и свет, в размере больше, чем то, что может физически уместиться в человеческом теле. — Я всецело доверяю только тебе. Поэтому, пожалуйста… Поверь в мою преданность. Но во взгляде напротив, даже если есть понимание смысла произнесенного вслух сокровенного — нет ничего человеческого. — Иди ко мне, — эти руки никогда не сделали бы ничего плохого, никогда бы не нанесли ран, Сону знает. Они обнимают его крепко и прижимают к тёплому телу, возле которого младший ощущает себя как за каменной стеной. Только вот эта стена защищает его не от опасности — а от реального мира. Пак мечтал исполнить единственное желание этого ребенка — сделать его счастливым, одарить любовью взамен на подпитку одержимости, ведь именно Сону укреплял его веру в великую цель. Именно он был тем, кто раскрасил серую палитру человека, лишенного базовых эмоций — в полностью кричащее яркостью произведение искусства. Но природа монстра никогда не отступает без остатка. Она всегда приходит снова, сделав только один круг, чтобы взять своё — как бы он ни пытался приспосабливаться к окружающей среде, мимикрировать, уподабливаясь человеку. Все ученыеТебе был вечно предан, тобой был вечно предан.
сейчас.
—…Отправь местоположение на номер… — Сону, каким-то волшебным образом нащупавший телефон в заднем кармане домашних штанов, со связанными сзади руками умудряется только зажать самую большую кнопку, включив автоответчик. И надеется, что отправить кому-нибудь из хёнов найденным телефонным роботом адрес удастся. Поначалу было неясно, сколько времени Сону уже здесь провел, и когда же человек, который поместил его в это место, явится — но прямо сейчас Ким резко дёргается, когда слышит сначала звук хлопнувшей двери, а затем уже и сами шаги. Всё еще находясь в полной темноте и не имея возможности понять, кто пришёл за ним и зачем, Ким ощущает только то, что его с легкостью поднимают — противный пыльный пол с ковровым покрытием исчезает из-под тела, когда оно отрывается от него не по своей воле. А затем Сону захлёбывается. Летят оглушающе брызги, врезаясь в кафельные плитки — некто бросает прямо в ледяную ванну. Одновременно с этим стенки разума раздвигает воспоминание, что столь внезапно врывается в мозг, изворачивая череп, а вслед за ним ещё и сердце. «— Вода достаточно теплая? — мягким голосом интересуется он, а Сону с блестящими глазами кивает, не спеша их прикрыть, хотя очень хочется. Ему почти четырнадцать. В собственном доме редко когда удавалось стать свидетелем присутствующей горячей воды, потому что мама с сестрами всегда мылись первыми, а к очереди Сону струй нормальной температуры из душа уже не выходило; тепла воды не хватало, даже когда свою очередь уступала Мину. Сегодня мальчик в который раз попал под дождь, а это такое себе удовольствие, особенно в апрель с его переменчивой погодой — Ким и так легко заболевает, и именно в попытке предотвратить очередную простуду, старший позволил тому улечься в ванную сразу, как тот переступил порог. Никого, кроме них, в это время в здании нет. Ким привык выбирать правильно, когда все домашние на работе или в иных местах — потому что желает проводить больше времени с хёном наедине. Сону ещё даже не успел снять одежду — так-то не спешил делать этого, потому что так же не хотел, чтобы старший оставлял его наедине со своими мыслями столь быстро. Но и быть совсем нагим при столь хорошем освещении его бы смутило — вот и лежал прямо в школьной форме, избавившись только от галстука, а от остального обещавший самому себе через минут пять, когда Пак (пускай не хотелось его отпускать) пойдет готовить что-то согревающее, а Ким завершит купание, как подобает. Оттенок освещения как будто отдает светлой синевой, сталкиваясь с попадающим сюда приглушенным, но по-прежнему утренним освещением (в такое время лучи слишком ленивые для того, чтобы кого-то слепить) — отражает спокойствие от воды и влажных зрачков. И Сону настолько нуждается в успокоении, которое ему здесь обязательно подарят… Рука гладит по волосам. Сону смотрит на то, как по воде от собственных редких качаний ногами расходятся полосы, и как в ней отражением остается тонкость чужой кисти. И вдруг ловит себя на мысли о том, что со старшим хотелось бы уехать куда-то далеко. Может, даже к морю. Но хён, скорее всего, уедет туда один — Сону не может не расстраиваться. Сейчас остается только искать, за что зацепиться зрением, чтобы оно вовремя напомнило о старшем потом, когда его уже не будет в зоне досягаемости. Когда не сможет протянуть руку и погладить Сону по голове, как делает это сейчас. Нужно что-то, что непременно напомнит о нем, когда Ким захочет вспомнить и перепрожить эти моменты заново. Чтоб даже если ему сотрут память — он смог вернуться туда, откуда пришел. Но пока что поддержкой в напоминании остаются лишь тепло, которое, даже если не даёт вода и вечно холодные трубы — оставляют за собой не исчерпанным источником весна и лето, проведенные в лучших в мире объятиях. — Хён… Ты знаешь, что наше тело хранит память о сезонах? — спрашивает Сону, опуская и снова вытаскивая пальчики из воды. Смотрит, как по ним стекают капли. — И как же она проявляется?.. — старший снимает очки, что носит не так уж и часто, откладывая их куда-то на тумбочку возле ванной, и принимается внимательно слушать размышления ребенка. — Даже когда люди не вместе или находятся на расстоянии, — слабо улыбается Ким, потому что сухие от обезвоживания губы не позволяют сделать этого сильнее, рискуя треснуть по всей поверхности. А хён осторожно опускает ему ладонь с головы на щеку, и поглаживает так, словно может стереть синяк на скуле своей кожей, как затирачкой. — Каждый раз, когда наступает сезон, который они привыкли считать своим символом — тело переживает очередную маленькую жизнь в реальности тех чувств снова. И неважно, сколько лет пройдет с тех пор — сезоны воссоздают в нашей голове воспоминания. Будь то любовь или тоска от расставания… Напоминает фантомную боль, как когда конечности больше нет, но ты всё ещё помнишь, как она двигается. Так себе, конечно, идея для сравнения — но без любви всей своей жизни Сону будет испытывать себя вообще бестелесным. Как будто его нет. Вот нет и всё. Вообще. А потому и без знания, что хён был и остается самым главный счастьем в его жизни — мальчику не прожить. — Тогда какой сезон был бы нашим? — Август, — соглашается со своими словами Сону, коротко кивая, — день, когда я впервые тебя встретил. Знаешь, хён, по ошибке пойти по неизвестной лестнице, пытаясь сократить путь — было лучшим решением в моей жизни. И когда бы теперь не наступил последний месяц лета, и как бы далеко мы ни были, я думаю, что он будет будоражить меня, мой разум, моё тело… Сильнее всех, возвращая к тебе даже из самых далёких мест, — и их глаза встречаются, создавая на месте воздушной пустоты блеск вместе с данным обещанием, — но другие сезоны тоже будут иметь силу, я уверен. Знал ли Сону тогда, что август правда станет их месяцем, ведь именно в этот период, когда лето ходит по острию ножа, рискуя с минуты на минуту упасть в бабью осень — они не только встретятся впервые при жизни, но и впервые по пробуждению после смерти?.. Сонхун ведь воскресил в последний день самого жаркого месяца… Он успел сдержать обещание прежде, чем пришли холода, а затем они вовсе решили не навещать их земли. — И почему мы об этом говорим? — хмыкает и осекается старший, вдруг поняв, в какое русло зашли их разговоры: до отъезда в Австралию ведь осталось сравнительно много времени. — Я не собираюсь покидать тебя так быстро, Сону. — Я имею в виду, что, когда ты уедешь, — протягивает в ответ руки Ким, любуясь любимыми родинками, которые рассыпаны, как созвездия. И если ванна, в которой он лежит, в один миг может обернуться океаном, не имеющим берегов, то мальчику хотелось бы, чтобы этот океан однажды отпустил его к звёздам: позволил, приподнявшись над водой, поцеловать каждое светило на обожаемом лице, и вернуться обратно, — каждый раз, когда будет наступать август — я буду переживать свою маленькую смерть снова. Но вместе с ней и радость от того, что могу тебя знать и помнить. Потому что буду тосковать от недосказанности любви — мне никогда не будет достаточно времени, что бы выразить тебе её всю, хотя очень хотелось бы… — Я обещаю, что буду приезжать, Сону. — Когда?.. — Летом, — раздумывает старший, — как раз в месяц, когда тебе будет хотеться грустить сильнее всего. Тогда будет много отпускных, и я смогу вырваться. И ещё… Зимой. Обязательно зимой тоже. — Хорошо… — шепчет мальчик, и звучит таким счастливым. — Ты обещаешь? Что без тебя целиком не пройдет ни одно мое лето и ни одна зима… Обещаешь, что мне не придется где-то скучать по тебе годами? — Обещаю. Старший приподнимается с колен, на которых сидел на кафеле возле ванны с Сону, и наклоняется над бортиком — протягивает и вторую руку, после чего целует, замирая отражением над водой вместе со светом. И Сону так тепло и уютно, как будто он наконец дотягивается до небосвода. Спит в колыбельной, состоящей из звезд, которые никогда, даже в конце своей небесной жизни, не взрываются… Может, и правда получится сделать невозможное, а вокруг изменится всё, включая сезоны — но не их чувства. А тело, которое будет вспоминать события из-за времени года, даже если их не будет помнить голова — не останется страждущим без смысла. Оно обязательно найдет свое успокоение в чужих глазах и крепко сжатой руке в руке — призрачной памятью о прикосновении. Но наяву, разграничивая запредельное и реальное, океан заставляет вернуться к себе, покинув небо — поглощает водой и вынуждает задыхаться. Сону откашливается, но мысленно радуется, что уровня воды пока что недостаточно, чтобы он не смог задрать нос и сделать вдох. Но проблема в другом — это лишь вопрос времени. Открытый на максимум кран пускает еще больше жидкости, пока некто подвешивает его ноги, приподнимая тело так, чтобы голова полностью ушла под воду — в такой позе Ким не сможет оттолкнуться от дна ванной руками и зачерпнуть хоть немного кислорода. Каково было умирать впервые?.. Было ли всё так же?.. Всё вокруг мутное — глаза щиплет так же сильно, как нос, от сточной жидкости, но где-то по краям, когда через силу и боль их открывает, Ким может разглядеть одежду, а в особенности чёрные края рукавов пиджака. — Пожалуйста. Просто… Умри, — звучит где-то над водой, но Сону, в неё насильно погруженный силой чужих ладоней, под толщей воды не может разобрать, кому он принадлежит. Знает только точно, что… Так и не успел сказать Сонхуну о самом главном.