Ластик

Я не в силах спасти нас,

моя Атлантида, мы обречены,

Мы возвели этот город на зыбкой

почве. Не в силах спасти нас,

моя Атлантида, о нет.

Возвели, чтоб снести.

***

31 мая 2015 года.

— Да, мам. Пожалуйста, подожди всего пару минут, мне нужно отлучиться! — Нишимура был бы не Нишимурой, если бы уехал с концами, полностью проигнорировав странное предчувствие. Поначалу, конечно, казалось, что гордость пересилит привычку и всякое стремление — после пощечины на оказание помощи всем нуждающимся как-то не тянет, знаете ли, но. Ещё на выезде из деревни он не выдержал. Как будто переживать за глупого хёна — не его выбор, а обязанность. А ещё стечение обстоятельств тому доказательство. Ники должен был покинуть дом ещё несколько часов назад, но они задержались из-за отложенного рейса и отца, который решил воспользоваться растянувшимся расписанием и что-то порешать до конца на старом рабочем месте. Ночью они должны были подобрать старшего Нишимуру по дороге в аэропорт, и уже было покинули дом со всем необходимым багажем повторно, но. Рики резко осенило, после чего он заставил родильницу затормозить — отказы и возражения не принимались. Подросток почти молча чуть ли не вывернул руль, чтобы вылететь из машины без зонтика, прямо под дождь. И, на одном дыхании без выдоха, насквозь мокрым добежать до зеленой будки с общественным телефоном. Случилось это на выезде из Хэбангчона. И отныне он, как последний дурак, набирает знакомые цифры, дозваниваясь до нужного дома через стационарный телефон. Бессмысленно пытаться воспользоваться номером мобильного, который у хёна сто пудов отобрали. Волосы Рики, который додумался до того, чтобы позвонить на домашний, полностью мокрые — по ним, потемневшим от влаги, стекают капли дождевой воды. Телефонная будка, где он стоит, едва ли вмещает одного человека, а вокруг прозрачные четыре стенки, по которым струится дождь — сплошная темнота вокруг, отражающая эхо его капель и на скорости стекающей вниз по склонам воды. Вслушиваясь в гудки, Рики может наблюдать за непогодой из относительно сухого места и заодно обращать внимание на мигающую аварийку заведенной машины, в которой его уже минут пять поминает лихом, пока ждет, ничего не понимающая госпожа Нишимура. Но гудки всё слышатся, а результата никакого, ибо никто не поднимает — этого Рики и боялся. — Давай… Возьми трубку… У меня совсем мало времени, — шипит он и часто топает ногой, отчего в пятке отдаёт тупой болью, которая поднимается до самой макушки. Да, Ники не хотел разговорить с ним больше никогда, однако иррациональное чувство беспокойства наполняло нутро до краев, переливалась за грани терпения. — Ну же, Сону-хён… От света фар, который исходит от одинокой маминой машины напротив будки, лучше видно, насколько частые и беспрерывные капли. Нишимуре хочется верить, что в такую погоду Сону просто остался дома, чтобы там ни воротило его больное сознание и тоска по «возлюбленному». Мерзко от одного этого слова, но Ники сейчас не до этих мыслей и уточнений — куда проще сокротить всё на назывании своими именами. А щека-то, по которой звонко прошлась миниатюрная ладошка Кима — болит до сих пор, и при одной попытке о ней вспомнить кожу начинает печь, как будто всё произошло только что, а не несколько часов назад. Не выглядели эти руки теми, которые однажды начали бы раздавать удары… Но, что ж, всё однажды происходит — так и Рики впервые унижается добровольно. Дорогу до телефонной коробки продиктовало чутьё — оно кричало, вырываясь, хотя прежде было наглухо запихнуто в непроходимую решётку предубеждений, которую ещё сверху забили досками на гвоздях. А всё равно просочилось и напомнило о себе слишком громко. Проигнорировать его и остаться без осадка на душе японец просто не смог бы. Почему-то, ему всего лишь нужно убедиться, что Ким дома. А в каком настроении, что делает и обижается ли на него до сих пор — как будто совершенно неважно, потому что Рики тоже обижен. — Алло? — наконец слышится по ту сторону. Но не успевает мальчик взбодриться, переменившись в лице и даже приподнявшись на носках в прыжке радости, как понимает, что трубку взял не Сону. — Мину-нуна?.. — Тебе повезло, что в коридоре была я, а не мама, — даже на расстоянии, не видя перед собой старшую сестру Сону, Нишимура может представить, как девушка выглядит в эту секунду. Как, готовясь ко сну, стоит в ночной рубашке с длинными, распущенными черными волосами. Оборачивается по сторонам, пытаясь проверить, нет ли поблизости матери, а затем, прикрывая рот и саму трубку с динамиком рукой, переходит на шепот, но такой, чтобы Ники услышал: — Почему ты звонишь? Разве у тебя не сегодня самолет? Ты, насколько я помню, уже должен быть в аэропорту, если вовсе не пристёгнутым на сидении… — Сегодня, — соглашается Ники, — и рейс перенесли на пару часов, но давай не обо мне. Сону дома? — В том-то и дело, что нет… — и этот ответ совсем не радует, пока её голос идёт на спад в сомнении. — Госпожа Ким знает?.. — Знаю только я, — протяжно вздыхает девушка, примерно передавая этим вздохом уровень своей тревоги и усталой загнанности, — и было бы лучше, если бы это продолжалось как можно дольше. Если ты хочешь поступать в интересах Сону — говори, что хотел, и быстрее сбрасывай, пока никто меня не увидел и не начал расспрашивать. Мама отлично чувствует, когда ей врут, а Ину и Джиу не умеют держать язык за зубами. Ники понимающе кивает, веря, что она тоже может представить его реакцию на расстоянии. Он не успевает нормально попрощаться — вешает трубку и набирает номер, который удосужился не выучить, но записать из-за Сону, который постоянно отправлял сообщения или звонил на него с телефона японца. «Репетитор Пак» Но сотовый полностью разряжен, а потому и сейчас придется набирать из будки. Рики грубо прокручивает специальную железяку, что дико скрипит, закидывая туда по одной монетке в 500 вон — последние разы, когда он использует корейские деньги перед вылетом на родину. Однако там его встречают только длинные гудки. Ровно до того момента, пока кто-то не поднимает трубку, заменяя привычное приветствие молчанием. Что у них там вообще происходит?..

В доме репетитора Пака.

Сону немного грустно из-за того, что старший кажется отстранённым, но он может понять — это всё от стресса. Не каждый день тебя обвиняют в преступлении, которого ты не совершал. А не совершал ли? Сону, по крайней мере, убеждён только в этом. Старший же, смахнув с лица всю затуманивавшую разум страсть, краем глаза цепляет стрелку часов, что с каждым мгновением становится всё ближе к полуночи. И вместе с ней всё ближе к нему становится осознание — это конец. Его могут расстрелять или навсегда закрыть в одиночном карцере, но страшно не это — страшно то, что он больше никогда не сможет увидеть Сону. Что он больше никогда не сможет прикоснуться к нему вот так, а Ким со времен просто забудет его. Да, может, сейчас он клянётся в вечной любви и сам верит в собственные слова о том, что больше никого и никогда не полюбит — но Пак как никто другой знает, что одиночество на пару со временем лучшие инструменты по выкрутке мозгов. Они изменяют мнение людей. А потому и Сону, не будучи исключением, обязательно захочет получить любовь снова — и рано или поздно пойдет к тому, кто её ему даст. Кончено же, Пак не знает, что ровно через пятнадцать лет, воскреснув, Сону поступит с точностью до наоборот — пойдет к тому, кто быстрее сделает от него тысячи шагов назад, а не навстречу. Но. В настоящем пугают оба полюса, и мужчина не знает, куда себя деть, куда спрятаться от подступающего мрака: в этом мире не останется никого, кто сможет позаботиться о Сону так, как заботится он — его замечательный мальчик останется совсем один среди злых волков. С другой стороны, есть другие люди, что обязательно придут в его жизнь и займут место, которое принадлежит старшему. Но мужчина так не может… Ему плевать на всё, кроме младшего — в случае Сону он не беспристрастен, а… Одержим. Пак не сможет его забыть — нет, никогда и ни за что. Сону хочется владеть, он сам просится на руки, его необходимо присвоить. Пак, во всяком случае, просто не сможет его отпустить — грудь наполняет жар, который разрывает её, как и остатки здравого смысла, в клочья. Особенно, когда мальчик смотрит на него сквозь полуприкрытые ресницы, и всё ещё передает эти недвойные смысли через хрустально чистые глаза — столь красиво…. Он не хочет забрать Сону у мира, но желает оставить его себе. «Ты такой замечательный… Я не могу отпустить тебя. Я хочу забрать тебя с собой, Сону» — последние секунды, когда мужчина борется с собой, пытаясь переубедить монстра в центре груди, намерения которого дикой заразой разрастаются всё сильнее с каждой секундой, но ни одно из этих мгновений не спасет. Столкнувшиеся и нашедшие собственное отражение в друг друге зрачки ставят на всём точку — спускают курок заряженного пистолета. Старший тяжело дышит, расположив ладони по бокам от мальчика. Последний с задранной футболкой (так и не успели раздеться полностью, было как-то не до этого) лежит под ним, изнеженный в сладкой истоме. Телу Сону очень хорошо, ведь дискомфорт и боль от непривычной грубости и сильных рваных движений сменились разрядкой и успокоением — он всегда хочет ещё его любви, не догадываясь, какие мысли сталкиваются в голове мужчины астероидами, если это можно сделать с хёном. Серая толстовка почти полностью слетела с плеч, но младший по привычке натягивает ткань обратно, приподнимаясь на локтях, чтобы невесомо чмокнуть нависшего над ним старшего в губы. В глазах хёна Сону видит целый мир. В его жизни, в которой шторм не знает моментов для прекращения и не идёт на уступки даже кратковременным штилям — он стал спасательной шлюпкой. Глубина его взгляда открывается, как бескрайняя гладь ни то неба, ни то моря. Но слишком поздно мальчику придется понять, что эта шлюпка — хлипкий корабль без бортов, а сам хён никогда не был прочной поверхностью или всеобъемлющим небом, которое всё прощает. Во всяком случае, в этот самый момент — он ничего не знает. Или же просто не хочет знать. — Я люблю тебя, Сон-хён, — и это становится последний каплей, когда Сону улыбается ему всё той же невинной и чистой улыбкой, — поэтому никому и ни в кого, кроме тебя, не поверю, — которая медленно сходит с его лица, когда вслед за тенью Ким ощущает влагу на собственной щеке.

Он был тем самым бушующем морем, которое прятало свои штормы, боясь напугать. Но в конце концов не справилось — и теперь однажды научившемуся в нём плавать, Сону суждено захлебнуться. «Я хочу, чтобы ты и дальше принадлежал лишь мне одному, был только моим», — словно в стерильно белой палате рвется пакетик крови размером с человека, и литры красного забрасывают в бесцветный разум. После чего он раззадоривает те участки мозга, что находились в спящем режиме. Так рождаются эмоции. И особо сильно это заметно на тех, кто не привык их испытывать. Пак относится к таким людям, имея ограниченный спектр, умея сострадать, однако умея и «не», проживая большую часть своих зверств в бессознательности — но одним своим существованием Сону заставляет чувствовать слишком много. И прекратить себя сдерживать. Но для него же, между «увы» и «к счастью» — стрелка замирает на первом. Степень искренности, отпечатанная в соли — это не от счастья. Влага в глазах становится последней волей человека перед тем, как его собой заменяет неуправляемый монстр. — «Я не могу даже представить, как в будущем ты скажешь то же другому человеку» И, замерший в удивлении, потому что наблюдает такое проявление на лице хёна абсолютно точно впервые — Сону видит… …Как слеза старшего, уроненная с глаз, смотрящих сверху вниз, капает к нему на скулу. А затем ещё одна. От такой сильной любви к хёну хочется заплакать самому, но в какой-то момент щеки обжигают не собственные дорожки — а его. Они не стекают по лицу, а накрапывают одна за другой. Как… Как слёзы могут быть столь тяжелыми, капли столь большими?.. Зрачки младшего расширяются, пока он ощущает, как… — Прости меня, Сону… — Что? — чуть шире приоткрывает глаза Сону, всё еще наивно не понимая, что к чему. — За что простить, хён?.. Блестящие, невинные, ни о чём не знающие глаза.

сейчас.

— Сдохни! — ревёт чей-то голос в настоящем на этот раз грубее, когда мощные руки смыкаются на шее Сону, пока он глотает кучу воды, находясь погружённым в её пенистую гущу, но изо всех сил дёргает ногами, тщетно пытаясь отбиться. — Я просил тебя больше не приходить, — тихо плачет старший, пока его рука ложится на живот Кима и мягко ведет вверх, точно пересчитывая ребра. Он кое-что имеет в виду, что-то, о чем не подозревает мальчик, но даже при этом голос не имеет в себе стали, он по-прежнему нежен, даже вытворяя что-то столь отвратительное. Это кажется таким, потому что Сону не знает, что в этот момент мужчиной завладевает нечто поистине животное. — Я же давал тебе шанс… Только тебе. Почему ты ослушался? Почему ты пришёл ко мне, Сону?..

Теперь же избавиться от твоей крови равно избавиться от твоей любви — а я не могу ни от одной из этих единиц.

…Я же сказал тебе разворачиваться, менять направление. Подступающая истерика схватится за горло из последних сил и в итоге задушит Пака, но не раньше, чем он сделает то же самое с Сону. Умевший отключать сопереживание и идти по дороге инстинктов, свойственных зверю, привыкший смотреть на измученные, застывшие в ужасе лица своих жертв без толики жалости — мужчина чувствует резкую боль в области сердца и довольно быстро осознаёт, почему она появляется. Впервые что-то человеческое кажется куда более сильным, прорывается через ограничения, установленные вожделением. И так монстр, поняв, что не сможет смотреть на лицо Сону, видеть его беззащитные любящие глаза, но так же зная, что не сумеет ни остановить себя, ни заставить отвернуться — тянет левую руку к тумбочке, стоящем неподалёку от кровати. В мужчине не живёт нескольких личностей, и некому в нем перевесить или недовесить, чтобы мягкость стала более заметной — всё решает один механизм. И монстр, становящийся сильнее, тоже любит Сону. Просто он не умеет по-другому. Это его природа — а пойти против её законов невозможно. И руки как будто двигаются сами, решая всё за него, по выученному маршруту. Мышечная память вынуждает повторить то, что привык, с тем, с кем в нормальном, не пылающем состоянии — никогда бы не стал. Видя его слёзы, Сону открывает рот, чтобы спросить, в чем их причина — «тебе больно, хён?» — но так и не успевает освободить звук. Теперь это получится сделать не раньше, чем через пятнадцать лет. Пак протягивает руку к тумбочке лишь для одного — нащупать подарок, что туда поставил Сону. И, схватив пакет со сладостями, мигом выворачивает из него всё содержимое, после чего… Одним движением натягивает его на голову ничего не ожидавшему Киму, плотно сдавив на шее, чтобы перекрыть доступ к кислороду. — Ты не должен был возвращаться, — здесь и сейчас стоит в воздухе гулом, но Сону может слышать только бульканье гигантский пузырей кислорода, что набатом стучат в висках, лопаясь, и выходят у него изо рта, лишая последнего шанса. «Человека нельзя положить в кармашек, потому что он тебе не принадлежит, ведь так? Но нам и не нужно никаких кармашков, когда для тебя припасена целая Вселенная» «Я не могу оставить тебя наедине с жестокостью этого мира, мое сердце не выдержит знать, что кто-то любит тебя и твоё тело так же, как я — а потому заберу тебя с собой». Сону сильно напрягается, не в силах ни вырваться, ни скинуть с себя тело, что превозмогает в размерах и намертво придавливает сверху. Но и присутствовавшие в мышцах силы покидают, потому что сильнее них растерян разум — разве происходящее может быть реально?.. Горловые хрящи вот-вот сломаются, вдавленные внутрь, пока дрожащие пальцы, которые прежде ни разу не причиняли боли, крепко сжимают его тонкую шею, имея возможность переломить напополам. Единственное, чем может двигать Сону — ноги, и они ещё долго дёргаются в агонии, под телом старшего с силой ударяясь о матрас.

Хён, я не могу дышать.

А затем, в какой-то момент… Резко прекращают. Но хён ведь говорил, что не желает причинять ему боли. Поэтому даже сейчас он старается закончить как можно быстрее, чтобы младший не мучился. Что-то овладевает Паком и не позволяет ему вовремя прекратить, отпустив — та самая мания, та самая одержимость диктует свои правила. Он хотел его слишком сильно, а физической множественной близости, как будто оказалось недостаточно. Снять одежду — замечательно, но этого мало, когда хочешь раздеть до костей, до самого сердца. Когда хочешь забрать его себе. Сону никогда не пытался уйти, он никогда не желал свободы — целиком и полностью был готов отдать себя этому человеку, но что-то внутри последнего твердило, что пусть лучше Сону не достанется никому, чем отойдет в руки кого попало от тоски. В последний момент пакет сползает с лица, являя родной лик в остаточные секунды жизни. Становится слишком поздно — но мужчину прошибает. Сону в последний раз расширяет свои прекрасные глаза, из которых норовят вытечь горькие слёзы, и Пак останавливается, замерев над ним. Влага застывает в уголках, потому что Сону так и не успевает заплакать. Сону чувствует, что ему не хватает воздуха, чувствует, что вот-вот сдастся — силы в этом бою не равны. У мальчика дрожит каждый миллиметр кожи, но даже не от того, что его топят, как маленького беззащитного котёнка — а от воспоминаний, что идут за этим параллелью. Всё не может вот так легко повториться. Это не может быть предсмертной галлюцинацией — оно уже однажды с ним случалось. Сону умер от удушья и умрёт от него же снова. Но от чьих рук?.. тогда. «Алло? Почему вы молчите?! Сону ведь у вас?» И в ответ тишина, хотя, стоящий у телефонного автомата, Ники уверен — это никакие ни глюки. Потому что после поднятия трубки с той стороны он сто процентов слышал характерный щелчок и, самое главное — как кто-то дышал, но все равно не сказал ему ни слова. — Вы ведь… Репетитор Пак, верно? Если нет, то не молчали бы. Сону ведь у вас, да? И снова это дыхание, но никакого вразумительного ответа. Нишимура скоро вскипит и даже опоздает на самолёт, но просто так от него не отстанет. Всё могло бы быть по-другому, если бы не подняли трубку вообще — но теперь становится ещё более волнительно и тревожно. Почему этот ублюдок всё слушает и молчит? — Что вы сделали с Сону? — и сдерживается, чтобы не выматериться. Будь он перед этим мудаком — не пожалел бы сломать себе кулак об его скулы. — Ответьте хоть что-то, иначе, если продолжите, я вызову полицию, — угрожает японец, меняя тон на более серьёзный и хмуря брови. — Считаю до трех! Раз, два… Но никто ничего не отвечает. — Три. Ники цыкает и зло сбрасывает, а после, забрасывая последнюю копейку пятисотку, набирает экстренный вызов — номер полиции. — Нет времени объяснять. Пожалуйста, просто быстрее приезжайте по адресу Йонсангу, Хуамдон… — и диктует до конца дом, в котором живёт репетитор. — Хорошо, я выслала наряд по указанному вами адресу, — пытается не подавать растерянности девушка-оператор. — Поскольку они уже едут, можете ли вы попутно объяснить, что там происходит? — Я… Я не могу вам сказать в подробностях, но я точно уверен, что что-то плохое, — прикрывает глаза подросток, тяжело выдыхая. — Всё, что прошу… Пожалуйста, поторопитесь… — Ники! — кричит мать с улицы, на этот раз точно так же вышедшая из машины под дождь, потому что Нишимура слышит аж отсюда, с какой мощностью хлопает дверь. — Отец будет злиться, а самолет улетит без нас. Поторапливайся, хватит там зависать! И Ники даже не успевает повесить трубку на место — бежит к машине, бросая металлический динамик, из которого продолжают доноситься расспросы оператора, висеть в одинокой, но по-прежнему сухой от дождя будке. Рики прекращает сопротивляться, ощущая, что сделал не всё, что мог (хотя он даже превозмог свои возможности), когда поддаётся ругани матери, заталкивающей его на заднее сидение. Смиряется, надеясь, что всё обойдётся, а предчувствием стало всего лишь ощущение горечи на фоне последней ссоры. Никто ведь не захочет прощаться так. Рики надеется, что с Сону всё будет в порядке. Скорее всего, полиция обнаружит старшего у репетитора и отвезет Кима домой, и всё закончится нормально — ничего же нового в его визитах нет. По крайней мере, Ким не промокнет под дождем. А потому Ники позволяет себе уехать в аэропорт, наблюдая за тем, как дворники над лобовым стеклом машины стирают беспрерывный поток воды. И до сих пор не знает, кто так громко дышал в трубку — и почему не стал переубеждать перед звонков в участок? Это точно был не Сону, а если вдруг его репетитор… Что-то есть в этом нелогичное и остающееся загадкой. Но в это же время, в доме, в который по вызову бдительного японца уже спешит полиция — спасать становится некого. С Сону ничего не будет в порядке. Последний день мая 2015. Время смерти: 23:34:01 — Прости меня, Сону… Прости меня… Господи, что же я наделал?.. — наваждение сходит, монстр успокаивается, заглотив очередную жертву целиком, и к Паку словно возвращается здравый смысл. И тут же оставляет его безоружным перед ужасом, что он натворил. Сам. Мужчина, до конца не веря в то, что видит, опускает ладонь на щеку, но тело мальчика больше не реагирует — зрачки стекленеют, не закрываясь, и из них медленно уходит последняя жизнь. — Ты не заслуживаешь быть здесь вместо неё! — но в 2030 мальчик повторно умрёт от чужих рук куда более спокойно, потому что оказался прав в том, что его хён не смог бы причинить ему боли. Потому что этот голос принадлежит… В какой-то момент крепкий замок из чужих пальцев разжимает горло, а чьи-то руки буквально вырывают Сону из-под толщи ледяной воды силой, открывая доступ к кислороду. …Не Сонхуну. — Сону! Сону, ты слышишь меня? — зато этот — ему. Секундой раньше тело, что нависало тенью над поверхностью воды, окуная хрупкого мальчишку в её гущу с головой — резко исчезло из поля зрения, но все это только потому, что чья-то рука схватилась за шиворот рубашки и с силой отдернула потенциального убийцу в противоположное направление. И вся эта мутность зрения постепенно отходит, когда с глаз Сону, словно дворники со стекла машины, соскребают остатки слезливой пелены. Как можно плакать, когда столь рад видеть его?.. Полный переживаний, знакомого трепета. Нет, Сону знает — Сонхун просто не может не любить его. Это в его крови, у него под кожей, застыло в капиллярах, смешалось с синим пигментом в карих глазах — и они могут сколько хотят прятаться под кронами деревьев карего, а океану всё равно суждено вечно плескаться где-то на дне, разливаясь любовью, оставаясь всегда на месте; за радужкой. Этот океан никогда не отпустит Сону к звездам — но не нужно ему никакое небо. Его и с высоты волн прекрасно всё видно. Сонхун мигом вытаскивает из ванны, пользуясь недолгой заминкой после единственного, но достаточно сильного удара отлетевшего в сторону мужчины; под кулаком, на котором хрустнули костяшки, проломились и хрящи на чужом лице. И бережно придерживая за спиной и под коленями, усаживает младшего в дальний уголок. Сону цепляется за края его одежды, но не потому, что ему страшно — рядом с Сонхуном страха больше не существует — а потому что хочет убедиться, что он всё ещё на земле, а не в Раю, и… Что Сонхун перед ним — не пред и не послесмертная галлюцинация. А затем переживания в копилке только растут, уступая первичные, за свою жизнь, тем, которые относятся к жизни и целостности старшего. Мальчик как ненормальный рассматривает мельчайшие детали и не понимает, откуда на лице у Сонхуна эти синяки, почему губа снова разбита — он может думать только о том, что больно хёну, а не ему самому, пока пытается откашляться водой и не расплакаться. Или началось землетрясение и пол ходит ходуном, или это у Сону трясется всё тело и картинка перед глазами, но. На лице Сонхуна всё устаканивается и замирает. Очень вовремя удаётся отличить прошлое от настоящего. И справшившийся со всем Сону тянет к его лицу, как и привык, свою маленькую ладошку — чтобы тут же коснуться шершавой щеки, и почувствовать, что Пак не отстраняется. Его глубоко черные волосы, его освещающие мрак глаза, сбитое дыхание — грудь так сильно вздымается, но сердце по-прежнему делает вид, что замирает; безразличие от испуга. Раньше Сону сомневался, задавался вопросом, любит ли его хён — а затем и тем, почему «нет», но теперь он наконец может сказать, что знает ответ. — Всё хорошо, всё в порядке… — и не понятно, кого Сонхун, проговаривая всё это вслух сдавленным шёпотом, пытается убедить, успокоив, больше: Сону или себя, но вот мальчик может отчетливо ощутить, насколько сильно трясутся у Пака руки. Не меньше, чем его собственные: — Подожди совсем немного… Глаза начинают слезиться сильнее, когда Ким ощущает, как старший прижимает к себе крепче — будто пытаясь поверить в то, что сумел отыскать его снова. В который раз вытащить Сону из настоящей невзгоды целым и невредимым — это настоящее счастье. — Сонхун-хён… Но ничего ещё не закончилось — рано сбавлять обороты. Сонхун надеялся, что нескольких отрезвляющих ударов окажется достаточно, но нет. Не получится оставить это просто так. — Там, сзади… — в голосе младшего ощутимо слышится страх, — осторожно… Придется вернуться к этой проблеме, а не просто пройти мимо, великодушно простив — мужчина ведь обязательно повторит попытку, как только подвернется возможность. Кажется, после первой атаки он приходит в себя не сразу — но у него это, всё же, выходит. И Сонхуну приходится оставить Сону одного снова, отстраняясь. Ким надеется дождаться его, разжав руки через «не хочу», почувствовать, как от него вновь уходит родное тепло, а Сонхун отдаляется, потому что… Плохое не испарится в воздухе. И, обняв колени, вжимаясь в плитку в самом сравнительно безопасном углу, Киму приходится молиться, прикрывая рот рукой и жмурясь, в надежде, что всё разрешится мирно. Пока хён, пришедший его спасти, выпрямляется во весь рост, разворачиваясь к источнику опасности. За него страшнее, чем за себя. Но зря Сону переживает. Он всегда забывает о главном — Сонхун хорошо себя контролирует, а потому не размахивает руками и не пользуется хорошими физическими данными в повседневной жизни. Но это совсем не значит, что он не может — просто не хочет. Пак сдержанный человек, который ни за что не набросится на человека с кулаками без серьёзной на то причины. Но покушение на жизнь того, что ему дорого — более, чем подходящий повод прекратить себя сдерживать. Пак закатывает рукава, подходя ближе, пока мужчина, чуть хромая после неудачного приземления, с не меньшей уверенностью и даже лёгкой ухмылкой сквозь кровь, сочащуюся из носа, приближается к нему. Не стоит забывать, что Сонхун владелец монстра, который лишь умеет глубоко спать, но исчезать — никогда. И если мрак в глубине его души выберется наружу, захватит тело — остановиться Пак больше не сумеет. Ведь из-за этого Сону и умер пятнадцать лет назад, правильно? Когда же одержимость взяла свою жертву и вернулась подальше, в нутро, он об этом пожалел, пообещав себе, что больше никогда не выпустит темную сторону, из которой состоит большая его часть, в мир. «— Играя в Создателя, ты совершаешь ошибку, о которой будешь жалеть до конца жизни! «— Ты, сумасшедший ублюдок! Если ты не воскресишь мою сестру и в итоге выберешь того парня…» «Я… Я убью его снова сам!» — так значит он не шутил, говоря, что обязательно попробует. Сдержал обещание, какой молодец… При одной попытке вспомнить про его слова и осознать, что все они имеют основаны на реальных намерениях — в жилах Сонхуна кипит кровь. И он погружается в тот самый перманентный гнев, от которого ему стоило держаться подальше. Только усадивший Сону в безопасное место и проводивший его с заботой и переживанием во взгляде, чтобы тот мог дышать и быть спокоен, Пак возвращается к тому, с кем не закончил, полностью меняясь в лице. — Так вот оно значит, что, — ухмыляется мужчина, сплёвывая кровь куда-то в сторону, — я думал, что он не сумеет остаться в живых после принятия закона, но только посмотри на это, — и принаклоняет голову, проводив взглядом Сону в дальнем углу прежде, чем вцепиться глазами в Сонхуна. Он будто забавляется. — Я, похоже, был прав, говоря, что у тебя на мальчишку какие-то далеко идущие планы. Помнишь, как я спросил… «Променял мою сестру на пятнадцатилетнего подростка. Что ты собрался с ним делать?» — Похоже, самые мои смелые догадки были пустяками на фоне того, что ты вытворял на самом деле. Какой же ты всё-таки больной… Сонхун ничего не делал. Сонхун не прикасался к Сону более — он был готов скорее отрубить себе руки, но больше никогда не трогать ими, грязными, самое дорогое.

Отказаться от твоей крови — значит отказаться от тебя. Прежний я не мог ни смыть красный с рук, ни отпустить твою любовь.

Но наконец-то всё изменится.

Человеческие ладони могут лишь разрушать, и Пак не исключение — с годами он убеждался в этом только сильнее. А потому никогда бы не допустил старых ошибок, сколько бы ни ныло сердце и тело ни просило близости. Раз может разрушать и ничего более — стоит научиться выбирать правильные мишени для сноса и делать то, что получается лучше всего. Больше никаких промахов, потому что поле, на котором может разгуляться монстр в груди, Сонхун нашел — и все слова Минхёна о предполагаемой близости ни к чему. Сонхун не нарушит обещания, данного в первую очередь Ким Сону, а вместе с тем и самому себе. Очевидно, что так просто, пройдя столь длинный путь ради мнимой мести, Чан не сдастся. Придётся идти на крайние меры, верно? — Вы можете думать, что хотите, но знайте одно. После случившегося я не смогу отпустить вас так просто. — И правильно, — кивает мужчина, а его выражение лица полностью теряет эмоции. — Потому что я обязательно повторю попытку. Передо мной сидит отчего-то дышащий и двигающийся мёртвый, которого не должно быть на одном уровне с нами, живыми — и отправиться обратно под землю, где ему место, для него самое очевидное, что только может произойти. — Тогда, — поднимает глаза Сонхун снова, и к нему вовзращается тот самый взгляд, которого мир не видел уже много лет. Похоже, Минхёну было мало сломанного зуба в прошлый раз и разбитых кожных покровов, включая нос, в этот. — Вы отправитесь вслед за ним и мной. В момент, когда Пак успевает приблизиться, он уже налетает первым — и если с Сонхуном что-нибудь приключится, то защитить Сону будет некому. И это осознание пугает больше всего на свете. Сонхун, похоже, думая именно об этом, как и о своем гневе, прекращает различать реальность от состояния гипноза. Два крепких тела почти что превращаются в клубок — Минхён почти одного роста с Сонхуном, но на вид более крепкого телосложения. Гены — Вонён и её брат были гораздо выше среднего. Можно даже сказать, что физически и технически он ничуть не уступает Паку, если даже не выигрывает — только вот в нём есть какая-то человеческая мнительность и медлительность. А Сонхуна покидает эмпатия и заминки перед мыслями «забыть о человечности» и «хоть немного испытать вину перед Вонён за то, что не только ей не помог, но после ещё и сквозь пальцы посмотрел на расплаву над её братом». Что ж, если нужно извиниться, так уж и быть — прости, Вонён. А теперь позволь закончить начатое и не стопориться на мешающих мыслях. Сону при виде мощных ударов и порой удачных попыток уворачиваться со стороны Сонхуна (но не меньшего количества, когда старший стискивает зубы, сдерживая боль) настолько сильно переживает, что просто закрывает глаза ладонями — в попытке успокоиться и попросить всех Богов мира о том, чтобы это закончилось, но в этот момент лицо Пака тоже успевает измениться, получив кучу ударов, гематомы и… Выступившую кровь. Старшего так не вовремя отбрасывают к плитке, заставляя сильно приложиться спиной, из-за чего голову мгновенно атакует головокружение — но Пак не позволяет себя повалить. В этой битве не на жизнь, а на смерть они перекидывают душ, случайно переключая эффект, из-за чего вода теперь стекает не в ванну, а куда попало. Струя воды попадает в глаза, и Пак теряет время, зажмурившись на секунды, которые становятся решающими. По вине воды, защипавшей глаза, он всё же оказывается на спине — и всё, что остаётся мальчику, это пытаться не смотреть на то, как его лицо атакуют кулаки, чей обладатель своевременно для выигрыша воспользовался моментом. После серии ударов Сонхун хрипит, откашливая кровь изо рта, не в силах заставить мужчину подняться, и в какой-то момент позволяет глазам закрыться насовсем. Специально. Чтобы, когда Минхён поднимется и поспешить доделать начатое с Сону в надежде отомстить за сестру и за то, что забрали место, что могло принадлежать ей, вернув к жизни (хотя Вонён бы никогда не обрадовалась ещё одной смерти) — вырвать наполовину проржавевшую трубу, что проходила недалеко от ванны (потому что мотель видел мир ещё до становления Чосона). Ладонь Сонхуна, ещё раньше обожженная кипятком и принявшая на себя пупырышки, которые без должного ухода довольно быстро стали рубцами, крепко обхватывает железяку, выдрав её из общего крепления со всей возможной силой — и на месте пробития вода разбрызгивается под сильным напором по всему помещению. Минхён успевает лишь инстинктивно обернуться на громкий звук, застыв на полпути — когда в его затылок прилетает удар ржавого металла. И, вооруженный арматурой в виде продолговатой трубы, которую вырвал из крепления под ванной, а не только кулаками, поваливает мужчину на кафельный пол. С тех пор Пак Сонхун теряется во времени и реальности. Он не может прекратить бить. Ещё более размашисто и жадно, ещё более жестоко, чем секунды назад били его. С замершим дыханием наблюдавший за этим, Сону понимает, что Сонхун, в конце концов — просто убьет человека. И страх за собственную жизнь окончательно отступает. — Хён, стой, хён! — и он не думает долго, а точнее не делает этого вообще перед тем, как подлетая к мужчине, просто плюхается на колени, сильно ударяясь ими об кафель, но на максимальной скорости цепляется за сонхуновское плечо. — Хватит… Послушай меня, — однако Сонхун как будто его больше не слышит, затеряв здравый рассудок в пространстве. Понявший, что теряет ту самую нить, за которую можно перетянуть чистое сознание старшего, вырвав его из лап монстра — Сону ставит на кон всё, включая свою безопасность. Подставляется всем своим телом. Потому что, находящегося в аффекте, из которого почти нереально никого вырвать, Ким крепко его обнимает. И это срабатывает. Сонхун, выглядящий, как тот, которого не способно остановить ничто — наконец-то вспоминает, зачем вообще всё это начал. И (з-) за кого готов умереть сам. Сону выдыхает на начальной стадии облегчения, понимая, что он в силах достучаться до старшего — и, пользуясь выигранной секундой затишья (центр бури ведь самый спокойный, достаточно лишь избегать её окраин), медленно отталкивает старшего от по сути бездыханного тела, чье лицо уже на этом этапе превращено чуть ли не в мясо. Сонхун, мягко говоря, постарался к этому времени — впервые Ким увидел его в таком состоянии, впервые лично убедился в том, что кто-то столь спокойный внешне на такое способен. Но это не напугало и не отвратило мальчика. Сонхун ведь сделал это, чтобы его спасти — теперь же настала очередь Сону спасать его, вовремя остановить перед тем, за что будет презирать себя ещё сильнее. Он хватается за него крупно дрожащими ладонями, и заставляет Сонхуна повернуться к себе лицом, поняв, что от человеческого на нем осталось мало чего. Состояние, идущее по возрастающей полосе гнева, полностью отняло у Пака способность рассуждать. И это должно было бы поселить страх, вот только Сону не испытывает ничего, кроме сожаления и желания уберечь Сонхуна точно так же, как он пытается уберечь его. — Не надо… — крепко держит за плечи, и пытается заглянуть в глаза, вдохнуть в них столь необходимую жизнь. И обожженная кофейной гущей ладонь крепко держится за Сону в ответ, боясь его отпустить. Больно — Сону больно вдвойне, когда он понимает, насколько же Сонхун себя не жалеет. Не жалеет настолько, что даже готов сделать все ещё хуже, взяв на себя грех в виде отнятия чужой жизни. — Каким бы он ни был, он того не стоит, слышишь?.. — Он не заслуживает жить, Сону. Он хотел убить тебя, а я ему не позволю, слышишь? — Сонхун звучит, как будто его мозг выдает что-то из папки «заводские настройки», но Ким прекрасно понимает, что происходит. Главное — не отступать и не позволять ему обманываться сомнительным «может, и так». — А если ты переживаешь о том, что я возьму на себя грех, то не нужно, я и без того ими полон. В том, что Сонхун не слышит и не видит самого себя, а говорит на языке подсознания, которое не способно лгать — Сону убеждается, потому что… В нормальном состоянии старший бы не позволил себе такие откровения никогда. Но и перебивать его Ким ни за что не станет, ибо хотел узнать обо всём с самого начала. Насколько тяжел и невыносим тот камень, что его Пак пожизненно тащит в гору, словно греческий Бог, не способный искупить свой грех? Такой наверняка не получится положить ни в капюшон, ни даже переложить в карман. На что даны ему эти сизифовы муки? — Мои руки и так пусты, в них ничего нет, — опускает голову старший, и в этот момент как будто схлопывается весь мир, но Сону не прекращает оставаться опорой, за которую Сонхун больше не держится — она подпирает его сама. Сону ведь стал причиной, по которой Сонхун жив — но в то же время всегда остается причиной, по которой он мечтает о смерти. — Они не заняты ничем другим, — продолжает старший, пока мальчик, обхватив щеки ладонями, осторожно поднимает его голову, моля взглянуть себе в глаза хоть раз, чтобы увидеть привычное отражение, но Сонхуну страшно увидеть в них своё. А он обязательно увидит, — так пусть в них хотя бы появится оружие, — сильно кусает он губы, — чтобы не были столь бесцельными. Позволь мне… Позволь им сделать хоть что-то полезное, позволь им обезвредить то, что может причинить тебе боль… — и когда их глаза встречаются, Сону понимает, почему Сонхун смотрел куда угодно, но не на него прежде. Боль как будто становится ещё более ощутимой — получает желаемое, раз хотела, чтобы её чувствовали.

Я убийца по рождению, так разреши же мне наконец сделать то, что получается лучше всего.

Ради Сону ему не зазорно стать им вновь — ради этого мальчика он готов пойти хоть на десятки тысяч убийств, лишь бы сохранить одну единственную жизнь. Жизнь того, кто ему доверял, несмотря ни на что. Сонхун ни черта не святой, да, чёрт возьми, так и есть. Он никогда не создавал машину для людей и для того, чтобы изменить мир. Он запускал её только ради Сону — и потому, кроме желания вернуть к жизни Кима, ничего хорошего и полного за ним никак не стояло. А пытаться уподобиться Богу он тем более не стремился. Амбиции, может, и существовали в далеко прошлом — но в конце концов все уперлись не в то, чтобы создать что-то новое и невиданное миром, а исправить горькие и постыдные ошибки ушедшего прошлого. Он искал искупления, а не пытался стать чем-то великим, как все считали. Сонхун никогда не думал, что заслуживает какого-то другого счастья, кроме как видеть Сону живым и радостным. Без него и его возврата ничего не имеет смысла. Сонхун никто и звать его никак — лучше бы его просто никогда не было. Но Ким лишь отрицательно вертит головой, потому что с этим не согласен: — Это не правда, — он видит истинные намерения Сонхуна насквозь, и пытается не плакать от жалости к хёну. Грудь разрывается плачем. — Ты не убийца, ты — защитник! Я знаю это лучше кого-либо ещё, поверь. Твои руки свободны, а не пусты или ничем не заняты, и им не нужна никакая арматура… Обещай мне, что не будешь растрачивать свою жизнь на кого-то вроде него… Ты не такой, Сонхун. Душ разбрасывает капли по всей комнате, заставив их волосы мокнуть. И дождь, что сутками, неделями и месяцами без остановки лил в Сеуле, затоплял канализации, шахты и все что ни попадя дороги — добирается даже до помещений. Отныне создается впечатление, как будто он, точно злой рок — найдет их двоих даже в замкнутом месте, где небу не пролить своих слез. Но оно находит способ и все равно проливает их над головой Сонхуна и Сону. Смерть и правда всюду окружала Сонхуна, но. Никогда не была частью его. Сону в этом уверен. Сонхун сдаётся и почти обмякает в руках мальчика, и как будто пытается его обнять, но не успевает, потому что замечает, как скользкая третья тень ползёт по стене, у Сону за спиной. Он только оборачивается в последний момент, за секунды то скрипа, когда мужчина с кровавым месивом вместо лица, едва ли приползший сюда из другого угла, щелкает пистолетом, снимая тот с предохранителя — мгновенная реакция приводит Сонхуна прямо к дулу, в неосознанном, глубинном стремлении закрыть собой Сону. Подскакивает на ноги, не сумев заключить мальчика в объятия, и на месте сомкнутых рук Кима остается лишь воздух и… Сожаление. Однако от удивления и молниеносной реакции — Сонхун успевает лишь наспех протянуть руку и схватиться за металл всей ладонью, а не хоть что-то исправить. И звучит выстрел — получается в упор. Однако закрыть собой Сону, все же, удается — пускай не телом. Пак, толком не поняв, что с ним происходит, но успевший обратить внимание, что при каждом новом нажатии пистолет больше не стреляет, холосто кряхтя после первой и последней выпущенной пули — второй рукой выкручивает оружие из рук мужчины, откидывая его в другую сторону. И, наконец, мощно прикладывает того головой об асфальт. Наконец Чан Минхён становится неподвижным — его сил хватило только на то, чтобы дойти сюда и подло наставить пушку на безоружных. Низкий поступок. Однако всё обошлось, да? — С-Сонхун-хён… — сзади, дрожащим голосом, почти что на грани истерики, но на этот раз не в страхе за себя, а за старшего, молвит Ким. Он стоит рядом с Паком, выпученными глазами нацеливаясь в одно единственное место, боится произнести вслух… — Твоя рука… И поднявший её Сонхун, который под влиянием адреналина ни на что не обратил внимание, понимает — в самом центре ладони… Огромное сквозное отверстие. Через него прошла пуля, когда мужчина закрыл дуло пистолета своей рукой. Картина выглядит сюрреалистичной, как будто это грим или вообще фотошоп — на месте бледной кожи, на которой раньше были видны венки и румяность от сосудов, сейчас даже не красный, а просто чёрный. Отверстие быстро наполняется жижей, сочась и затягиваясь, а потому сквозь него перестает быть что-либо видно. Ткани изворочены и вывернуты, а кровь идет без остановки, вытекая на месте тёмной дыры. — Сонхун, — Кима одолевает истерика, но он сдерживает её на подходе, резко отрывая от своей футболки кусок ткани, и из последних сил пытается унять тремор в пальцах, потому что понимает: если не он, то в этом месте не останется никого, кто сумеет помочь хоть чем-то. — Н-надо обработать рану… — мальчик собирает в кулак всё мужество, и вроде прострелили руку Сонхуна, а ощущение, что разорвало не его кожу, а всё собственное нутро. За него настолько страшно, настолько пугает перспектива сделать что-то не так, но не делать ничего окажешься ещё хуже — а потому Ким даже не может говорить полноценными, двусложными предложениями. — Иначе ты потеряешь много крови. Сонхун же выглядит мало паникующим и даже не напоминает заинтересованного — ракурс давно сместился с самозащиты на оберегание Сону, а потому достаточно, чтобы в порядке был лишь он. И это ненормально. Однако как есть — он смотрит на свою ладонь так, как будто она принадлежит кому-то другому, кому-то, на кого все равно, а не самому себе, кто явно потеряет возможность двигать рукой начиная от кисти — но Сону выглядит таким переживающим, разбитым и заботливым, когда, втягивая рвущийся за пределы глотки плач обратно в нос и рот, осторожно, боясь сделать ещё хуже, перевязывание дыру, создавая жгут и хоть как-то пытаясь заставить кровь остановиться. — Прости меня, хён… — и начинает плакать, — это все из-за меня, — дыша через раз. Но Сонхун делает шаг ближе, чтобы его обнять. — Нет, — и медленно качает головой, — ты ни в чем не виноват. Ты же… Ты в порядке, Сону? — как он вообще может интересоваться чужим состоянием, когда обязан своим?! Отверстие-то перенимает на себя гораздо больше внимания, чем некогда бывший пугающим пупырчатый красно-коралловый ожог. — Я в порядке, но ты… — Это главное. — Тебе срочно надо в больницу! — истошно вопит младший, который не планировал кричать на Пака, но сдерживаться в этой ситуации как-то не получается. Они оба насквозь мокрые, замерзшие и измотанные, но хён добивает своим: — Не надо, обработаю дома. — Хён… — часто-часто качает головой мальчик, не веря в услышанное. Любой бы нормальный человек ни на шутку перепугался и искал бы помощи, но Сонхун… Впервые хочется закинуть его на плечо и отнести в безопасное место самому, но ничего не пожелаешь — хён гораздо больше и у Сону не получится его поднять. — Я всегда успеваю туда сходить, — и Ким, уткнувшийся в плечо от того, что брюнет сильно его к себе прижимает уцелевшей рукой, округляет глаза: — В этот раз я не отпущу тебя домой в одиночку. — Но хён… — Отвезу и поеду. А сейчас надо уходить, ладно? Я вызвал полицию перед тем, как пришел. В нашей ситуации им лучше не попадаться на глаза. Ты же помнишь, что у тебя нет документов и у нас появятся проблемы, если они выяснят, почему? — Хён… — дрожащим голосом в тысячный раз выдает вместе со слезами, Ким, пытаясь достучаться, но всё тщетно. Сонхун выйдет с ним под дождь минутами позже, в последние секунды завернет за угол, миновав патрульные машины с синими и красными огнями, сиреной — и в машине, одолженной у Хисына, уедет вместе с ним, наконец-то, домой. — Главное, что… Теперь, — Сонхун крепко обнимает дрожащее от холода тельце младшего, прижимает к себе, как в последний раз и успокаивающе гладит по мокрым волосам. — Тебя больше не тронут… Железный прут лежит в коридоре, а рядом с ним — тело в отключке, но Пак ударил недостаточно сильно, чтобы убить. Брат Вон он сдержал обещание, он действительно пытался расправиться с Сону. Осознавать, что непоправимое случилось бы, проморгай Пак ещё хоть пару секунд — страшнее всего. — Никакая тварь, — шепчет Сонхун, — тебя больше не тронет, — выдыхая рвано от злости, и Сону слышит в этих объятьях, как же сильно бьется его сердце — прямо возле сердца самого Кима, с той же силой. …даже я сам. Новая Атлантида построена на старой почве — и она обязательно окажется разрушена. В результате они с Сону оба упадут, но. Разобьется только один.