Они могли говорить всё, что угодно, но я не слушал их не потому, что был глуп. А просто потому, что знал:
У боли может быть много ликов, но у неё никогда не бывает твоего лица.
***
Сону, укрытый тёплым пледом, сверху вниз смотрит на Сонхуна, чьи волосы и левая сторона лица блестят в слабом рассветном проблеске, и от того же один зрачок у старшего остаётся уже и светлее другого; зато оба омута, непроницаемо угольный и медовый, периодически оказываются подняты наверх — и кротко устремлены к кимовскому лицу. В воздухе задерживается влага, оседает в носоглотке памятью о пережитом — Сону по известным причинам почти разучился отличать сушу от воды, да и за окном, как на зло, всё ещё пасмурно, пусть на некоторое время ливень наконец-то остановился. Корейский полуостров вот-вот превратится в Атлантиду, без сожалений уйдёт в море с головой, забрав с собой всех, кто отказался сбегать. Сону и Сонхун тоже в числе бездействующих (в тот момент, когда следует уносить ноги прочь) героев — их сил хватило добраться только до квартиры в Гуро. Лило всю ночь сильнее прежнего, и закончилось только в момент, когда двое вернулись домой. И хоть декабрьский дождь напоминал майский и служил отличным лейтмотивом для того, чтобы безмятежно засыпать в руках хёна, Сону весь озяб в беспомощности перед дрожью и бессонницей. До конца не понятно, является ли источником именно холод, или, всё же — нервное, что-то на грани срыва; но ему наверняка было страшно, закрыв глаза, снова открыть их в неизвестном месте без Сонхуна. И поэтому Пак, ранее обеспечив его несколькими слоями одежды и своим присутствием — уже теперь, сидя на полу, заботливо подливает горячей воды в тазик, в который младший послушно опускает ноги. Никуда не уходит и не исчезает. Как будто родитель заботится о ребёнке, а тот впервые за долгое время не балуется и не сопротивляется. Пожалуй, вопросов из серии «ты точно в порядке?» было задано слишком много за последние два часа, причем с обеих сторон. Произошедшее было слишком реально как для сравнения со сном. Результат ведь можно было увидеть собственными глазами — у одного серьезное ранение, которое пугает больше, чем исход какой-нибудь поножовщины. Ножом, конечно, тоже может проткнуть насквозь, но… Обстоятельство Сонхуна более худо на деле: с прилётом пули угрожали не только инфекция и потеря крови, но и более плачевные повреждения тканей. При выстреле кожу и сухожилия разворотило настолько, что ещё тогда сдалось, будто сквозь пробел в ладони Пак, обернувшись, сумеет увидеть стоящего напротив Сону — но сам Сонхун упрямо верил в то, что могло быть и хуже. Ага, да. Могло. Если уж и говорить о везении, то действительно повезло только в том, что калибр был недостаточного размера, чтобы оторвать конечность целиком, к чертовой матери. А метод «закрытия своим телом», на использование которого не пошёл бы ни один здравомыслящий человек, пускай сработал вопреки всем законам инстинкта самосохранения — всё же подействовал. Сонхун, в принципе, никогда и не преследовал цели выдать себя за здравомыслящего, поэтому отдельных вопросов с микрофоном к нему быть не должно. Ким Сону почти никак не пострадал — вот, что главное. Потому Пак и остановился на односложном «оно того стоило», когда Ли Хисын, прибывший на помощь и волочащий его в неотложку чуть ли не на своей спине, выкатил глаза, скептически вскинув одну бровь. У второго пострадавшего — гипотермия, которой нет ни конца, ни края. Сону чувствует себя так, как будто вот-вот замёрзнет в собственном морозном поту, но и не мудрено, что температура его тела упала ниже нормы и продолжает понижаться дальше. Никого ещё, знаете ли, не красили подобные приключения и накладывающееся на них отсутствие сна — когда ты пытаешься прийти в себя после того, как чуть ли не захлебнулся в стуженой ванной, пока тебя топили, как беспомощного котенка. Не можешь ни согреться, ни уснуть, потому что в мире Морфея поджидает долгая «фильтрация» ситуации и всего, что она принесла за собой. Она как минимум оставила в голове Сону все ящики Пандоры (которых было ого-го, сколько) открытыми, и просто ушла: делай теперь с ними, что хочешь. Нет, пусть лучше Сону сначала успокоится, переждав тревогу, а после мирно заснёт, чем будет в одночастье грузить полновесными диалогами и себя, и хёна, пытаясь выяснить всё за раз. И подумает об этом тогда же. Дней так… Через пару. А пока всё тело остается в активном состоянии, начеку — точно ждет подвоха, будто ничего ещё не закончилось. После того, как ночью покинули мотель, всё было как в тумане — они с Сонхуном, кажется, выбежали под дождь, добрались до машины, пока мимо мелькали красные и синие мигалки и шумели сирены полицейских и, кажется, даже скорой. Миновать удалось всех. Хён, видимо, был под сильным адреналином, потому что даже сумел оставаться тихим и спокойным. Он успел только напомнить, что никто не должен видеть его и Сону на месте «преступления» — а значит и отказался от помощи, которая была столь близко. Далее следовала физиономия взволнованного Хисына, который всё это время ждал их на улице — и подобранные со вчерашнего дня воспоминания Сонхуна обрываются где-то на моменте, когда он потерял сознание. Но к тому времени, к счастью, ему уже было кому помочь. Под руки перехватил как раз-таки ассистент, а уложить Пака на заднее сидение джипа было не настолько трудно, когда над этим постарались двое. Сону, несмотря на то, как дико его трясло от переохлаждения — стоически ждал в машине, пока хёну помогали уже в дальней больнице. Мальчику по-прежнему было строго-настрого запрещено светиться в общественных местах и перед камерами (ведь это не менее опасно, чем то, что он не так давно пережил). И хотя со старшим очень хотелось пойти до конца — Ли отговорил, вразумив с обещанием, что обязательно оставит Сону достаточно времени с Сонхуном наедине, но позже, когда всё закончится. Киму пришлось, согласившись, успокаивать себя тем, что, по крайней мере, путь в больницу просидел рядом с хёном — уложив его голову к себе на колени; Сонхун же тоже человек, и каким бы стальным ни казался, в конце концов потерял сознание от болевого шока. Так они и протянули до рассвета. Сонхун не проспал долго после возвращения домой — очнулся к шести часам утра, когда было ещё относительно темно, а Солнце только наворачивалось на восход. Будто даже в таком состоянии, имея лишнюю дыру в теле, старший не мог позволить себе как подобает отдохнуть и отоспаться, потому что всё время чувствовал, как что-то звало его присутствовать в реальном мире. Кто-то. Поэтому теперь они с этим «кем-то» здесь, на кухне. Не прошло и пятнадцати минут с пробуждения, как Пак, хромая и звеня посудой, начал носиться с чайником и какой-то грелкой, а причина тому — измученный внешний вид Сону, который не смыкая глаз просторожил Сонхуна до самого пробуждения, и градусник, на котором после визита подмышки Кима показали отметки, приближенные к предтрупным. Младшего нужно было срочно согреть, но. Из-за продолжительных дождей возобновились сбои, аварии на станциях, отчего столь «своевременно» отрезало подачу электричества и приостановилась постоянная подача газа (он поступал в жалких количествах, которых хватило бы разве что на подогрев чайника) — самые лёгкие методы поднятия температуры автоматически отпали сами. У вчерашнего дня были последствия для обоих — теперь им с Сонхуном приходится чередоваться в уходе друг за другом. Однако Ли Хисын сдержал обещание, потому что по-настоящему оставил их только вдвоём, покинув квартиру Пака, как только сюда довёз. И теперь, благодаря ассистенту, который сдался перед попытками «стать стеной между учёным и его проектом» по крайней мере на время, подросток сидит на стуле, напоминая своим видом многослойную капусту — вот настолько заслугами Сонхуна на Сону много слоёв одежды и одеял — в лучшей в мире квартире, пока хён носится вокруг да около. Этими же заслугами Ким в относительном порядке. А вот что касается старшего — свежие ссадины на сонхуновском лице говорят об обратном, ведь будут заживать долго. Кожа неосторожного Пака устала постоянно регенерировать, а потому больше не может делать этого быстро, как происходит у других людей. Получается, что при виде этого Сону тоже начинает испытывать вину: ему очень жаль, что он стал причиной появления очередных ран в той стычке. Излишне ли очевидно будет заметить, что Сонхун даже так остаётся невероятно красивым? Даже когда с этого ракурса Сону может заметить ново появившуюся в его волосах седину — она без особого труда прорезается сквозь чёрный пигмент, хотя Пак красился относительно недавно. И даже после увиденных глубоко в чертополохах разума картинок, выдающим ассоциации с белым… Ким Сону ничуть не боится Пак Сонхуна. В списке его немногочисленных задач, главная — следить за тем, чтобы хён регулярно менял повязки (или менять их ему) и принимал антибиотики. Со стороны Пака есть варианты — он излишне упертый в своем равнодушии, когда дело касается собственного здоровья. Зато как печется о кимовском… Сону не знает, действительно ли нужен был этот тазик с тёплой водой, но от заботы Сонхуна отказаться не в силах. А ещё заставляют таять сухие носки и футболки, положенные греться на электрическую грелку (чей заряд совсем скоро закончится) в дальней комнате — всё сделано для того, чтобы Сону надел их теплыми, когда уморится и соберется ложиться спать; и греть будет не только одеяло. От такой внимательности всё внутри дрожит и как при самом первом взгляде глаза в глаза растекается приятным волнением, потому что равнодушные себя так не ведут. А ещё колкой болью… Но Сонхун потрясает своей упорностью и вниманием к мелочам. Особенно, когда он отвлекается от собственных, куда более напрягающих проблем в этом процессе — успешно их игнорирует. Прямо как забывает про свою руку, на каждый вопрос как бы намекая, что «всё не так плохо, как могло быть, мне стоит радоваться». Хотя Сону видит, что от порядка Сонхун очень и очень далеко: любая из звёзд на небе окажется ближе к земле, чем старший к «норме». Бинт от кончиков пальцев и до самого локтя, болезненные вздохи. Младший провожает белые полосы, и, забитый сожалениями по поводу старшего, прокручивает в своей голове одно и то же: иногда что-то плохое случается, чтобы не случилось чего-то ужасного, да?.. Но разве это был не предел?.. Хуже этого могла быть лишь разлука — даже не смерть. И, несмотря ни на что, вопросов на повестке дня оставалось достаточно: что делать с братом Вонён, которому позволили остаться в живых? Ведь в тот же день Пак вызвал скорую для Чан Минхёна, с которым вступил в перепалку. Он никогда не лез на людей с кулаками, но вот этот человек — и зуба лишился из-за Сонхуна, и почти жизни. Но разве это несправедливо? Он почти убил Сону, и поначалу учёный был готов ответить ему тем же, однако младшего удалось спасти — вместе с тем пришлось оставить жизнь в права и Минхёну. Себе — риски на то, что тот однажды вернётся вершить своё субьективное правосудие. Но после всего Сону ещё и заставил Сонхуна поклясться, что он не станет марать руки об кого-то вроде Чана. А раз данное Сону… Сонхун бы ни за что не нарушил обещание. В эти секунды целой рукой Пак осторожно придерживает лодыжку Кима, приподнимая над водой, пока разбавляет остывшую с кипятком. Тёплый пар поднимается вверх, грея промёрзшее тело: пусть старший и отдал свою одежду, дорога домой заняла время, да и в самой квартире было промозгло. А Сону в его состоянии даже плюс пятнадцать-двадцать, совмещенные с высокой влагой, казались холодрыгой. Сонхун даже включил свою старую газовую конфорку, (заблаговременно притащив Сону на кухню, как в самое теплое место без сильных сквозняков, в отличие от своей комнаты), чтобы горящий в ней огонь хотя бы немного, но подогрел помещение, вырвав холод из глубины костей. Жаль, что подача приличного, а не маломальского, газа и, соответственно, нормального нагрева воды перекрылась так не вовремя — положить бы сейчас подростка в горячую ванну, и согрелся бы быстрее, но на неё сил чайника не хватит. И потому приходится довольствоваться малым. — Садись, хён, — Сону стучит рукой возле себя, наблюдая за неуверенными движениями. Старший хромает как минимум потому, что габаритами его противник не уступал так же, как и уровнем злости. Оба дрались за дорогих людей. И когда мужчина послушно садится рядом, Ким, высовывая кончик носа из-за рубежа одеяла, внимательно, но незаметно для самого Сонхуна, смотрит на его синяки, что расцветают васильками на обеих сторонах острых скул. А ещё на подбородок, на кровяную корку на губах — и у него перехватывает дыхание. Так напоминает их первую после пробуждения младшего встречу, когда Сону потянулся к нему первым, с целью стереть слезу… У Сону было немного попыток и всего два варианта людей, к которым можно было обратиться за помощью. Но между Ники, который мог решить проблему похищения по щелчку пальцев и Сонхуном, чья власть в вопросах спасения явно была меньше — Сону без лишних раздумий выбрал своего хёна. Ведь эти минуты могли стать для него последними уже наверняка, и тем остаточным, что он бы увидел (или так бы и не успел) перед не демо-версией, а настоящей смертью — непременно должен был стать Сонхун-хён. Младшему так хотелось. И ни секунды об этом выборе Сону не пожалел. Может, это не совсем правильно, но больше, чем вину за то, что Сонхун там оказался — Ким чувствует благодарность. Младший улыбается этим мыслям и кладёт голову на плечо брюнета. После чего осторожно поднимает глаза, чтобы увидеть краюшек линии, с которой начинает свой путь самая глубокая из рек — шрам где-то на шее проходит чуть ли не вдоль вены. Хён много лет назад старался наносить порезы явно не для вида, не для привлечения внимания, а так, чтобы наверняка: и каждый новый раз, когда удаётся к нему приблизиться, Сону изучает старшего по новой, как какую-то мировую карту, чьи границы всегда меняются. От представления этих сцен даже дышать становится как-то тяжело, но. — Тебе ещё что-нибудь нужно?— О чём ты мечтаешь, Ким Сону?
— О любви. И о том главном, чтобы никогда не забывать свою настоящую…
— Что бы ни случилось? Время и проходящие с ним события, знаешь ли, способны внести изменения в твои мысли.
— Что бы ни случилось.
В тот день, когда на вопрос мафиози Сону ответил столь старомодно, но искренне — он говорил о Сонхуне-хёне. Сону мечтает только о его любви. Он не видит цели и другого направления, ему больше ничего не надо. Всё в порядке, если ни ступеньки не переступит на пути по карьерной лестнице, потому что обойдется и без амбиций — они ему не нужны. Если будет никем в обществе или даже если у него так и не появится элементарного паспорта, а имя будет числиться в мёртвых… Вместе с хёном он хотел бы прожить в этих панельных домах до самого конца, даже ничего не имея. И быть счастлив именно этим. Говорят, что когда человек просто приятен и симпатичен, когда можешь подтвердить, что в него влюблен — ты готов взойти на вершину вместе с ним. Но дело в том, что, когда ты кого-то действительно любишь — у тебя больше не остаётся стремления идти куда-то далеко. Потому как ты уже пришёл — финиш, высшая точка жизни в объятиях этого человека, и здесь уже не до вершин. Такие амбициозные люди, как Чонвон, безусловно могут быть не согласны с этим, но реальность Кима такова. И пока они бегают от домашнего спокойствия, Сону бежит за ним. Он не расстроится, если проведёт молодость и старость рука об руку и губы об губы с Сонхуном в каком-нибудь месте, очень далёком от мнимого олимпа. Для него Сонхун ведь и есть олимп. Для Сону такая низина в уюте и ощущении семьи могла бы остаться на отшибе спального района Гуро вместе со всеми его мечтами, и все до единой, именно в таком виде они оказались бы исполнены — всё необходимое он нашёл бы в момент, когда ладонь осталась бы в ладони хёна. Ах… Если бы всё было так просто, а галочка была поставлена лишь после одного кимовского «хочу». Теперь же младший просто очень боится, что однажды Сонхун решит, что где-то для Сону есть место получше, чем подле него. Не хотелось бы, чтобы ещё когда-нибудь кто-то решал за мальчика хоть что-то. Даже хён. — Знаешь, Сонхун-хён, — почему-то говорит он вслух об этих самых мыслях, — надеюсь, что ты никогда не отвезёшь меня домой. Сонхун не поворачивает головы, боясь потревожить покой лежащего на его плече Сону, но точно слушает, не проговаривая, зато выдыхая «почему?». Сону ведь, как ему казалось, очень часто спрашивал про свой прежний дом и, как это было очевидно — мечтал туда вернуться. Но что он говорит сейчас?.. — Потому что в таком случае это будет значить лишь то, — успевает обьяснить Ким, на секунды прикрыв глаза, — что мой дом не там, где ты. И, как уже тысячи раз понял для себя Сону, молчание — это тоже ответ. Но сонхуновское молчание можно трактовать по-разному. Люди видят лишь то, что они хотят, и среди полной деталей картины находят то, что ищут. Значит и Киму гораздо проще отрыть все «за», чем пытаться разубедить себя в желанном. Любовь Сонхуна просто очень своеобразная; так тоже может быть. Она же в принципе существует очень разной — страстная, нежная, невзаимная, несчастная, искусственная (на самоубеждении) и нереализованная. Палитры на любой вкус. Похоже, что пока Сону тщетно пытался убедить себя в том, что его случай не относится к обреченной «невзаимной», Сонхун переживал самую горькую из всех. Нереализованную — а значит, не прожитую. Носить в себе что-то, что никогда не получит своего выхода на свет, но и никогда не исчезнет бесследно… Что может быть тяжелее? Как будто всё имеет своё время и место, обещая однажды пройти, выйдя наружу, улететь, как пепел по ветру, но не это — оно остаётся где-то глубоко внутри и шагает вместе с тобой до самой могилы. Замкнутые чувства гниют, как трупы, затолканные в ящик. И находятся внутри твоей груди, пока ты ещё дышишь. Сонхун не позволял выйти наружу ничему, не разрешал себе прожить ни процента из того, что разрывало его душу на мелкие кусочки. Душил эмоции и заодно, вместе с ними, самого себя. И будто был этому только рад — смиренно принимал в лице наказания. Но что бы там ни было… Разве он не был наказан достаточно самой жизнью и её продолжением в мире, который трудно назвать приветливым местом? Сону, будто пытаясь разбавить атмосферу, снова нарушает тишину. — Такое ощущение, что кто-то резко нажал на кнопку в переход на осень, — младший не знает, о чем говорить, но не думает, что стоит вот так сразу в лоб — о случившемся. — Может и к лучшему, что перед смертью я не успел её застать, — а всё равно проваливается в эту тему для рассуждения. Похоже, ничего другого ему не остается — в собственной голове всё держится на трёх китах. Смерть, жизнь и Сонхун — связаны рыболовной леской, а не нитью, и будь Сону рыбой… Он был бы уже давно не в воде, но и не в лодке — болтался бы в моменте подвешенными, когда ещё неизвестно, соскользнет в родные воды или задохнется на палубе. Сонхун молча, но невероятно заботливо поправляет на нём плед, кутая, как какую-то куколку, пока сам сидит в футболке с коротким рукавом; из-за ранения и принятых им таблеток, у Пака наоборот, поднимается температура (и нет необходимости греться). Сону всё равно порой кажется, надиктованное опасениями по поводу своей неидеальности и неуверенностью, что Сонхуну всё равно — но краем глаза он замечает, с какой дрожью хён делает что-либо по отношению к нему. Буквально каждое мелкое и не очень движение — всё, как по пунктирной линии, которая почему-то решила, что, раз она несплошная, стала невидимкой — идёт с разных сторон, но из раза в раз ненавязчиво, будто так и надо, сходится на Ким Сону. И всё периодически валится из рук учёного, который никогда не отличался неловкостью прежде. А ещё младший замечает, что в глазах Сонхуна, несмотря на то, что он не просто воскресил Кима, вернув того к жизни, а ещё и множество раз спас его, не побоявшись поставить на кон собственную жизнь — по-прежнему не гордость за себя, а… Сожаление. Тонна крапивы на израненные ноги, ведь бежал по этой жизни, скитаясь в лабиринте, слишком долго. А так ни к чему и не пришел — тупик на тупике — Сонхун вывел наружу других людей, но не себя.«Ты выбрал его, потому что любил? Или потому что он тебе кого-то напоминал?..»
Сону ведь не знал, почему Сонхун выбрал именно его… Или так думает только он сам? Главное, чтобы он не знал только саму исходную причину — с последствиями Пак как-то разберётся. — Я верю, что причина, по которой из всех ты выбрал именно меня… Благородная. Поэтому я не хочу, чтобы ты себя ненавидел. В твоих глазах так много сожалений, но… — Хочешь, чтобы я рассказал тебе правду? — влага в уголках блестящих, карих глаз протыкает сердце Сону шпажками, тысячью маленьких. — После неё ты больше никогда не будешь думать так же… Но Сону — это каждая слеза, которую пролил Сонхун. Красота и трагедия, как они есть. Единственная причина, из-за чего Паку было так сложно его отпустить. Сонхун никогда не был создан для любви — но Сону её в него вдохнул. Его чувств и правда хватило на двоих… А затем не стало совсем. Все страхи Сонхуна стали реальностью, повредили его морально, но не превратили в пепел, уничтожив насовсем — и очень жаль, что оставили его живым, обрекая на пожизненные, одинокие скитания.…Горловые хрящи вот-вот сломаются, вдавленные внутрь, пока дрожащие пальцы, которые прежде ни разу не причиняли боли, крепко сжимают его тонкую шею, имея возможность переломить напополам. Единственное, чем может двигать Сону — ноги, и они ещё долго дёргаются в агонии, под телом старшего с силой ударяясь о матрас…
Сонхуну было очень больно видеть это снова, когда Минхён, брат Вонён, пытался расправиться с Кимом. Конечно же, при таком раскладе остановиться и прекратить бить мужчину было почти невозможно. Это ли не подтверждение тому, насколько же целый свет и его реальность, на самом деле уродливы? Уродливой нельзя назвать лишь любовь, хотя и её порой хочется, ведь именно она привела к таким последствиям раньше… Но вывод всегда один: Не Сону такой — мир такой. И правда, не такое уж и милое место, но по-прежнему не лишённое той красоты, которую Пак непременно хотел сохранить, чтобы показать живому младшему. Но всё так сильно усложнилось… — Это началось не с тебя, — уверяет Сонхун. — Но и не с тебя тоже, — парирует мальчик, не соглашаясь с тем, что его хён пытается принять все грехи Вселенной на свои плечи. Стряхивает с них крупные осколки и другие частицы пыли. И думает-понимает-признаёт, что не влюбиться в этот взгляд просто не мог, каким бы он ни был — печальным, словно всё разрушилось само, или виноватым, словно разрушил всё сам. Сону вспоминает слова Чонвона о том, что первая любовь становится основополагающей в жизни любого человека — с неё начинается построение полноценной личности. И в случае всего забывшего Сону было бы достаточно вспомнить ту самую точку сборки — старт, с которого всё закрутилось с силой водоворота. Всего один человек (а выбирать мальчику было, из кого), смог бы поведать своим существованием о том, как пришлось смотреть на мир самому Киму. У него, конечно же, есть сомнения по поводу того, что было в промежутках — какими людьми продолжалась его жизнь в попытке заполнить дыру, но, в конце концов, «точка отсчёта», заставившая эту самую дыру в груди разинуться, всегда может существовать лишь в количестве одной. Кто был человек, с которого всё началось? Кто… Кто… Кто… Может, этим «первым» человеком, на которого пал выбор сердца, был репетитор?.. август 2011.«И есть только одна причина, по которой ребёнок выбирает такое раннее время, жертвуя единственным шансом отоспаться за всю неделю, в воскресное утро. Хотя мог бы выбрать вечернее или хотя бы дневное время…»
Ветер играет с мелкими бусинками, сплетёнными в дверные украшения. Сквозняк расшатывает приоткрытые форточки. А мужчина, стоящий в центре широкой сцены, сам говорит негромко, но от его голоса резонируют стены и наверняка сердца присутствующих, что внимают каждому слову. Причиной похода Сону в церковь в такую рань при том, что он мог просыпаться позже и добираться ко второму или даже третьему служению — стало то, что он приходил, чтобы посмотреть на другого человека. А этот человек всегда посещал здание в первую смену и застывал в первых рядах. Не заговорить с ним, юным, но очень прилежным прихожанином, но полюбоваться издалека, как придолбанный сталкер, было достаточно на том этапе, чтобы сердце затрепетало. — Не ложись с мужчиной, — повторял заповедь священник. Взгляд направлен куда-то в сторону, и кажется, что сам раскат грома не способен сбить эту пару карих в другой угол. Сону кого-то ищет или просто рассредоточенно о чём-то задумался? Глаза проходят мимо до отказа переполненного людьми зала, на секунду зависают на широкой спине седого, но молодого и весьма привлекательного мужчины, которому на деле не больше тридцати с чем-то… — Из-за деяний их, предал их Господь постыдным страстям…Или… Не он?..
Застывают на беловолосом незнакомце, но не задерживаются на нём долго. — О… — слетает с губ никому не слышное, когда рот сам автоматически открывается в восхищении. Школьник наконец находит то, что искал, и застывает на этой картине, переведя зрачки на самую малость дальше. Ощущая что-то наподобие того, что мог бы крот, подари Бог ему зрение и выведи на свет — вся грудь вибрирует и сжимается, как будто по венам прокатывается ультрафиолетовый разряд, согревающий ткани. В то же время солнечный луч, пробивающихся сквозь оконную мозаику возле изображения Бога и множащийся из-за отражаюшихся от изогнутого стекла вспышек света — падает не только на половину лица Сону, но и на того, на кого он поглядывает. Мальчик с волосами цвета вороньего крыла, которые остаются такими же чёрными даже при контакте со светом, всегда сидит с прямой осанкой и внимательно слушает пастора — сюда он в основном приходит с мамой или даже один, но не пропускает ни одного служения. Почему-то всегда выбирает первое служение в единственный выходной. Сону не учится с ним в одном школе и мало что о нём знает, но ходит в одну церковь на это слушание, чтобы найти повод для пересечения. А глобальная причина… Неизвестна. От него как-то странно нарывает сердце — и хочется всюду идти следом. Но Сону не может даже заговорить, потому что время отсутствия в своей комнате строго регламентировано — мама отпускает Кима только до церкви или до школы, но в любом случае после похода в одно место, обратно домой. По крайней мере в короткие часы службы Сону может вот так бессовестно и безнаказанно за ним наблюдать с задних рядов. Но действительно ли такое захватывающее дух увлечение обойдётся без наказания?.. Вдруг ребёнок, сидевший через пару рядов спереди, будто почувствовав чей-то взгляд — резко поворачивает голову назад, и их с Сону глаза вот так неловко встречаются. Даже на расстоянии его потрясающие черты видно настолько хорошо, что Ким, попавшись и перепугавшись от неожиданности, инкстинктивно, в попытке спастись, найдя пути отступления, дёргает руку сидевшего рядом Мингю (сельского мальчишки), чтобы из неё повываливались листы с текстами хора и песнопениями — а макушка Кима донельзя вовремя скрылась за деревянными переплетениями лавочек, якобы, чтобы поднять разлетевшуюся бумагу. Такая себе афёра, конечно, но, тем не менее, срабатывает. Потому что обратившее на доли секунд на него внимание, тёмноволосое произведение искусства как ни в чём ни бывало отворачивается обратно в сторону сцены со священником. Когда смотришь на него хотя бы украдкой, создаётся впечатление, что вокруг поют ангелы. И отчего-то так сильно хочется плакать, но не от боли или грусти… А от того, как впервые и по-странному Сону начинает перемениваться, относиться к жизни по-новому. Ощущать влагу в глазах, потому что, находясь в поле мальчика, что живёт на другой стороне деревни и ходит в другую школу, но в ту же церковь — сама жизнь кажется искусством. А ощущать себя тем, кто её проживает — бесценный опыт. Сону хочется ощутить его присутствие в полной мере, а не лишь только на расстоянии — но так страшно приблизиться хотя бы на шажочек. Как будто расстояние между ними выступает своеобразным щитом, который мешает ранить нежное и впечатлительное сердце Кима. И кажется, что этим страхом он первым возводит стену — но пока что наблюдать и правда безопаснее. И пока Ким собирает листочки по полу, сердце так бешено бьется… Пак Сонхун, кажется, чуть младше, и он впервые обратил на Сону, мечтающего с ним подружиться, своё внимание. С самого начала он приучил Сону любить на расстоянии — или это Сону первым согласился на такой расклад, лишь бы оставлять Пак Сонхуна в поле зрения. С самого начала он заставил привыкнуть к тому, что его нет, но всё равно оставался где-то поблизости, невидимый глазу, но ни на миг не покидающий разум. Тогда маленький Ким не знал, что через года эти чувства можно будет только отрицать — в реальности, а не представлении, они с Сонхуном как будто застряли где-то на дне марианской впадины, не имея возможности выбраться уже никогда. И пока Сону смотрит на Сонхуна, осторожно прикасается к его лицу, видя всё новые порезы и ранки в настоящем, ощупывая пальцами их, ни одной из которых на безупречном лице старшего не было раньше… Плакать хочется, и на этот раз правда от грусти, а не только потому, что жизнь похожа на искусство. Нет, такой жизнь похожа только на что-то жестокое. Лёгкие вот-вот лопнут от давления десятков тысяч тонн воды, и выбраться на сушу, даже если получится — она не позволит им задышать по-нормальному снова. Но Сону стоит на своём до конца, чтобы старший ни говорил. Пак Сонхуна просто не может не быть в его жизни — ведь с него всё отсчитывается и на нём всё схлопывается. Моргнуть не успеешь, как та самая, первая… Станет последней. «Какое чувство самое сильное в тебе? Чувство вины, но ты путаешь самое главное — мешаешь чувство вины с любовью», — собственный мозг как будто издевается, проговаривая в рамках черепной коробки что-то действительно страшное по мнению Сонхуна, пока он не может заставить Кима прекратить пробивать собственную кожу вспышками робкой любви — кажется, что именно под его пальцами рождаются все в мире молнии. А старшему не остаётся ничего, кроме как быть небом, которое принимает каждый разряд, сияя более яркой, но всё ещё мглистой темнотой. Он стер бы себе память — и тогда, возможно, у них бы что-то получилось отстроить на месте сожженных, пыльных от сажи садов. Вырастить что-то новое на месте пустыря, забыв о сожалениях, но. Как Сонхун может такое забыть? Наверное, быть им не в этой жизни. «Признайся уже, наконец, что с такой силой ты просто не осмеливаешься полюбить его ещё и физически…» Нель-зя. Сонхун слишком упёртый и не смог смириться ни с одним тупиком, который обещал отобрать у мира Сону — имея тот самый музыкальный подход к жизни, где всему начало и конец «до», для Пака существовал не путь в «отрицание» и «принятие» — а одно только отрицание. Ведь для того, чтобы начать бороться за то, что тебе дорого, нельзя было соглашаться с запретами. Нельзя пытаться манипулировать человеческой жизнью, нельзя мнить себя Богом, если нарушать закон и пытаться защитить проект, его спрятав… Если бы Пак хотя бы раз согласился со словами «ладно», но ничего бы не сложилось более менее сносно. У Сону тоже музыкальный подход к жизни. Только вот он проявляется на том, что Сонхун, как и «до» в нотной грамоте — то, с чего все начинается и чем все заканчивается. Потому что… Корни были спрятаны там. В хэбангчонской церкви, которую Сону посещал с самого детства. Или же начало было положено не в начальных классах или детском саду, а ещё в тот момент, когда беременная им мать пришла к пастору и определила имя — уже с того мгновения ничего нельзя было изменить. Ким Сону и его прощение того, что прощать не принято, начинаются где-то оттуда, но. Откуда начинается Пак Сонхун?1992 год.
— Нохи, — мужчина обращается к жене с переживанием в голосе. — У него снова носовое кровотечение… Я уже не знаю, что с этим делать. Женщина, примчавшаяся из гостиной на зов мужа, с переживанием наклоняется пониже, чтобы проверить, сколько красного окрасило белый кафель на этот раз. Они оба придерживают маленького мальчика, сгорбившегося над раковиной, за плечи, пока тот смывает из-под носа и с подбородка дорожки крови, которая течёт уже шестой раз с момента пробуждения сына, и до сих пор не успела толком застыть. А сейчас ещё только утро. Частые обмороки, постоянное отсутствие аппетита, резкая потеря веса и нескончаемые головные боли — они даже ходили на несколько обследований. Результаты которых были неутешительны. Врач сказал то, что не пожелает услышать ни одни из родителей: у их сына есть только два пути, оба сопровождаются проблемами с функциями, свойственными нормальным людям. Одним словом, всё идёт к тому, чтобы вырвать ребёнка из списка «привычного» и «среднестатестического». Как минимум потому, что совсем скоро у него, по прогнозам врачей, начнут отказывать жизненно важные органы. Могли ли родители вообще допустить мысль о том, что его несвойственные возрасту успехи в достаточно сложных как для младшеклассника сферах… Имеют к этому отношение? Скорее даже выступают главным предупреждающим флагом. — Сначала мы думали, что это из-за перенапряжения… — Это, конечно, тоже не делает ситуацию легче, — елозит ручкой по бывшим пустыми полям врач, после чего, поправляя очки, сообщает: — И на снимках мы чётко можем заметить, что его мозг гораздо активнее, чем у образованного взрослого из сферы науки. — Что вы хотите этим сказать?.. — Нагрузка сильная, и обычный ребёнок не справился бы даже с половиной, — обьясняет мужчина, — ведь у детей очень быстро нащупываемые границы утомления… Ваш же сын демонстрирует выдержку, для которой не будет хватать обычных человеческих усилий. Ни одна мотивация не позволит не спать и безустанно трудиться столько часов с одинаково хорошим результатом. То есть, его мозг работает таким образом сам по себе. Перерабатывает огромное количество информации, будучи уникальным. Ваш ребёнок, можно сказать, гений, но… — И поэтому у него головные боли? И кровь из носа круглые сутки?.. — хватается за грудь женщина, обнадёживаясь, что это никакое не заболевание, а всего лишь последствия гиперактивности и повышенной работы головы. — Верно, — вздыхает мужчина, — не могу поставить ему никаких диагнозов наподобие рака или чего-то подобного, но… Это пока что. — Что значит «пока что»?.. — Мозг настолько активен и многофункционален, что не знает ни отдыха, ни необходимых любому нормальному организму остановок. Это значит, что довольно быстро он износится, а, достигнув своего предела — просто запустит режим самоуничтожения. По таком логике организм, начиная работать сильнее положенного, создаёт лишние клетки. А такие известны, — он уже даже не подбирает слов, а говорит прямо, — как раковые. — То есть подождите, вы хотите сказать, что можете заранее предсказать какую-то опухоль у человека, у которого её нет?.. — Да, — признаётся мучжина прямо, — такие, как он, не живут долго. Мозг перегорает, как лампочка, и заставляет догорать всё остальное, или просто сжигает сам себя, потому что давление на него никогда не уменьшается. По этой причине почки, печень, сердце… Всё начинает вылетать по очереди. Это проигрышный вариант, если речь идёт о попытке начать лечение — вы только продлите его муки и нагрузите неудобствами, но выздоровления не добьетесь в любом случае. — Нохи, — обращается муж к женщине, физиономия которой довольно быстро теряется в слишком большом разнообразии взаимоисключающих чувств: ни то гордости за уникальность сына, ни то страха за плату по поводу этой «уникальности», ни то неверия в сказанное работником больницы, — позволь мне поговорить с господином Ёном наедине. — Я бы порекомендовал вам отправить его в место для передержки… — лишённый эмоций вердикт врача с никому ненужным советом впридачу. — Вы ведь понимаете, о чём я? Вы, конечно, можете попытаться включить в его рацион сильнодействующие препараты, которые могут сбавить нагрузки, но не факт, что они помогут. Можно сказать, что его мозг — это автомобиль, в котором отказали тормоза. Несётся на полной скорости, и конец его предсказуем. Либо до первого бетонного забора, либо до того, как не закончится топливо в баке. — Он… Умрёт?.. — уточняет мужчина. — Несомненно, — и зачем-то добавляет: — Как и каждый из нас, только раньше. Старость он не увидит. — И что вы хотите… — Просто рекомендую позаботиться о его проводах заранее. Дорогостоящее лечение может лишь облегчить симптомы в виде кровотечений и головных болей, но вряд ли сильно продлить его жизнь. В хосписе о нём позаботятся гораздо лучше, чем в больнице. И он не столкнётся с побочным эффектом препаратов. Этот метод будет гораздо более гуманным. — Гуманным?! — и крики отца. — Да что вы за нелюди такие! Человек всё ещё жив, а вы уже гоните его в гроб?! Десятилетний мальчик изо всех сил щурится от звука валящейся в кабинете мебели и хлопка двери следом — он его оглушает. Последняя точка, которую господин Пак Санхун, уважаемый в любой больнице человек, поставил, когда попытались обидеть его сына предложением… От него избавиться, только потому, что какой-то механизм в его теле неисправен. Какой-то механизм, напоминающий бомбу замедленного действия — потому что мозг покажет максимум, чтобы, в конце концов… Самостоятельно себя сожрать. Мальчик всегда учился на «отлично». Он был выше сверстников и даже талантливых взрослых, перескочил через несколько классов сразу, показал невероятный результат на интеллектуальных тестах. Возможно, такие врождённые способности, в особенности к математике, не были даны ему Богом безвозмездно — более развитый ум оказался подвержен риску заболеваний от перенагрузки. В другой больнице вердикт был не лучше: » — Первый путь — это девяносто процентов вероятности на то, что ваш сын в лучшем случае доживёт до двенадцати и умрёт, ничего не успев понять. — А второй?.. — с опаской задаёт вопрос убитая ещё не произошедшим горем мать. — А второй… — задумывается врач, но всё же говорит честно: — Шанс несколько меньше, но он никогда не равен нулю. Ваш сын протянет до возраста чуть за тридцать, что очень высоко с его показателями, а после умрёт от развития какой-нибудь опухоли. Скорее всего, мозговой. Однако задолго до того мозг уже начнёт давать сбои, сбавляя ненужные функции путем избавления от них. Но речь идёт не только об отказе органов: в нашей больнице вы можете найти ещё не протестированные препараты, которые могут сгладить эти проблемы. Дело в другом — судя по сканам с МРТ, которые я получил… С такими показателями сдавать позиции так же начнёт его психика. Уже начала. Видите эти пустоты в задней части мозга?.. У нормального человека там всё должно быть заполнено. — И за что отвечает эта часть?.. — спрашивает мать, но сидящий рядом отец уже знает, о чём говорит врач. — В нашем случае это эмоции, такие, как эмпатия, сочувствие, другая чувствительность. Понимаете, к чему я клоню? На аномальной активности мозга его будет нести вперёд к знаниям, и он не посмотрит на методы получения информации. Чем дольше он будет жить в таком режиме, тем больше его тело будет само у себя отнимать. У него бесконечно огромные шансы стать зацикленным маньяком — как минимум тридцать процентов их представителей имели подобные симптомы чрезмерной активности в верхней части коры головного мозга и отсутствия импульсов… Так что мой вам совет… Не продлевайте жизнь тому, кто может вырасти не только физически, но и душевно больным — в конце концов, он всё равно умрёт. Так закончите сейчас, пока ещё не стало слишком поздно попрощаться с ним, как с человеком, а не монстром»сейчас.
— Раз так хочешь узнать правду, то заранее помни, что я предупреждал. Сону коротко кивает, не боясь услышать даже самое пугающее. — На самом деле я знаю, что случилось с тобой в прошлом, — Сонхун действительно выглядит так, словно принял на себя груз целой солнечной системы — а так оно и есть. — И знал всё это время, Сону… » — Господин Ён, пожалуйста, скажите… Были ли у нашего сына шансы получить иное развитие?.. Что мы сделали не так? — Сложно сказать, помогло бы это, или нет, и нет смысла говорить в сослогательном наклонении, но… Как я и говорил, он — автомобиль, у которого отказали тормоза. И то, чего нельзя было делать — заводить его двигатель. Активность его мозга — запущенный механизм. Возможно, если бы вы контролировали нагрузки и не позволили ему удариться в усердную учёбу, не развивали талант, поджигая динамит, он бы не получил старта, который создал эту неотвратимую гонку. — То есть… Если бы мы воспитали его по-другому, всё бы было иначе? Если бы оградили его от переутомления и глубокого погружения в науку? — Не могу сказать точно, но… Скорее всего — да. Человек всегда имеет задатки от рождения, но раскрывать их или оставить не активированными на дальней полке — лишь его выбор. Вы могли помешать ему сделать тот, что привёл к нынешнему результату». Сону продолжает гладить его по щеке, но хён осторожно касается его руки, останавливая. Нет, он не заслуживает ни одного нежного слова, ни одного восхищённого взгляда Сону — он даже жизни не заслуживает, так какое право имеет получать её, дышащую, цветущую, подаренную чужими тонкими пальцами? — Ты умер не своей смертью, тебя…Убил я.
1995–2000 год.
Отец и мать тратят все деньги на те самые дорогостоящие препараты, чтобы хоть как-то уменьшить симптомы, предотвратить возможные проблемы с органами, и какое-то время это помогает. Пак Санхун, глава семейства, не может найти себе места как минимум три года, создавая одну из самых смелых своих машин, не задумываясь о том, какой резонанс это может вызвать в обществе. В мире из действующих машин не существует ничего даже близко похожего на то, что может…Создать такого же человека, как тот, что уже существует.
Но зная, что риск потерять единственного ребёнка — одаренного сына — слишком высок, господин Санхун не боится даже самых сумасшедших экспериментов. Спустя три года бесконечных усилий, он создаёт первый в мире аппарат, способный клонировать, но в первые разы получается добиться результатов только на животных.«1997 год! Первая в мире клонированная овечка!»
«Это порождает вопросы: а насколько гуманно создавать копии таких же живых людей, как мы с вами?»
«Стоит ли сделать клонирование запрещённым законом? Мнения общественности разделились».
— Что?.. Но может, чем слушать мало блещущие позитивом раздумья Сонхуна, Ким Сону стоило хотя бы раз досмотреть один из своих снов до конца? Тех самых, как когда он, в какой-то вымышленном пограничье, где его встречают тысячи осколков и метающие их люди без лиц, отговаривающие идти в задуманном направлении… Пока в самом гулком голосе, что без прекращения велит разворачиваться, меняя направление, он узнаёт голос Сонхуна, и пока, дойдя в то самое здание с пробитым потолком, где лишь в один единственный угол сквозь эту дыру падает свет… Обнимая Сонхуна в полной темноте без страха наткнуться на остриё копья, проходящего сквозь тело старшего, самому — Киму хоть раз стоило обратить внимание на то, что в таком виде Пак никогда не стоял там один. Прямо за ним в таком же положении находился… — Я знаю, что он убил меня, — а затем Сону произносит то самое имя: — Сон-хён… Ещё один человек. Воздух в помещении как будто замирает: всё вокруг наполняет углекислый газ, потому что двое смогли только выдохнуть — но не вдохнуть снова. Сонхун чувствует, как невидимые ножи мечутся вокруг, чтобы атаковать их обоих, но ничего не может сделать. От прошлого негде спрятаться, от чужих ошибок и помарок — уж подавно никуда не сбежать; но Сонхун, в надежде хоть как-то решить, даже не попытался спрятаться от лишних обвинений, а принял их все за свои. Новостные источники и статьи узкой направленности, доступные только в кругу учёных, пестрят одними и теми же заголовками. К этому моменту Санхун успевает только поставить на учёт свой гениальный аппарат, как его у него тут же отбирает государство, таки приняв закон о том, что клонировать людей — официально запрещено. И максимально быстро заставляет всё замять, сделав секретным и, фактически, существующим только в никому недоступных записях. И широкая общественность живёт спокойно, не зная о скрытом суде, который провели над учёным, отстранив его от должности в конечном счёте. К моменту, когда Пак Санхун пользуется созданной собой машиной и забывает о других своих разработках, нарушая этот самый закон, чтобы клонировать человека, его гениальному сыну, Пак Сонхёну — уже исполняется восемнадцать. Сону не мог знать с самого начала, но он чувствовал абсолютно правильно: у боли бывает столько ликов и форм, но никогда, слышите? У неё никогда не бывает лица Пак Сонхуна. — Но я не понимаю, почему ты до сих пор винишь себя. Ты — это же не он, хён.