Скопировать — вставить, скопировать — вставить. Всего два простых действия, а сколько поломанных жизней.
Может, с самого начала нужно было оставить всё, как есть, позволив произойти трагедии, чтобы не случилось катастрофы?..
***
Сонхуна не омолаживали и не воскрешали. Он никогда не умирал и не становился стариком. Пак действительно появился на свет в 2000 году, совсем немного позже Ким Сону — был младше него почти на полгода, рождённый декабрем и… Папиной машиной. Когда Пак Сонхёну было около десяти лет, проблемы со здоровьем начали ухудшаться — и тогда, походив по врачам, родители узнали, что жить ему осталось недолго. Не желающая соглашаться на версию реальности, при которой их род обрывается на сыне, госпожа Нохи пыталась забеременеть снова, однако возраст и точно такое же слабое здоровье помешали ей добиться хотя бы переменного результата — первенец сам был довольно поздним ребёнком, единственным в семье. Таким образом, не прибегая ни к каким более сложным манипуляциям, им не удалось бы ни сохранить существующее чадо, ни зачать ещё одно. Вердикт был конкретен в своей печальности — к тридцати годам Сонхён бы умер, если бы этого не произошло ещё раньше, и родители остались бы одни, сраженные чувством невосполнимый потери. — Мы должны быть готовы к тому, что в будущем придётся искать замену органам. Первыми начали отказывать почки. Но уже тогда Паки знали: даже если получится найти донора, то в будущем задача перед ними будет лишь усложняться — ничего на одной операции не закончится. После одной маленькой победы придётся скитаться в поисках, к примеру, сердца или ещё чего-то, за чем люди привыкли выстаивать очередь годами; причем, чаще всего — не дожидаться, умирая раньше. У семьи Паков не было не только времени, но и надежды, ибо часики жизни Сонхёна тикали, как таймер на замедленной бомбе, но. Параллельно с этим он продолжал покорять новые вершины, становясь лишь гениальнее. » — Жителю сеульского Хэбангчона всего десять лет, а он уже выиграл место на математическом состязании в Хьюстоне!» Пак Санхун хотел всё исправить и считал, что, раз он является учёным, имеет не только право, но и шанс попытаться, прибегнув к своим талантам — созданию машин, которые делают невероятные вещи. И бросив все свои проекты, что находились в процессе разработки на тот момент, он твёрдо решил сконцентрироваться на неотложной задаче и разработать то, что поможет отыскать чудотворное спасение. И создать чистый лист, не имеющий на себе ни ошибок, ни клякс, ни помарок, что могли бы испортить общую картину. Хотелось стереть всё лишнее, включая болезни, на уже существующем, правда, с Сонхёна не получилось бы — на живом человеке никакой ластик, увы, не применим. Однако существовал другой вариант и выбор пал на… Машину для клонирования. Очередь на получение органов обещала не двигаться и дальше, а потому родители прибегнули к иным методам. Им нужен был тот же самый сын, Сонхён — но гораздо младше. Ничем иным, кроме как суррогатом (временной заменой), они его бы не посчитали. Всего лишь планировали искусственно создать донора — вырастить здоровый организм, после чего вынули бы из него всё нужное и отдали нуждающемуся «оригиналу». Забыв о том, что ребёнок-репродукция тоже может что-то испытывать — настолько наперед не думали, потому что сохранить жизнь Сонхёна оставалось основной целью. Было ли это законно? Едва ли. Но разве родители, сломленные горем, станут задавать вопросы тем, кто с вероятностью в сто процентов беспристрастно ответит «это ваш крест и вам его нести», и развернет их с отказом? Следовало хотя бы попытаться, потому что опустив руки раньше времени — позже они бы никогда не смогли справиться с гнетущим чувством незавершённости. Но что, если бы клон, переняв все особенности Сонхёна, повторил ещё и его судьбу? Для того, чтобы хоть как-то нормализовать происходящее уже на новом человеке, Пакам было достаточно не совершать старых ошибок, ведь причиной проблем сына они считали неумеренное воспитание, что повлияло на перенапряжение его нервной системы. Пак Нохи и Пак Санхун обвинили во всём себя. Им было важно не только «скопировать+вставить» нынешнюю версию, а воссоздать сына с нуля — не такого же возраста, десяти лет, а стартовый комок нервов с одинаковым наборов ДНК и генетическим кодом. Фактически родить существующему ребенку близнеца, но не телом женщины, которое больше не справилось бы с этой задачей — а по абсолютно новому принципу, которым никто в мире прежде не пользовался; и провернуть это в тайне от государства, разумеется. В ходе этого появилась нововыведенная машина, которая воссоздаёт точнейший генотип. Проще говоря — клонирует. Получается, что не только внешность и склонности, но и их с оригиналом отпечатки пальцев оказались одинаковыми. Изменить можно было лишь те качества, что пришли к мальчику по мере взросления. Они были уверены в том, что копия пойдёт по абсолютно иному пути развития, и пускай является «одним и тем же» — не возьмёт на себя тех же проблем, и в результате по частям отдаст своё здоровое тело настоящему. Так, собственно, на свет и появился… Сонхун.2000 год.
«— Посмотри, дорогой… — женщина средних лет, облаченная в белый халат, переступив порог секретной лаборатории, разглядывает небольшую капсулу, в которой лежит нечто. Сначала она видела это просто частью тканей, неразвитым комком нервов без элементарных черт лица — не было понятно, где позже появятся нос, рот, брови или глаза. Не так давно он действительно напоминал обыкновенный кусок мяса, зародыша, а не «существо, которое может дышать и двигаться». И никто бы не поверил, если бы, указав на это пальцем, учёные сказали «из него вырастет кто-то такой же, как мы с вами». Впрочем, так же дети выглядят в утробе матерей на первых неделях — просто на ранних сроках никто не заглядывает внутрь, интересуясь, как дела у будущего младенца; в начальные сроки смотреть особо не на что. Не так давно Нохи тоже считала, что приображение этого свёртка — маловозможное чудо. А теперь… На месте огрызка плоти лицезрит вполне себе ребёнка. Настоящего. — Он же вылитая копия нашего мальчика в детстве, — она тепло улыбается, когда полупрозрачная капсула, в которой поддерживалась идеальная температура и влажность, раскрывается, а младенец шевелит маленькими ручками и ножками, глядя на неё своими огромными глазищами. — И даже родинки на лице все на тех же местах… Удивительно. В помещении тускловатый свет — такой же, как в любой другой лаборатории, которая пригодна для круглосуточной работы, но не жизни. Однако лампа, что светит ледяным белым цветом, не мешает признать очевидное. Женщина любуется его лицом тщательнее, чем следует, и не может заметить ни одного отличия, особенно в рассыпанных, как цветы по полю, но на коже, звёздах — одна на переносице, вторая под глазом, ещё одна на крыле тоненького носа, возле подбородка, и на щеке, и близко к губе… У него они все точь в точь такие же. — Потому что это и есть он, Нохи, — кивает мужчина, пока подходит поближе, вытирая руки об короткое полотенце от какой-то смеси, которую изготовил для мальчишки, смешав витамины. А у матери и сына своя атмосфера. Протягивая ладонь к ребёнку, женщина будто отделяется от всего внешнего мира, чтобы прочувствовать этот момент как можно лучше. И ощущает, как в ответ на это внимание крохотная ручка обхватывает её указательный палец, и, кажется, что в сердце плавятся все свечи, обжигая грудную клетку воском; который после всего ещё и застывает на том же месте. Нет… Не сумеет она больше оставлять это чудо здесь, запертого в полупрозрачной кабинке, как какого-то цыплёнка, которого, когда он ещё был яйцом, обрекли на сохранение в замкнутой и одинокой теплице. Вдали от него и поотдельности после первого столь близкого контакта — Пак не сумеет избавиться от мыслей о его благополучии. — Может, нам… Стоит растить его дома, а не в лаборатории?».
В то время, как Сонхён был рождён в 1982 году, его «дубликат» усилием пробирки и запретных махинаций пришел на свет в начале декабря 2000 года. И правда в том, что по всем правилам природы его никогда не должно было существовать. Но были причины, по которым та самая «природа» не восприпятствовала — позволила сделать исключение. Как каждая вещь имеет свой путь, так и каждый человек имеет свою задачу. Никто не появляется на земле без причины — кто-то приходит, чтобы что-то рассказать или показать миру, кто-то приходит переписать его зацикленные сценарии, привнести нечто новое, а кто-то просто молча вытянуть палец и указать на его недостатки. Кто-то переписывает историю. И в то время, как одни рождены строить новое, другие — приходят разрушать старое, чтобы первые не тратили время на лишнее и смогли справиться поскорее. Сонхун не был исключением, с самого начала оказался изобретен не бесцельным — а для того, чтобы жертвовать всем собой. Первое время, будучи всего лишь продуманным ради чьего-то спасения проектом — он не имел даже имени. И ему не планировали давать ничего, кроме порядкового номера. Но потом… Мать посмотрела в глаза «имитации» и переубедила мужа. Санхун и его жена не были настолько жестокими, они просто… Не рассчитали, насколько серьёзны возможности науки, которых постигла их семья. Обычное ЭКО и то, что они сделали — небо и земля, потому что этого ребёнка создали без использования привычного биоматериала: оба родителя сомневались, что клон вообще будет похож на человека. Фактически носитель подходящих органов, и ничего более. «Скопированное» создание сам господин Пак искренне видел не больше, чем жалкой материей, которую не жаль растаскать на куски и отдать тому, кто существует гораздо дольше, кто более ценен для мира и нуждается в помощи, как никто другой, но. Мужчина не учёл одного — «копия» возымела сознание. Она получилась такой же реальной, как настоящий, живой ребёнок, рождённый другим человеком — и разум восцарствовал над материей. А потому причинить ему боль не сумел бы ни один из родителей. Они не смогли бы пойти на то, что запланировали с самого начала. План, что казался идеальным — в конечном счёте с треском провалился. Не зря… Ещё тогда всё пошло не по предвиденной схеме — когда дитя, которое не было рождено женщиной, но выглядело в точности, как её родной сын, обхватило её палец ручкой. Может, он был всего лишь подобием настоящего и никогда не смог бы с ним сравниться, но, тем не менее, она почувствовала к нему то же, что намного раньше к новорождённому Сонхёну — родительские инстинкты заработали на полной мощности. «— Попробуем дать ему имя? — Даже не знаю… — Всего на время, — она понимала, что бессмысленно и даже рискованно даровать название тому, кто, скорее всего, умрёт тот же час, когда Сонхёну понадобится какой-нибудь более серьезный орган, наподобие сердца или печени, а не просто почка (прожить с одной ведь реально), и ему отдадут то, что бьётся в груди копии, тем самым убив последнего, но всё равно предложила: — Давай подарим ему имя. Мы, как ни посмотри, будем растить его в гармонии, как семья, чтобы его тело ощущало заботу и не заболело, как тело Сонхёна» Это было аргументом, но настоящей причиной — никогда. Сонхун никогда не был создан для любви, но. Сами того не поняв, родители полюбили его, как не собирались любить никогда — всего лишь не успели себе в этом признаться. И так его назвали Пак Сонхуном, изменив имя оригинала совсем немного. Говорят, что давать прозвища скоту, который собираешься забить, или уличному животному, которое не планируешь (или просто не можешь) взять к себе ни при каких обстоятельствах, и знаешь об этом заранее — чревато. Потому что имя носит в себе не только звучание, но и смысл, который ты к нему привязываешь. А привязывать — значит оставлять следы. И потом отпустить без последствий в виде колотых травм в центре груди становится уже невозможно. Это самое, что к себе прибил чуть ли не ментальными гвоздями, тянется за тобой на цепях, точно собственная тень — становится неотъемлемым. Именно поэтому, со временем, растя мальчика, которому решили дать имя и вручить свою фамилию «чисто для галочки» — они запятнали собственную родительскую душу достаточно, чтобы сдаться и изменить своё спорное мнение. Паки медленно, но верно растаяли и переквалифицировали клона из «носителя необходимых запчастей для старшего» в полноценного младшего сына — и вместо проекта стали звать того сонхёновским братом. Растили его, как члена семьи, и позже приняли окончательное решение. «— Санхун, послушай… Я не могу. Он слишком живой. Он как мой настоящий ребёнок — как будто я переживаю ещё одно взросление нашего Сонхёна. Как мы можем… Убить его? Ведь забрать органы у живого человека, который тоже является нашим сыном… Варварски. Место, в которое мы в итоге придём — станет тупиком» Так они и решили оставить всё, как есть. Отпустить ситуацию, но не Сонхуна. Отныне, вместо того, чтобы отбирать части его тела и отдавать их первенцу, Санхун и Нохи продолжали делать всё, чтобы позволить тому пойти иной дорогой и не заболеть. Оставили его, как второго Сонхёна, но с надеждой на более светлую и безболезненную судьбу. Однако контроль за ним продолжался постоянный — они делали всё, чтобы внести изменения в естественный процесс, который мог погубить мальчишку с возрастом.2010 год.
Прилетевшая на второй этаж как по сирене пожарной тревоги, женщина и сама не понимает, каким образом её рот захватывает воздух и одновременно с этим издаёт какой-то звук, больше похожий на стон предсмертного шока, — быстро убери это!
Брюнет успевает ухватиться за книгу посильнее, но открытого сопротивления оказать не в силах. С его тихим и застенчивым характером идти против матери было бы как минимум странно.
— Родной мой… Помни. Никакой учёбы. Максимум, что ты сможешь себе позволить — это подготовка к сессии, но ведь до университета у нас ещё много времени в запасе, да, Сонхун-и? — она присаживется на корточки, чтобы их с сыном глаза оказались на одном уровне, — а сейчас учёба — это самое бессмысленное, на что ты только можешь потратить своё время.
— Понял, мам. Прости, что заставил… Переживать. Я больше не буду.
Они мониторили, сравнивали каждую ситуацию и поведенческие реакции с Сонхёном, и делали всё с точностью до наоборот: когда мальчик шёл по дороге взрослого себя и, как и старший, пытался засиживаться за книжками и точно так же интересовался наукой, мать выгоняла его на улицу — социализироваться; запрещала учиться. Когда пытался поучаствовать в конкурсах, находила кучу отговорок, чтобы он туда не попал. Отец был более пассивен в попытке переписать сценарий, однако и он отреагировал очень резко, когда Сонхун впервые признался ему в том, что «мечтает стать таким же, как папа и Сонхён» — провёл с ним крайне неприятную и травмирующую беседу, вывод из которой был «ни за что и никогда, забудь об этом». И навсегда поставил на этом замок, к которому Сонхуну нельзя было подходить и на пушечный выстрел. Они пошли на крайние меры строгости, потому что знали: (пускай на тот момент Сонхён был жив и даже находился за границей), если помогут Сонхуну получить то же развитие, то и закончит он так же — обречённым. Они всего лишь пытались вырастить его человеком без приставки «сверх», чтобы природа больше никогда не решилась забрать у него что-то взамен на преподнесенные дары. Проще было отказаться от них заранее — но не от ребенка. Санхун и Нохи вложили в него все свои силы и оберегали излишне упорно, чтобы сохранить образ первенца хотя бы в лице нового ребёнка. А сам Сонхун всё равно продолжал стремиться к знаниям и тайком читать учебники старшего, прячась от родителей. Почему же в будущем на каждый вопрос «есть ли у тебя братья?» Пак отвечал лишь отрицательно? На самом деле, не только потому, что в результате ему было горько признаваться, что его «брат» — жестокий, помешанный маньяк, а потому, что… Сонхён действительно никогда не был ему братом. Его Сонхун воспринимал собой, и считает так по сей день. Но вырос ли Сонхун другим на самом деле? О, да. Но, сколько бы далеко ни пытался отойти от предписанного, споткнулся об то же, обо что однажды споткнулся другой он — Сонхён.2011.
Впервые это случилось в день, когда Ким Сону отсидел очередную службу в церкви, любуясь своей первой любовью и впервые случайно столкнувшись с ним глазами… Облака в тот день показались пушистыми, сменив собой сплошное синее полотно, а небесное светило било на полной мощности. Это же был август, когда дожди отходят в другие края, принося за собой засидевшийся за склонами душный зной. Цикады перекрикивали друг друга, а Ким Сону шёл домой — по Намсану в своих розовых шлёпанцах, потому как зеленый хэбангчонский автобус с номером «02» подло сняли с маршрута. И преодолев половину горы, пройдясь по шоссе, с которого открывался вид на оставшуюся вдалеке высокую церковь и часть деревни, решил поискать наиболее короткую для спуска тропинку. И так вышел к чужому дому. В голове на долгие годы застыл только образ мужчины, что медленно поворачивается со спины — и волосы его белее снегов, и взгляд точно ярче падающих комет, что загораются в атмосфере, и губы приподняты в теплой улыбке, что растопит самое черствое сердце. Речь о Сонхёне, но. Не он та точка невозврата. Если бы только Сону, по ошибке встретивший этого блондина на заднем дворе его дома — в мегапиксилях своей памяти заглянул хоть немного дальше, заставил мутный фон, состоящий из мелких цифровых квадратиков, проясниться, направив курсор в верное место, то увидел бы за его спиной ещё одного человека. Пак Сонхуна, который был гораздо младше и ниже ростом, но выглядел в точности как младшая версия мужчины — и смотрел на Сону не менее удивлённо. Похоже, домой из церкви он ехал на машине с семьей и успел добраться намного раньше, чем пеший Ким Сону без автобуса. Если бы и тогда, в хорошо освещенном рассветным солнцем священном здании, присмотрелся получше, то понял бы, что мальчик был вместе с, кажется, старший братом — именно последний был тем блондином, об которого споткнулся взгляд во время воскресного служения. Уже на заднем дворе их глаза, Сону и Сонхуна, тоже столкнулись. А в следующую же секунду по приказу хёна «иди в дом, я сам разберусь», темноволосый подросток скрылся за поворотом подле панорамного окна, оставив Сону с Сонхёном одних, на зелёной-зелёной траве. Но на этом всё не закончилось. Следующая их с Сонхуном более близкая встреча произошла, когда Сону, не планировавший повторять позор и пересекаться с потрясающим мужчиной, кажется, братом Пака, ещё раз — впервые познакомился с выбранным матерью репетитором. И понял, что это он же. Примерно представляется, какой же силы было его удивление, когда мама за руку отвела в якобы новое место — в дом, в котором Сону уже случайно оказывался прежде… Но об этом он никому не рассказывал — так и получилось, что, сразу же согласившись, мальчик стал посещать его на постоянной основе, тихонько радуясь тому, что шансов встречать Пак Сонхуна, прикрываясь обязательными занятиями по математике с его старшим братом, стало намного больше. Сам же Сонхун, правда, оказался ещё более нелюдимым, чем о нём думал Сону.2012 год.
— Снова ты в своей комнате! Зов доносится с нижнего этажа, и парень слышит его прекрасно, хотя делает вид, что нет. — Сонхун, ну выйди же ты хотя бы на пару минут — поздоровайся! — не сдаётся обладатель весьма громкого голоса, делая его отзвук лишь сильнее. — Я тебя по-человечески прошу. Госпожа Нохи, в отличие от старшего сына, Сонхёна — долго церемониться с капризами детей не привыкла. А потому она, мать семейства, всё-таки поднимается на второй этаж, в комнату Сонхуна. Открывает дверь против воли подростка и пытается выкурить сына наружу, несмотря на то, что Пак задраился не по-детски: залез под одеяло и завесил шторами все окна. Точно страус, который спрятал голову в песок, но при этом оставил тело на поверхности: в доме ведь куча сонхуновских вещей, и как минимум один брошенный прямо при входе в дом рюкзак выдаёт его присутствие. Мальчишка, тем не менее, упирается до последнего. Он вроде как доходчиво выразил, что гостям в доме не то чтобы даже не рад (вежливость всё-таки ещё никто не отменял) — а деликатно предпочитает отмолчаться в одиночестве, и так, чтобы его не трогали. Родительские попытки заставить Сонхуна социализироваться (в то время, как для других детей наказанием был домашний арест, для Пака наказанием был приказ выйти на улицу) в принципе, всегда проваливались одна за другой. Как будто Пак был из тех, кто выйдет из комнаты только если уж очень приспичит в какой-нибудь туалет; даже голод и жажду готов перетерпеть, только бы не мелькать перед гостями и не здороваться с тысячью тёток из соседних городов и районов. Ну или не с ними — есть человек, с которым Пак просто никак не может чувствовать и вести себя нормально, а потому изо всех сил старается избегать. Сонхун оставляет недовольное мычание в подушке, когда его почти что поднимают за шкирку, волоча на выход. Он жутко недоволен тем, что мать в очередной раз нарушила и без того хрупкое личное пространство (такое ощущение, что в его случае это даже не комната — оно максимально ограничено и едва ли влезает в собственное тело, как понятие), хотя по ходу загнанного спуска вниз по лестнице, на первый этаж вслед за матерью, его дутые щёки и выпученные раздражением губы мигом исчезают, стоит только увидеть на пороге это лицо. Старший Пак стоит рядом, о чём-то разговаривая с пришедшим, но Сонхун, которому так-то не свойственно игнорировать членов своей семьи, все своё внимание отдаёт не названному старшему брату, а ему. Сонхун замирает, как истукан. — О! — вскрикивает блондин. — Сонхун очнулся от спячки, вы только посмотрите, — и излишне громко смеётся, складывая глаза полумесяцами. Не имеет в виду ничего плохого и тыцкает чисто по-братски, но. Всё равно как-то цепляет. Может быть потому, что старший Пак говорит это и подшучивает над Сонхуном перед ним. Щёки и уши привычно заливаются пунцовостью оттенка варёных раков (Сонхун ненавидит эти обыкновеннейшие реакции своего организма ещё больше, когда его нарочисто пытаются смутить) и в душе селится какая-то иррациональная обида на этот подкол с выкуриванием черта из табакерки — казалось бы, на что им сдался.
С возрастом Сонхун научится «плавать» — и брасом, и баттерфляем (кто вообще так произносит слово «бабочка?..), а не только по-собачьи — надевать маски, а не только сбегать, и выступать перед людьми успешным, притягивающим взгляды и уравновешенным молодым человеком, который держится уверенно, не умеет в открытую нервничать и испытывать сильного волнения. Показывать то, что от него ждёт научное общество. Станет всеобщим любимчиком, пускай сохранит себя и свою душу во льдах. Он сумеет найти общий язык с любым и не будет похож на того, кто испытывает проблемы с коммуникацией — но всё это будут придуманные защитные механизмы, неискренность, попытка выжить в обществе. Хотя харизма Сонхуна врожденная — нашедшая выход наружу, в глубине души она и дальше продолжит его пугать. С Вонён ему будет проще находиться рядом, потому что инициатива всегда будет идти от неё — и это станет безопасным островком, потому что лишь не испытывая чувств Сонхун будет спокоен. Зная, что не перед чем себя контролировать, что нечему расходиться искрами, выходить из строя. Однако это случится намного позже, а во времени, пока Ким Сону жив, а им с Сонхуном по одиннадцать-двенадцать-тринадцать-четырнадцать-и-почти-пятнадцать лет… Иногда, из-за подобного поведения мальчишки, Сону будет казаться, что Пак Сонхун его искренне лю… Лютит. К сожалению, от слова «лють», потому что Ким его очевидно раздражает — и сам сделавший такие выводы, шатен поймёт, что вместе им не быть никогда, что Сонхуну ни за что не понравится парень, а у мальчика-лисички нет и не появится никаких шансов, и потому лучше сдаться. Что первая же его любовь оказалась безответной (вот это счастливчик, угораздило же), а потому горе надо утопить в чём-нибудь ещё. И речь не об алкоголе, а о человеке. Всё же, даже не получивший отказа, а уверенный, что Сонхун «терпеть его не может», Ким прогорюет, но недолго. Потому что, при попытке найти замену и отвлечься, не успеет отойти далеко: напоминающий Пака, его хён, Сонхён, и он же — репетитор Сону — окажется куда более расположен к Сону. Он-то, в отличие от Сонхуна, открыто выражает свои эмоции и не боится говорить с Кимом обо всём на свете. На нём мальчишка и остановится. Дорога в обход, которая в конце концов должна была привести к Паку — будет стоить Сону слишком дорого и поход по ней растянется на всю оставшуюся жизнь. В те годы он с головой занырнёт в Пак Сонхёна, представляя на его месте Сонхуна, чтобы ещё через пятнадцать лет, снова получив от того молчаливый отказ, перейти на другого человека. Напоминает замкнутый круг, да?.. Но в своё время замена одного Пака на другого покажется единственной из всех, которая подошла бы, ведь можно даже не напрягать воображение — Сонхун с Сонхёном и так схожи, сохраняя разницу лишь в цвете волос и возрасте; кажется, репетитор Пак говорил, что в их семье все мужчины седеют к тридцати, а значит и Сонхун тоже однажды станет белобрысым. К тому же, Сонхён гораздо лучше с той точки зрения, что старше (на восемнадцать лет, на секундочку) и опытнее стеснительного Пака, но об этом Ким уже не задумается, ведь… Есть лишь человек и чувство, что он разделит вместе с ним. Сону бы никогда не подумал, что чувства его к одногодке, Сонхуну, могут быть взаимны. Ибо верил в его искреннее безразличие, если не презрение, но. И он многого не знал, потому как просто ни разу не замечал.2013.
Репетитор сидит на согнутых коленях с закинутой назад головой и, крепко держа бёдра Сону, глядит исподлобья. Снизу вверх, пока зрачки становятся лишь темнее.
Мужчина прикладывает указательный палец к своим устам, явно прося не шуметь, прежде чем выпустить плоть Сону из руки и прикоснуться к невыразительной венке губами. Проходится кончиком языка от основания до самого верха, принаклонив голову — и цепляет нижней губой головку, задерживая самую нежную часть слизистой аккурат к наиболее чувствительной зоне. Ким вот-вот расплачется, потому что эмоции требуют выхода, а когда любопытство хватает Сону за подбородок и заставляет, вопреки смущению и стыду, посмотреть вниз… Боже. Какой же старший красивый. Писк оказывается сдавлен в кулаке, а мышцы содрогаются от тех самых непередаваемых ощущений, когда хён, пошло причмокивая и поводив по члену губами, берёт во всю длину.
И не размыкает зрительного контакта.
Пальцы Сону, столь любимые старшим и зарытые под корень, сжимаются на его белых густых волосах, скрипя в дребезжащих костяшках, потому что лучше так, чем потянуть чересчур сильно и причинить ему боль. Они настолько увлечены процессом, что не замечают ни входящих сообщений, ни факта того, чтобы в здании по-прежнему может находиться кто-то из домашних, хотя Ким по-честному старается оставаться беззвучным, как бы тяжело ни было сдержать робкие стоны.
Сону медленно поднимает глаза, чтобы сквозь подступающий оргазм, что делает всё вокруг липким и приглушённым, увидеть перед собой приоткрытую дверь, из которой точно так же, прямо глаза в глаза — на мальчика смотрят мрак и неизвестность.
А её они всегда закрывали, щёлкая.
И впрямь не было никакого мрака, но неизвестность — да, присутсвовала. Потому что Сону не знал, что странности с дверью происходят не из-за неисправного замка, и далеко не из-за сквозняка, что постоянно срывает её с петель. Всему причиной были чужие детские руки, которые тихонько приоткрывали завесу — и внимательные глаза, которые привыкли не разговаривать с теми, кто заглядывает в них вопросительно, а наблюдать самим. Сонхун, на самом деле, часто становился свидетелем этих сцен. И по большому счёту, ни в один из тех разов его не застукали за подглядыванием, хотя довольно часто казалось, что глаза сталкиваются с Сону, когда тот повёрнут лицом ко входу в комнату. Младший сын семьи Пак обо всём знал: о брате и его ученике, о том, за какими занятиями, помимо математики, они проводят вечера и ночи. Как изгибаются брови одногодки, когда он достигает пика, как он разводит ноги, приоткрывает рот и стонет, когда Сонхён доставляет ему удовольствие, и как прижимается крепче, без конца нуждающийся в чьём-то тепле. Насколько нежны его слова, когда шепчет признания в любви, с какой самоотверженностью целует, и насколько глубоко впускает того в своё тело… Тринадцатилетний Сонхун видел всё это собственными глазами. И их застилала ревность, но она не могла найти никакого пагубного выхода, потому как Сонхун никогда не представлял из себя что-то злобное. Он был очень осторожным, внимательным и чистым ребенком. Последнее, правда, не продлилось долго, ибо, как и утверждал Пак Сонхён во время одного разговора с Сону: стерильно белое в этом мире не может оставаться собой долго — обязательно пачкается об реальность. Запачкался и непорочный мальчишка, наблюдавший за взрослыми играми, участником которых стал такой же, как он сам. От мальчиков в этом возрасте одни проблемы — никакого решения найти нельзя, потому что они ещё малы, но вот всякие журналы, видеокассеты или даже, банально, откровенные рисунки, становятся частой находкой в их комнатах. В этом нет ничего такого, и любой родитель подростка скажет, что замечал за ребёнком вполне естественные интересы. Нет необхоимости сильно этому удивляться, как и нет нужды с этим бороться — рано или поздно каждый из них станет взрослым мужчиной и шило в одном месте поутихнет. Ведь именно в пубертате тело впервые заявляет о своих желаниях более конкретно, поджигая нервы и накаляя градус напряжения. Так что, пускай Сонхун долго сопротивлялся и не хотел ни признавать, ни даже верить в то, что он — не исключение, а казусы случаются… К собственному стыду, он, наблюдавший за всем этим из тени, с самого первого раза не испытывал отвращения — а мечтал о похожем. И потому всячески приходил понаблюдать ещё и ещё… Он восхищался и стремился подтянуться к хёну, и отныне не только потому, что тот добился успеха в науке и стал блестящим карьеристом, но и потому, что он заполучил кого-то вроде Ким Сону. Тёмными вечерами, когда никого не было дома (и даже когда кто-то был), Сонхун снова и снова замуровывался на все замки в собственной комнате, падал на пол костлявыми коленками и, упираясь в кровать, стыдливо прикасался к себе сам, пряча пылающее в краске лицо в подушку или одеяло. И в созданной искусственно темноте представлял все кадры, что не единожды видел лично, воочию — воображал себя на месте своей старшей версии, нависавшим над Кимом, берущим его целиком, и каждый божий раз… Достигал предела. При любой мысли о том, что чисто теоретически может прикоснуться к столь прекрасному и безупречному Ким Сону сам… Сделать это так же, как делал хён, своими собственными руками… При одной мысли о нежном личике и стройном теле Сону достигнуть небес получалось легко, но. После каждой разрядки, после каждого раза, когда выбрасывал использованную бумагу, салфетки, или под страхом смерти (потому что оказаться кем-то замеченным за этим делом равнялось именно верной гибели) сразу же относил простынь в стирку и ставил её сам, даже когда накапливалось недостаточно грязного белья — разум одолевало неимоверно чувство вины. Сонхуну было ужасно плохо морально, потому что было нечто неправильное в том, что он никак не мог бросить, прекратить делать. Стыдно… Ему было так стыдно. В конечном счёте всё заканчивалось тем, что он не мог нормально посмотреть Киму в глаза, когда тот приходил на уроки — всячески сбегал и прятался, уговаривая себя, что «так нельзя», но. Из раза в раз снова заканчивал одинаково — в своей комнате с грязными простынями и рукой, испачканной в собственной смазке. Как и у брата, пускай младший был более мягким и застенчивым ребёнком, чем старший — у Сонхуна была очень сильная половая конституция и высокое либидо, которые, как и у других детей, но чуть более ярко, начали притягивать к своей подребности «быть выраженными» внимание в возрасте 11-12 лет. И Ким Сону стал первым человеком, который вызвал в Сонхуне столь неизведенные, сильные чувства — не только приятное волнение в груди (хотя его тоже), но и вожделение. Ким Сону безумно хотелось, но Сонхун был слишком маленьким и слабохарактерным, чтобы подойти к нему ближе. Подобная амплитуда давления в груди (словно после долгой зимы невинно и чисто расцветало что-то весеннее) и внизу живота одновременно (клубящееся змеями и пропитанное грязью порока) — предсказуемо — ни на шутку пугали своей новизной и противоречивостью. В голове Сонхуна любовь и половой контакт, почему-то, были расставлены по разным полкам, как будто к тому, что он смог бы полюбить — ни за что нельзя было прикасаться. Ведь было так страшно обидеть, испортить, замарать… Да и чтобы они сделали вдвоем в этом возрасте? Пак, тем не менее, безумно стыдился и боялся своего темперамента, до конца не понимал, как вести себя с собственным телом, а потому при каждой попытке Ким Сону с ним поздороваться — просто сбегал молча и с красными ушами, от греха, так сказать, подальше — получается очень даже буквально. А вдруг бы кто-то увидел и всё понял? Взгляд Сону всегда был столь проницательным, что проще было просто не давать тому смотреть долго; Сонхун очень не хотел, чтобы тот узнал старательно скрытое. Но, безусловно, его образ был единственным и самым сильным в голове маленького Пака, постоянно раззадоривая фантазию и подливая в пламя ещё больше масла в виде реальных картинок, свидетелем которых Пак становится с периодичностью в постоянно. Он верил, что однажды вырастет таким же обаятельным красавцем, как Сонхён, наберётся опыта, и. Обязательно перетянет Ким Сону на себя, отбив у хёна. А пока это оставалось лишь мечтами. Забавно, как ещё при первой встречи в церкви Сону показался ангелом — а затем Сонхун и сам не успел понять, как молчаливо и неосознанно подумал «вот бы увидеть его ещё». Бог, видимо, мгновенно услышал его желание — и пригнал Кима во двор сонхуновского дома в тот же день. Забавно, да?.. Они пересекались всё это время — с Пак Сонхуна всё началось и им же всё закончится. Так было раньше, точно предписанное кем-то извне…сейчас, 2030.
…А в настоящем времени Сонхун, который всячески сбегал от собственной мечты на ножках, смотрит перед собой — на Ким Сону, который сквозь долгое время всё-таки своё догнал и теперь сидит у него на коленях, положив одну ладонь на плечо, а второй прикасаясь к лицу. И произносит эти слова так, как никогда не должен был… — Я знаю, что это Сонхён убил меня. Я всё вспомнил… И бесцветное рассветное Солнце всё больше начинает напоминать дневное — лучи постепенно наливаются золотом. Вместе с тем превращают глаза младшего в ту самую давно знакомую Паку карамель. И вместе с тем всё, к чему касается Сону — во что-то исцелённое, но знает ли он подробности и то… Сколько же, на самом деле, в мире существовало Пак Сонхунов? — Хён… — молвит он куда-то в сторону, как будто медлит перед тем, как поделиться подробностями. Сонхун всё знает, Сонхун всё видел, но действительно ли услышать обо всём из уст Сону и тем самым пережить ещё раз — окажется гораздо хуже?.. Но кто должен взять на себя ответственность? Тот, кому больше лет или, по крайней мере, месяцев? Сонхун ведь должен был называть Сону хёном — он был младше него, но, в конце концов, не просто пережил, а вполовину перерос старшего. И это лишний раз напоминает о том, как безбожно перед ним виноват Пак. На всём этом фоне попытки разубедить собственный обреченный голос разума кажутся смешными, но, тем не менее… «Ты путаешь чувство вины с любовью: оба они такие сильные, что застилают твои глаза» — звучит громче чего бы там ни было ещё, и Сонхун хочет просто вырубить этот вещатель, став не только раненным, но ещё и душевно глухим. Игнорировать потуги сердца становится совсем невыносимо, особенно, когда они столь громогласны. Пак не справляется, когда не просто перед ним, а на нём оказывается Ким Сону, которого едва ли удалось спасти вчерашней ночью. Насколько же Сонхуну было тяжело… Но даже сегодня он справился — и после невыносимого дня вместо нормального сна оставался с Кимом как можно дольше. Но самое главное знание расставляет все знаки препинания за считанные секунды. «Я никогда не был построен для любви» — то, в чём Пак Сонхуна переубедить невозможно. И от этого он продолжит отталкиваться и дальше. — И… Как много ты помнишь? — осторожно интересуется он, хотя уже заранее знает, что терять нечего — всё уже проиграно, и осталось только выяснить, как скоро Ким Сону начнёт ненавидеть его всецело. Но и эта ненависть будет заслуженной — Сонхун осознанно оттягивал сей момент достаточно долго: специально кормил Кима таблетками, чтобы воспоминания к мальчику не вернулись излишне быстро и хоть какое-то время они с младшим смогли запечатлеть, как радостные, проведя вместе. С той поездки в лес на юге Сеула даже остались фотографии, которые никто так и не распечатал — но Сонхун видел их, сохранённые на любительской плёнке Хисына; и благодаря тем кадрам, где запечатлены ассистент, ученый, два медбрата и смеющийся Ким Сону, понял, что хоть на короткое время, но заставить мальчика почувствовать себя счастливым у всех четверых «пап» всё-таки получилось. Благо, что на проекте стоит хотя бы одна позитивная галочка. Однако теперь страницу придётся перевернуть — и заглянуть в лицо реальности, которая может сравнится разве что со страхами. Жаль, что ни от чьей смелости не развиднится, не изменится и не исчезнет. Настало время Сону забыть об иллюзиях и понять, что ничего, на самом деле, никогда не было хорошо. А что ещё хуже — никогда не станет. Ветвь развития этих чувств становится тупиковой — они не найдут выхода, потому как ответить на признания Сону окажется столько же мучительно тягостно, как и проигнорировать, притворяясь, что не понимаешь. Сонхуну остаётся выбрать лишь менее маркую из двух зол. — Всё, — односложно отвечает Сону, отводя глаза, и мигом это подтверждает. — И то, как тебя… — Сонхуна одолевает лёгкая паника, потому что он мог ожидать всё, что угодно (и это в том числе), но, всё-таки, напрямую получать ответ от самого Сону на тему того, что он знает, кто и как его убил, что он помнит всё это, как на тех самых кадрах с плёнкой… Сону медленно кивает. Почему это настолько душераздирающе? — Нашли меня почти сразу, 31 мая, где-то около полночи, но первый день лета вряд ли успел наступить, я ведь прав? Ровно пятнадцать лет назад. Нашли в том же доме, и он всё время был рядом, до самого конца. Мне так кажется… Сону помнит. Вспышки, которые появились перед глазами, когда в мозг перестал поступать кислород. И даже как собственные пальцы сжимались на ткани его белой рубашки, пока хён сам не понимал, что делает… Сонхёну нужно было больше — он не мог остановиться, потому что прошел свой максимум и неосознанно захотел повысить планку. Сексуальное желание было столь же сильно, как потребность убивать — раньше Сонхён отделял одно от другого и держал от Сону как можно дальше, но в тот роковой майский день эти два понятия одержимости обладать телом и отнимать его жизнь достигли своего пика, соединившись. Он просто преступил полосу, которую было нельзя — не смог удержаться, однажды начав. А ведь все стартовало и закрутилось с поцелуя — так просто он разогнался, чтобы в будущем никогда не позволять себе даже мимолетный взгляд. Теперь Сону наконец понимает, почему Пак отвергал его именно со словами «просто боюсь не остановиться»… — Сону… — и глаза Сонхуна становятся такими красными, что Сону может представить, насколько же сильно их сейчас жжёт, на себе — вот-вот проступят слёзы. — Ведь так? — Да… Он был там.И я тоже.
Было ли то убийство милосердием? Зная о тяжелой жизни Сону, он решил просто избавить его от страданий? Нет, он не хотел его убивать — он мечтал, чтобы Сону пережил тяжелый период и наконец-то стал счастлив… Сону знает, Сону верит в то, что это было ненарочно. Но кому от этого станет легче? — На самом деле, когда я проснулся после смерти, хён, — почему-то он считает, что невероятно важно дать знать об этом Сонхуну, — в моей голове не было совершенно пусто. Я никому не сказал, но всё это время помнил лицо, которое увидел перед тем, как проснулся и… Увидел точно такое же. Но мне было непонятно, что к чему, мозаика как-то не складывалась в голове и, конечно же, я не осознавал, что эти кадры были последним перед тем, как я умер. А какие-то несколько часов назад Сону вспомнил всё вплоть до причины, по которой любимое лицо сначала оказалось заплаканным, а потом и вовсе сменилось на темноту — он не терял сознание. Это просто… Чёрный пакет натянули на голову, и темнота, которую Ким боялся всю жизнь, всё-таки окончательно его догнала. Погубила, как только он успокоился, поняв, что находится в ней не один. Сону может заметить, как Пак, глядя снизу вверх, грустнеет, как тоска сжирает всё спокойствие на дне его карих, и как же сильно в эти секунды он хочет исчезнуть, но спрятавшись не от Сону — а спрятав его от ненавистного себя. — Я помнил это и то, с каким сожалением он на меня смотрел. И, конечно же, совершенно не понимал, почему он плакал. И почему плакал ты, когда я проснулся, тоже — никак не получалось сообразить, что к чему. Но даже в бессознательности тело Сону работало автоматически и преждевременно знало — нужно протянуть руку, чтобы смахнуть влагу с кожи Сонхуна. Если так подумать, Сонхён убил Сону относительно нежно — он сделал всё, чтобы мальчик не страдал так, как страдали его предыдущие жертвы. Значило ли это, что не всё его одержимое сердце было покрыто густым слоем пыли и совсем не билось? Сону вспомнил многое из прошлого, а в особенности из своего последнего дня на земле сегодняшней ночью; пока чуть не умер ещё раз. Вся жизнь, как говорят, пронеслась перед глазами — даже та, которую он не знал и не признавал своей. Человеческий мозг, всё же, удивительная вещь. Порой ему достаточно одного короткого всплеска или утопленической пены в носоглотке. Младший касается костяшкой к нижнему веку и стирает с него, прикрытого, первую слезу, отпущенную глазами Сонхуна. Просто делает то, что привыкло тело по своей извечной памяти, опять — как было в их первую после воскрешения встречу, так продолжается и сейчас. — И теперь мне наконец стало понятно почти всё, кроме одного. — Чего же? — он едва ли шевелит пересохшими от волнения губами, и кажется, как будто спустя годы, решив отомстить тем же образом, Сону убивает наижесточайшим способом, используя одни лишь слова. А лучше бы распустил руки и ударил Пака хотя бы раз… Может, тогда старшему стало бы совсем немного легче. Сонхун, во всяком случае, ощущает боль, о возможной мощи которой успел позабыть на время затишья — но с вернувшейся к Сону памятью дыра в груди зазияла с новой силой. Так мучительно, так невыносимо, господи… Если ты действительно есть, не можешь ли ты приглушить эти страдания хоть чем-нибудь? Иначе они оба умрут на месте, не имея (или почти не имея) угрожающих жизни колотых и резаных ран. Сонхуну был так невыносимо жить все эти годы потому, что он, как обьяснял сам себе — продолжал существовать в мире, лишённом Ким Сону; а значит и смысла. Но, как оказалась, с его воскрешением ни капли не полегчало — всё стало только ещё хуже, усложнилось, добив и без того разбитого человека. Слишком жестоко было наносить такие увечья, не убив с первого раза, а оставив их невидимым, отстроченным остриём, воткнутым в грудь. Но будет ли очевидным сказать, что Сонхун ни о чем не жалеет? По-другому было просто нельзя — в противном случае, не вернув потерянного мальчика миру живым, Пак бы не обрёл покоя. Конечно, не жалел. Ни о чём, кроме собственного рождения. Ведь если бы не его искусственное появление, ставшее нарушением главного закона природы ещё прежде, чем всё пошло коту под хвост с климатом… Сону бы никогда не захотел остаться в доме Паков подольше. Никогда бы не пытался восполнить ту любовь, которую не смог реализовать на Сонхуне. Если бы не пробудилась родительская жадность к попыткам предотвратить трагедию — не случилось бы масштабнейшей катастрофы. Сонхён бы умер в любом случае, а Сонхуна бы не было вообще — и всему миру стало бы легче, потому что на шахматной доске не оказалось бы лишней фигуры. Это он сдвинул естественный ход событий, как бабочка взмахом своих крыльев подняла циклон на обратной стороне планеты — и кто, как не он обязался исправлять последствия? Оттуда пожизненное чувство вины. Да, не Сонхун выбирал рождаться, но ему теперь отвечать за решение родных. — Почему ты считаешь себя виноватым? Ты ведь — не он. Столько мелких действий, не несущих в себе намерения никому навредить, привели к таким плачевным последствиям… — Потому что я убил тебя, — звучит тихо, но в то же время столь оглушающе… «Я убил тебя, пускай не в прямую» Если бы Сонхуна не было — Сону бы не влюбился в него, и его сердце разбил бы кто-то другой. Но с ним, разбитым — остаться на поверхности намного лучше, чем с ним же остаться где-то внизу. Жизнь учит меняться и даёт достаточно времени, чтобы встать с колен и, отряхнувшись, пойти дальше, вырасти над своей болью — но смерть лишает всего сразу. — Ты не убивал меня, — шепчет Сону, — перестань так говорить, потому что это не правда. А из всех возможных глаз Ким выбрал именно те, что принадлежат его гибели. Сонхун был чистым ребёнком. Он всегда был ангелом…Смерти.
Именно поэтому любое предложение нужно читать до конца. Он не убивал его своими руками, но коли Пак Сонхуна не существовало — Ким Сону не переживал бы путешествие в загробный мир больше одного раза. И пока птицы, вернувшиеся на неожиданное потепление, трещат за окном — комнатаМальчик помнит собственную руку, что он тянет к поезду, который совсем скоро тронется. Ноги болят от долгого бега, и когда до заветной цели — кончиков чужих пальцев — остаются считанные миллиметры, механизм запускается и состав идёт вперёд, оставляя ещё совсем ребёнка позади. Он ускоряется из последних сил вслед за уходящим вагоном, и всё же на мгновение цепляется за чужую кожу. Тело мужчины постарше тянется навстречу, переклоняясь сильнее нормы, пока он одной ладонью держится за дверную ручку, а второй подаётся к младшему навстречу, чтобы последний раз сжать, как следует — крепко.
— Хён, пообещай, что вернёшься! — кричит мальчик, чувствуя, что ещё быстрее стать просто не сможет. Он ещё слишком мал, слишком слаб и никчёмен для этого мира — его короткие ноги, возможно, не только сейчас, а вообще никогда в жизни не сравнятся с металлическими деталями, двигающими вагон по рельсам; он в конце концов отстанет, выпустив столь важную руку из своей.
Странно ребёнку страдать от подобных мыслей, но когда у тебя с самого рождения перед глазами стоит живой пример того, как надо жить, сопротивляться ни то, что бесполезно — просто не хочется.
— Конечно, — эта улыбка, больше напоминающая отцовскую, дарит ему надежду на скорую встречу, — куда же я от тебя денусь? Подожди совсем немного — и всё снова будет, как прежде.
А после всё переменилось — рухнуло. Старший вернулся, как и обещал — после окончания учёбы и проведенных за практикой месяцев в лучшей лаборатории Берлина, но только на время. И за то, что в конце концов исчез из его жизни насовсем, Сонхун благодарен. Пожалуй, умереть было наилучшим выбором из всех, что он принял, пускай никто не накладывал на себя руки, а просто… Почувствовал, что хватит — и тело будто услышало, прекратив бороться и отпустив весь накопленный потенциал болезни, позволив тому сорваться, как собакам с цепи. И уничтожить то, что называлось жизнью. Сонхён и сам, наверняка, знал, что этого заслуживает. В будущем Сонхун тоже поступит в берлинский университет, где впервые встретит бывшего пастора Ли Хисына. Но отныне Пак шагнёт в мир науки не для того, чтобы уподобиться покойному хёну (не дай боже) — а для того, чтобы исправить ошибки, совершенные им же. В какой-то момент его «я» и «он» перестанет звучать привычно — перельется в ёмкое «мы»; прошлый Сонхун и тот, который пришёл в мир ещё раз, чтобы изменить базовые настройки. И, идя той же дорогой, прийти к другому знаменателю, новому месту назначения. Впредь Сонхун сможет мечтать лишь о том же, что и отец с матерью — никогда не быть на него похожим. Они были одинаковыми, но уже осознанно Сонхун делал всё наоборот, лишь бы отличиться. Сонхён имел проблемы со здоровьем, а потому тщательно за ним следил и, сколько Сонхун себя промнит — хён никогда не курил. Конечно, Сонхун, как и старший, изначально имел очень мало интереса к никотину, но в конце концов прибегнул к этому лишь для того, чтобы отличиться. Запихивался сигаретами на завтрак, обед и ужин. И имея одинаковый с Сонхёном запах на него не походил, потому что сигаретный дым пропитал всю одежду, кожу и волосы, смыв следы прежнего позора. Младший Пак никогда не улыбался во все тридцать два, чтобы не было видно их одинаковые клыки, выделяющиеся на фоне других зубов — уже тогда старший был похож на вампира не в пустословье; он действительно охотился за людьми и их кровью. Сонхён всегда брал своё — он наступал на горло не себе, а людям, подчиняя их себе, доминируя в тысячи случаях из ста — а Сонхун прогибался под тех, кого любит, и молча наблюдал, обрываясь на мечтаниях, но никогда не говоря о своих истинных желаниях вслух. Хун старался изо всех, чтобы стать другим. Правда, не за всеми своими привычками сумел уследить. В конце концов были вещи, которые он о Сонхёне просто не знал — но они пробрались наружу, как из-под ковров пробирается запах однажды залежавшихся человеческих останков и пропитавшей деревянные доски телесными жидкостями. Привычки просочились. Плечи дергались так же, как сонхёновские, когда Сонхун смеялся, не отдавая себе в этом отчета. Кофе, как и он, в отличие от подавляющего большинства корейцев, которые всегда были зациклены лишь на айс-американо — пил исключительно горячий и сладкий. И неосознанно часы одевал не так, как другие люди, но так, как делал это Сонхён — на правую руку. А самое главное…«Я ведь твоя планета?»
Сонхун не знал, что старший называет Сону планетой, а потому ничего не понял, когда, спустя годы, в итоге назвал его сам точно так же. С этого момента, наверное, всё сошлось к тому, чтобы пойти по старому сценарию. Развилка снова стала единой тропой. А этого Пак никогда не хотел допускать. Он никогда не хотел рушить уцелевшее, как и с трудом восстановленное. Ради блага всего живого, он хотел… Никогда не любить Ким Сону,Сонхун — мальчик, который не решался подойти к пруду слишком близко, побоявшись спугнуть своей тенью, упавшей на воду, настырных рыбок кои — ни то что пытаться прикоснуться к чешуе, опустив руку в водоём…
— Ты человек. Чистый человек, — и глаза Сону наливаются влагой и чем-то красным, потому что печёт их до невозможности, как в печке при 200 градусах… — Прекрасный человек… Но. Есть ещё одна причина, по которой Сонхун считает себя виновным, причина, по которой назвал себя таким же убийцей, как и брата. Потому что присутствует то, с чем согласится любой. Сонхун бы предпочёл проснуться с перерезанным горлом, чем самому пытаться вернуться к жизни, которая никогда не была нормальной, ведь… Бездействие — это тоже преступление.
31 мая 2015 года.
Родители пытались скрывать и никогда не обсуждали с Сонхуном эту тему — но трудно было не заметить, что вокруг происходит какой-то хаос. Люди в деревне продолжали шептаться, а Сонхён перестал покидать свою комнату, каждый день выглядя так, как будто ожидал своего часа на смертном одре. Как будто каждая ночь казалась «предрасстрельной» — приговор могли вынести в любую секунду. И пускай младший Пак почти ничего не знал в подробностях «почему, как, из-за кого, скольких и за что он…» — у Сонхуна тоже были глаза и уши, а ещё возраст (четырнадцать), которого достаточно, чтобы понять хотя бы примерный обрис сложившихся обстоятельств. Пак Сонхён намутил какую-то воду, из-за чего его вот-вот постигнет законная расплата. Кажется, он кого-то убил. Насколько понимает Сонхун — не одного человека, а гораздо больше, но многое из его размышлений остаётся загадкой. Мать попросила не обсуждать со старшим эту тему и сохранять молчание до лучших времён — никому не открывать дверь, когда будут звонить в домофон (потому как журналисты стали непростительно частыми гостями), лишний раз избегать соседей (что Сонхун и без того всегда придерживался по своему удобству), не поднимать телефон без маминого разрешения. Младший сын семьи Пак понимал и даже беспрекословно слушался, но атмосфера вокруг царила излишне странная. И она закономерно напрягала. Конечно же, став фактически изолированным в течении последних двух недель, Сонхун, не видевший ни входящих, ни выходящих в и из этого дома (за исключением мамы с папой, что тщетно бегали по юридическим фирмам в поисках защиты) — очень удивился, когда увидел, что… Пока другие обходили этот дом за сотню ли, боясь лишний раз соваться в логово зверя — Сону-хён всё-таки пришёл сюда сам. Хотя и ему по-любому запретили видеться с репетитором, сначала попавшемся на слухах о его контакте с несовершеннолетним, а затем и ставшим главным подозреваемом в деле душегуба, который потрошил десятки людей. Сонхун опередил их на считанные секунды, когда старший не помешал Киму переступить порог и подняться за ним по ступенькам, в комнату. Младший Пак, шедший по коридору, когда в дверь позвонили, в самый последний момент перед появлением хёна спрятался за углом. А дальше всё повторилось по привычному сценарию. Он проследовал за ними сначала только взглядом, а затем привычно подключилось и тело. Они поднимаются на второй этаж и скрываются за углом — Сонхун поднимается следом, соблюдая отрыв и изо всех сил стараясь не скрипеть деревянными половицами; у него, как и всегда, получается. Он знает, что произойдёт дальше — Сонхён ведь за всё это время ни разу не сумел отпустить Сону, не подарив его телу свою любовь. Этот раз ни за что не станет исключением — особенно учитывая, что в их голосах мелькают прощальные нотки, сожаления. Сонхун, признаться, слегка удивлён тем, что эта встреча вообще состоялась: Сону просто невероятен в своей нежной любви, раз пришёл сюда, ничего не побоявшись. Но думать о том, что мечтает получить от него такую же, Сонхун начнёт как-нибудь позже. Пока же Сону с Сонхёном о чём-то трогательно разговаривают — темноволосый подросток становится стенами, и его четыре, пока он внимательно слушает сквозь приоткрытую дверь. А затем, подойдя достаточно близко, ещё и глядит на то, что происходит внутри. В своих прогнозах он оказывается прав — Сонхён не смог удержаться и отвергнуть младшего, а потому берёт его прямо на столе, резко смахнув с поверхности всё лишнее и даже не успев нормально раздеть Кима. Привычка Сонхуна подглядывать, наблюдая издалека — как и ожидалось, играет с ним злую шутку, потому что делает его свидетелем того, что сильно выбивается за рамки, отличаясь от привычной картины. Сонхён ведёт себя весьма грубо, и вместо предсказуемой ласки — буквально швыряет младшего на кровать, залезая сверху. Сильно сжимает запястья, сковывая его движения, хотя Ким всегда был податлив и ни разу не сопротивлялся, если не наоборот — ластился даже сильнее. Наверное, примерно с этого момента у Сонхуна перехватывает дыхание — что-то очевидно идёт не так, как обычно, но он никак не может понять, что. Сону коротко попискивает, когда хён с заметной болезненностью сжимает его талию, оставляя поверх старых синяков новые. Брови наблюдавшего за этим тайком Сонхуна поднимаются вверх, и грудная клетка брызжит волнением — что происходит?.. Почему он делает ему больно? Вместе с этим вопросом приходит ещё вагон других — и все они наслаиваются на мысли о том спорном, что в последние дни вертится в атмосфере вокруг старшего брата. Он, совершивший столько зверских преступлений, о которых Сонхун пускай знает только по сплетням жителей хэбангчона, шепкам родителей и до сих пор не может поверить — своим поведением и каждым жестом, пропитанным какой-то чуть ли не потусторонней заразой, заставляет что-то страшное начать нарывать наблюдательное сонхуновское сердце, но. По-прежнему непонятно ничего. А внутреннее ощущение мальчишки никогда не подводит. Сонхун словно глядит сквозь пальцы и может просчитать будущее наперёд. Потому что это действительно случается сегодня — как раз в заключительный день последней кимовской весны на земле. Тормоза Сонхёна сдают. Зрачок, который находится между полуоткрытой дверью и перекладиной, сужается, пока глаз наоборот — расширяется. У маленького Пак Сонхуна все органы разом ухают в пятки, раздавленные весом постепенно приходящего (но никак не принятого мозгом) осознания, когда он слышит, как… — Прости меня… — дрожит мужской голос… И невинный на него ответ забивает гвоздь в крышку заранее подготовленного Сону гроба: — За что, хён?.. То, как Сонхён извиняется перед Кимом, который никогда не держал на него обиды и не понимал, почему старший плачет, а затем… Сонхун видит, как руки того, кто выглядит в точности, как он сам — оказываются сдавлены на хрупкой шее. Со стороны он лицезрит себя, который убивает Ким Сону голыми руками. И видно оттуда плохо — или просто не верится — а показавшиеся странности Сонхуну сначала хочется скинуть на «разнообразие», потому что по привычке он готов найти старшему тысячи оправданий, остаться на его стороне до конца своих дней, позабыв про жуткие слухи, но. Всё меняется, когда он замечает, как старший, протянув руку к тумбочке — ещё и хватается за пакет, чтобы затем перекрыть Ким Сону кислород насовсем. А это уже ни коим образом не получится оправдать. Мальчик тщетно пытается отбиться, заранее, наверное, понимая, что ничего не получится — агония застывает в движениях медленно сокращающихся мышц и пальцев, что дрожат, намертво вцепляясь в белую рубашку. И ног, которые проигрышно бьются об поверхность кровати, как бьют хвостами рыбы, выброшенные на сушу… Внутри Сонхуна от дрожи расступаются моря (хотя они так мечтали забрать Сону себе, в безопасность) и расходится трещинами земля. Мир как будто рушится на глазах, а он совсем ничего не может с этим сделать. Крови нет, но ею как будто заполняется потолок, углы комнаты, стены и пол. И он начинает активно соображать, не в состоянии найти ни одного подходящего ответа. Сонхун хочет помочь Сону — но как он может? Вломиться в комнату и сбросить Сонхёна с хрупкого кимовского тела? Но старший сейчас в состоянии полной одержимости — а потому не посмотрит на происходящее трезво и вступит с Сонхуном в открытую схватку, при которой всё закончится одинаково. Спуститься вниз, чтобы взять нож и, вернувшись, заставить Сонхёна отступить угрозами? Или вовсе их реализовать? Но Сонхун не сможет выдать ничего, кроме блефа, не сможет всадить его даже в руку или ногу, а старший обязательно возьмёт его на слабо — и заставит доказать серьезность намерений и угроз, но. Младший Пак не способен на убийство или причинение боли, а потому ни один выбор не кажется правильным — потому что не так его воспитали, потому что он другого полюса. Сонхуну не победить этого человека, не оставить дом не запятнанным чьей-то смертью, а Ким Сону всё равно потеряет возможность схватиться за вспомогательную соломинку — в его случае единственная, которая может помочь, запредельно шаткая и неустойчивая… И Сонхун пытается пересилить себя и заставить сделать шаг вперёд, чтобы хотя бы попытаться, но… Так и не решается. Какое-то движение, напоминающее «органы, которые накручивает на себя работающая танковая гусеница» — заставляет юное тельце штормить, наполняя его переживанием, как треснутый стакан до краёв. И вроде он заполняется, но всё никак не перельётся, потому что жидкость, как и смелость, выходят через пробоину — и падают в бездну. Потуга то туда, то сюда — и никакого результата; ноги от шока, связанное с увиденным, врощены в пол. Может, после того, как впервые услышал о «преступлениях» Сонхёна, Пак представлял, как это могло быть, но увидеть это своими глазами… Потрясает до глубины души. И Сонхун должен среагировать как-то иначе, но в эти мгновения, ставшие последними для Ким Сону — он лишь пугается ни на шутку, теряя дар речи и память о элементарных, базовых движениях. И шага не получается ни вперёд, ни назад. Сонхун остаётся лишь жалким наблюдателем. Это напоминает сны, как когда тебе нужно бежать и ты прилагаешь все усилия, но в конце концов получаешь роль безвольного зрителя для собственной приближающейся гибели — всё тело парализует, и оно превращается в нечто ватное. С каждым мгновением всё больше начавший понимать, что происходит перед его глазами, Пак, чьи силы со старшим очевидно неравны, должен остановить Сонхёна хотя бы другим способом — позвать на помощь (хотя дом пуст), попытаться привлечь внимание соседей или заставить хёна прекратить любым другим способом. Но подросток, для коего вплоть до тех самых пор Пак Сонхён оставался авторитетом, на которого младший смотрел с блеском в глазах — понятия не имеет, что ему делать. Всё перед глазами начинает ходить ходуном, нормальный пол под босыми пятками, пришедший на замену ковровому покрытию, что было в коридоре — сменяется на дикую карусель, и Сонхун понимает, что в момент, когда воздуха лишают Сону… Дышать не может и он сам. Ладонь в последний момент едва ли цепляется за поручень, когда тот слетает со ступенек, чуть не свернув себе шею, и. На полной скорости Пак летит вниз, спотыкаясь, когда его заносит на коридорных поворотах — и сам толком не в курсе, что собирается делать. Но глупо обвинять за подобную растерянность четырнадцатилетнего мальчишку. Не стоит и в том, что ему не хватает ни сил, ни смелости просто взять и кого-то спасти — это совсем не тот возраст, в котором любому хватит способностей геройствовать. Да и не каждый способен на подвиги по своей сути. Пак Сонхун не знает, что делать. Он ребёнок, а не герой. И даже если однажды дорастёт до уровня второго (а он обязательно дорастёт) — к тому времени будет уже поздно. Ким Сону надо спасать сейчас. Но сможет ли он?.. Мыслей в голове Сонхуна в эти секунды слишком много, и они устраивают самую крупную в истории аварию со столкновением на встречной. Все фишки взрываются, оставляя лишь иррациональный тремор. Всё, что он может предпринять и предпринимает — это оказаться на первом этаже, чтобы уже там решиться набрать родителей, поехавших в другой город на поиски адвокатов, но. Телефон звонит первее, чем Сонхун успевает до него добежать, и стоит только его поднять, как с обратной стороны слышится довольно агрессивный и взбалмошный голос с акцентом: — Вы ведь репетитор?. — и он всё твердит что-то неразборчивое, плохо слышное на фоне шума проливного дождя, но Сонхун, не сказавший ни слова в ответ, очень четко разбирает имя «Ким Сону». А ещё хорошо понимает следующее за ним предложение: — Если я сейчас досчитаю до трех, а вы продолжите молчать — я вызову полицию! И. Продолжает молчать специально. Сонхун не сможет подставить человека, которого всегда ставил выше себя — ему не хватит мужества вызвать полицию самостоятельно, чтобы его старшего брата повязали на месте преступления. Он не сумеет его подставить. И Сонхун не знает, кого выбрать — два дорогих человека, в обмен на жизнь каждого из них или… Ситуаций, в которых каждый путь кажется кривым — многовато в мире — что бездействие, что лишнее влияние. Ему от этого невероятно страшно. Страшно вмешиваться и оказывать давление на чью-ту судьбу — Сонхуну, в принципе, никогда не хватало резкости и агрессии для принятия подобных основополагающих решений. Но хотя бы позволить кому-то сделать это за него, вызвав полицию… Обладателя голоса с японским акцентом он не пытается остановить осознанно. Ники в эти секунды не знает, что по ту сторону трубки, где промозглую улицу сменяет теплая пустующая гостиная на первом этаже — стационарный телефон караулит маленький темноволосый мальчишка. В момент, когда 31 мая, перед своим отлётом в Японию, Нишимура, ведомый плохим предчувствием, осуществляет последнюю попытку помочь Сону и задерживается в будке у выезда из деревни, звоня в дом репетитора, а взявший её некто загадочно молчит — её, на самом деле, в ладонях держит Пак Сонхун. И так и не дождавшись его ответа на счёт «три», Нишимура своё обещание сдерживает — на последнюю копейку перекручивает звонок на полицию, чтобы направить наряд по адресу дома Паков. Спустя минуты Сонхун оставляет дверь открытой, чтобы полицейские, когда подоспеют, вошли в их особняк беспрепятственно — а сам устремляется обратно на второй этаж, чтобы посмотреть, что же там происходит теперь, после пары попыток Пака хоть как-то помочь. Он верит в то, что было потеряно не так много времени, хотя весь организм, каждая клеточка, каждая венка, проступающая в открытую и не, каждый механизм, что двигается со скрипом в этот момент — пульсируют, как будто на кону стоит собственная жизнь, а не чья-то другая. Сонхун восхищался Сону, наблюдая издалека — но ведь по-прежнему оставался ему человеком более чужим, чем тот, кто пытался убить его — парадоксально — нежно. В глубине души Пак, видя, как ступеньки перед глазами кружатся ещё сильнее, а вдох и выдох путаются друг с другом, верил — всё обойдётся, потому что Пак Сонхён не способен на то, про что ходит молва по всей столице. Не способен. И Сонхун в это верит больше, чем в Бога и самого себя, когда, снова тихонечко заглядывая в просвет между дверью и стеной, наблюдает за тем, как Сонхён, сидя на той самой кровати и отбросив пакет давлеко в сторону, тем самым освободив Сону — крепко того обнимает, прижимая к себе. Ну вот, Сонхун же говорил. Не зря он был уверен в том, что всё обойдётся — не стоило даже сомневаться. Хён остановился, он прекратил, чтобы, совсем немного напугав — утешить Сону, который в подобную его ложь так легко поверил… А затем Сонхун чувствует, как щель становится распахнутом настежь дверью, а чьи-то руки, которых намного больше, чем пара — оттягивают его от дверного проёма, чтобы… Впустить в сонхёновскую комнату несколько омоновцев, которые вырвут бездыханное тело Сону у него из рук, а самого крепко прижмут к полу, грубо сцепив запястье за спиной наручниками, пускай мужчина никак не сопротивляется, а только тихо… Плачет. Сонхун не будет не то что бы даже понимать — а принимать это до последнего. А ещё он не будет ничего слышать, всё станет таким приглушённым. Жаль, что не нарастающая острая боль, расходящаяся по всему телу от сплетения, что в эти мгновения перестаёт быть солнечным навсегда. Сонхун становится онемелым, потому что вместо карусели перед глазами отныне только отстающая раскадровка — время и момент поворота головы не совпадают — всё замедляется и размазывается, как растаявшее мороженое по асфальту. И уже спущенный вниз, он прижмётся поближе к дивану в гостиной, ожидая, пока приведут Сонхёна, сказав тому, что он явно переборщил… Дав последнее предупреждение или что-то вроде того. Почему-то до последнего младшему Паку кажется, что приведут и Сону — откаченного, чудом возвращенного обратно в сознание, потому что последние секунды таки сыграли в его пользу. Да, бледного и с иссиня фиолетовым от недостатка кислорода лицом, потрескавшимися от стресса и обезвоживания губами, заплаканного и, что абсолютно очевидно, испуганного, но, главное, что живого… Однако этого не случается. Реальность не просто отвешивает Сонхуну пощёчину — она распарывает его грудь, протыкая ту насквозь без наркоза, и вынимает из неё в с ё. А дальше происходящее, к сожалению, совсем не оказывается покрыто туманом, как обещали в зарубежных фильмах — Сонхун запоминает эти кадры слишком чётко и гипеболизированно. Зрение ведь так некстати, резко улучшается, слух предательски обостряется, вырвав из придуманной тишины по нарастающий, как будто кто-то подкрутил регулятор громкости с нуля до ста — хотя давно уже стоило признать, что подобная реакция всегда имеет место в присутствии Сону. Во всяком случае, дыру в груди Сонхуна оставят. Причем на всю жизнь. Она никуда не денется. А запах, что стоит в воздухе, градус, под которым держат носилку, и какого цвета покрывало — станут вечным лейтмотивом и нагонят Сонхуна каждый раз, когда он попытается найти успокоение в алкоголе, наркотиках или самоубийстве — потому что ничего из перечисленного отныне ему не поможет; не придётся даже пробовать, потому как всё окажется бессмысленным заранее. Точка невозврата будет одного цвета — того, что то самое покрывало. Белого. Оно непростительно белого цвета, и оттого ломаные линии на ткани видно лучше. Сонхун, стоя уже ближе к центру гостиной, потому что, только завидев работников скорой, подбегает поближе, покинув своё временное укрытие в виде задиванного уголка, чтобы узреть всё это собственными глазами… И навсегда выцарапывает это на обратной стороне своего черепа. Что он испытывает, когда видит, как прикрытое тканью тело проносят мимо него. Сону и правда привели, спустив с верхнего этажа, что ж. Случилось это раньше, чем у Сонхёна — но совсем не в том виде, когда можно сказать «отделался лёгким испугом». Сону не отделался, он просто… Перестал быть. Ничего не видно, потому что медленно остывающее тело, которому отныне всё равно на температуру вокруг и внутри — как показалось Сонхуну, будто зачем-то пытаясь согреть, чисто из жалости — накрыли, спрятав с головы до ног. Завернули его, скрыв от жестокого мира хотя бы так… Чтобы не разорвалось сердце не того, у кого оно ещё пару минут назад перестало биться, а тех, кто стал свидетелем этих событий, и заметил, как душа покидает ещё совсем юное тело. И как скорбью пропитан воздух, потому что грустно не от того, что земля, которая всё равно так или иначе получит своё обратно, лишилась своего ребёнка — а оттого, как в воздухе осталась висеть… Нежность… Сонхуну там, на втором этаже, почему-то казалось, что подросток просто потеряет сознание, но. Ким Сону потерял жизнь — и в этот момент, на самом деле, Пак Сонхун умер вместе с ним. Время замирает в моменте, когда Сону становится к нему ещё ближе, чем при жизни — в реальной-то, когда оба были дышащими и стояли друг перед другом, они не могли даже нормально заговорить, подойдя ближе, чем на метр. Но теперь всё безвозвратно потеряно — и это осознание сжирает Сонхуна сильнее всего. Заживо. Но застывает не только время ускользающей, последней «близкости» тел, одно из которых гораздо теплее — ещё на кончиках пальцев застывает ток, и Пак уверен, что если заставит себя пошевелиться и прикоснуться к собственной коже — тот же час непременно убьёт себя разрядом. Но к собственному сожалению он стоит неподвижно… Мечтая, что его пальцы смогут послужить электрошоком, который послужит Ким Сону достаточной ударной волной для того, чтобы заставить его сердце забиться вновь. Как жаль, что это ему больше не поможет… Мозг уже мёртв. Сонхун снова стоит неподвижно, когда хочет сделать непомерно много — сорвать эту чёртову простынь с Ким Сону, потому что ему, как оказывается, нисколечки не идёт белый, а в помещении в последний день перед летом совсем не холодно, чтобы вот так варварски греться, спрятавшись в простыне с головой — прокричать «ну же, Сону-хён, не подшучивай так», встряхнуть его за плечи, дополнив «всё, я всё понял, больше никому не позволю тебя так пугать». Заставить того встать на ноги, но… Ничего не случится. Мечта Сонхуна не исполнится. Между ним и Сону ничего никогда не будет. И в моменте, когда стрелка снова начинает откручивать секунды в привычном темпе, а носилки оказываются пронесены подле него на куда больше скорости, мимо — из-под простыни выпадает обездвиженная ладошка, не расправленная, но и не до сжатая в кулак. Потому что её обладатель больше никогда в жизни не сумеет ею задвигать. Не пожмёт руку, не сожмёт её посильнее, не даст пять, не похлопает в ладоши, смеясь… Сонхун окончательно теряет пуповину, что соединяла его с «здесь и сейчас». В подобном времени и месте он больше не желает находиться. Картинка перед глазами распадается на частицы, как будто по экрану телевизора расходятся помехи в мелкую крошку или бесцветные полосы. И даже вид этой белой простыни и спрятанного под ней тела Сону… Всё мало походит на реальность. Теряет жизнь — вокруг как будто существуют только серый, белый, красный и чёрный. Стены и малочисленные уши запоминают последнее звучание его голоса, что отразится в шелесте травы, засветит лучами, повторив обрис лица — но никто не застанет его живым больше. И не поговорит по душам. Чья-то смерть отрезвляет и потрясает сильнее, чем собственная — ведь умираем один раз, а наблюдаем за этим явлением со стороны множество; до тех пор, пока живы… И от того ли так страшно? Сонхун проводит носилки взглядом, а после проводит глазами ещё и хёна, чьи руки сковывают наручниками и выводят следом. Стоит признать, что он совсем не сопротивляется — ни капли: смиренно следует за главным следователем, даже не смотря по сторонам. Так от дома и отьезжают две службы — скорая помощь (чьего участия уже не требуется) и полиция. Они оставляют мальчика в доме совершенно одного, быть полностью уверенным в том, что в аресте Сонхёна, как и в том, что он успел убить Ким Сону… Виноват именно сам Сонхун — потому как мог остановить и уберечь обоих, но не смог ни одного из них.И с этим чувством он проживёт всю оставшуюся жизнь.