Ластик

«Жизнь, я люблю тебя даже хмурой.

Потому что знаю — ты мрачнеешь лишь перед тем, как позволить дождю скрыть слёзы, смыв собой всю мою грусть.

И поднимаешь ветер, чтобы развеять все страхи и сомнения, потрепав за волосы, словно непутёвого подростка.

Я люблю тебя любой, потому что знаю — ты ничего не делаешь просто так».

***

— Один, два, — приговаривает мальчик, двумя пальцами складывая блестящие в ладони монетки одну к другой. Ветер усиливается и в какой-то момент даже заставляет шатена попятиться, потуже натянув на голову капюшон синей толстовки; остаётся только спрятаться в углу остановки. Здесь — самая крайняя точка больничной территории, конечная для самого северного района Сеула, и, что неудивительно, отсюда можно добраться абсолютно в любое место столицы. Мимо проезжают несколько автобусов с цифрами, горящими жёлтым. — …Десять по пятьсот, итого пять тысяч вон, — после долгого изучения маршрута автобусов и прокладывания всех возможных путей в собственной голове, Сону довольно кивает. «Итак, с учётом цены за поездку в один конец, а это около 1300 вон», — размышляет мальчик, водя глазами по объявлению, что висит в углу экрана с расписанием и как бы предупреждает, что цена проезда подорожала, — «хватит где-то на две пересадки (2600 вон) и возвращение обратно, то есть ещё 1300 вон. Всё вместе 3900. Останется ровно 1100, а значит можно будет перекусить, если очень захочется». Идеально, звезда родилась. А если точнее — родился маленький и расчётливый бизнесмен. А вы что думали? Что Сону станет подбирать монетки за неловким Чонвоном по доброте душевной? Ага, сейчас. Ничего в этой жизни не происходит просто так, а потому и Ким, за чьими шагами следят все, кому не лень, готов учиться идти на хитрость. Не подлый, а продуманный — так и запишем. Помочь сначала самому себе — справедливее, чем может показаться на первый взгляд; тем более, Чонвон вряд ли пострадает от того, что монетки вернутся к нему несколько позже. Другого способа куда-то рвануть у Сону нет, потому что на своих двух от Канбука далеко не уйдёшь (ибо ползти придётся по горам и посадкам с редкими вкраплениями спальных районов), а постоянных денег на карманные расходы ему никто не даёт и вряд ли начнёт в ближайшем будущем. Всё, что может себе позволить Сону — это поклянчить у старших конфеты и вкусняшки, а не жалкие тысячи вон на них. Сону, как оказалось — не из тех, кого возможно переубедить, когда он свято во что-то верит. Он обладает страстными убеждениями и при необходимости готов сражаться за них, пусть и не пойдёт на столкновение первым; ещё никто не чувствовал себя хорошо, напарываясь на открытую агрессию, вот и Сону было бы не по себе, начни он что-то экстравертно доказывать и рвать рубашку на груди. А вот если заранее сформировавшегося мнения нет, он ещё сможет рассмотреть разные варианты, но в вопросах с памятью — поздно пытаться что-то менять. Ким считает её слишком дорогой для того, чтобы согласиться оставить голову пустой: этот ребёнок сильно захвачен своими идеями и настолько отождествляет себя с ними, что не способен воспринимать тех, кто имеет другие взгляды. Но и говорить, что Юнджин, которая вызвала крайне противоречивые чувства своим монологом с утра, объективно плохая — язык не повернется, ибо что-то, а какой-то толчок для действий из глубины Сону она вырвала. Вывела подростка из себя настолько, что у него просто не осталось причин для того, чтобы не осуществить задуманное. И за это её можно только поблагодарить. Спасибо, что ли? Сону подметил, что в её словах об «узнаваемости на особом уровне» был смысл. Причиной тому послужило время, проведённое на горе со старшими — Ким ведь и правда чувствовал что-то необычное, находясь там. А кто знает, сколько ещё в Сеуле подобных мест, которые могут вбросить какие-то просветы в память и заставить испытать эмоции, его окружает? И пусть решение сбежать было принято скорее на основе интуиции, чем на разуме и логике. Нужно быть просто круглым идиотом для того, чтобы игнорировать одну из немногих соломинку, которую тебе протягивает и чуть ли не вкладывает в ладошку сама судьба. Раз послали знак уже и чужими устами, лучше сделать всё возможное, чтобы за него ухватиться и наконец-то оторвать свой зад от земли. Может, если этой соломинкой является подсказка Юнджин, которая пусть и не такого результата ожидала, начав тот диалог — Сону готов попробовать и начать обход всего Сеула лично. Он собирается пройти так много, сколько только сможет; пока ноги не откажут. Автобус, на котором Ким сможет добраться до первого пункта своего плана, наконец подъезжает к остановке, и мальчик, с дрожью, отдающейся в позвоночнике, слышит клокот собственного сердца в ушах. Но это не сбивает, а заставляет ногу ступить на порог многим увереннее. Сону, подойдя к поручням, крепко жмурится, сжимая в руках маленький рюкзак, который когда-то получил от Янвона и возил с собой на гору. Там нет ничего, кроме воды — даже телефона, а потому никто из старших не сможет до него дозвониться или хотя бы просто узнать, где он. Младший не оставлял никаких записок, никаких весточек, а ещё не выпил ни одно из огромного списка лекарств для усиления иммунитета, что должен принимать каждый день. Переворот привычного уклада и правил больницы — как вызов, и достаточно серьёзный; Сону всё же делает это для самого себя, не имея никакого морального права сидеть, сложа руки. И единственным, что не подходит этой стройной картине, остаётся чувство вины. Оно гложет, подливая, словно воду в ростки медленно увеличивающегося механизма — нотки самоосуждения. Весь этот набор не даёт покоя при одной мысли о Сонхуне, который пока ещё ни о чём не знает. Последние секунды звучат, как шанс передумать, песком утекающий сквозь пальцы. И вот, когда остаются сами песчинки, Сону упускает последние под звук с шипением схлопывающихся дверей автобуса.

***

«Если бы то, что происходит у меня внутри, можно было бы описать природными катаклизмами, Что бы это было?» Дождь. В Чонвоне столько невыплаканных слёз, что его органы больше напоминают те, что принадлежат утопленникам; ведь всё, что не вышло наружу за многие годы, осталось внутри целыми литрами. Ян абсолютно точно утонул, только сам до конца понять не может — в чём: в лужах надежды или в океане отчаяния. «— Стань мне медбратиком на выезд, и о твоей сегодняшней проблеме я забуду раз и навсегда, ещё сверху обязательно хорошо доплачу». Понять всё равно невозможно, чужая душа — потёмки, а в случае с Чонсоном эта фраза вообще выходит на новый уровень, но. С другой стороны, человек с таким ножевым ранением вряд ли может захотеть что-то большее, что-то кроме покоя. Да он даже согнуться нормально не в состоянии — значит, Чонвону в его квартире ничего не грозит. — Сложно… Ян долго вздыхает, словно никак не может напиться кислородом. Может, всё дело в том, что когда лёгкие полны невидимой воды, дышать ему нужно вовсе не им? Говорят, что курильщики делятся на несколько категорий, и главный разграничивающий их фактор — это причина курения. Почти у всех они разные. У ассистента Ли, например, не самая редкая — врождённая склонность к никотиновой зависимости; он никогда не курит ради кого-то или за компанию, он любит парить искренне. Что касается Джейка, курение — не самое любимое его занятие, однако с помощью сигарет ему легче подходить любой компании, несмотря на языковой барьер. Иногда, если не знаешь, что ответить, достаточно просто загадочно посмотреть в небо и выдохнуть дым, а не переводить сложные предложения в собственной голове. Сонхун же и его курение, можно сказать, как отдельный вид селфхарма — на глубинном (а может это лежит даже на поверхности) уровне Пак себя ненавидит очевидно недолюбливает и выражает это подобным отношением к собственному здоровью; пусть всегда прикрывается фразой: «всё равно все мы рано или поздно умрём, какая разница, от чего?». А вот Чонвон… Чонвон самый типичный представитель заядлых курильщиков. У него есть что-то общее с Паком, который с удовольствием пододвигает себя ближе к кончине с помощью каждой новой выдымленной сигареты, но отличие у них двоих, всё же, есть. Что-то в груди Вона постоянно невыносимо дерёт и не затыкается ни на секунду. Не всё, видимо, Ян выбил из себя в подростковые годы. Неоправданные надежды так просто не раздавишь — они остаются (на дне души-болота) трупами лягушек, что уже давно не живы, но продолжают шевелиться из-за сокращения мышц. Никотин хоть как-то спутывает ощущения, заставляет на время если не совсем забыть, то хотя бы не вычислять всю эту боль на фоне саднящего горла и лёгких. Но более подвижными эти останки становятся каждый раз, когда Ян оказывается свидетелем несправедливости. Похожей на ту, что пережил сам. — Что же ты хочешь сделать со мной, господин полицейский? Злой ты или добрый человек в погонах? — Чонвон усмехается, запрокидывая голову с сигаретой в зубах, пока глядят в небо и выдыхает стон усталости. — Что у тебя на уме? Все слова пропитаны непониманием. Вот и в этот раз он решает подымить, стоя на выходе из полицейского участка, пока вспоминает слова Чонсона. Погода непостоянна в это время года, хотя ноябрь, по идее, обязывается быть уже более конкретным и настойчивым в своих проявлениях. Всё угрожает предсказуемым для этой поры года дождём, что потопит под собой всю столицу по прогнозам, но почти в секунды меняется на солнце, что жжётся покрепче июльского. Ян раздражённо трясёт плечами, сбрасывая с них свою тёмно-зелёную куртку; жарко. Может, это всё предливневая духота? Чонвон стучит по сигарете, стряхивая, пока вспоминает выражение лица мужчины, что кричал на Джейка сегодняшним утром. Ему хочется повернуть фильтр обратной стороной — и нажраться пепла, чтобы потом хорошенько помыть рот с мылом. Он не может открыть глаза шире, потому что солнце каким-то магическим образом умудряется слепить, даже будучи укутанным тугими серыми облаками. — Люди такие злые и мерзкие… — говорит по привычке Ян, как будто надеется, что Джэюн услышит его даже на расстоянии. Сигаретный дым свяжет их души вместо красной нити. И просто разговаривать с такими, как тот мужчина в холле больницы — предел человеческих возможностей. Чонвон хочет отмыться и от всех взглядов, которых на нём сосредоточено слишком много в любое время года. Особенно от тех, что он принял все до единого утром. Проходившие мимо зеваки могут осуждать, а знающие ситуацию и самого красноволосого коллеги радоваться, что они — не он. Но даже то, что Ян так хорошо держится в вопиющих несправедливостью ситуациях и борется на стороне добра своими чернильными методами, то, что его рука не дрожит при ударе — вовсе не значит, что она не дрожит потом. Адреналин отходит, и бороться с оставшимися последствиями этого эмоционального отлива оказывается довольно нелегко. А при таком раскладе, положенные на день полпачки сигарет — превращаются в одну целую. Чонвон прямо сейчас хочет очистить себя от чужой крови; и той, которая была пущена им, и той, которая была им остановлена. Он устал быть марлевой повязкой, но чем-то другим стать просто не в силах — потому не остаётся ничего, кроме как отмыться. Интересно, к чему все эти размышления в его голове? Странно. Он отстраняет от лица сигарету, вглядываясь в неё, сжатую меж своими тонкими пальцами — однако разум старательно вырисовывает в расходящемся дыме черты чужого лица: острые линии и улыбку, что появляется со змеиным изгибом. Говорят, что люди, как и курильщики, делятся на определённые типы. Есть энергетические вампиры, что пьют из тебя кровь, есть доноры, что снабжают тебя энергией, а есть… — Отражатель, — задумчиво молвит Чонвон, почему-то, вслух, — или, всё же, камертон? Есть люди, которые просто перенимают привычки собеседника и уподобляются ему неосознанно, как зеркальное отражение, но. Почему так мало разговоров про людей, которые напоминают камертон? Чонвон всё пытается дать определение сущности Джея, но никак не может нащупать правильный ответ. Маловероятно, что Пак отражатель: у них с Чонвоном есть что-то общее, но у него присутствует отличимый, какой-то свой уникальный цвет. Поэтому нет, Пак Чонсон — точно не зеркало. Если же камертон задаёт истинный звук инструмента, то это, получается, наибольше всего на него похоже? Этот наглый полицейский злит, раздражает, распаляет Чонвона одним взглядом, хотя они никто друг для друга. Но при всём при этом… Рядом с Чонсоном Ян не может играть вместо себя кого-то другого: глаза старшего словно глядят в прозрачную воду, а не в омут, на открытую книгу — да просто сквозь, как это получается у телепатов, которые видят даже через стены. Не зря же старший может отбить любую колкость Чонвона и при этом не послать его в открытую. Что ж, если Джей может видеть сквозь те ограждения, которые возвёл вокруг себя Чонвон, то общаться с ним должно быть… Интересно? Но рядом с похожими на Чонсона людьми, задающими такую ноту, что любая фальшь сразу бросится в глаза — тяжело находиться рядом. Потому что все минусы, как и плюсы, рядом с ними будут усиливаться. Чонвон уже встречал подобное раньше и узнал этот типаж, прочувствовал влияние чужой харизмы на себе пару минут назад. Как Джей… Какой-то неведомой силой вытянул эмоции, что младший запихал в себя поглубже, как дети запихивают помятые вещи в один шкаф, якобы «сделав уборку». И стоит только его открыть — всё вываливается, превращаясь в ещё большую катастрофу. Как ты, блять, умудрился открыть то, что не просили, Джей?! Признавайся, немедленно, а ещё лучше — поскорее закрой все двери вместо того, чтобы нарываться. Чонвона не развести на секс и уж тем более не влюбить в себя цитированием Энштейна, так что он просто предпочтёт забыть сегодняшний день, приняв расположение полицейского, отказавшегося его арестовывать, как должное. А сейчас же, после того, как из души вынули и оставили на поверхности какой-то груз — Чонвону хочется, чтобы с него смыло всю постороннюю грязь, а вместе с ней и печаль. Свою уж сам как-то вывезет, только бы не волочить за собой ещё и чужие кресты. За Джейка и остальной персонал, не способный себя защитить в таких ситуациях, как сегодняшняя — обидно искренне. Ян тоже мог быть на их месте, если бы не испортил всё гораздо раньше. И он даже не знает, что в этом случае хуже: стиснув зубы терпеть и молча кивать, боясь усугубить обстановку, или идти на всё, что захочется, потому что ниже дна тебе уже не упасть? И как отмыться после такого? Одного сеанса в душе не хватит, как и суток дождя. — Вот бы этот мир утонул, — выдыхает он через ноздри, поняв, что сейчас человечеству не помешало бы оказаться у порога именно такого расклада, — ушёл под воду, как в своё время Атлантида. И смыл и меня, и всех уродов, подобных тому аджосси, — бычок на асфальт — сверху нажим подошвы, и ноги Чонвона уже не остаётся у порога участка, когда к нему выходит Чонсон. Вслед смотреть некому — медбрат уже ушёл. Чонвон забудет о своём озвученном вслух желании, но в нём вся искренность. А она имеет особенность рано или поздно становиться услышанной кем-то извне.

***

Начинается маленькими каплями и превращается в настоящий вселенский потоп. — Он не возвращался с тех пор, как покинул кабинет в одиннадцать, — слышится за спиной с лёгким акцентом. Чонвон идёт быстрее, оставляя за собой шлейф в виде полных воды следов на полу, пока за ним бегает растерянный Джейк, обрисовывая ситуацию и несколько раз чуть не поскальзываясь на реке, что организовал Ян. Водолей по знаку зодиака — а могло быть как-то иначе? Единственное, что остаётся предвкушать без толики радости — это встречу с Сонхуном, которая рано или поздно состоится; лучше бы поздно, когда всё устаканится. Подобная перспектива слегка пугает. Судя по тому, что о чрезвычайной ситуации знает Хисын — Паку тоже уже сообщили. Чонвон тем временем на всякий случай проверяет карман куртки, где предупреждающе гремит флакон с маленькими жёлтыми таблетками — валерьянка ещё никому хуже не делала, а Сонхуну она будет во благо, даже если он выпьет больше одной. Запомните: эрудированная истеричка страшнее обычной; а Ян это по себе знает. Потенциальное количество пачек сигарет, что после подобных эмоциональных качелей обязуются выкурить медбратья — постепенно увеличивается. И то, отделаться никотином вряд ли получится в этот раз — Чонвон готов купить виски на всю команду за свой счёт, но только позвольте сначала отыскать пропажу. Причем сделать это первее полиции важно — Сону не имеет при себе никаких документов и глупо будет утверждать, что это не создаст им проблемы. — Где он может находиться в такую погоду? — пока Чонвон на секунду замирает возле окна, стоя, как вкопанный, не ожидавший такого внезапного стопа и почти врезавшийся в медбрата, Джейк ужасается силе стихии, но уже находясь в полёте. Янвон протягивает руку в последний момент, служа опорой и помогая Джэюну ничего себе не сломать, поскользнувшись. — Я только что как будто поймал кенгуру. — Спасибо, — почти сразу приходит в себя австралиец, что чуть не заработал перелом, рискуя уйти из драмы в комедию с таким полётом на ровном месте. — А ловить-то надо лисицу… — напоминает Чонвон. — Интересно, как он сейчас там? Даже в больничном парке стоять проблематично, раз так сильно льёт… И то правда. Чонвон едва ли успел доехать сюда до начала ливня. Не было чего-то вроде постепенного разгона — просто небеса открыли какой-то запасной выход и решили выплеснуть на город (не)райскую версию тихого океана. Словно множество шлангов под напором. Сидя в автобусе, Чонвон даже не видел разводов и мелких капель на окне — это были неразрывные полотна воды. Да и сейчас в коридоре на полу куча подтёков; уборщицы закрыли все окна, что стояли на проветривание, довольно быстро — и за секунды всё равно так промокло, не считая следов, оставленных Янвоном. Стёкла скрипят, пластмассовые рамы прогибаются, не скрывая звука непогоды. Как будто природа решила разом отыграться за все годы засухи. — Сумасшествие, — не может спорить Чонвон, чьи красные пряди от влажности превратились в бордовые: даже два шага от конечной остановки к больнице, причём под плотным капюшоном, не прошли ему даром и сухостью. — Думаете, что он мог уйти далеко? — Джейк обращает внимание на то, как хлюпают насквозь промокшие кроссовки Чонвона при ходьбе, и с каким неудобством он переваливается с ноги на ногу, как пингвин. — Знать бы ещё, что произошло и послужило толчком для такого решения… — Чонвон наконец срывается с места, будто так и набирается решительности пойти за Сонхуном, потому что секунду назад замер у окна, что расположилось прямо напротив двери Сону; неудивительно, что никто не врал о том, что Кима там нет уже как минимум час. И спустя пару секунд явно об этом не жалеет, потому что кто, как не Чонвон сможет оказаться полезен в ситуации, где требуется… — Хён, успокойся, пожалуйста! — почти выплёвывает Ян, наблюдая за тем, что происходит в кабинете Пака. Крепко держать брыкающегося; хотя пока что дело до рук не доходит, и младший просто наблюдает за каждым смазанным движением. Какие-то разбросанные бумаги, до сих пор летающие в воздухе, оставляют шанс лишь на додумывание: неужели Сонхун пытался отыскать какую-то личную информацию Сону, чтобы хотя бы немного приблизиться к способу и месту его поисков? Это же запрещено. — Я спокоен. Слышится обжигающе холодно, но Чонвону-то лучше всех других известно, что это плохой знак. В стрессовых ситуациях люди реагируют по-разному: они могут плакать, истерить, лезть на стену, материть всех на чём свет стоит за то, что упустили что-то столь драгоценное, но поведение Сонхуна… Лучше бы он истерил; тогда Чонвон по крайней мере мог хотя бы попытаться использовать валерьянку. А так понятия не имеет, что ему делать, словно здесь уже ничего, кроме реального возвращения Ким Сону, не поможет. В моменты паники, растерянности и появления хоть какой-то эмоции, у Пака гасится главное — проявление всего этого. Сонхуновское привычное спокойствие не стоит путать с проваливающейся за минус температурой его же голоса; никому не пожелаешь стать свидетелем и столкнуться с Паком вживую, когда он в таком состоянии — есть риск обморозить себе конечности и нервы, которые потом можно будет только помянуть. Но у Чонвона пока ещё играет свою роль наработанный годами пофигизм иммунитет по отношению к чужим колебаниям; хотя за хёна младший очень переживает. Мозг учёного как будто пытается перекрыть все процессы организма, кроме дыхания, чтобы позволить сосредоточиться на главном. Отдаёт все ресурсы на то, чтобы решить проблему, а не сокрушаться из-за её появления. Пропажу надо найти, потому что найтись самой — не входит в её прямые обязанности, а поплакать можно потом. Пак успел только отшвырнуть халат с рабочим бейджиком куда-то на стол и, если Чонвона не подводят его глаза и подвластное каждому живому человеку умение анализировать — Сонхун уже находится на низком старте и готов вылететь за пределы больницы, прямо под этот зверский ливень… — Только не говори мне, что собрался его искать, — отрицательно крутит головой Ян, советуя не совершать глупостей, и широко расставляет руки по сторонам, становясь живой преградой между Сонхуном и дверью на выходе из его кабинета, — рабочий день ещё не закончился. Они стоят в самом центре помещения, пока из зрителей — только молчаливый и растерянный Шим в дверном проёме, который на всякий случай может попытаться послужить второй сдерживающей силой, но «попытаться» звучит крайне неубедительно на фоне Сонхуна, чьё молчание подливает бензина в и без того горящий здесь воздух. Вокруг него собралась какая-то тёмная аура, которая сметёт на своём пути всё, что понадобится смести. — Я работаю круглые сутки, — пока ещё спокойно, но наотмашь выдаёт Пак и делает шаг вперёд, из-за чего становится ближе к упёртому медбрату, но последний при этом не делает ни шага назад, а лишь вызывающе выставляет грудь вперёд, показывая, что готов стоять на своём и не пропустит. Эта глупая разница в росте — Сонхун почти на голову выше — делает любые доводы Чонвона неубедительными, а язык жестов вовсе недействительным. Особенно, когда Пак смотрит вот так — сверху вниз, хотя своей очевидной статурой обычно не пользуется. И пусть в молчаливой перепалке Янвон хорош так же, как в словесной, он не готов идти на это против хёна. Чонвон понимает лишь примерно, что движет старшим, потому что Сону для Сонхуна, и Сону для него самого — это несколько разные понятия. Наверное, вклад помощника в творение и вклад создателя — это несоразмерные величины. — Да плевать на работу, ты видел этот ливень? — не сдаваясь, снова и снова пытается отговорить Пака Чонвон. — Да тебя смоет, как муху из шланга, шага сделать не успеешь, — почему-то эти слова вылетают изо рта так настойчиво, что для пущей убедительности Яну остаётся только схватить Сонхуна за шиворот и хорошенько потрясти. Но всё-таки они — парни; и факт того, что Пак спокойнее удава в повседневной жизни — не значит, что он не способен разозлиться по-настоящему, когда кто-то перекрывает ему дорогу. — Или ты успел за этот час отрастить себе жабры и плавники? А легенда гласит, что Сонхун в гневе страшен. Не как подстраивающийся под обстоятельства Сону, умудрённый годами Хисын, чертёнок Чонвон и хитрец-австралиец. Слой снега в душе старшего может сойти тихо и почти незаметно, никто, как погодные условия, этого бедствия не предскажет — но такой ход похоронит под собой целые поселения. Так что лучше эту лавину не разгонять и не подстрекать к прогулке. — Плевать на работу? — многое из сказанного пропускает мимо ушей старший. — А ты не думал о том, что где-то под этим ливнем сейчас находится Сону? — брови Сонхуна приподнимаются чуть выше в вопросительном тоне, и Боги, он даже не моргает. Проходит секунда. Ещё одна. И ничего в его взгляде не меняется, не ослабевает ни на йоту. Это правда — Сону выходил, когда вокруг была сухость да тепло, и почти максимальна вероятность того, что у него нет с собой зонтика. Чонвон прокручивает и признаёт все доводы Пака в своей голове, но мысленно стоит на своём — Сонхуну нет смысла искать иголку в стоге сена; Сеул слишком огромен, а Сону меньше прозрачной кнопки на его фоне. Ян хотел бы напомнить об этом, как и о многом другом, но перед Хуном не может переступать границ. Так просто нельзя — Паку лучше знать, как заботиться о своём проекте, а сам Чонвон может лишь поделиться мнением и в крайнем случае окрестить всех долбоёбами, потому что он тварь не дрожащая, а право имеющая. Жаль только, что Сонхуна это совсем не волнует. Пусть его хоть двенадцатиэтажным матом (столько, сколько этажей в этой больнице) покроют, перемешанным с осуждением — ничего не изменится. Или вмажут для разнообразия, совсем неважно. Он делает всё не ради признания или одобрения, не ради того, чтобы услышать «вы такой умный, уважаемый, и вообще молодец» — потому что не поверит ни единому этому слову. Он поверит только Сону, который вернётся целым, невредимым, и скажет, что с ним всё в порядке, что он жив и здоров. Пусть те, кто не понимают и ненавидят, назовут Пака и всё, что он делает, сорняками. Но лишь ему одному будет доподлинно известно — режь, бей, скашивай, вырывай — уничтожить с корнем насовсем так, чтобы никогда не проросло ничего снова, тебе вряд ли удастся. Есть определённое преимущество в том, чтобы выживать в любых условиях, не будучи чувствительным к раздражителям комнатным цветком. Сонхун поднимется из мёртвых сам, если понадобится, и найдёт способ, даже если жизнь сломает ему все кости до одной. И перекрученной, с растянутыми, разорванными сухожилиями, стёртыми в кровь костяшками, топорщащимися по краям кусками мяса — рукой — потянется к лицу Сону, чтобы закрыть его от дождя. — Чонвон, — молвит он тише, словно предупреждает в последний раз — пожалуйста, отойди. Прошу тебя по-хорошему. Чонвон видит это по глазам. И успевает только коснуться собственных тазовых косточек ладонями, когда резко опускает руки — и тела, что было напротив него, рядом уже не оказывается. Сонхун минует Джейка, вылетая из помещения. Последний глядит ему вслед и даже пытается сделать на шаг больше старшему вслед, чем привык (потому что рядом с сонбэ страшно переступить черту и сделать что-то, что он мог бы расценить негативно). Но это не даёт никакого нового результата. Шим не привык вообще проявлять какие-либо эмоции к тому, что является его «не основной задачей», к коллегам в том числе. Но Сонхун и остальные участники всей этой истории незаметно стали чуть ближе, чем должны были. И эта ситуация заставляет болеть сердце даже у расчётливого австралийца, потому что по глазам он умеет читать так же, как и Чонвон. Атмосферу, что прямо в эти мгновения витает вокруг Пака, поймёт даже самый чёрствый и непроницательный. — Полный пиздец, — скалится младший с толикой разочарования, (но не в хёне или в себе, а в самой ситуации), так и не сумев выдать из себя улыбку, которой он и сам не знает, кого хотел поддержать в опустевшем кабинете. Без Сону пусто, но без Сонхуна как будто вообще ничего нет. Хотел бы Чонвон тоже однажды полюбить что-то настолько сильно, насколько Сонхун любит… Свою работу. — И куда он пойдёт? — молвит Ян уже в пустоту. — Или мне лучше обозначить это движение, как «поплывёт»?

***

Сону прикрывает глаза ладонью, запрокинув голову. С этого расстояния он не может видеть точно, и пусть мозг старательно обвиняет своего обладателя в толковании абсурда — над головой Кима точно предупреждают, что вот-вот распустятся, чуть приоткрытые почки, мало напоминающие засохшее растение. Потому что деревья не могут оживать в ноябре, в котором всё умирает окончательно — подросток уверен, что это какая-то ошибка: ни то совсем плохого зрения, ни то незнания о каком-то особенном сорте, который не пугается наступившего сезона холодов. Одно из. Такое, наверное, может быть — Сону ведь тоже теперь никакая зима не страшна. Он по привычке укладывает руки на лямки своего рюкзака и оглядывается по сторонам. Дорога с остановки вела вниз крутой тропинкой и позволила добраться до указателя. Погода, к счастью, по-прежнему располагает к таким прогулкам, не отпугивая снегами или заморозками — можно не бояться поскользнуться на крутых склонах, что-нибудь себе сломав. И как девушки (да-да, главные актрисы из дорам, которые крутят по телевизору в центральном холле) не свернули себе шею, расшагивая в кадре на каблуках? Сону, пожалуй, мог бы навернуться даже на ровном месте. Он ещё несколько раз вычитывает надписи на карте, что стоит при входе в поселение у подножья горы, и наклоняется вниз, чтобы сравнять уровень глаз с высотой шрифта. — Хэ, — медленно вчитывается мальчик, постепенно выпрямляясь — бангчон. Название не кажется родным или хотя бы знакомым, хотя Сону упорно пробует его на вкус, повторяя себе под нос вот уже минут пятнадцать. Прямой автобус шёл ровно до сюда, не переезжая на другую сторону реки Хан. А любимым оттенком — небесным — был обведён на городской карте именно этот район. Сону медленно спускается, рассматривая множество низких цветных домиков, многие из которых ничем не ограждены. Улочки узкие, но на каждую попадает солнечный свет, что временами сочится из-за облачных покрывал. Магазинчики со старыми книжками, множество кофеен с оригинальным интерьером — настолько крохотные помещения, что растянувшись в полный рост, возможно, Ким не смог бы лечь, хотя он довольно миниатюрный. Сону знать не знает, понятия не имеет, как здесь всё было раньше, но если кто-то ему скажет, что в этом месте застыло время… Он поверит. Он поверит, что Хэбангчон останется прежним, даже если Ким придёт сюда ещё через тридцать лет — побывав в таких местах в юности ощущаешь себя так, будто оставил неосязаемую капсулу времени; и можешь открыть её потом и перенестись назад в прошлое, стоит только прийти сюда снова позже. Облака на какое-то время отступают, из всей столицы останавливая свой выбор на макушке мальчика, и проливая свет на небольшой участок поселения со старыми домами. Сону за секунду замирает на крутой лестнице, которых здесь полно на каждом шагу — и оторопело глядит вдаль, поражённый красотой многоэтажек вдалеке. В это время здесь, возможно, всё уже давно должно было быть усыпано снегом. — Упустим автобус и придётся идти наверх пешком! — кричит мальчик, перебирая довольно стройными ножками по заснеженному склону, который пугает свой крутостью даже тех, кто твёрдо стоит на ногах; всё дело в гололёде и градусе наклона, под которым уже какое десятилетие стоит этот район. — Тебе важнее автобус или целые кости? Мне ещё деньги на этих ногах зарабатывать! Но стоит только это сказать — а Вселенная всё слышит и, походу, предлагает поискать новые способы заработка — как ребёнок поскальзывается и, не справившись с повторным поиском равновесия, летит на пятую точку. Приземление оказывается успешным, чего не скажешь о тормозном пути, который за какие-то секунды только удлиняется, набирая обороты. Мальчик, что бежал чуть впереди в направлении остановки, в это время пытается привлечь внимание водителя, заметив вдалеке приближающийся зеленый автобус. Он даже вытягивает руку, чтобы показать сидящему за рулём, что в этом безлюдном месте стоит остановиться; если этого не сделать, то ленивый аджосси, скорее всего, просто проедет мимо. И ребёнку настолько сильно не хочется тащиться по склону вверх (чего уже говорить о том, что это просто до невыполнимого проблематично), что все японские маты, выплюнутые его неотёсанным другом, оставшиеся за спиной — им просто игнорируются. Однако во те на — отборная ругань, пусть и непонятой, остаётся за спиной совсем не надолго. Глухой удар сзади сотрясает все извилины в голове, зажигая над ней же звёздочки, и вот, прекращают ощущать землю пятки уже двоих. Сону кричит так громко, насколько вообще позволяют лёгкие выходить воздуху, и мимо всё ещё двигающегося вверх автобуса — подростки скатываются вниз со скоростью света. Ники, почти что прилипнув к его спине, по силе инерции, хоть и без санок, катится на той же скорости, и лишь одному Богу известно, как бы они закончили (в Хэбангчоне склоны змеями тянутся вниз очень далеко), если бы рука Ники вовремя не зацепилась за столб, мимо которого они почти прокатились. Ногами, которыми, по его словам, Ники собрался зарабатывать на жизнь в будущем (он имеет в виду танцы) — младший обхватывает туловище Сону и помогает тому не остаться наедине с самим собой в этом путешествии вниз. — Ты как? — первое, что спрашивает японец, пытаясь привести почти что отключившегося от страха старшего в себя, — ты в порядке, хён? Ничего не болит? — Я подумал, что у меня… — поборов отдышку, всё ещё рвано дышит Ким, проговаривая, — …больше нет настроения идти в школу сегодня. — Так не хочешь подниматься по льду? — хмыкает Нишимура, так и продолжив сидеть на заснеженной земле и держать старшего зажатым у себя между ног. А тот и не вырывается, будто боится скатиться вниз снова. Сону часто и довольно резко крутит головой. — Не хочу. — Тогда пошли посидим у меня, я сделаю тебе чай, — хоть бы сделал вид, что расстроен, но Ники выглядит излишне довольным, когда кивает сам себе, точно зная, что утомлённый зимой и гололёдом Сону к нему не повернётся. — Можешь принять душ, родителей всё равно нет дома в это время. Что ж, других вариантов у них, похоже, не остаётся, потому что следующего автобуса ждать минимум полчаса — а чем опоздать на урок к разьярённой математичке, лучше не идти на него вообще, сбросив всё на простуду и нежелание заражать других; Сону ненавидит математику и тех, кто её ведёт, а Ники… Просто всюду пойдёт за Сону, потому что только с ним он может говорить свободно. Мальчики тяжело дышат, не веря своему счастью и в то же время слыша, как автобус, как и они вдвоём, оказывается уже гораздо дальше остановки. Жаль, что в разных направлениях. Зеленый автобус проезжает вверх, мимо Сону, пока он спускается по склону вниз и его взору открывается потрясающий вид на целый город. Тот, что поменьше в лице старинной деревни, и тот, что находится далеко — в самом центре, с домами, чьи верхушки протыкают облака. Так… Неимоверно красиво. — Брат! Сону подбрасывает на месте, как испуганного резким звуком кота: волосы топорщатся и лицо бледнеет. Не привык к настолько резким звукам, да ещё и появившимся в таком с виду умиротворённом месте. Этот отчаянный крик разрезает пространство и пускает табун мурашек по коже шатена, что вот так неловко свернул в переулок, где нет выхода к дороге с автобусами. Он ёжится от высоты голоса, что наверняка принадлежит женщине, и часто-часто моргает, оглянувшись. Девушка в растянутой футболке, шортах, с гулькой на макушке и в домашних тапочках без носков, складывает руки возле рта в полукруг, чтобы закричать ещё громче. — Брат! — а затем этот голос полутонами перетекает в шёпот. — Ты вернулся?.. Ха… Она легонько хмыкает, а затем на её лице расцветает такая яркая и искренняя улыбка, что даже весь свет, свалившийся на Хэбангчон вместо дождя, становится оправдан и понятен — это именно её счастье осветило собой весь этот жестокий и грешный город. Сону замирает, словно зачарованный, невольно задумавшись: «а я настолько же красивый, когда улыбаюсь Сонхуну-хёну, или мне нужно потренироваться, научиться так же?» Ему очень хотелось бы, потому что незнакомка, кажется, могла бы стать его эталоном красоты — не тем, с кем хотелось бы встречаться, а тем, на который хотелось бы равняться. Сону вообще, похоже, девочки мало привлекают. Мало его, в принципе, привлекают все, кто не Пак Сонхун. Она стоит на месте ещё какое-то время, неловко переминаясь с ноги на ногу, словно медлит, точно не зная — стоит оттолкнуться от земли, и, забыв про все рамки приличия, рвануть вперёд? Но вытерпеть это становится неподвластным и эмоции, наконец, шквальным ветром срывают двери, сдерживавшие перед действиями, с петель. Она бежит прямо к Сону, расставляя руки в сторону, словно не готовится к объятьям — уже обняла до хруста в костях. Ким ощущает, как мир проваливается в замедленную съёмку и как в груди разливается непонятное тепло — наблюдение за счастьем на чужом лице не вселяет в его нутро зависть или отвращение. Сону словно испытывает то, что сейчас эта девушка — трепет и… Какое-то странное ощущение родства. Она бежит прямо в направлении Сону. Всё ближе, и ближе, и ближе, и их разделяет всего шаг, как… В последнее мгновение огибает мальчика, оставив того стоять с чуть приоткрытым в восхищении ртом и взлетающими от (поднятого чужим бегом) порыва ветра волосами. Обе её ноги отрываются от земли и так, домашняя — чуть потрёпанная и сонная — она буквально взлетает, запрыгивая на руки к мужчине в военной форме, который был готов к этому ещё прежде, чем зашёл за этот поворот. — Братик! — кричит она во весь голос и почти плачет, так и повиснув на солдате, который стягивает с себя головной убор и попутно сбрасывает сумку, чтобы ничего не мешало обнять сестру. — Слышите, все?! Мой брат наконец вернулся из армии! Теперь он настоящий мужчина. Объятие. Это не грязно, это не мерзко, это не противно. Сону знал и раньше, но убедился в этом сейчас. Объятие — это выражение привязанности, нежности, расположенности, своих положительных чувств или тоски по кому-то — а это не грех, в конце концов. Вот так скрепив собственные руки, обвитые через чью-то шею, то открываешь человеку своё сердце, показываешь ему: смотри, я здесь, и я вижу тебя. Я не смотрю на тебя пустым взглядом, ты отражаешься в моих глазах — посмотри же сам и убедись в этих словах в тысячный раз. И это необязательно романтический или сексуальный подтекст — это близость моей души к твоей. И, наверное, раз подобный жест допустим в пределах любящей семьи, то отныне можно считать его приемлемым и для самого себя — он сто процентов не покажется Сонхуну выходящим за рамки. В конце концов, они сами захотели именовать себя семьёй для того, чтобы сблизиться и упростить общение. Если объятия — это проявление привязанности и расположенности, то потянуться к кому-то и почувствовать, как тебя отталкивают, не впускают в своё пространство, не позволяет стать ближе… Разве может быть чувство печальнее этого? Следом за девушкой из дома постепенно выглядывает ещё одно лицо, судя по возрасту — женщина за сорок — мать этих двоих. Она идёт медленнее и держится куда спокойнее, пока уже завершивший службу солдат медленно шагает ей навстречу, при этом неся на себе радостную сестру. Сону наблюдает за всей этой милой семейной сценой и сам невольно улыбается. Непонятно, почему в его голове не возникает мыслей наподобие «что я вообще здесь делаю, портя всю атмосферу?». Отчего-то мальчик ощущает себя вообще каким-то сторонним, никому невидимым наблюдателем. Тем, кто существует где-то в параллельном измерении и не взаимодействует с миром. Словно мёртвый, приходящий сюда призраком в тоске по дому — только вот Сону ощущает себя до безобразия живым и наполненным прямо сейчас. Здесь гораздо лучше, чем в больнице. На удивление приятно — стать свидетелем хорошего, словно сам прожил этот момент. Позже Сону проходит мимо ссорящихся отца с сыном, кричащих друг на друга соседей, что бросаются скалками, и почти что получает по голове сам, но вовремя спасается. Мимо детей, что играют в догонялки, поднимая в воздух застаревшую пыль. Мимо старушки, что играет с щенком, школьников, что идут с занятий, девушки в роскошном свадебном платье и парня, что пытается не подглядывать, стоя за невысокой оградой, хотя мечтает взглянуть на неё хоть бы глазком. Кажется, что за один короткий день, столь маленькое путешествие — Сону уместил в копилке своего скудного опыта почти все сезоны человеческой жизни: встречу после долгой разлуки, какие-то элементы быта, ссоры, перемирие, свадьбу, запах свежих перемолотых зёрен, апельсиновые деревья, сады с виноградной лозой… Подросток продолжает исследовать Хэбангчон, натыкаясь на магазины с кассетами, виниловыми пластинками, замирает возле невзрачного дома, из которого доносится запах свежей выпечки, а ещё возле переулка, откуда тянет ароматом буддийских благовоний. Всё это кажется каким-то новым, будоражащим сознание. Здесь сосредоточена самая обычная, повседневная и прекрасная в своей естественности — жизнь. И всё равно почему-то Сону ловит себя на мысли, что даже при всём этом изобилии впечатлений ему не хватает… Сонхуна-хёна, которому можно было бы всё это рассказать, поделиться мыслями. К сожалению, осудит его хён или нет — одному Небу известно. Но Сону не против знать его лицо даже злым, когда громом сгущает брови и поджимает губы. Он не против, лишь бы старший не сопротивлялся, если Ким протянет пальцы в попытке разгладить складку напряжения на лбу. Сону и жизнь-то с самой разной её погодой, по сути, как и самого Пака — принимает любой, даже дождливой.

***

Сбившееся дыхание, острые лопатки, что вот-вот пробьют мокрую футболку, пока тело согнулось в три погибели, а длинные пальцы сжали собственные колени, на которые сейчас опираются руки. Сонхун тяжело дышит и мотыляет головой, чтобы хоть немного убрать до последней волосинки промокшую чёлку с глаз. — Он что, с ума сошёл? Хён вообще видел километраж Сеула? Где он собрался его искать? Ещё и в такую погоду?! Пак делает ровно три сета — вдох четыре секунды, задержку дыхания на семь и выдох на восемь прежде, чем продолжить бесконечный бег. Говорят, что такая практика хороша для успокоения сердца, что бьётся с неимоверной скоростью, угрожая прорвать грудь и упрыгать куда-то в небытие. И пусть Сонхуну плевать на все свои органы и их здоровье — они ему пока ещё пригодятся. — А если серьёзно? — цепляется за, как оказалось, далеко не на пустом месте появившийся вопрос Чонвона Шим Джэюн. — Где Сонхун-сонбэ собирается его искать, если у нас нет никакой информации и уж тем более предположений о том, куда Сону мог пойти? — Верно, — склоняет голову Чонвон в попытке собраться с моральными силами, — мы не знаем, где он жил раньше и куда мог пойти, даже если бы что-то вспомнил. А если не помнит ничего — поиск становится совсем уж безграничным. Взбрело мелкому метнуться к морю или просто на соседнюю улицу? Кто его знает? Мне кажется, что хён, при всём своём умстве-разумстве, прямо сейчас от нервов делает что-то глупое и необдуманное. — Бросьте, — в отрицании качает головой Шим, — Сонхун-ним не может действовать необдуманно. Я уверен, что у него есть какое-то своё видение. Он, в конце концов, говорил с Сону больше, чем мы и… — Да? — вдруг меняет тембр Чонвон, словно злится уже неприкрыто, — да что ты? А я с ним не общался вот прям совсем, да? — Я не это имел в виду… Давайте не ссориться… — Да, по таймингу ссориться, — Чонвон деланно опускает голову, проверяя время на наручных часах, — мм… Начинать можно будет уже после того, как обнаружат два трупа-утопленника вместо одного. Я последний раз видел такой дождь в 2022 году и то, сам чуть не пошёл ко дну, — Чонвона в этой ситуации тоже можно понять, потому что переживания скрывать он никак не умеет, а по нормальному выражать — уж тем более. Ян озадаченно рассматривает улицу, слушая, как капли шлёпаются в тёмно-синее ведро, которое наполнено уже почти до краёв. — Пойду поменяю, — единственное, что за последние полтора часа выдал Хисын, подскочивший с места. Все они ждали в одном и том же помещении, не способные заниматься другими делами, но и не покидали больницу. В такую погоду на улицу пойдёт только умалишённый. Пак Сонхун должен найти Сону, он должен исправить ошибку, потому что всё, что может навредить младшему… Должно остаться тем, что может, но никогда не навредит. Потому что мы живём в реальном мире, полном опасности и жестокости, но до тех пор, пока Сонхун жив — он ничему не позволит вмешаться и помешать жизни Сону. Он знает это как прописную истину и, наверное, именно из-за этого ринулся на поиски, не имея ни малейшего понятия, где должен искать. Если это и правда иголка в стоге сена — она должна потянуться в руки сама. Наивно, не так ли? Что, если Сонхун быстрее утонет, чем найдёт Сону?

***

— Можно ещё вот ту пачку сигарет? — Да, конечно, — кивает девушка с писклявым голосом, пробивая какие-то протеиновые напитки и пачку сигарет, — с вас семь тысяч вон. Сону опускает руку в карман толстовки, чтобы нащупать оставшуюся мелочь. Нужно только убедиться в том, что расчёты были верными, и после покупки самой бюджетной пищи у Кима осталось ровно на проезд обратно до Канбука. Наклонив голову и втянув в себя с силой пылесоса горячую еду, подросток чуть поднимает голову и приоткрывает рот, чтобы остудить то, что оказалось кипятком; попутно смотрит на то, как скапливается в уголках потолка влага. Она здесь от дождевой воды, и в самом повреждённом непогодой месте превращается в капли — при таком ливне все слабые места здания становятся очевидны (ну, зато появится шанс залатать в будущем) и выпускают воду, стекающую прямиком в огромное зелёное ведро. «Кап-кап», «кап-кап» растворяется с похожим звуком — тиканьем часов над головой работницы круглосуточного магазина. Сону же активно жуёт, залипая ещё и на лёгкой дымке, исходящей от рамёна — в помещении свежо от работающих кондиционеров, а вместе с ощутимой влагой даже холодно. Дверной колокольчик звенит, оповещая о выходе старого и почти сразу — о появлении очередного покупателя. Ким, минут за пятнадцать с трудом, но всё же привыкший к этому звуку, уже не обращает внимания на тех, кто шляется вокруг да около. В центре Сеула людей слишком много, всех всё равно не запомнишь. Здорово жевать лапшу со вкусом кимчи, сидя на высоком стуле в каннамском GS25, и по глупой привычке набивать ей щёки вместо того, чтобы глотать маленькими кусочками. В процессе настолько серьёзного потребления дешевого фаст-фуда Ким, чьи щёки достаточно впалые ещё с начала его «возвращения», на всех правах растянувшегося лица напоминает депрессивного хомяка. Депрессивного, потому что хотелось купить ещё шоколад, но на него копеек не хватит, даже если согласится добираться в больницу пешком. Странно быть сбежавшим ребёнком, но Сону обещал сам себе перед зеркалом ванной и другим мысленно — это ненадолго. Потом он бы вернулся к своим папам хёнам и долго бы извинялся. Перед Сонхуном — дольше всех; чувство вины всё-таки присутствовало и периодически о себе напоминало. — Самые крепкие из левого нижнего ряда, — слышится с лёгким акцентном, но Сону не придаёт значения. — Сигареты и пакет молока? Это всё? — уточняет девушка за кассой. — Да, благодарю. Сону пару часов назад нагулялся по Хэбангчону и сел в первый попавшийся автобус у подножья горы, который ехал через Ханган — посмотреть на реку хотя бы через окно автобуса было потребностью первоначального масштаба. Затем, всё-таки полюбовавшись на блестящую под остаточными лучами солнца воду, он предсказуемо доехал до самого центра города — познавать все прелести песни «Каннам-стайл», которая, пусть и была старше работницы этого магазина, а всё равно играла на заднем фоне. Сону музыка 2011–2012 года понравилась, потому что показалась знакомой; привлекли биты, под которые почему-то заблаговременно знал, как правильно дёргаться. — Оп-оп, — бубнит себе под нос парень, дожевывая остатки и поднимаясь с места, чтобы убрать за собой. Всё так-то шло по плану. Ровно до тех пор, пока гром не разыгрался среди временно прояснившегося неба. Сону кажется, что прямо сейчас идёт самый сильный дождь из всех, которые только могут идти на Земле. А у него денег хватит только на проезд — не на зонтик. Теперь ещё и непонятно, сколько придётся здесь проторчать. Прогноз погоды, который по стоящему на столике радио в перерывах между песнями повторили уже раза три, позитива не вселяет. — Оп-оп, — стоически продолжает подпевать ребёнок, игнорируя очевидно растущие в геометрической прогрессии проблемы, и размышляя над тем, где ему хотелось бы жить в будущем, когда удастся покинуть больницу насовсем (удастся же ведь? Скажите, что да…): в древнем и почти сквозящем волшебством Хэбангчоне или на современном Каннаме с бесконечно высокими зданиями и дороговизной, коей пропах каждый квадратный метр? Сложно сказать. На Хэбангчоне у людей словно кипит жизнь именно в своём естественном проявлении — они рождаются, живут, любят, не стремясь к облакам небоскрёбами, а продолжая держаться ближе к земле, своим корням, оставаясь в маленьких, но уютных домах. Они наедине с природой, при этом в шаговой доступности к кипящему суетой мегаполису, а Каннам и есть тот самый центр города — здесь люди словно только и делают, что зарабатывают больше, чем способны потратить, и хвастаются нажитыми деньгами — в желании забыть о том, кто они и откуда пришли. А ведь Сону даже не знает, где живёт Сонхун, но почему-то кажется, что хёну вряд ли бы подошло это место. Спокойным людям — тихие районы, да и ему, наверное, хватает стресса; Сону хотелось бы спрятать старшего от всякого рода перегрузок и суматохи. Интересно, какой бы район подошёл им обоим?.. Сону вдруг ловит себя на мысли о том, что вовсе не принципиально, где жить, главное — с кем, потому что сам он не хочет. Такой себе социальный зверёк, как оказалось. — Оппа Каннам-, — чуть гнусавит Сону, виляя бёдрами и напевая себе под нос, пока выливает недопитый суп из-под рамёна в пищевые отходы в углу магазинчика. И, закрыв крышку, резко оборачивается, как вдруг… Врезается в чьё-то плечо и отскакивает от него, как мячик от стены. —…стайл, — глупо. Но Сону, как прирождённый артист, всё-таки завершает фразу, пусть и чуть позже, чем на фоне заканчивается песня. Почему-то именно сейчас магазинчик начинает тонуть не так в дождевой воде, как в полной тишине — плейлист всё никак не переключается на что-то новое, а собственный удивлённый вскрик ухает в пятки, пока тишина в ушах превращается в какой-то писк. Пульс набатом стучит по голове, заставляя Кима усомниться в нормальности подобного ритма — всё от эффекта неожиданности. Пересыхает не только во рту, но и во всём горле, так что начать оправдываться и нормально извиниться, без помех в тембре — кажется непосильной задачей. Замыкаются, похоже, даже мышцы. Высокий мужчина в официальном костюме, лакированных туфлях и с идеальной укладкой — стоит прямо перед ним, пытаясь выкинуть мини-упаковку от клубничного молока. Он застывает на месте, приоткрыв дверцу с мусоркой, но так и не успев отпустить то, что сжимал в ладони. Вау, ладони… Сону слишком не вовремя подмечает по одному сравнению его руки с пачкой молока — первая почти вдвое больше. Если такую руку положат Киму на живот, чуть выше талии, то эта ладонь, должно быть, перекроет её полностью. Думать об этом как-то по странному интересно, но. Проблема только в том, что Сону забывает о главном. — Уровень реки заметно повысился. Дождь с высокой вероятностью продлится как минимум до завтрашнего вечера. Рекомендуется добраться до безопасного места как можно скорее, — как раз в перерыве между песнями, в очередной раз вещает радио, — так как мосты, ведущие через Ханган, перекроют, если осадки не уменьшатся к вечеру. Блять. Вот это реально оппа-каннам-стайл, а не все эти плакаты со знаменитостями, на которых Сону успел насмотреться из окна автобуса по пути в пресловутый район богачей; никто из них даже близко не впечатлил так, как этот кадр. Этот брюнет был на совершенно другом уровне — где-то выше, где-то над человечеством, чокался бокалами с Богом, который создал его таким идеальным. «Вау, подобное даже в кино не увидишь, повезло же кому-то родиться…?» — проносится в голове, и Сону, кажется, даже начинает ловить глазами вертолёты, потому что голова чуть кружится; он не привык к тому, что все люди вокруг него — не персонажи npc, созданные для фона, за которыми можно лишь наблюдать, а те, с кем вполне можно и разговаривать. Хотя за сегодняшний день младший вполне успел ощутить себя так, словно это именно он такой не игровой персонаж: его самого никто не видит и не замечает, а потому любое взаимодействие покажется сюрреалистичным. Но вот, он здесь, врезался в человека. Ещё и живого — того, кто почувствует прикосновение, отшатнётся и точно так же растеряется, как это может сделать сам непутёвый Ким. Отлично сработано, цель прикоснуться к настоящему миру за пределами больницы — успешно выполнена, но. Мама… Это правда сейчас с ним происходит? — Ох… Прошу прощения, — вытирает с губ остатки острого супа Сону и попутно низко кланяется, извиняясь. Никогда не думал, что общаться с кем-то, кто не входит в твой знакомый круг — настолько страшно. Сону не успел за всё время познания себя обозваться каким-то закрытым и нелюдимым, потому что очень много и весело общался с Чонвоном и остальными ребятами из больницы, но. Кто же знал, что Ким Сону, оказывается… Интроверт. Звучит, как приговор. Но от правды никуда не денешься. Незнакомые люди — это, Боже упаси, очень пугающе, особенно, когда они такие красивые. Ким мыслит так, словно сам никогда не смотрел в зеркало и не улыбался своему отражению, но чего греха таить — о своих качествах вряд ли думаешь трезво, когда видишь кого-то столь… Божественного. С него могли бы рисовать иконы. Что ж, в здравом уме мальчик не заставил бы себя даже открыть рот. А здесь взял и врезался, впечатавшись всем миниатюрным тельцем — да, неприятно, но ведь ничего плохого не случилось, и Сону не собираются распять за неумение держаться на ногах. Правильно же? Паника поднимается медленно, легенда гласит, что откуда-то от коленей, потому что ниже ноги онемели ещё раньше. Кровь полностью приливает к голове, заставив ту судорожно соображать, но… Сону довольно скоро понимает, что след от его испачканных в рамёне губ… Остался на идеально выглаженной белой рубашке, что выглядывала из-под смокинга незнакомца совсем немного, но по воле случая этого хватило, чтобы произойти беде. Сону вполне может понять — эта гримаса полного шока на писаном божественными красками лице напротив оправдана. Правда не может решить, что ему сделать первее: написать номер кого-нибудь из хёнов, чтобы они взяли расходы за химчистку на себя, или просто убежать? Что ж — глубокий вдох: — И-извините меня, пожалуйста! — тяжелый выдох. Сону тараторит, выплёвывая из лёгких весь воздух, и почти сносит пострадавшего каннам-оппу. Он кабанчиком проносится между рядами в магазине, прежде чем драматично вывалиться на улицу с проливным ливнем, чуть не споткнувшись о порог и не утонув в глубокой луже по пути. А жаль. В подобной ситуации он с удовольствием бы прыгнул в воду по своей доброй воле. Говорят, что, если что-то уже начало идти не по плану, отступив от него совсем чуть-чуть — это не случайная помарка с временными (а значит исправимыми) последствиями, а начальная точка, начиная с которой всё покатится по числу пи. Она как бы предупреждает: прощайся со здравым рассудком, потому что сейчас тебе станет очень и очень стыдно. Прямо как сейчас стало Сону. В его планы уж точно не входило выходить из относительно уютного — а главное сухого — круглосуточного магазина под этот уличный «душ» раньше того, как напор дождя хоть немного уменьшится, но. Что есть — то есть, и младшему не остаётся ничего, кроме как пойти на глупость. Это он не со зла — с растерянности. А если мосты правда перекроют прежде, чем он успеет добраться до дома — будет ещё «лучше». Однако главная опасность позади, теперь же проблема — это, пожалуй, постепенно начинающая промокать одежда. А, и ещё. Сону, стоящий на перепутье — в упор не помнит дорогу, по которой сюда пришёл и теперь понятия не имеет, в какую из четырёх сторон ему идти. И монетки, которые выложил, когда пересчитывал — забыл где-то за столиком… — Боже, — прикрывая глаза, протяжно выдыхает Ким, ощущая, как волосы промокают уже вслед за капюшоном, по которому тарабанят крупные капли дождя. Мужчина, что всего лишь хотел выбросить упаковку из-под молока, совсем не задумывается об испорченной рубашке — он смотрит то на хлопнувшую за Сону дверь, то на пустой пакет у себя в руках. Кадык бегает по горлу, когда он крупно сглатывает, подавляя в себе первичное желание пойти следом. «Ты напугаешь его», «это неправильно», «так не бывает», «это незнакомый тебе человек», «не стоит поддаваться эмоциям» — все эти сомнения появляются в мгновение и исчезают так же быстро, потому что они — ни что перед собственным отражением в лисьих глазах. Абсолютное ничего перед растерянным милым лицом и неловкими движениями, которые могут быть похожими у разных людей, но именно его… Нишимура узнает из тысячи. — Это ты, — беззвучно шевелит губами брюнет, почти что произнося самое нереалистичное и необоснованное, что могло прийти ему на ум. Рафаэль говорил, что забывчивость — это единственный правильный ответ, когда ты становишься на колени перед своим прошлым, но. Этого одного «но» оказывается вполне достаточно, а упасть в ноги и постоять на коленях перед кем-то, кого искал и ждал слишком долго, уже не надеясь дождаться — не зазорно. Мудрец так же подразумевал, что правильно всё сделать не вышло даже у него. Так кто вообще сказал, что правильно, а что — нет? Ники не требуется много времени — 2-3 взмаха ресниц и один вдох на то, чтобы схватить свой зонтик, который оставил на входе, и вылететь из магазинчика вслед за подростком, забыв свои сигареты на стойке. Сону настолько опешил перед фактом потерянности, что даже не стал убегать дальше, почему-то перестав брать в расчёт то, что случилось секундами ранее. Плечи дрожали от влаги, которая пронизывала все кости, впустив мальчика на линию шквального ветра и не щадящего ни одну душу дождя. Сону так и продолжил бы стоять, рискуя промокнуть до ниточки. Однако. Ливень над его головой вдруг прекратился. Только вот так странно получилось — он продолжал лить кругом с прежней амплитудой, заливая парковки, машины, людей; всех, кроме обласканного благосклонной судьбой мальчика. — Постой… Любой новый шаг даётся с трудом, словно сделай какое-то неправильное движение, да даже просто моргни один единственный раз — и он растворится, как мираж. Вы когда-нибудь сомневались в том, что показывают ваши глаза? Может, кто-то просто мог незаметно надеть очки с виртуальной реальностью и заставить поверить в то, чего не существует? Сону молчит, медленно поднимая голову, инстинктами ведомый к источнику звука. То, что уже много лет спало где-то в груди японца, с непривычки неприятно клокочет, мешая нормально соображать. Хочется приложить руку к сердцу и сильно-сильно его зажать, словно это какая-то кровоточащая артерия и время идёт на секунды — подойди золотой час к своему завершению, и никого уже не удастся спасти. Нужно удержать этот насос, качающий кровь по венам, на своём месте — чтобы не позволить ему разорвать кожу в клочья, расколов рёбра. Названное насосом ведь тянется к тому, что хорошо знает, и, как то, что сдерживали против его же воли годами, не намерено поддаваться снова, слушаясь своего хозяина. Пока стопы наливаются свинцом, кончики пальцев до самых ногтей становятся передатчиками электрических разрядов, при том, что брюнет держится за металлическую ручку; опасно сделать что-то не так. А сам спящий вулкан на дне солнечного сплетения, что уже много лет не являл никаких цветов, кроме пепельно-серого, предупреждающе начинает выпускать дым, пропуская по себе трещины, светящиеся огнём. Он говорит: отойди, пока не стало слишком поздно, и уведи других, пока они не повторили судьбу жителей Помпеи. — Господин… — Сону говорит оторопело, с и без того тихого голоса скатываясь вовсе в шёпот. Атмосфера затягивает водоворотом, мешая соображать адекватно. А люди не зря говорят: выживают всегда те, кто поддаётся стихии, не сопротивляется и позволяет ей рано или поздно вынести их к берегу. Тогда-то вода предварительно даёт добро на то, чтобы ты задержал дыхание, набрав в лёгкие и за щёки достаточное количество воздуха. Сону уже давно на глубине, а потому не может выдавить ни слова. Он даже не знает его имени, и пусть хочет повторить, что ему очень жаль за свою расхлябанность, почему-то не может произнести и слова. Они молча глядят друг на друга, сжатые в прочном кулаке непогоды. Скажут, что свалилась небесная кара, но. У Рики ощущение такое, словно небеса в эти недолгие минуты спустились на землю — вместе с дождём принесли наивысший круг рая тому, кто привык жить где-то под землёй в нижних, всё перевернув. Видение это, наступившее безумие на фоне пережитого старого или подступающего нового горя, принятие желаемого за действительное или просто чья-то одна огромная ошибка… На всё разом становится плевать — лишь бы это не заканчивалось. Грянет гром, усилится или прекратится дождь, всё уйдёт под воду или растворится в засухе, огне вулканической лавы — совершенно н е в а ж н о. И если весь мир в одночасье исчезнет сегодня… Всё будет в порядке. Лишь бы Нишимура Рики никогда не переставал видеть перед собой живого Ким Сону. Сону наконец делает вдох в изнывающие от отсутствия кислорода лёгкие, услышав голос и увидев перед собой того самого мужчину с протянутой к нему рукой. Она держит маленький зонтик, которого хватит лишь на одного. Сам же незнакомец это прекрасно понимает, но сознательно наклоняет козырёк многим вперёд, полностью отдавая его Сону. И остаётся под проливным дождём — его идеальная укладка в миг плывёт под крупными каплями, а ткань сшитого под заказ дорогого пиджака начинает темнеть ещё сильнее, принимая на себя, в районе его широких плеч, весь дождь. Пока Ким оказывается зажатым в маленьком островке безопасности, отгороженном от воды. — Ты… Простудишься, — всё, что говорит Нишимура, глядя Сону в глаза. — Интересно, кто из нас умрёт первым. — Что ты такое говоришь, хён? — Ники подскакивает на месте и, усевшись на свои же колени, выставляет руки вперёд, нащупывая подушку, которую, возможно, всё же удастся запульнуть в старшего. — Не говори та-а-а-ак! — театрально тянет японец и его голос забавно скрипит, потому что только-только начал ломаться, не готовый к таким перестановкам нот. В комнате тепло и отдалённо, под шерстяными носками, Сону ощущает, насколько тёплый пол из тёмного дерева в доме у Нишимуры. И всё это в то же время, в которое метель обивает порог перед закрытой на все замки дверью. У младшего есть забавная привычка задраиваться изнутри, а потом часами извиняться перед мамой с папой за то, что из-за его находчивости (проявляющейся в защите имущества) они не могут открыть дверь своим ключом. Утром родителей, как он и сказал, дома не оказалось — а потому никто не сможет вынести им неутешительных вердиктов за прогул. «Сегодня можно», решили обиженные прокаткой по льду парни хором и никуда не пошли. В школу вместе как ходили, так и не — тоже вместе. Чашка привычно стоит на полу перед пушистым бежевым диваном, на котором сидит Сону, и он постоянно за ней нагибается в надежде, что кипяток немного остыл; нет привычки разбавлять чай прохладной водой, потому что он становится не таким крепким и вкусным. Младший же раскинулся на полу в попытке согреться, потому что Ким потратил всю горячую воду. Сону глядит на Ники, чуть сужая глаза, и тем самым показывает, что его вопрос не несёт в себе двойного дна в виде шутки. И понявший это японец не видит краёв в изумлении. Как его самый лучший друг вообще может говорить о таком? — Ты глупый или что? Сону смеётся над столь неловкой формулировкой раздосадованности и прикрывает рот маленьким кулачком. Сейчас конец ноября, но за окном в это время года уже бушует сильная метель, накрывшая весь Сеул и не пощадившая даже их мелкий район. Интересно, это вообще нормально, что тринадцатилетка обсуждает такие вопросы с одиннадцатилетним? Думал бы себе сам и не забивал голову тому, кто всё ещё искренен со своими игрушками и верит в то, что дед мороз где-то далеко, но всё равно существует. — Хён, ты будешь жить долго, вот увидишь, — с полной уверенностью кивает Ники, а затем добавляет, — но всё равно умрёшь немного раньше меня, потому что я младше. Сону закатывает глаза с такой логики: мало ли что может случиться, возраст вовсе не показатель в таких вопросах. На самом деле — это нормально, что дети их лет, входя в подростковый период, переживают мелкие и не очень кризисы. Мысли про жизнь и смерть, выводы после которых могут изменить весь привычный уклад в их голове — это распространено и актуально для эмоционально чувствительных. Ничего такого, но Ники всё же младше Сону, а потому именно на этом этапе их пусть и небольшая, но двухлетняя разница в возрасте несколько заметна — странными высказываниями пока что пугает японца только Ким, а не наоборот. — Или ты хочешь умереть в один день, как в сказках? — звучит с надеждой в голосе у Сону. Почему-то настроения у него кажется приподнятым во время таких обсуждений. Романтическая душа просит хотя бы соответствующей шутки, но Ники, к сожалению или к счастью — не романтик от слова совсем, а человек дела. Ему проще буквально мести весь двор руками, чем мести языком что-то бессмысленное и пустословить. Хотя ему только одиннадцать — может это когда-нибудь изменится? — Фу, не говори так. Мы друзья, а не какая-то престарелая парочка, — ну, по крайней мере пока — не меняется. Сону смеётся, утыкаясь лбом в подушку, а Ники подползает на коленках ближе и натягивает плед на скрывшего лицо старшего повыше. Оставаясь на новом месте, ближе к шатену, младший продолжает дальше рассуждать на эту странную тему, непонятно зачем. Но Киму здесь, рядом с настолько смешным японцем — очень комфортно. Не хочется делать ни шага за порог, возвращаясь на холодную, промёрзшую сверху до низу улицу. Пока они вдвоём и никто не влазит в этот маленький мирок, в котором Сону может найти для себя отдых — ему не захочется возвращаться к себе домой. — Но это неважно. Знаешь, мы будем дружить до скончания времён — хочешь ты того, или нет. Вот, что по-настоящему стоит запомнить. — Почему ты так в этом уверен? — Сону выныривает из-под пледа, вглубь которого только-только ушёл с головой, являя один лишь разрез лисьий глаз. — А что, если кто-то из нас умрёт раньше? — Ну, тогда… — ненадолго замолкает Ники, чтобы обдумать и взвесить все «за» и «против», но находит ответы лишь на первый пункт, — если понадобится, то нам придётся последовать друг за другом на тот свет. Не знаю насчёт тебя, хён, но… Я бы смог пойти за тобой.