Ластик

Громкий сёрб становится точкой на почти двадцати минутах не менее откровенных плямканий и причмокиваний. — А-а-а. Господи… Не могу больше, — с выдохом тянет Сону и почти стонет, закидывая голову назад. От усталости. Помидоры жутко неудобные. Не верите? Хотите знать причины подробно? Плюсы и минусы? Зачем гугл, когда есть этот мальчик — просто придите в больницу «Сэбёк» и спросите всё у Сону лично. Он-то теперь опытом научен: идиоты те, кто порекомендовали учиться целоваться на помидорах, потому что… Да потому, что если то, что люди называют «поцелуями», ощущается так — Сону придётся разбиться в лепёшку, чтобы доставить своему «объекту» (тайна не большая, но ради сохранения психики Сону это имя называть вслух стоит как можно реже или не стоит вообще) хоть немного удовольствия; или вылезти из собственной кожи. Потому что поцелуи, наверное, переоценены — помидор, по крайней мере, Кима не впечатлил и даже чуть понизил ему самооценку. Ещё рекомендуют клубнику, но тогда будет только хуже — Сону не терпеливый, и при первом соприкосновении со своим ртом просто её сожрет… Да. И овощ это, ягода или фрукт — как ни крути, ничто из этого ведь не может дать тебе фидбэк, или подсказать какие-нибудь советы, раз не в состоянии разговаривать. Сону, конечно, поелозил губами по красной фигне где-то с полчаса, но они ко всему прочему ещё и начали дико печь. Аллергия?.. Но ладно это, Кима напрягало ещё кое-что: Почему это вовсе не так приятно, как говорят? Прямо сейчас в урну летит очередной помидор. Сону садится на корточки перед ней и с деловым видом чешет затылок, зачем-то после этого поднимая свою тонкую кисть на уровень лица. — Может, лучше на руке? Раз все это постоянно делают, то не может же это быть плохо? Скорее всего, это Сону просто пока ещё не научился. На самом деле, если бы «объект» сказал, что ему такое нравится, и стремился сделать первый шаг в направлении Сону сам — младший это бы обязательно оценил. Не имеет значения, насколько противны помидоры, насколько сильна на них аллергия и сколько ещё лет Ким не притронется к ним после такого опыта: он уверен, что с Сонхуном ему понравилось бы всё. Ой, с «объектом», то есть. Мечтая о том, что он, будучи более опытным и наученным жизнью, пойдёт навстречу первым и поможет Киму — глупо, ведь учёный не станет его целовать, он же нормальный — но мальчик всё-таки продолжает надеяться и верить в чудо. Жить в грёзах глупо, но никому этого не запретишь. Вот и Сону касается длиннющими ресницами нижней части под веками, прикрыв свои сияющие глаза, и, представляя чужое лицо — вырежьте это или заблюрьте ради Бога, он умоляет — утыкается губами в самую мягкую область своего запястья. Но вот это, вроде, не так плохо. Разум подкидывает красивые, эстетичные картинки, пока глаза остаются закрытыми. У Сону, оказывается, чудесное воображение — и пусть Сонхуна сейчас нет рядом, он может представить, видя его, как перед собой — в мельчайших подробностях; сотканного из цветущей пустоты подсознания. И в это даже немного верится, судя по отзывающемуся телу. Или это только потому, что Пак сидит в голове очень прочно, отказываясь освобождать пространство? Начинает нравиться, а затем Ким уже пытается импровизировать. Сону никогда в жизни не целовался и понятия не имеет, как это делается, потому что в поцелуе участвуют не только губы: куда девать свои руки? А дышать как? Надо вдыхать или выдыхать? Может, задержать дыхание? Или есть моменты, когда можно втянуть воздух, не отстраняясь? Через рот же надо? А если у хёна есть нос — а у хёна есть нос, алло — то при наличии носа и у себя придётся куда-то его девать, да?.. Как-то наклонять голову? А под каким градусом? А это будет выглядеть глупо? Или нормально? Хотя, если во время поцелуев люди обычно закрывают глаза, зря Сону об этом переживает. У кого можно об этом спросить?! Сону без записи, но ему срочно. Напрасно он ныряет с головой в стенания о том, что, скорее всего, не предстоит пережить; по мнению не отчаявшегося Сону, к любому, пусть даже самому невозможному — нужно быть готовым, иначе станет совсем невыносимо. Самое главное другое — как вообще происходит такое, что люди целуются? Ну вот сидят или стоят, и бац, следующая сцена — они уже друг друга почти едят, облизывая. Разумеется, что когда между двоими есть чувства, а не голая страсть — всё это со стороны выглядит более аккуратно и эстетично, и назвать это «лобызанием» язык не повернётся; хотя, наверное, действительно важно лишь то, кто целует, а не как. Или нет? Блин, Сону сейчас очень-очень сложно что-то понять или просто определиться — хочется закричать и залезть на потолок; теперь понятно, почему обезьяны иногда находят решение в этом. Но всё же, все эти поцелуи по обоюдному… Как это происходит и что сделать, чтобы получилось так же? Кому молиться? И… Можно инструкцию какую-нибудь, что ли? А то это, походу, не относится к разряду врождённых умений, или же это Сону такой глуповатый вышел? Он заканчивает одинокие попытки научиться целоваться, после чего вытирает запястье о собственную футболку и устало глядит в окно, по обратной стороне которого довольно быстро к земле ломятся капли. И куда они так несутся, неугомонные? Летят с Неба прямо вниз, забыв о том, что к Земле всегда успеют. В больнице из-за сильного дождя снова вылетают пробки, а генераторы распространяют свою работу только на первые и подземные этажи. Стоит ли уточнять, что Сону находится на самом высоком, последнем?.. Света ему не видать, как собственного затылка и внимания своего объекта, зато точно так же не повезло как Сонхуну, так и Чонвону, которые частенько ошиваются именно на верхних этажах. Джейк у стойки регистрации не в счёт. «Если всем и правда солнце светит одинаково, то австралийцу — совсем немного сильнее, самую малость», — как-то сказал Чонвону Ким. Шутканул, так шутканул, Сонулик. И Чонвон, и Джэюн после короткой смены разъехались по домам и сейчас отдыхают. Для кого-то такие отключения света даже на пользу — не каждый день рабочий график тает на глазах, сокращаясь на несколько часов. Все проблемы идут от затопленной электростанции, а не от самой больницы — сегодня без света осталась половина Сеула; в этом числе весь северный район. Ответственные обещают, что обзаведутся новыми генераторами, которых хватит на всю больницу, но даже если они сделают это потом — освещение нужно уже сейчас, а потому сидеть сложа руки не получится. Генераторов немного и все они стоят там, где без них не обойдутся: в операционных и одной приемной при входе. Половину персонала отправили домой — и пациентов немного, ибо подъезды к больнице перекрыты почти все; в ней остались лишь те, кто изначально лежал после операции или на сохранении. Казалось бы, даже в таких ситуациях из работников-не-врачей безвылазно в больнице остаётся сидеть только Пак Сонхун. Предсказуемо. Днём молодые медсёстры и медбратья шатались по коридорам и палатам, как добрые феи крёстные — подсовывая в каждую по несколько свечей. Нет, ну вы можете себе представить того же Чонвона, что заботливо зажигает свечки для аджумм, которые ему, «такому милясенькому» — так они выражаются на сатури, одном из диалектов — присвистывают и хлопают, называя его волшебником? И при этом, не без греха, конечно — всем неугодным грозится засунуть эти же свечи в зад. После первого чонвоновского «снимай трусы», которое было сказано без малейшего сексуального подтекста, оставшейся половине жителей больницы захотелось поскорее слинять или хотя бы просто его не расстраивать; медбрата же нельзя ослушаться. Да, вот так и представьте. А Сону не надо всё представлять — он носился с ним полвечера, помогая в этой нелёгкой задаче. И к концу длинных суток, когда уже совсем стемнело, красноволосый уехал домой, а коридоры госпиталя полностью канули во тьму с наступлением ночи — Сону наконец-то понял. Он совсем забыл о том, что нуждается в освещении сам. — Вот блин, — скрипит зубами Ким, замерев на входе в полностью тёмную палату, в которой обычно спит, и параллельно с этим старается соображать. — В принципе, без света не так уж и плохо, да?.. Романтично… Или темно так, что хоть глаз выколи. Да ладно. Пусть убеждает самого себя, сколько влезет — на самом деле, Сону боится темноты. Лучше он ещё полдня провозится с помидором, чем будет сидеть без света в кромешной «ж». И не надо рассказывать, что во сне людям всё равно не нужен свет, мол, закрываешь глаза и оп, всё равно темнота — с Сону это так не работает. Он постоянно ворочается в кровати, периодически открывает и снова закрывает веки, и так по кругу. От темноты у него кружится голова, потому что зрачки ни за что не могут зацепиться — Луна вон, вообще с другой стороны восходит, так что в помещение не проникает даже маломальского света. Но Ким этот ком подступающего страха умело сглатывает, убеждая самого себя в том, что он, вообще-то, взрослый, а в том, чтобы засыпать без света — нет ничего такого. Жаль, что разум не в состоянии обмануть себя сам. Сону мог бы попросить у хёнов раздобыть лампу, которая работает на батарейках, но если такие и есть, то старшие отдадут всё Киму бесспорно — этого он и не хочет; другие не должны жертвовать своим комфортом ради него. Так что и идти просить свечку, всем мешая, по его мнению, тоже не стоит — уже слишком поздно призраком шататься по коридору. Сону плюхается в кровать и крепко жмурится, стараясь провалиться в сон и веря в то, что даже подобное чудо вполне может с ним произойти. Но его не происходит. Поэтому всё это время остаётся только думать о своём послеобеденном сне, надеясь, что получится вернуться в него же, заснув — и увидеть продолжение. От шума воды лопаются ушные перепонки. Сначала приходится затыкать их ладонями со всей силы, но позже приходит осознание — кто-то очень хочет, чтобы он перестал и прислушался. Разобрал между децибелами, отворачивающими от реальности, чужой голос. Сону вслушивается изо всех сил и, наконец, слышит. — Когда люди, чья душа ещё молода, видят красивые цветы — они привычно их срывают, чтобы забрать к себе в дом. И чем старательнее вслушивается, тем лучше разбирает. Он может додумать даже несказанное и оказаться прав. Сону приловчается слышать голос за толщей воды — он почти не раздумывает, когда срывается в ущелье через водопад, надеясь, что ему удастся какое-то время дышать без воздуха и не разбиться после прыжка. — Они любуются лепестками вплоть до момента, когда последний не опадёт, завянув. Но знаешь, что делают те, чьи души умудрены жизненным опытом чуть больше? — вторится, ударяясь об стены затопленной, тёмной пещеры, в которой оказался Ким; за его спиной стена воды и полная невозвратность — неотвратимость событий. Сону не видит никого рядом, никого, кому мог бы принадлежать этот голос — но он уверен, что знает его. — Они оставляют всё как есть, чтобы со временем вернуться на поляну и полюбоваться тем, как раскрылись бутоны не сорванных ими растений. Как они распускаются вновь и вновь, а не только один раз в собственных руках. Умение не вмешиваться, а наблюдать со стороны. Это и отличает мудрость от юности, которой свойственно незнание. Говорят, мол, если что-то делается без злого умысла, а в итоге случайно заканчивается плохо — это можно простить, человек ведь не хотел. «Но сейчас я знаю, что это не так. По глупости мы можем сделать много нехороших вещей, которые не получится простить так уж просто, которые сами по себе не заслуживают прощения» Сону идёт всё дальше, совсем не думая о том, что находится во сне. Потому что всё здесь так реально: запах горной влаги, бурный поток шумящей воды, воющий ветер и, самое главное — чужие касания. Мальчик от них млеет, замирая. Он чувствует, как внутри груди разливается тепло, стоит только чужой ладони, принадлежащей полупрозрачному силуэту, появившемуся в центре пещеры, с гордостью погладить мальчика по макушке. Сону не может знать наверняка, но отчего-то кажется, что в потерянной жизни им никто никогда не гордился. — Когда мы были вместе, я оказался слишком молод и глуп. Но теперь… С касанием приходит и успокоение. А осмелившись открыть глаза, чтобы хотя бы попытаться рассмотреть лицо говорящего, Ким понимает. У него тоже… Смыты все черты. —…Я всегда буду любоваться тобой на расстоянии, Сону, — молвит он и, быть может, ни о чём не врёт. Нарисуй ему кто-нибудь лицо, и (не)знакомец бы, возможно, улыбнулся. — Скажите, — пытается узнать такое нужное и важное Ким, — вы знаете, кто я?.. Откуда я? Но человек, не имеющий лица, не готов нарисовать себе новое — молчание лучше лжи и болезненной правды. На этот раз даже очертания его тела медленно растворяются в воздухе, пока Сону, паникуя, пытается воссоединить их обратно, хватаясь руками. Но всё тщетно, напрасно… — Постойте… Скажите мне, скажите! Вы ведь тоже умерли?.. Вы ведь такой же… — так и не успевает закончить Ким, когда хватается за чужую ладонь и. Кожа к коже не получается. Пальцы проходят с к в о з ь, а в пространстве не остаётся ни намёка на былое присутствие. Силуэт исчезает, превращаясь в туман, и не остаётся ничего. Ничего, кроме пустоты, —.как я, — и тихого голоса. Кричать, когда тебя услышать некому — напрасно тратить силы… Но кричать, чтобы услышать самого себя не так уж и глупо. Сону, тем не менее, выдавить из себя больше ничего не в силах. Он растерянно бегает глазами вокруг, пытаясь отыскать незнакомца, прежде чем оседает на пол брошенной куклой, чувствуя, что рушится, почему-то, не только один единственный — его мир — а чей-то ещё. Однако ноги проходят сквозь прежде твёрдую каменистую землю; и Ким проваливается в далёкую бездну. Следующая после свободного падения остановка — больничная койка. Это было примерно так сегодняшним днём. Сону проснулся от неприятного чувства — его подушка была мокрая на уровне глаз, и он, всегда елозящий по ней во сне, испытывал дискомфорт от такой влаги; слёзы, пропитавшие её, засохли быстро, но снова заснуть уже не получилось, как ни странно. Интересно, если приучиться плакать перед сном, то ему удастся освободить слезоточивые каналы, и такого больше не повторится? Если плакать где-то за час до сна, то ему этой «дозы» выверта собственного разума будет достаточно, и ничего такого сниться снова не будет? А если захочет посмотреть на что-то похожее, то Киму, получается, будет достаточно оставить свои глаза сухими перед отходом в мир Морфея? Чтобы можно было хотя бы знать заблаговременно: раз сегодня заплакал, то всё нормально, раз не смог — снова увидишь много интересного по ту сторону. Получится так? Едва ли. Сону приподнимается на локтях и дольше обычного смотрит в окно. Самый высокий этаж больницы в его распоряжении, а кабинет, в котором он может получить почти всё, что захочет — на этаж ниже. Не о чем и не о ком переживать, но… Сону снова неспокойно от осознания, что он не в состоянии управлять своими сновидениями. При этом до сих пор живо ощущение о том, что связь с миром мёртвых ещё не разорвана до конца; Ким только начал привыкать к Земле снова. А зазеркалье его не отпустило — как будто всё ещё имело некую связь, что-то, что желало ему рассказать. Может, это и есть причина, по которой ему снятся такие связанные и реалистичные, но пугающие сны? Мир за пределами жизни не зовёт его обратно, но пытается что-то поведать. Это ли и есть шёпот загробной жизни? Но кто все эти мёртвые и… Что они от него хотят? Сон закончился на самом важном, не сумев стать полностью осознанным; Сону не смог им распоряжаться. А так хотелось заставить того человека вернуться и ответить на все интересующие вопросы… И самому было бы неплохо немного поразмыслить: почему же его голос, вызвавший в самом Сону столько противоречивых эмоций уже не в первый раз — принадлежит Пак Сонхуну? Почему и зачем он всё это говорил младшему? Минута за минутой — так проходит час, а Сону жутко неуютно; он уже с головой под одеялом, но чувства комфорта, при котором можно заснуть, свернувшись калачиком, всё никак к нему не приходит. От тонкого покрывала в горошек пахнет препаратами. Сону принимает свои таблетки отдельно, и они больше напоминают витамины, но запах больницы от вещей так просто не отдерешь. От его хёна, кстати, тоже пахнет чем-то похожим — стерильным, немного больничным, но о сигаретах с мёртвым морем, запахе снежного рассвета и утреннем дожде Ким уже не раз упоминал, верно? При смешении всех этих компонентов получается что-то потрясающе красивое и приятное. Рядом с ним хочет жадно вдыхать воздух на полную силу. Интересно, что сейчас делают Джэюн и Чонвон? Может, они вместе? Развлекаются там, наверное, да? Сону тоже хотелось бы собраться с хёнами ещё раз всем вместе, как они собирались во время поездки в лес — это было какое-то естественное ощущение сплочённой семьи, такое сильное, что Киму очень хотелось вернуться туда снова или, по крайней мере, повторить «семейный выезд за пределы больницы». Свой одиночный трип тоже был неплохим, но с родными людьми — это другое. Сону немного одиноко и неспокойно без света, но лампочка или свечка не придёт к нему на своих ножках. Зато к нему приходит что-то другое — кто-то другой. Дверь тихо скрипит, оповещая о появлении человека, и Сону с надеждой приподнимает голову. — Сонхун-хён?.. — он не видит ни единой знакомой черты и озвучивает это, фактически, наугад, просто как своё сокровенное желание, но… — Это я, — это желание исполняется само по себе, когда слышится знакомый голос, подтверждающий о том, что Киму не показалось, и ныне распалившийся блеск в глазах Сону, кажется, смог бы осветить это помещение лучше любого светильника. Если бы Сону и правда мог физически засветиться в счастье от такой неожиданной встречи, то в полночь Сонхун увидел бы то самое солнце алхимии в своём истинном виде, сияющее в ночи восхитительным светом. И все законы, действующие на Земле — в тот же миг потеряли всю свою силу, всякую ценность, перестали бы действовать лишь для них двоих. Как будто два тела оказались без снаряжения в открытом космосе, а всё равно остались в порядке. Но в реальности всё менее прозаично — кого-то вот-вот разорвёт пополам, а вокруг темно, как… В местах не столь далёких, и всё равно немного видно лишь общие очертания, но. Сонхун, кажется, прикладывает указательный палец к своим губам, таким образом прося не шуметь и не разбудить людей в соседних палатах, пока сам подходит ближе и наконец включает фонарик на телефоне. Сону видит отблеск, что падает на предметы вокруг, расходясь тенями, и чуть очерчивает лицо самого Сонхуна-хёна. В его шикарных ладонях покоится пара свечек и зажигалка. Сону порой смотрит на его руки и не до конца осознает, что такие могут принадлежать человеку — настолько нереалистичные в своей красоте. А самое главное… Заботливые. — Сможешь? — уточняет Пак, имея в виду вопрос про «справится ли Сону с зажигалкой сам», прежде чем ретироваться. Раньше он бы без вопросов сделал всё сам — но после побега младшего, Пак как будто понял, что стоит давать ему больше простора для самостоятельности и самовыражения. Даже если это проявляется в обыкновенной зажигалке со спичками — Сону чувствует благодарность к подобной внимательности к собственным желаниям. Вот бы старший был так внимателен к ним всем… Но просить потакать каждой прихоти тоже глупо, в конце концов — должно же быть в жизни что-то недостижимое, ради чего можно продолжать расти на протяжении своего существования. Но Сону, разумеется, хотелось, чтобы у него этот процесс занял совсем немного меньше: Сонхуна можно ждать всю жизнь, но имея ввиду то, насколько легко так и не дождаться и её потерять… Сону неуверенно кивает, тут же принимая от Пака зажигалку. — Откуда ты знал, что я боюсь темноты? — интересуется младший, и ладонью хлопает по койке, приглашая старшего присесть рядом, ибо в комнате нет другой мебели — её перетащили в другие палаты за ненадобностью; Ким хотел, чтобы вокруг было побольше свободного пространства, потому что, оказывается, в той же степени, что и темноты — боялся замкнутого. Сонхун долго мешкает и в итоге продолжает стоять на месте, говоря: — Мне казалось, что такие, как ты, очевидно её боятся. «Такие, как я — это какие?» — без всякого подтекста хочется спросить Сону, потому что он правда не понял. Странная, почти что болезненная ранимость заставляет реагировать на каждую мелочь, на каждое слово и рассматривать его под всевозможными углами, как белка орешек. И находить тот смысл с подтекстом, который там даже не ночевал, задаваясь вопросами, что только ухудшают и без того шаткое положение психики. Сону, например, за эти полсекунды успел себе надумать что-то из разряда «он считает меня слабаком?», «но ему же не нравятся слабаки, правильно?»… В общем, чтобы понять, что быть тревожным и чутким Ким Сону, на самом деле — невыносимо — много ума не надо. Но Сонхун это как будто замечает и очень вовремя ставит точки, полностью перечёркивая всё то неправильное и обидное, в чём себя успел убедить сам младший — тот же час его успокаивает одним простым: — Светлым людям не идёт темнота, им в ней вряд ли будет комфортно, — сам себе кивает Пак, многозначительно потупив глаза в пол, — поэтому. На самом деле, всё это время Сонхун находился и продолжает находиться в состоянии безумного стресса. Он мог не приходить к Сону лично и послать к нему, например, Хисына, чтобы лишний раз не беспокоить младшего своим присутствием. Хочешь не хочешь, а заметно, что он как будто напрягается в присутствии хёна. И Паку не хочется узнавать, почему: такое бывает, когда рядом с тобой строгий и слегка остуженный, отчуждённый человек. Но в случае Кима это не так плохо: рядом с другими людьми Хун пытается натягивать улыбку, и это у него получается потрясающе обворожительно, но есть ли смысл вести себя так с Сону? Рядом с ним всё наоборот. Кажется, что вместе с Кимом старший напротив, старается её не показать, хотя иногда хочется — его могут неправильно понять, причём как остальные, так и сам мальчик. «Сону может быть дискомфортно» — думает Сонхун, осторожничая, а сам и не догадывается, что правильной линии для поведения у него просто не существует: тёплый он или холодный, результат будет одинаковым в том, что Киму придется сложно в своей неопытности — младший, на самом деле, просто жутко залипает на него и… Иногда не может перебороть оцепенение от смущённости; однако оно не выглядит очевидным со стороны, Сону вопреки всему держится очень даже уверенно перед Сонхуном. Опять-таки — Сонхун мог позвать прийти сюда Хисына, а пришёл сам, потому что… С того самого дня, как случилось неприятное заседание в семинарной, где сообщили не самые лучшие подробности про декабрьский проект — Пак не может найти себе покоя и мечется подстреленным зверем; только вместо клетки больница. И ему хотелось увидеть Сону хотя бы краем глаза — он признаёт это слабостью, которой поддался, не станет отрицать — потому что было дико тревожно, что младший просто исчезнет сам. Ещё до того момента, как Сонхун согласится его ликвидировать, как проект. — А ты тоже боишься? — спрашивает Сону в ответ про темноту, а Сонхуну, погрязшему в своих мыслях, как в грязи, слышится с продолжением в «…что меня рядом с тобой не станет», и он почти отвечает, вздрогнув: «—…Безумно сильно..» — но вовремя себя от этого одергивает. — Нет, — грустно, едва ли заметно улыбается Сонхун и отрицательно вертит головой, — просто в темноте неудобно работать. Сейчас начало декабря — закон о «защите Земли и природы» будет одобрен где-то в конце недели, а потому ещё есть время пометаться. Вот только чем все эти метания закончатся? Сонхуну пора бы уже уходить, потому что нужное младшему он отдал — только вот конечности сами отказываются двигаться, намертво вросшие в пол. Это ведь страх перед будущим так влияет, да? И Пак снова возвращается к заводским настройкам из секции «наседка, защищающая цыплёнка». Шутки это очень хорошо, но если серьезно — Сонхун готов поручиться за Сону, находясь рядом с ним сутками, лишь бы его никто не тронул. — Понятно, — кивает головой младший, поджав губы, а вот что происходит внутри этой самой головы — Сонхуну лучше не знать. Сону иногда хочется обхватить лицо Пака по обе стороны щёк и, пытаясь сделать из невозмутимой скалы рыбу-фугу с раздутыми губами, крутить из стороны в сторону, приговаривая: «…Каким бы тёмным в тебе ни было то, за что ты себя ненавидишь…» «В этой середине ночи, в её эпицентре, во всем мраке, что тебя окружает — Солнце внутри твоей души способно сиять так же ярко, как когда оно светит в полдень. И материальная земля оказывается бессильной затмить эти лучи» «Перестань это отрицать, Сонхун-хён» Но на деле Сону лишь понимающе молчит, чуть поджав губы. Говорить или не говорить — заминка недолгая, потому что приходится привычно склоняться ко второму. А насчёт ответа на вопрос про страх темноты: странно было ожидать услышать от старшего что-то другое. Ким, во всяком случае, понял, что хотел сказать Сонхун, а потому переводит своё внимание вместе с прицелом на зажигалку. Надо попробовать. Первый чирк разрезает воздух, но… Ничего. Второй, третий — на пальце вот-вот появится мозоль. — Сложно? — приподнимает брови Сонхун, наблюдая за неудачными попытками прокрутить зажигалку: по неумелому Сону и его стараниям просто добыть огонь оттуда, откуда его можно с легкостью получить за жалкие секунды, сразу становится понятно, что с курением он не знаком. Сону, по крайне мере, честно признаётся в том, что не курит по одной причине — он боится расстроить Сонхуна. Он не знает, каковы на вкус сигареты и в чем их прелесть, но и пробовать не стремится, потому что ничем хорошим это не закончится. Однако в своих попытках доказать собственную самостоятельность Сону нет равных — на его пальце вот-вот вылезет мозоль или первую кровь отпустит стёртая ранка, потому что он настойчиво дёргает туда-сюда, а ничего не получается, даже когда применяет большую, по его мнению, силу. На подушечках начинает прорезаться нарывающая боль, и из-за того, что не получается, хочется расплакаться — но не остановиться. — Ай, — вскрикивает Сону, когда огонёк появляется только на мгновение длиной в один взмах ресниц и сразу же гаснет, почти успев оставить ожог; больше напугав, чем травмировав. Сонхун за полшага преодолевает то расстояние, что их разделяло, и тут же подлетает к младшему. — Отдай, — испугавшись, он активизируется и, в попытках перекрыть дальнейшие попытки шатена повредить или поджечь себе что-нибудь, осторожно перехватывает у него зажигалку. — Сильно больно?.. — с сожалением интересуется старший, хотя и сам Сону, несмотря на низкий болевой порог (боль им, оказывается, ощущается сильнее, чем среднестатистическим человеком), сам прекрасно понимает, что ничего, заслуживающего такой яркой реакции — не случилось. Или случилось что-то с Сонхуном, чего не знает Сону? Может, его подменили? — До свадьбы заживёт, — дует губы Сону, сам не веря в то, что это говорит, успокаивая хёна (хотя обычно происходит наоборот: это хён его успокаивает), и заодно дует ещё и на свой палец, который Сонхун держит так, как будто его вообще оторвали, а не просто слегка опалили. И после этого наблюдает за тем, как постепенно Пак зажигает прежде расставленные по углам свечи — парочку на подоконнике и побольше на комоде. Сонхун выглядит невероятно уставшим и потерянным — и это не проходит мимо внимательно взгляда Сону. «Что случилось?» — так и зависает на губах, но всё по старой трассе (Пак не признается, даже если спросить), потому никаких вопросов так и не поступает. А вдруг он и правда устал, просто много просидел в своём кабинета без еды, воды, и долго не спал, и ему, возомнившему себя роботом, просто нужен нормальный человеческий отдых? Если питаться одним кофе, то мало кто будет выглядеть, как огурчик. И пусть в то, что проблема якобы заключается только в «Сонхун просто забил на свой график минимального отдыха» верится с трудом — Сону остаётся кормиться только такими объяснениями. И продолжать наблюдать: глядишь, и что-то рано или поздно всплывёт наружу? Сам зажигая свечи, Пак думает, что рано ещё Сону до самостоятельности… А закончив, он всё-таки понимает, что делать ему здесь больше нечего и, с большим трудом, наперекор велению сердца отсюда ни за что не уходить, говорит: — Тогда я пойду. — Уже?.. — слышится с некоторой расстроенностью, и эту нотку в голосе Сону Сонхун ловит мгновенно; хоть бы секунду постоял для вида, чтобы не палиться, что вслушивается и всматривается в каждую мелкую деталь, связанную с младшим. — Что-то ещё? — принаклоняет голову в ожидании Пак. — Угу, — капризно качает головой Сону, чуть гнусавя, из-за чего ещё больше соответствует своему биологическому возрасту, — я же боюсь темноты, ты сам это прекрасно знаешь. Поэтому побудь со мной ещё немного, пока я не привыкну к свету свечей, хён. И не стой в проёме, ты можешь сесть рядом, правда. Я попрошу тебя. Мне так… Будет спокойнее. Возможно — это манипуляция чистой воды — называйте, как хотите, но. Но Сону водный знак, а его вечный учитель — Чонвон. Вопросы? А по-моему, всё и так понятно. В глазах Сону ради того, чтобы удержать старшего рядом ненадолго и не по серьёзной просьбе, хотя бы так — могут быть применены любые методы. А если между ними кто-то станет, то вообще начнётся разрушительная бойня, и Ким не побоится запачкать руки. Сону звучит убедительно. А Сонхун чувствует себя растерянно — он не может успокоиться и выкинуть мысли о том, как ответственные из лаборатории могут поступить с этим мальчиком (приказ ведь пошёл от самого президента — здесь уже никакие связи не помогут, не спасут) — и на глаза накатывает смута. Но он, на секунду замерев в попытке поразмыслить, насколько нормально остаться здесь на лишнюю минуту, и адекватно ли это вообще — всё же сдаётся перед шармом Кима, поддаётся его просьбе, а заодно и своей собственной тревожности. И возвращается ближе к кровати. Матрас поскрипывает, когда Пак устало откидывается назад с полуоборота кровати, ложась на спину. Сону поворачивает голову в его сторону, сидя рядом с треугольным краем, на который на секунду прилёг Сонхун. И из его уст наконец вырывается мучившее громкой недосказанностью: — Ты ведь сильно устал, да? — Всё в порядке, — но Сонхун признаваться не собирается, к чему лишние переживания? Он сам за себя постоит и сам себе поможет. Или не поможет. — Я знаю, что так странно говорить, когда ты выглядишь намного младше, и я не твой коллега, но… Не мучай себя, хён, тебе, как и всем людям, тоже нужен сон и отдых. Сонхун понятливо кивает и долго выдыхает, ничего на это не отвечая; грудь заметно опускается и снова подымается. А у самого перед глазами мелькают чертежи, всевозможные анализы, дедукция, индукция и всё тому подобное — лишь бы получилось составить жизнеспособный план, который спасёт всю эту идущую под воду Атлантиду. Сонхун сам её возвёл — да, она изначально была построена на шатком песке — да. Была ли она создана, чтобы оказаться разрушена? Однозначно нет. И если сейчас её пытаются потопить — Сонхун пойдёт ко дну вместе с ней. Вместе с Сону: но такого исхода для недавно воскресшего мальчика допускать никак нельзя, не хочется позволять ему снова столкнуться со смертью. На себя-то плевать, но не на него. И пока Сонхун напряжённо думает, на секунду забывшись и потерявшись в пространстве — а он по-прежнему на кровати Сону — Ким осторожно ложится рядом. Стараясь сделать это настолько мягко и бесшумно, чтобы не привлечь внимание старшего. Рука оказывается уложена подпирать собственные щеки, и младший тоже немного расслабляется, любуясь лицом, которое никак не может выкинуть из головы даже во снах — наконец вблизи. Если бы хён его обнял — Сону смог бы заснуть даже в такой разгар бессонницы. Но Сонхун не обнимет, а Сону не засыпает. Стоит только об этом подумать, как прежде бывшие закрытыми, глаза Пака внезапно открываются — и они сталкиваются с раскосыми, лисьими. Сердце ухает в пятки, но никто не спешит отводить глаза. Сону ощущает, как волны идут по щеке от дрожи в пальцах, а на лёгкие, за скобками легко ломающихся рёбер, положили что-то тяжелое — как будто бетонную плиту — потому что вздыматься и опускаться груди стало в разы сложнее. Но, в то же время, это ощущение тяги к чему-то и принадлежности к этому же, что лишает нутро вакуумной лёгкости — заставляет почувствовать себя лучше. Рядом с Сонхуном Сону становится свободным, не будучи потерянным — а абсолютно открытым перед живым человеком; перед своим хёном. Сонхун смотрит прямо в глаза. И Киму кажется, что вот он — этот момент, он ведь не видел в своей жизни похожих. Может ли у них что-нибудь получиться сейчас? Разве эти секунды не похожи на те, что Сону видел в фильмах? Разве не ради него, мгновения такой близости в пространстве, он столько старался, пытаясь научиться сам, когда всё, в чём Сону на самом деле нуждался, были никакие не помидоры, не клубника и не собственные запястья — а губы Сонхуна. Это было всё, что нужно для полного счастья. С этого расстояния мельчайшие подробности на его лице видно лучше, и Сону понимает: как бы ни была хороша его фантазия, как бы старательно она ни работала, воссоздавая образ Пака — настоящего Сонхуна ей не заменить. Она не передаст это лицо настолько хорошо, не расскажет о том, какого оттенка сегодня губы старшего и насколько сильно они покусаны на этот раз, сколько на них мелких трещинок или влаги, когда он их, пересохшие, быстро облизывает. Сону наблюдает и замечает даже такие мимолетные детали. И ему хочется прикоснуться к ним сначала кончиком пальцев, с осторожностью перед неизведанным — а затем и своими устами, поцеловать хотя бы в уголок губы. Сквозь этот усталый взгляд, сквозь долгие вздохи. Сонхун же думает о том, что не может вот так отдать им — всем тем жадным до денег и власти людям — своего Сону, и потому до последнего не отводит глаза. Ни то прожигая в младшем дыру, ни то пытаясь смотреть так долго, чтобы получилось убедиться наверняка — в надежде, что Сону реальный, что всё в порядке, что он перед ним, что никто его никуда не забирает. Пак забывается и даже не моргает, боясь, что закрыв на секунду, откроет глаза снова — а Кима перед ним уже не будет. Сонхун зацикливается, перестав отслеживать и анализировать из-за недосыпа, понять простую правду о том, что смотреть на своего подопечного так нельзя. В принципе, Сонхун и не задумывается о том, что сейчас происходит в голове напротив, как будто подобный его взгляд не может расшевелить внутри Сону ничего такого, с чем им впоследствие придётся иметь дело. Все силы разума сосредоточены на приближающейся проблеме. Пак ведь тоже может впасть в лёгкое подобие паники, из-за чего не заснёт, пока не найдёт решение. Так уже прошло столько времени без сна и еды… Что уровень самоконтроля и понятливости несколько понизился. Перестать смотреть на Сону надо было где-то, мм… С полминуты назад. А самому мальчику не стоит знать обо всех этих осложнениях — остаётся жива надежда, что ему до самого конца можно будет ничего не говорить, потому что они испарятся, решившись сами собой. И никто не умрет, и никому не будет больно. Ким же, ясно обнадёженный какими-то ожиданиями, осторожно закрывает глаза, потому что «вот он, этот момент», «мой шанс настал!». Сону почему-то верит, что Сонхун сможет понять, что надо делать, и потянется к нему первым — пожалуйста, хотя бы сейчас, когда они одни, а вокруг темнота, которая скроет этот порок от света. И потому Ким неловко прикрывает дрожащие веки, чуть приоткрывая милые, блестящие от гигиенической помады губы. Всё так бешено разражается пульсацией в каждой кости — неужели хён не испытывает того же? Остаётся лишь гадать. А вот Сону чувствует, что на силе от одного этого взгляда сможет двигать целые галактики по своему желанию. И передаёт те же импульсы телу, что находится рядом — в доступности протянутой к нему руки. Молит его приблизиться. Забавно, как иногда это бывает: порой нет ничего ближе расстояния вытянутой руки, в другой же момент — нет ничего дальше него. И сейчас Сону, несмотря на редкую близость, чувствует это пространство между ними непомерно огромным, просто потому, что не может так просто захотеть и его сократить; если напугает хёна своей активностью, то тот перестанет ходить сюда совсем, а он и так долго этого не делал. Но Сону не сдаётся — он верит в чудо, в то, что ему повезёт там, где не везло никому — Сонхун ведь, со слов Хисына, за жизнь ни с кем в нормальных отношений так ни разу и не построил. Значит ли это, что Сонхун прежде никогда не любил?.. Насколько же наивно так думать? Мало ли, что говорил Ли, откуда ему знать, что чувствовал или нет Сонхун? За эти прожитые годы в его жизни вполне мог быть кто-то, к кому Пак был не равнодушен. На самом деле, младшему просто страшно — что придется делить хёна с кем-то не только в настоящем и обозримом будущем, но и в прошлом. Иррационально, глупо, бессмысленно, но Киму хочется забрать хёна себе целиком. Сонхуну тридцать, и Сону тоже, но он наглый подстать другому своему возрасту — и мечтает о том, что, раз всё так… Сможет ли Ким Сону стать первой любовью Пак Сонхуна?.. «Ну же… Ну давай же» «Пожалуйста» «Поцелуй меня, хён» Сону, упёрто продолжая держать глаза закрытыми, мысленно умоляет всех, кого знает, чтобы легким движением Сонхун приблизился, погладив по щекам, и осторожно прикоснулся там, где его просят в молчании. Но в реальности он просто лежит рядом и продолжает пытаться убедиться в том, что Сону реальный, борясь с саднящей болью в сердце и медленно растущей ненавистью к самому себе при одной мысли, при одном вероятном допуске о том, что не сможет его спасти. Сонхуну как будто когда-то давно разбили, а затем, когда всё немного устаканилось, перемолотили скалкой, раскатав, все некогда оставшиеся целыми органы — и каждый вздох отныне даётся с ещё большей болью, когда он смотрит на… Свою соль в истинном виде, на Сону. Все ведь знают, что нет ничего больнее этого вещества на ранах? Так же и с этим мальчиком — нет ничего больнее его присутствия рядом с Сонхуном. Но если Кима рядом не станет, то на Паке тогда вообще ни единого живого места не останется — он медленно и мучительно сожжет себя отпечатками от окурков, предварительно искупавшись в бензине. Перед смертью потушит об себя столько сигарет, сколько успел выкурить за жизнь; а их было немеряно. — Ты хочешь спать, Сону, — говорит Сонхун, чуть приподнявшись с кровати, пока перед ним продолжает прежней оставаться картина с ожидающим у моря погоды (хотя погода у этого самого моря предсказуемой никогда не бывает) Сону, — у тебя глаза слипаются и вот-вот слюни потекут. Сонхун и сам засматривается на это очаровательное лицо, но скорее с переживанием; надеясь, что Ким не узнает, какие пугающие вещи сталкиваются друг с другом за его спиной — в борьбе за то, кто из них случится первее. Сону безумно очарователен в своём незнании и беззаботности, и Пак искренне верит в то, что ему ни на что не намекают — в его глазах младший и правда просто сам утомился, после чего без сил провалился в сон. Сону это всё слышит, но сдвигаться с места не собирается. Ему безумно стыдно, стыдно настолько, что вот-вот потекут не только слюни — но и литрами горькие слёзы из глаз. Почему, ну почему ему попался в обожаемые хёны именно такой тормоз? Да младший теперь лучше сквозь землю провалится, чем признается в том, что так жестко прокололся, на секундочку подумав о том, что Сонхун собирается к нему притронуться. Уж извините, что так понадеялся и снова облажался — но опровергать додумки Сонхуна про то, что это всего лишь сон, а не глупое желание стать впервые поцелованным… Сону лучше примет такой вариант, продолжив притворяться спящим. А затем ощутит, как приятно лопатки ложатся на прохладную простынь с чужой помощью, пока сверху его накрывает ещё не успевшее нагреться одеяло, которое с собой вместо больничной простыни принёс Пак. Приятно пахнущее (не лекарствами, а старшим), с милым узором в звёздочку и более тёплое, потому что, несмотря на аномальную жару днём, в каких-то пределах температура ночью всё ещё падает. Боже, Господи, спасибо хоть за какое-то наслаждение: это одеяло пахнет Сонхуном, и младший отныне готов с ним и за него умереть. Сонхун не замечает, как чужие уголки губ странно подскакивают вверх, из-за попытки сдержать себя же в узде. И поправляет всё так, чтобы края одеяла не свисали с кровати — и никакой подкроватный монстр или оживший от спячки в столь странную декабрьскую жару жук не помешал сну младшего. Сону всё ещё смущён и пытается подсматривать за хёном незаметно, когда осторожно приоткрывает, но оставляет в прищуре правый глаз. И он видит. Отблеск свечей падает на лицо Сонхуна, что само по себе белее снега, и чуть подсвечивает шрамы, когда свет от них отражается. А Сону, глубоко под одеялом спрятав всё тело с лицом и оставив выглядывать лишь милые лисьи глаза, подсматривает из-под своего маленького укрытия за каждым движением старшего. Сонхун, закончив, явно собирается уходить, но Сону возвращает его внимание мычанием и правдоподобным: — Я что, уснул? — Да, продолжай спать, — советует старший, уже почти добравшись до двери, но Ким не отступится. — Я могу у тебя кое-что спросить перед сном? — Ты будешь слишком бодрым, если начнёшь задумываться о чем-то ночью, — на всякий случай предупреждает Сонхун, на что Ким отвечает: — Я лучше усну, если буду знать на это ответ или по крайней мере просто попробую у тебя спросить. — Хорошо, — кивает Пак, — что у тебя за вопрос? Я постараюсь ответить, ты только обещай, что уснёшь после этого, — совсем не ожидая, что вопросом станет что-то подобное… — Обещаю, — говорит Сону, и чуть отодвигает от себя одеяло, чтобы переместиться в вертикальное положение. Он сидит пару секунд неподвижно в полной тишине, словно мешкает, накрытый пледом в звёздочку только наполовину; Сону не может решиться сделать это. Мальчик напряжённо соображает, пытаясь понять, стоил ли оно того. Пока Сонхун, даже подумав, что всё, о чем они только что говорили — это побочный эффект лунатизма — уже собирается уходить, как вдруг слышит себе в спину тихое, но заставляющее замереть на месте, чуть отчаянное и заискивающее: — Хён, я красивый? — Что?.. У Сонхуна такое лицо, будто ему отвесили самую сильную из возможных пощёчину, и он, чудом не потеряв сознание и каким-то невероятным образом устояв на ногах, лишился соединения со всеми своими нервными окончаниями. Из-за этого его лицо как будто онемело, не в состоянии выдать ни одну эмоцию, которую можно было бы назвать очевидной. Снова он выпадает из реальности, пытается закрыться… А Сону так просто не сдаётся. Он, из последних сил преодолевая стеснение и принимая тот факт, что, скорее всего, запомнится своему хёну красным, как варёный рак, осмеливается повторить вопрос, о котором они, в противном случае — оба могли бы просто культурно забыть и сделать вид, что его никто и никогда не задавал. — Я спрашиваю… Считаешь ли ты меня красивым, хён? Я имею в виду, ну, по твоему мнению, когда ты на меня смотришь… — Сону очевидно прямо сейчас добровольно себя закапывает и ещё в конце с размаху вставляет лопату сверху свежей могилки. Он чувствует, что вот-вот расплачется от смущения, но преодолевает и это, чтобы довести начатое до конца: здесь и сейчас, хоть что-то или ничего, потому что в их случае на «всё» рассчитывать, как минимум, глупо, да Сону столько и не выпьет, сам грохнется без сознания. — …кажусь ли я тебе хоть немного красивым? Младшему важно это знать. Ему хочется понять, почему Сонхун не приближается первым, почему не пытается сделать ничего, и как это исправить? И пока об лицо Сону можно прикуривать, на Сонхуне не тают даже снежинки. — Хён… Сонхун же сломался, вышел из строя, как прибор, который использовали не по назначению. — Мм? А в ответ тишина, и Пак, который как будто вообще выпал из реального времени: он словно даже не дышит, замерев. Говорят, что сосульками убить проще простого — и если срочно не запустить в эту комнату что-то тёплое, хотя бы воздух, то как минимум один труп в скором времени обеспечен. Хотя нет — упакуйте сразу два, можно в один гроб; хотя бы тогда Сону окажется ничем не отделён от старшего, даже предрассудками и осторожностью последнего. «Господи, Боже-Боже, ну пожалуйста, ты же всё можешь! Так спаси же меня! Пролей на его голову прозрение. Скажи хоть что-нибудь, Пак Сонхун!!!», — орет всё внутри Сону, и ему хочется просто начать колотить кулаками по любой поверхности, которая ему подвернётся — даже если ей окажется столешница с ножами. А на деле… Он лишь что силы сжимает одеяло меж пальцами, — «иначе самыми желанными и любимыми для меня вскоре окажутся не твои объятия, а объятья петли на шее», — но рядом с ледяным Паком придётся запастись терпением: куриная грудка, когда достаёшь ее из морозильника, тоже на первый взгляд тает очень долго, если постоянно за ней наблюдать и непонятно у кого спрашивать «ну что, долго там ещё?». Она не ответит и вряд ли ускорится. По идее — правильно оставить её в покое и подождать. Вот и Сону, на примере куриной грудинки (храни её, подарившую мудрость, Небо) решает дать Сонхуну время и пространство для размышлений или, по крайней мере, отступление в пару шагов назад. — Слушай, если не можешь ответить прямо или боишься меня обидеть… — Сону как будто уже заблаговременно принял для себя, что ответ Сонхуна может быть отрицательным, и старший, скорее всего, просто боится его расстроить — вот и молчит. Но Ким сам для себя решил, что меняться сможет только в случае, если будет точно знать о недостатках, над которыми надо поработать. Если придётся голодать или наоборот, больше есть — не проблема — Сону всё сделает. Сону не находит в себе силы договорить предложение до конца, а просто длинно выдыхает и, встав и пройдя до самого недалекого от кровати подоконника, поднимает с него небольшой венок. С жёлтыми цветками, тот самый, что ему помог сплести вежливый японец — он сказал оставить его себе. Ким Сону наконец-то находит в себе смелость вручить его Сонхуну, как давно этого хотел, ещё во время их поездки в лес; но тогда, к сожалению, никто не научил его плести. Здорово, что господин Нишимура был достаточно добр, чтобы в этом помочь — Сону ему очень благодарен. Мальчик обхватывает венок из одуванчиков покрепче, зажав в своих маленьких пальчиках, и уверенно движется обратно — навстречу к старшему. — Возьми это, — звучит немного резковато от нервов и лёгкой призрачной неуверенности в успехе задуманного, пока Сону одним движение протягивает «подарок» на вытянутой руке. И ощущает себя так, как будто сейчас эту самую руку откусит если не Сонхун, то режущая по больному, созданная им тишина. И на это Сонхун вопросительно поднимает глаза. В его голове сейчас уж точно нет места детским капризам, пока нужно придумать, как этого самого ребёнка спасать — но Сону, почему-то, обидно до слез — это видно; и Пак никак не может понять, почему? Что послужило причиной для такой эмоциональный неустойчивости? И об этом причине он подумает, и её поищет, чтобы однажды решить, успокоить этого ранимого мальчика, но. Пока что пребывает в шоке сам, не зная, как должен поступить, но из всех моделей поведения его разум выбирает молчание — чтобы неверно подобранным словом не зацепить младшего ещё больше. Сонхун, всё-таки — учёный, а не поэт, чтобы на это грамотно ответить. — Ты расстроишь меня больше, если не ответишь ничего. А, ой. — Потому что, хён, мой разум может придумать странности, — не совсем терпеливо, но всё же обьясняет Сону, сдерживая обиду сжатой, но продолжающей биться птицей в руках, — которые окажутся гораздо страшнее той мелкой гадости, которую обо мне могут сказать другие люди и даже ты, — дышать всё ещё получается с большим трудом, но. Сонхун, не зная, куда деть руки, в которые младший впихивает ему венок, просто его принимает, внимательно впитывая в стенки непонятливой головы (а он и сам считает, что не имеет права не послушать) то, что скажет ему Сону: — Если не можешь ответить сейчас, ничего страшного. Просто оставь венок себе и приди ко мне, когда я буду спать. Я же не узнаю, и никому из нас не будет неловко. Если оставишь одуванчики себе, то я буду считать, что твой ответ «нет». А если оставишь на тумбочке при входе в мою палату, то я соглашусь с тем, что твой ответ на мой вопрос — это «да». Если только половину от венка, я буду считать, что ты сказал «так себе» или «средне». Сможешь? Ох, не этого Сону ждал, когда задавал этот вопрос — кто же знал, что всё так обернётся? Он понятия не имел, что Сонхун впадёт в такой ступор от столь простого вопроса. Ну что здесь сложного? Красивый — да или нет — и всё на этом, легко же. Но, похоже, что не для старшего. А кто-то смеялся, что Сону не умеет пользоваться зажигалкой. Где вы сейчас? Тут человек даже слова произнести не в состоянии. Беспроигрышный вариант: в обоих случаях Сону выполнит хоть какой-то мизерный минимум. Если Сонхун оставит венок себе — это, кончено, будет довольно грустно (отрицательный ответ на вопрос о внешности ещё никого не радовал), но хён, по крайней мере, получит подарок, который так старательно сначала учился, а потом уже смог и собрать, и сплести собственными руками Сону; в таком случае Пак впервые примет что-то из его рук. Если же ответ будет «да», то здесь и объяснений ненужно — хоть какое-то успокоение для души и усмирения нервного поиска собственных недостатков у Сону. Не при таких обстоятельствах Ким хотел вручить Сонхуну венок из одуванчиков, который фактически символизирует его чистые чувства и трепет по отношению к старшему, но что ж, других вариантов не было — спасибо, что выпавшая на долю альтернатива была не самой пугающей из возможных. — Сможешь? — настойчиво повторяет вопрос Сону. Он думал, наверное, что Сону выглядит как неумелый ребёнок, когда тот не мог справиться с зажигалкой, но. Вы только посмотрите на него сейчас. Более растерянного перед обстоятельствами взрослого надо ещё поискать — нет никого хуже капризных и эмоциональных подростков, но бывают и такие моменты, когда нет никого лучше них; Сонхун наверняка такую расстановку прекрасно понимает. По равнодушному лицу Пака невозможно понять его чувств и желаний — но Сону способен читать сквозь эту бесцветную маску, прорывая мембрану равнодушия. — Хорошо, — всё, что отвечает Пак, принимая предложение Сону и, судя по всему, собирается наконец уйти. Мальчик изо всех сил затягивает в нос почти что свисающую из него соплю. А галочка возле слова «победа» наконец появляется, потому что сдержаться и не заплакать от стыда, от подобного оголения эмоций — всё-таки удалось; Сону постарался на славу. Теперь же дело остаётся только за Сонхуном, который, было бы неплохо, чтобы выполнил его просьбу. Сону постарается заснуть как можно скорее и будет ждать этого, как дети ждут Деда Мороза в новогоднюю ночь. А пока за дверью, перед её закрытием, слышит лишь: — Спокойной ночи, Сону. Теперь-то младший точно знает — Сонхун-хён первым ни за что и никогда его не поцелует; обидно до боли в каждой клеточке. Но мозг обещает прокручивать пожелание, как колыбельную, а Сону мечтать о том, чтобы Сонхун каждый день хотя бы просто приходил и желал ему спокойной ночи.

***

От этой жизни у Чонсона кружится голова — и он даже не знает, хорошо это или плохо. Или возможно, что голова кружится не так от жизни, как от текилы и примеси другого алкоголя? Хм, это уже больше походит на правду. Вентиляторы снова надоедливо гудят в участке, а Пак, который еле проснулся сегодня утром, с трудом сохраняет своё тело в сидячем положении. Голова болит жутко, но это не странно, учитывая, что пьянка затянулась. Чонсон снова пялится на фото Чонвона «в форме», сделанные в тюрьме. И, пока в участке пусто во время обеденного перерыва, разговаривает со снимком с экрана, который ему ни за что не ответит: — Почему ты такой… Такой?! — удивительно, что материться при всём не самом радужном положении гордости на Чонвона не получается, хотя Пак уверен, что Ян с удовольствием покрыл бы его слоем многоэтажного мата сам, несмотря на его деланную вежливость. Ах, как же злит. Чонсону хочется узнать, почему же даже после отказа его тянет на что-то запретное и довольно сложное. В свободное время гуглит «как забыть бывшую/бывшего», «как забыть бывшую/бывшего, если вы ещё даже не не начинали встречаться, а уже расстались» и «как пережить отказ», который оказался первым в его жизни. Но что еще важнее в списке вещей, которые позарез должен выяснить сам для себя Чонсон — это информация о работнике больницы «Сэбёк» по имени: Результаты поиска Пак Сонхён Пак Сынхун Пак Сонхан Пак Сонхун Пак Санхун Их всплывает многовато. Приходится прищуриться, прежде чем наконец выбрать и выцепить правильный вариант. Это не давало покоя довольно долгое время, но Чонсон так ни разу и не возвращался к тому разговору рядом с Чонвоном; хотя возможностей уточнить про некого Пак Сонхуна у него было много. Было интересно: показалось Джею кое-что странное под действием препарата, или он действительно узнал?.. За влезание в базу данных гражданских можно получить по самое «не могу», но Чонсону, как своему парню, может грозить максимум штраф, который он с лёгкостью заплатит. А потому Джей, не имея ни малейшего сомнения и ни медля ни перед чем, нажимает на предпоследнюю строчку, чтобы рассмотреть загрузившееся фото получше. — Нет, бред же какой-то… На нём без изменений: те же густые чёрные брови, отросшие чёрные волосы, черты лица гармонируют друг с другом. Крупные глаза, высокие скулы, курносый, с длинной молочной шеей; у самого Чонсона, например, тёмная оливка от рождения, поэтому он и уделяет этому моменту столько внимания. С какой стороны ни посмотри, Пак Сонхун выглядит так же, как… — Только посмотрите, кто тут пробивает чью-то базу, пока никто не видит, — доносится смех из-за спины, но Чонсон не дёргается, как привык: вскрывать архивы любого гражданского такая себе затея, потому что это тоже против правил, но кто такие эти правила перед самим Пак Чонсоном? — Ммм, — многозначительно мычит Пак, — не отрицаю. — Что ты такой недовольный? — слышится от проходящего мимо коллеги, — не насмотрелся ещё на великого убийцу столетия? — В том-то и дело, — вздыхает Пак, — что пытаюсь рассмотреть, чтобы понять, как это может быть не он, — немного злобно тыкает пальцем в экран Пак, будто подзывает напарника ближе к себе. Как они могут быть разными людьми? — Чё? — Этот человек на фото, — складывает руки в замок и сильно хмурится Чонсон, оперев на них же свой подбородок, — по идее — это другой человек. Убийца Пак и вот этот вот, — кивает Джей, — согласно базе, это разные люди. — В смысле разные? Они же одинаковые, Чонсон, — кривит лицо старший коллега, далеко не мысленно смеясь над глупостью или слепотой Джея: одно из двух. — Смотри, ты только посмотри! Даже родинки на одних и тех же местах, — тычет он пальцем в экран, пачкая немытыми руками монитор, но сейчас это не так важно, поэтому Чонсон не ругается, — я-то успел выучить это лицо, ещё когда только пришёл в полицию. — Вот и я о том же, — полностью теряется полицейский Пак, — но база говорит, что это другой человек. Может, этот паренёк сделал пластику, чтобы быть на него похожим? — Разве бывают отбитые, которые пытаются выглядеть, как преступники… По своей воле? Специально? — сомневается коллега. — На свете существуют разные странности, — пожимает плечами Чонсон, сам не зная, почему пытается дать объяснение необъяснимому, — а ещё существуют действительно похожие люди. Я, конечно, согласен, что они одинаковые, но. Подумай сам, есть ли в этом какой-то смысл?.. Или это может быть просто совпадением? Мужчина становится таким же растерянным, и задумчиво чешет затылок, не подбирая никаких слов, кроме: — Ну, я тогда не знаю, как это объяснить, капитан Пак. Может, это ошибка системы? Потому что руку на отсечение ставлю — люди не бывают настолько похожими друг на друга. Чонсон остаётся наедине со своими мыслями, пока по привычке вертит шариковую ручку, зажатую между пальцами, а в голове собственным голосом звучит: «Может, правда какая-то ошибка сервера?» «…Да и он давно умер, почему его фото в папке живых открылось?..» — Он умер, — напоминает старший издалека, — так что расслабься, Чонсон-щи, здесь нечего и некого ловить. — Да, но, — растерянный Чонсон же пытается доказать самому себе, но никак не выходит, — посмотри на год рождения. Думаешь, что это тоже сбои сайта? Или… Он же не мог подстроить свою смерть и продолжить жить под другим именем? 2000 год рождения выглядит странно для того, кто так-то родился как минимум на лет восемнадцать раньше.