Ластик

Расскажи, кому из нас всё ещё больно. Ты хотя бы знаешь, когда раздирающий душу крик стал непонятным шёпотом? «Я — — — — — его». И голос совсем стих. А как пение птиц сменилось скрежетом пальцев о крышку гроба? Искренний смех подавился усталым топотом. Тех, которые склоняют головы, и просят прощения у того, кому бы не посмотрели в глаза, будь он в живых. Они поминают меня ропотом, и кричат о том, что не вынесут этого. Плакать по мёртвым ведь — одни хлопоты.

Но всё ещё больно именно мне. Если нет его рядом — пропади же всё пропадом.

***

менее шестнадцати лет назад. — Мне грустно, потому что я больше не смогу играть зимой, — ноет Ники, но уже не так откровенно, как раньше, пиная сырую, ещё не успевшую проглотить и растопить первые кристаллы снежинок, землю. — Почему это? — звучит равнодушно, но Киму действительно интересна причина. Сону всё не может понять: почему люди настолько не умеют бороться за то, что они любят, за то, что им нравится? Так легко отказываются, надеясь непонятно на что. Как будто однажды у них будет второй шанс что-то или кого-то полюбить, будь то человек или обожаемое хобби. Может, однажды и будет, повторившись опять, но насколько велика вероятность снисхождения такого чуда? Разве правильно раскидываться подарками судьбы? Такое бесполезное обесценивание… — Потому что выпадет снег и самих уроков не будет, — неловко чешет затылок японец. С каждым днём их общение с Сону становится всё более неловким. Они теряют нить, что прежде покоилась на двух запястьях, пусть и оставалась невидимой. Всё меньше общих тем для обсуждения, естественных улыбок и непринуждённых прикосновений: каждая неловкая пауза между ними расширяется и приобретает скотски разрушительные масштабы. Всё меняется. Ники всё реже с ним соглашается и гнёт свою линию, хотя раньше только подбирал слова, чтобы поддержать. Нишимура не узнаёт Сону, сам же Ким не узнаёт его — одни претензии, пассивная агрессия и ни секунды полноценного перемирия. Когда открытых ссор нет, казалось бы, ещё хуже — в тишине потенциал раздражения копится, и всё для того, чтобы однажды здорово так рвануть. Очевидно, что после умалчивания множества мелких недовольств, однажды случится огромный скандал. Ох, лучше бы они ссорились по мелочам, как раньше. Ибо не просто покалечить, а снести за собой всё то, что называлось дружбой, держась на ветхом пережитке прошлого — этой вспышке в один пасмурный день безусловно удастся. Но чтобы там ни было, старший по-прежнему чувствует ответственность за японца, последний — за него. Они продолжают говорить, хотя им, казалось бы, больше не о чем, по старой привычке привязанные друг к другу намертво. И Сону беспокоит всё то же: Ники ведёт себя так, словно растерял сноровку, словно у него нет тех самых коренных зубов, о которых Киму говорил хён. Вместо них только молочные, и поэтому Нишимура не может ни во что вцепиться — отпускает, когда тянут, выдёргивая у него из рук. На примере «нет? что ж, жаль, но ладно, нет — так нет». Может только болтать, но не поступать правильно. Сегодня младший перестаёт играть в футбол из-за погоды, а завтра бросит танцы, на которые положил всю свою, пусть сравнительно не такую долгую, жизнь, из-за протестующих против его увлечений родителей? От чего он откажется следующим? — Так возьми свой мяч и иди играй, сколько захочешь на снегу, дурачок. Разве здесь в чём-то есть проблема? Сначала Ники и правда отказался от футбола из-за заснеженного стадиона, а потом случилось самое страшное, по меркам ещё тогда ребёнка — от танцев. Не так быстро, какой-то промежуток времени после смерти Сону прошёл, и когда Нишимура вернулся на родину, он пытался, но так и не смог продолжать. Родители убедили в том, что пора взяться за ум, «если не хочешь повторить судьбу своего лучшего друга», и бросить дело, которое вряд ли принесёт какую-то пользу в будущем. Но сейчас Ники понимает, что даже в своём монологе про стадион и «не вижу никаких проблем перед тем, чтобы продолжать идти к своему счастью» — Сону оказался прав. Не стоило соглашаться со старшими, которые не он. Ники погубила глупейшая привычка идти на поводу чужого мнения, не бороться за своё и откладывать жизнь на мистическое «потом» — и к танцам он обещал вернуть тоже, но с момента последней постановки хореографии прошло вот уже десять лет, а он всё дальше от желаемого. Настолько далеко, что даже забыл, каково это, делать то, чего хочет душа. Всегда можно стать ещё ближе, всегда можно стать ещё дальше. Пределов как в любви, так и в ненависти к реальности не сыщешь. И теперь ему остаётся только жить, убеждая себя в том, что его всё устраивает, когда на деле это самая грубая ложь из возможных, а главное — очевидная в своей неправильности. Родители хотели, чтобы он продолжил их бизнес, и стал уважаемым человеком, а не «артистом-перекати поле», которому максимум, что светит — это скитание по сценам различных городов. И пусть для Ники это было пределами идеальной жизни, для уважаемого рода Нишимуры подобная профессия казалась несерьёзным увлечением. Они хотели классику, чтобы он стал юристом или хотя бы переводчиком в крупной компании. Вот Рики и перестал сопротивляться в какой-то момент: поступил на обычную специальность в Японии, там же закончив старшую школу, забыл про то, что девчонки ему совсем не нравятся (и даже встречался с несколькими), потерял себя. Стал таким же, как и все остальные, плывущим по течению, не умеющим оказывать сопротивление. Разве оставалось то, за что стоило срывать голос в попытке докричаться до окружающих? За Сону же он не поборолся, когда нужно было. Рики не хотелось оставаться в городе, в котором родился, в столице страны восходящего солнца уж тем более — ни в Окаяме, ни в Токио. Везде казалось, что его лёгким нигде нет места, подходящего для того, чтобы наконец задышать. А потому, спустя много лет вернувшись в Корею и став частью фирмы, Рики и сам не заметил, как через знакомого к нему поступило интересное предложение побыть переводчиком на одном секретном съезде. Оттуда всё началось. «Вы знаете слишком много, поэтому у вас есть два варианта. Первый — покинуть страну и сделать вид, что ничего не было. Второй — для вашего же блага будет лучше присоединиться к нам. Тогда вы сможете не просто остаться в живых — ещё и основательно, а главное законно закрепиться в Корее». А Рики не хотел покидать место, что стало ему домом гораздо более родным, чем отчий. Он хотел остаться ближе к Сону, хотя морально не мог посещать место его погребения часто. Зря говорят, что выбора может не быть — он есть всегда. Просто бывает такое, что и один, и второй — оба плохи. Ники, казалось бы, выбрал что-то хуже. А на деле, сколько бы всего изменилось, скажи он родителям «сделаю, как считаю нужным» намного раньше? И своевременное «ни за что тебя не отпущу» кое-кому другому. Ему было необходимо всего один единственный раз сцепить челюсть и принять удар чужого непонимания. Пойти против того, что ему диктуют обстоятельства, и кто знает, может, жизнь бы повернулась иначе: Рики был бы настолько увлечён своей карьерой хореографа, что судьба не привела его в преступный мир. Рики был бы настолько убедительным в глазах Сону, что просто не позволил ему оступиться, и сейчас старший был бы жив, не совершив фатальных ошибок. Может, и так. Но сейчас Нишимура — всего лишь преступник. — Господин, — низко кланяется мужчине прислуга, встречающая в особняке. — Пара неглубоких порезов, колотая рана в области груди, — шепчет один из охранников, поднеся ладонь к уху девушки, которая сначала провожает взглядом, а затем уже и сама следует за высокой тёмной фигурой, стуча по кафелю своими огромными каблуками. Не похоже на знакомое «с минуты на минуту потеряет сознание», но даже на расстоянии шатенка подмечает: держится на ногах из последних сил. А вот в переполненном бесцветностью коридоре тонут силуэты ровной струной замерших телохранителей, многие из которых мало напоминают живых людей — неподвижные статуи. — Поняла. Он выглядел самым живым из них всех, пускай большинству людей хотелось держаться на расстоянии намного больше вытянутой руки. По непогасшему до конца блеску в глазах ведь всегда можно определить: осталась у человека душа даже в таких суровых условиях, не залитая мертвенной смолой (оставшейся от чужих отнятых лет) до конца, или же она не ночевала в теле с самого начала. Все считают, мол в равновесии с добром, бедой для Вселенной можно только родиться, однако бывает, что такими становятся; этот мужчина стал под давлением обстоятельств. Порой он, умеющий отстранятся не только от эмоций других людей, но и от своих собственных, — казался гораздо хуже обитающих здесь монстров, но в конце концов всё равно оставался лучшим. Девушка, закрыв за собой дверь, передаёт сменную одежду (тёмный халат с красной вышивкой), особенно внимательно провожая глазами то, с каким надрывом и трудом испачканная в руде ткань отлипает от вспотевшей кожи. Сама сжимает кулаки посильнее в напряжении, когда мужчина, избавляясь от лишней одежды, вслед за пиджаком снимает рубашку. Эту боль остаётся только представлять, хотя Сакура тоже бывала ранена по неосторожности — несколько лет назад во время столкновения с полицией прострелили плечо; до сих пор болит, если надавить, а периодически тянущаяся к ключице рука обоснованно нащупывает стальную замену бывшей раздробленной кости. Обычные восточные благовония, но. Кажется, в воздухе стоит запах ладана, хотя ещё ни одного чёрта не удалось вытравить из обители, которую полноценно можно назвать принадлежащей злу. — Хотите соджу? Или, может, меня сакэ? Здесь преобладают только тёмные оттенки, а Нишимура отлично вписывается в атмосферу, становясь очередным мрачным пятном. — Не стоит, я выпил обезбаливающее. Что ж, таблетки нельзя мешать с алкоголем — ответить на это секратарше нечего. Поэтому она продолжает просто наблюдать, оценивая его состояние. Оно не лучшее из возможных: чёлка влажная от пота, рассечена бровь, лицо наполовину запачкано в крови и земле, можно даже рассмотреть мелкие камушки, затесавшиеся в ранке над глазом. Мияваки Сакура. Секретарша босса — та самая, кто ни на секунду не способен отвести от него взгляд — носится по комнате, пытаясь наконец-то собрать воедино аптечку (всё на удивление по-свински распихано по разным, далёким друг от друга углам), но брюнет, в надежде стерпеть сильное головокружение, не питает никакого интереса к этому мельтешению. Он крепко зажмуривается и прижимает ладонь ко лбу сильнее, опуская раскалывающуюся в мигрени голову вниз. Холодок щекочет, вырываясь из полуоткрытого окна и дополнительно остужая пульсирующие на местах с порезами кожные покровы — нож ни разу не вошёл во всю длину. В принципе, не смог даже наполовину. Просто царапины, но попытка избежать более страшной смерти стоила большего: не каждый день посчастливится остаться в живых, вытянув самого себя за шкирку из горящей машины, которая ко всему прочему ещё и продолжает ехать по скоростному шоссе. Никаких звуков издавать Ники не приходится, получается обойтись прочно стиснутыми зубами. И задуматься: однажды не решился напрячься, чтобы потом отвечать за это всю оставшуюся жизнь. — Господин Канмин сказал, что они подослали наёмника вместо переговорщика, — имея в виду одного из стоящих во главе охраны, Сакура раскручивает колбу с обеззараживающим и, довольно реактивно пропихивая туда ватку, зажатую меж щипцов, вопрошающе глядит на сидящего напротив неё мужчину. Всегда как с иголочки: свежая завивка, шелковые блузки, затягивающие до удушения ожерелья и юбки-карандаши. Телосложение меньше, чем просто маленькое, а потому в ней трудно разглядеть хоть какую-то угрозу, но. Не стоит забывать, какую силу в реальной жизни имеет фраза «маленький, да удаленький», потому что Сакуре мимикрия известна так же хорошо, как и ей подобным. И по той же причине она подобралась к боссу так близко — полюбиться жестокому убийце, знаете ли, не пуп чесать (мягко говоря, сложно). Покажись слабее, чем ты есть — затем возьми не силой, а измором. Губки-бантиком и улыбка, которую выдаёт на автомате — новый закон. Юная японка для всех здесь эталон красоты, но, как и остальные приближённые, в своей неприкосновенности находится под защитой главного. Пак Хёнджина. А это уже почти «власть над властвующим». Сегодня она перепугалась не на шутку, боясь, что вот, наступил этот день — босс потерял свою правую руку, а девушка единственное вдохновение, которое делало пребывание в банке со змеями романтичным. В полном охраны (а значит мужчин на любой вкус и цвет) особняке Сакура не стопорится так ни на ком, как на нём. Ну а на что можно променять чуть вьющиеся спереди чёрные пряди, длинную шею, пухлые губы, широкие плечи и взгляд, в котором плещется синее пламя? Дело даже не во внешности (хотя только дурак соврёт, если откажется называть его произведением искусства — слепленной из демонической идеальности статуи), всё дело в одном: Ники, как повелось — это просто Ники; второго такого нет и не будет. Нормальный человек подумал бы «смелый, сильный, красивый, богатый, сексуальный — сто из ста — повезёт же той, кому он достанется», но Сакура сможет выдавить такие слова только в случае, если будет глядеть на себя в зеркало, подразумевая, что повезёт именно ей. Она мыслит плосковато, ибо не знает настоящего Ники: цепляется за чарующую внешность и драйв, что щекочет в животе ощущением опасности. Узнать правду о его истинной сущности не имеет ни шанса, но расстраивается не особо — лишь бы глаз радовался. Вот и сейчас улыбка трогает губы, превращая их в тонкие полоски. Она не проявляет непрофессионализм, просто плохо скрывает сочащуюся сквозь поры влюблённость в раненного Нишимуру. — Да, — он чуть хмурится, ощущая лёгкое жжение, — всё правильно. Можете передать, что он сказал мне ехать на Север, — заувалировано, но знающие поймут. Она понимающе кивает. Сакура — не просто секретарь, которая в случае чего (например, не самого лучшего настроения босса) первой попадёт под раздачу и закончит с раздробленным черепом. Обычно в других кланах это происходит именно так: уборщицы, секратари, повара — их головы летят с плеч первыми. Утечка информации? Без разбирательств. Нужно сократить число работников? Слишком высокие риски, чтобы сделать это экологично. Низший ранг, а потому ценить их незачем. Однако тут всё несколько иначе. Это не относится к Нишимуре, но у большинства из находящихся здесь нет отдельной собственности (дома, в который они возвращаются): в безразмерном особняке многие буквально живут — едят, спят, просыпаются, моются, любят, принадлежа клану душой и телом. Сакура — не исключение, и без работы, ставшей жизнью, ей идти окажется некуда. Увольнение не имеет смысла. Откусил кусок — ещё живой, а уже не дышишь. Приход в преступность спас некоторым жизнь, защитив от правильного общества. Последнее, как выяснилось, имеет гораздо меньше принципов и следует собственным законам реже, чем названные «отбросами» убийцы и хитрецы. — Подержите здесь, — просит девушка, промыв порез на лбу, после чего ныряет в ту же сумку, что у неё была с собой, но на этот раз за бинтами, — они пошли на поиски тела и обнаружили… Обугленный труп, — вместо неё обработать раны ёкаю мог кто угодно, однако Сакура прибежала сюда сама ещё задолго до того, как по-тихому сообщили, мол, «подставлена миссия». Сакура со своеобразным «сюрпризом», потому что выполняет работу гораздо более сложную, чем таскать боссу кофе и какие-то бумаги, как в обычном офисе. — Что по поводу переговоров с полицией? — но стоит поблагодарить Бога за блакосклонность: хоть по такому поводу Ники заговорил с ней. Лишь бы не замолкал и дальше. — Они пытаются выйти на связь и отследить сигнал снова и снова, — вздыхает японка, отбрасывая испачканную в крови тряпку, и параллельно с этим тянется за новой, — у них ничего не получится, но наблюдать за попытками весело. Например… Игриво взмахивает чёлкой, на этот раз улыбаясь уже по-настоящему, когда внезапно начинает говорить о: — Ватанабэ Харуто, — произносит имя и сразу же замолкает секретарша, предаваясь не таким уж и далёким от настоящего времени воспоминаниям. Прошло почти два месяца.

— А в машинах вообще есть ваши люди? Или они на автопилоте?

— Одно из двух, — находит золотую середину голос в трубке.

Брюнет жмурится, прикусывая губу с обратной стороны, и осторожно интересуется: — Я могу спросить, чего вы хотите на самом деле? — специально полощет металл с вежливостью в голосе Харуто.

— А вы умнее, чем мне казалось. Гордость осознать, что единственный, кто способен до чего-то додуматься в корейской полиции, всё же существует — и то, наш земляк, — смех бьёт по ушам. — Мы взрослые люди. Не нужно считать, что я вот так просто выложу вам все карты. Но ваша способность мыслить мне импонирует.

— Талантливый новичок на подножке, который работает в одном подразделении со знаменитым Пак Чонсоном. Он вцепился в это дело, как ненормальный, знаете ли. Мне довелось поговорить с ним лично однажды, — даже прикрывает рот, чтобы захихикать в ладошку, — он наверняка ищет высокого бородатого мужчину из префектуры Хоккайдо из-за моего акцента, и даже не подозревает, что разговаривал с девушкой. Которая просто изменила голос.

— Жаль, что вы работаете на полицию, — молвит подставной мужской голос, и Харуто отвечает:

— Мне тоже жаль, что вы оказались по ту от меня сторону.

Осуждающий вздох говорит об обратном, ведь в тот момент Сакура подумала, а не произнесла: это мне жаль, что умный человек вроде вас работает на этих идиотов и следует их неоправданным законам.

Бедный парень и представить себе не может, что говорил с девушкой во время банковской операции. Единственное, о чём она не соврала: по-настоящему находилась в тёплой кровати в розовой пижаме и пушистых тапочках, в особняке, место положения которого не удастся отследить по обычной карте.

— Где вы находитесь? — задаёт ещё один вопрос Харуто, получив подтверждение от Чонсона и отправив всем направлением разрешение на открытие огня.

— Разумеется, что у себя дома, в тёплой кровати. А вы думали, что я созвонюсь с вами из автомобиля с тысячью зелёных, стоящего под прицелом ваших линз на мосту Мапо?

Сакура образована, подкована, но не на жалком уровне поддержания светской беседы, а на гораздо более серьёзном — именно она выходит на контакт с полицией во время самых важных миссий, умело притворяясь мужчиной обводит вокруг пальца. Так было и в случае ограбления банка в октябре, когда пришлось поднять трубку и начать замыливать чужие мозги; удалось это сделать не так уж и легко, потому что пусть и поздно, но названный Харуто почуял и понял, в чем подвох. Он предпринял попытку сопротивляться, и так всё закончилось перестрелкой. Молодец, своего добился. Почти. На деле только и сделал, что поднял в воздух ещё больше пыли, а всё равно никого не поймал — Сакуру, в целом, невозможно. Но наблюдать за его откровенно скрипящими мозговыми механизмами было забавно. Лучше бы названный Харуто был их человеком. Девушка несколько раз отжимает ткань для перевязки в каком-то растворе, после чего прикладывает и начинает дуть, когда замечает, как напрягаются мышцы под чужой кожей. И казалось бы: делать ей больше нечего, как торчать здесь, когда нужно решать важные задачи. Но Сакура хочет, а значит может — выцарапает глаза любому, кто подойдёт к её мужчине; пусть сам мужчина себя ей принадлежащим не считает. Решительно растолкала остальных в надежде, что сможет побыть с Ники рядом и обработать не самые серьёзные из возможных раны ему лично. Специально тянет время, делая всё, что можно было сделать за пять минут — за пятнадцать, если не больше. Хочет побыть с ним подольше. — Вам здорово повезло, — зачем-то говорит об очевидном Мияваки. Она свободно знает несколько языков, живёт здесь при управлении Хёнджина дольше, чем себя помнит, а данная от рождения самой природой хитрость позволяют ей больше, чем кажется. — Знаю, — и никакой реакции впридачу. Ники приехал на заказ, чтобы подобрать доверенного клиента. Требовалось отвезти его к боссу ради заключения сделки, но поскольку других настолько же надёжных лиц, как Нишимура, у него не было — не получилось выделить даже водителя. Без задней мысли пошёл на встречу с давним знакомым управителя своего клана, не считая, что это может стать проблемой. Кто же знал, что после почти нескольких часов езды и спокойного диалога, тот самый «доверенный» приставит нож к горлу японца? «Нишимура сжимает пальцы на руле посильнее, пока едет по автомагистрали, на которой лишь изредка мелькают фуры с товарами. Ирония пропитывает собой всё от того факта, как хорошо работает правило бумеранга: какие-то пару дней назад он пытался заколоть Шим Джэюна, а уже сегодня натолкнулся на шанс испытать ту же судьбу на собственном теле сам. Только вот шутить с такими, как он, плохая идея. — Даю вам последний шанс передумать, — по-честному предупреждает Ники, — в противном случае, вы не выберетесь из этой машины живым, а если и повезёт — дальше границы не уйдёте. — Я знаю, что вы тоже хотите выжить, — усмехается наёмник, — а если в этой машине умру я, вам придётся отправиться следом, — а наклонившись чуть ближе, шепчет то, что спускает курок где-то в глубине Нишимуры: — не успеется даже оглянуться, а до завтра дожить уж тем более. До завтра? Глаза переминаются на стрелку часов. «Посмотрим», — думается про себя, ведь сегодня — шестое декабря. Понимая, что времени остались какие-то копейки, Рики специально следит за ним посекундно, оттягивая момент. Приходится сделать вид, что он принимает подобный расклад: провалить миссию, подлетев на страхе перед каким-то оружием. — Вот и отлично, — легко ведётся на этот обман мужчина с ножом, и чуть ослабляет хватку, хотя оружие никуда не убирает, — меняйте направление с выезда в Кёнги на северное шоссе. Поедем с товаром и печатями туда, куда я скажу, и тогда с вами всё будет в порядке. Проходит ещё несколько минут после того, как Ники показательно разворачивает машину в желаемую его потенциальным убийцей, привторявшимся коллегой, сторону. Молниеносный взгляд на часы — стрелка только что зашла за двенадцать. Следующий день наступил. Ники мог решить эту проблему сразу, но хотелось доказать, что никакого труда для того, чтобы дотянуть до следующих суток в календаре не понадобится. Получилось. Седьмое декабря. Нишимура резко выворачивает руль, и пользуясь мгновенной заминкой, выламывает кисть. Обещание оказывается сдержано, а машина — закручена в смертельном манёвре. Так и продолжает летать вокруг своей оси в центре шоссе, истошно скрипя шинами, пока внутри происходит борьба не на жизнь, а на смерть» С самого детства он ненавидел карусели, потому что голова кружилась, мягко говоря, дико. Вот и сегодня Ники решили испытать на прочность, заставив попасть в смертельный водоворот, а точнее — создать его самому. Но если раньше он бы дрался за честь клана, то на сей раз задушить голыми руками в машине, которая продолжала оставаться на ходу, угрожая угробить обоих — пришлось с мыслями именно о мальчике, который живёт в больнице. Ники не мог умереть или позволить себя травмировать; отныне выбирать это не мог ни он, ни сами Небеса. Сакура перебинтовывает грудь, по которой несколько раз прошлось лезвие. Несерьёзно и неглубоко, но от этого приятнее не становится. Машина в конечном итоге всё-таки вылетела в кювет, ещё раньше из двери на лету вырвался японец, а оставшийся там со свёрнутой шеей предатель и обманщик был обречён затираться так, как подобает оставаться затёртыми ему подобным — в огне. После нескольких переворотов бак с бензином пробился, а от небольшой вспышки разыгрался пожар. Настоящие мужчины не оборачиваются на взрыв, но Ники смотрел, чтобы убедиться, что заточённый там не сможет выжить. Тогда же позвонил остальным ответственным. — Нужно будет сделать рентген, — напоминает секретарша, закончив со всем необходимым, — вы ведь выпрыгнули из машины на скорости. Значит, может быть сотрясение или трещины в костях, — как бы нивзначай она опускает ладони на грудь и касается к оголённой коже, на которой от перенапряжения выступил холодный пот. Она касается, заблаговременно зная, что Ники, скорее всего, не отреагирует резко при нынешней слабости. Прощупывает те самые рёбра, пересчитывая и проверяя на целостность кончиками пальцев. Лисица — из тех, про кого так выражаются с опасением вместо умиления. Говорят, что в японской мифологии ёкаи имеют самую разную внешность и способности, но каждый из них остаётся плодом дьявольских махинаций: так и в этом особняке обитают одни нечистые. И Ники, и Сакура, полные червоточин, скрытых за обворожительной внешностью — не исключение. Но и между друг другом монстры часто выясняют отношения. И поэтому кисть девушки наконец-то оказывается перехвачена. Не до той степени, чтобы треснуть под нажимом чужих пальцев, но достаточно сильно, чтобы уронить звонкое: — Ай, — прикрикивая, сьёживается Сакура, но не отстраняется. — Вы не рентген, госпожа Мияваки, — напоминает ей Ники, подняв голову и смотря прямо в душу, — будьте осторожны с руками. А провериться я схожу позже сам. Спали вместе несколько раз. Кажется, первый получился по-пьяни, второй произошёл предсказуемо, третий — под рукой не было никого другого, а идти к ставшему привычным оказалось закономерно. Сакуре отлично подходит её имя, ведь даже внешностью она справедливо напоминает розоватые лепестки цветущей в середине весны вишни, но. Под цветками водятся ядовитые змеи и жуки; от таких женщин нужно держаться подальше, однако Ники никогда и не был тем, из кого можно или просто возможно свить верёвки. Всё, что между ними происходило — было начато по желанию девушки, но ведь Нишимура тоже соглашался на близость. Не менее важное: физическую, а не душевную, потому что пробиться к сердцу в таком виде было бы невозможно даже вооружённой хитростью. Всего лишь секс, механический и без разрядки не имеющий смысла. Развлечься одиноким вечером за бокалом вина или не церемониться в одном из пустых кабинетов — раньше ладно, но. Сейчас — ни за что. Потому что теперь есть он. А значит, что ни к кому кроме него к себе касаться японец больше не позволит. — А я, — ловко переводит тему девушка, пока неловко потирает успевшее заныть, но вовремя отпущенное Ники запястье, — хотела напомнить, что уже декабрь. Она наверняка озадачена и не до конца понимает, почему не сработало в этот раз. Прикосновения имеют большую силу, потому что порой желания тела, сердца и мозга — всех трёх — идут в разнобой. Перетянуть на свою сторону как минимум первое Сакура в состоянии: её сил и ума обычно хватало для того, чтобы спровоцировать, соблазнив. Что же не так на этот раз? Влюблённое сердце подсказывает, что её милый наёмник, который никогда бы не подпустил к себе никого слишком близко, мог оказаться окутан чужими чарами. Что-то говорит, шепча ей на ухо: задействован кто-то третий, и прежде бившие в колокол по-разному пункты все прогремели одинаково, а потому ревность жёлчью поднимается от пищевода и идёт наружу, вверх по горлу. Кому-то удалось растормошить сухого, как сухарь, убийцу, но не ей? Сакура промаргивается и душит это чувство, в растерянности поглаживая шею самой себе, и заодно демонстрирует её внимательным глазам брюнета. Неужели забыл, как целовал её там? Ники сам для себя забудет всё; нет необходимости помнить людей, которые не признаны ценными. Ничего не потеряет, ведь по сути утолить страсть можно с кем угодно, кто хоть немного привлекает физически. Но красивых людей, которых хочется раздеть глазами — не счесть, а тех, перед кем хочется оголить, оставив безоружной, уже свою душу: Ровно один до последнего вздоха. — У вас же день рождения через пару дней, — и уточняет, демонстрируя отличные навыки запоминать, — девятого. Ах, если бы она только знала, с кем придётся соревноваться — даже не начинала бы. Ники не из тех, кто будет зажат меж двух огней: свой выбор он всегда делает точечно, как наносит удары. И менять, пересчитывать и обдумывать заново его не привык ни при каких обстоятельствах. — Да, — соглашается брюнет, и будто ждёт, пока его наконец оставят одного. — Вы планируете как-то праздновать? — но Сакура упорная, а потому этого не происходит. — Я могла бы подыскать для вас какое-нибудь дорогое здание или арендовать целый клуб. Босс просил позаботиться о вас и не оставлять в праздник одного ни с чем, — заодно кивает в подтверждение своим же словам. Ники делает то же самое, имея в виду, что понял. Усталость просто так с лица не смоешь и не притворишься, что всё в порядке — с последнего появления ссадин на его теле прошло не так много времени, как поверх наложились новые. Но никакие мази и никакие пусть самые красивые женщины, о которых даже мечтать не могут простые смертные — Ники не помогут. Ему нужен Сону. Ники срочно нужно пойти и увидеть его и исходящую от его тела живительную силу. И тогда боль в душе стихнет, а за ней остаточно погаснут и дымящиеся после очередного убийства, после не первого косвенного столкновения со смертью угольки, срастутся рёбра. Темноте Нишимуры срочно нужен свет Кима. И тогда всё будет. Расцветёт настоящая весна, в которой за лепестками не прячется никаких хитростей и манипуляций. Ибо Сону чище ничем не исписанного листа, а потому держа в руках карандаш — Нишимура страшится даже просто попробовать что-то чиркнуть. Пока можно лишь любоваться. — Мне кое-что нужно, — Рики собирается попросить Сакуру подыскать водителя, который отвезёт к больнице Сэбёк. Он понимает, что найти лучшего всё равно не получится, потому что на Земле его не существует боле — тоска по Рафаэлю никуда не девается. Занять его место некому по-прежнему. Если бы он только был рядом, Нишимура бы обязательно выбрал из тысячи других работников его и спросил, как ему поступать отныне: что нужно сделать и как себя вести, чтобы оставаться рядом с Сону как можно дольше, чтобы не напугать его и никак не обидеть своей (не) лёгкой формой зависимости, а ещё, что немаловажно — своей принадлежностью к опасному конгламерату. Есть ли способ, всё время оставаясь рядом и помогая всем, чем только может, не втянуть Сону в это болото вслед за собой? Лучше Рики отрежет самому себе руки и ноги, но ни за что не зацепит своего хёна, если вдруг начнёт падать по-настоящему, пробивая дно. У него, увы, как и у Небес — не бывает предела. Либо бесконечно вверх, либо бесконечно вниз. С облаков плюют, из-под Земли стучат. Жаль, что не все направления человек в праве выбирать сам. Ники не успевает договорить, когда в помещение врывается один из подчинённых и сообщает о том, что: — Босс желает вас видеть у себя, Господин Нишимура. Он любит смешивать современность с древней пышностью: внутри особняка интерьеру трудно дать конкретное определение. Здесь что-то со времён имперской Японии (главарь коллекционирует старинную мебель, которую разбирают за миллионы на аукционах), и что-то в стиле древнего Чосона, но вместе с тем не обходится без современных удобств. Снаружи сад, где фруктовые деревья, озеро неподалёку. Если весь мир исчезнет и останется только это здание — выжить будет возможно. Приглушённое освещение, солидной величины канделябры, толстые шторы и открытый балкон, на который он выходит чаще, чем сидит в своём кабинете, хотя Ники предупреждал: опасно. Если враг прознает о любимом месте первого номера — главного среди мафиози — подстрелить его в одну из таких прогулок не составит никакого труда. — С тобой всё в порядке? — стоит в полуобороте мужчина на том самом излюбленном им балконе. — Мне обо всём рассказали. — Можете обо мне не волноваться, госпожа Мияваки обо мне позаботилась, — потупляет глаза в пол Ники. Хёнджин, кивнув, усердно курит и смотрит на него тяжелым взглядом: отношения несколько глубже, чем между начальником и подчинённым. Отпустить не сможет никогда, о даровании свободы не может идти и речи: отсюда только ногами вперёд или в коробке по частям. Но дорожить — дорожит. Никогда не будет преувеличением сказать, что главарь переживает за Ники, как будто сам его вырастил. В принципе, так оно и было с учётом того, что прежний Нишимура действительно умер перед тем, как вступить в клан. На самом первом сборе, порезав ладонь и пустив кровь в общую вазу, чтобы перемешать её с остальными, родился новый. Общего у прошлого и нынешнего Нишимуры Рики не было ничего, кроме одного. Сону. О нём Хёнджин, похоже, и стремился поговорить. — Тот проект, о котором ты спрашивал, — затягивается и подходит к перилам ближе, но не успевает переклониться. Ники, облачённый в удобный халат и свободные штаны, ощутив заметное облегчение после промывки ран, не спешит его запахивать из-за приятной вечерней прохлады. Лишь продолжает стоять чуть поодаль от перил, наблюдая за расслабленными действиями волнующегося за его благополучие мужчины. Отсюда вид открывается на поле, ведь особняк находится далековато от города — где-то в лесах, за его пределами. Здесь не видно ни Намсана, ни даже растворяющихся вдали многоэтажек пригорода. Зато спокойно и кроме ветра не слышен никакой посторонний шум. Благо, скрип колёс подкрадывающихся врагов, скорее всего, будет хорошо слышен. Главарь по той же причине не говорит громко: есть у стен уши или нет, в любом случае их разговор может оказаться услышан и подробно разобран. — Насколько он для тебя важен? Сегодня на удивление хорошая погода — ветер разбавляет липкий жар, застывший в воздухе. Освежает буквально всё, почему-то напоминая: ощущать себя рядом с ним кажется таким же. Рядом с Сону даже самый жаркий день покажется прекрасным и свежим. — Разве снег — это проблема? — Просто не буду, и всё. Ники не понять. Сону считает иначе. Поэтому, если кто-то скажет сдаться перед тем, к чему он неровно дышит — мальчик посмеётся этому человеку в лицо, и всё равно сделает по-своему. — А что, если мы все умрем? Нет, мы, конечно, обязательно умрем — но все почему-то думают, что это случится не скоро: а что, если через день? Завтра? Прямо сейчас? — никак не унимается Ким: тема зацепила его за живое. — У тебя сейчас уже есть достаточно уверенности, чтобы заявлять, что ни о чем не пожалеешь в итоге? — Ты, конечно прав, но… Они замолкают, а у Сону опускаются руки, но не прекращают гореть глаза. Первым диалог всё-таки продолжает японец: — Будет потом, — решает снова заковырять заледеневшую траву носками кедов младший, — всё будет потом. Раз пришло однажды — придёт и во второй раз. Это закономерность. Всё в этом мире возвращается. Плохое сменяет хорошее и снова, надо только дождаться и делать всё в своё время. Вот только не учитывает, что время для действий можно расценить неправильно. В хорошем увидеть плохое, в плохом хорошее, да и… Молния, конечно, порой ударяет в одно и то же место дважды, но уповать на случайность, что выпадает один раз на миллиард — сущая глупость. Такого может не случиться. — Так неправильно зачем-то откладывать свою жизнь на потом. Я бы вот всё сделал, лишь бы позволить своей любви жить, даже если бы всем, чем это закончилось, стало бы ничто. Мы не можем уйти просто с пустыми руками, когда в нашей памяти остаётся мысль о том, что это чувство хотя бы было, — тогда казалось, что шанс на то, что Сону под этими словами подразумевает младшего — был огромным, а потом как-то так сложилось, что… Со временем Ники понял, что Сону говорил не о нём. Но разве это важно? Раз в этой жизни мы любим так мало, разве есть смысл отказываться от свалившегося на голову счастья во второй раз? — Настолько, что переплюнет важность моей собственной жизни, господин, — склоняет голову Ники, отвечая максимально честно. — Плохо дело, — неоднозначно отвечает ему на это Хёнджин, следом потирая расстояние между бровями: это он так пытается разгладить самую глубокую из морщинок, что становится хуже, когда в подобные передряги встревают люди, за которых он несёт ответственность. — Ты знаешь о новом законе, который приняли в парламенте? — оборачивается к подчинённому и глядит с надеждой на то, что Нишимура осознаёт происходящее, но, увы, ответом становится самое наименее позитивное: — Нет. — Понятно, — кивает мужчина, сжав челюсти, — пробема разрослась в катастрофу — могу описать это так, если кратко. Какие-то учёные допустили ошибку, и по их вине все проекты отменяют, чтобы защитить пострадавшую от научной деятельности Землю. — Но почему вы рассказываете об этом мне? — не сразу улавливает суть Нишимура. — А потому, что проект Пак Сонхуна попадает под раздачу в той же мере, что и остальные. Он закрывается. А как всем известно, закрытым проектам ничего хорошего не светит. Ники кажется, по-прежнему не понимает, в чём дело. Он подходит ещё ближе, но до сих пор не равняется со старшим, замирая где-то в двух шагах. Будь при личном разговоре на его месте кто-то другой — уже снесли бы голову, но Ники главарь частенько позволяет подходить вплотную: нет никого, на кого он рассчитывает и кому доверяет сильнее, чем ему. — Они устраняют не только проекты, но и все их результаты. Вот, о чём я. Проекта нет, всё было стёрто под ноль, как будто и не было вовсе — ещё шестого числа. — Это значит, что?.. — Воскрешённого мальчика тоже больше нет. Это официальная новость. Не следовало отпускать его руку дважды. Не стоило позволять Сону уходить к нему снова. Это произошло опять. Нишимура Рики, изо всех сил силящийся, но по глупости не умеющий бороться за своё — потерял Ким Сону в который раз. Позволив влюбиться в другого, позволив уйти из жизни тогда, и не помешав ничему повториться сейчас, когда ему выпал второй шанс, но не для того, чтобы что-то замылить — встретить с распростёртыми обьятиями свою порцию открытых переломов ещё раз. Как будто укрепления костей после предыдущих было мало. Но новые трещины кости не укрепят боле — разломают. Напополам. Ники точно знает — что-то упало, но он не уверен: его тело всё-таки не выдержало, или это из рук что-то вывалилось. Либо же онемев откололись они сами. Говорил же сам прежде: с первой смертью Сону умерла часть Ники. А теперь, со второй его гибелью — отказалась существовать оставшаяся. Впрочем, это уже не важно — стоило покончить со всем сразу, ещё в той злосчастной машине. Хоть дата смерти — шестое двенадцатое — в таком случае у них была бы одинаковой. Цифры на могильных плитах бы наконец-то совпали, не позволив погодкам умереть с настолько большим отрывом — в половину молодости. Она всегда излишне щедро раздаёт время, заставив поверить в собственную непобедимость, чтобы потом уступить место тому, что может поделиться только морщинами. Но до своих Нишимура, видимо, уже не доживёт. Мальчик снова под землёй. Каково ему оказаться в её объятиях, ставшими роднее любых других? «Попробуй мою личную катастрофу, макнись в неё с головой, провались, как в омут, с пятками, и пойми — она так тяжела, когда остаётся привкусом недосказанности на моём языке. Раздели боль со мной, если тебе хватит смелости и желания, а можешь и попросту молча уйти. Я не обижусь, потому что это началось не с тебя. Но только ты всегда был её причиной, и потому только ты сможешь это закончить» — Не может такого быть, — моральных сил хватит только на эти слова, а дальше, даже без потери сознания — темнота. Некуда будет больше подставить лицо, чтобы напитаться лучами солнца, когда оно только щекочет, не оставляя пощёчин в виде красных следов, как это любит делать жизнь. Некуда будет больше пойти за успокоением, ведь сидеть у его могилы, как Ники уже успел заметить — тормошит улегшийся на время песок ещё сильнее прежнего. Малейшее движение вправо, малейшее влево — и прозрачная вода мутнеет. Первая и последняя мысль, которая промелькнула ещё в 2015 — сейчас она возвращается. Ею для Ники становится желание повторить судьбу Сону. Умереть не героически, прискорбно, не за любовь — из-за неё. «Оказаться бы в месте, где горькая юность продолжает бросаться годами, а я навеки обречён остаться счастливым с тобой» До слёз смешно: не стоило тянуть те жалкие минуты до седьмого декабря. Даже одного дня, отделяющего их от друг друга, много. Лучше было набраться смелости и зубами вцепиться в собственные принципы, озвученные много лет назад, потому что всюду Рики обещал оставаться рядом со своим хёном. Никому от этого осознания лучше не станет, ни у кого от увеличившегося количества смертей не отляжет от сердца, но. На одно ноющее, в конце концов, станет меньше. Человек каждую секунду делает выбор: зелёное или красное, точка или запятая, пауза перед спадом или просто заминка перед разгоном. И Нишимура принимает своё решение, впервые согласившись, как и надеялся — не слушать ничьих советов.

— Знаешь, мы будем дружить до скончания времён — хочешь ты того, или нет. Вот, что по-настоящему стоит запомнить.

— Почему ты так в этом уверен? — Сону выныривает из-под пледа, вглубь которого только-только ушёл с головой, являя один лишь разрез лисьий глаз. — А что, если кто-то из нас умрёт раньше?

— Ну, тогда… — ненадолго замолкает Ники, чтобы обдумать и взвесить все «за» и «против», но находит ответы лишь на первый пункт, — если понадобится, то нам придётся последовать друг за другом на тот свет. Не знаю насчёт тебя, хён, но… Я бы смог пойти за тобой.

Ники не сможет пережить это снова: бесконечная тоска по теплу, которое может получить только от него, по тоске, смешанной с самой невероятной красотой, по живым глазам, мягче и любимее которых быть просто не может. Потерять однажды и так было слишком большим испытанием. Поэтому настоящий Рики наконец-то сдержит обещание, данное собой прошлым. Не стоит тормошить покойников упоминанием заброшенных ими же, как крючками в будущее, (в котором их больше нет), словами, даже если речь идёт о прежней версии себя. Но. Именно этот покойник — белобрысый мальчишка одиннадцати лет, который больше всего на свете любил своего хёна по имени Ким Сону — ходит за настоящим Рики по пятам, призраком являясь к нему во снах, наблюдая из-за картин и тёмных углов в особняке. И безразлично, будто от скуки, пиная носком кедов, как мяч, бездыханные трупы (которые такими сделал именно взрослый он), но не с вопросом к наевшемуся годами себе «что с тобой стало?»; об этом он предпочитает смолчать. Он наверняка пришёл за другим, не найдя покоя в ином месте. Тень прошлого, выглядящая, как маленький Нишимура, всячески окрикивает и хватает настоящего двадцатишестилетнего за плечи сзади, с неземной силой тянет назад, вцепляется наполовину сорванными ногтями, колотит мощно (несмотря на невнушительный рост) по спине в истерике, и продолжает повторять, как заезжанная пластинка: «Это твоя вина. Это твой просчёт. Это твоя глупость. Ты во всём виноват»

«Ты всё стараешься жить, хотя этого не заслуживаешь, и пробиваешь дно, когда уже давно достиг ядра Земли, мечтая сгореть заживо в его магме»

Это… Мы во всём виноваты, Ники. Затыкать его много лет, чтобы проигравшим повернуться на бывший когда-то своим писклявый голос в самом конце. Заглянуть в глаза тому, кто так и не научился прощать — себе. Жить с этим осознанием и его приглушённым плачем в глубине всегда было невозможно. От него негде спрятаться, потому что он стал неотъемлемой частью ещё очень давно. Они говорят «не тормоши покойников мыслями о них», но живой мертвец всегда рядом с Ники. Покуда протянется судьба и они будут разделены — всюду он будет следовать, умоляя остановиться и послушать. Все слёзы, пролитые лишёнными эмоций глазами — не принадлежат Нишимуре, по нормальному они уже давно должны были высохнуть, себя изжить, но. Почему-то никогда не заканчивались, стоило только подумать о главной причине. Всегда в голос внутри него плачет маленький он, закинув голову, брошенным стоя на большом перепутье без возможности сдвинуться с места, сжимая края своей солнечного цвета футболки, и вечно зовёт не родителей, не друзей и не своих бывших возлюбленных. Он зовёт только его. — Ким Сону!.. — срывая голос. Всё время в нём истеричным ребёнком плачет покойник, растирая красные глаза ладонями, на которые, судя по отпечаткам асфальта, множество раз падал. Ники не в состоянии противиться его воле на этот раз, но по-прежнему не знает: отвесить звонкую пощечину, заткнуть рот или упасть плакать вместе. Маленький Ники. Приходится выбрать для него что-то другое. Всеми покинутый белобрысый мальчик остаётся на дороге один, разрушая, затапливая её отчаянием и скорбью, которая никогда не возымеет возможности оказаться услышанной. Юность не подарит безмятежности, старость не подарит мудрости — ничего не будет так, как должно было быть. Посмотреть только: даже зима никакая больше не зима. Вот и его уничтожающая всю Вселенную тоска обречена навеки остаться проигнорированной, ведь никто не захочет сделать пару шагов назад, чтобы позволить ему признаться в том, что чувствовал и продолжает до сих пор. Тот, кого он зовёт — никогда за ним не придёт. Грудь разорвёт сжатым в кулаке воплем, глаза изнутри сожжёт соль, тело съедят черви или, в лучшем случает — языки огня. Но немного позже — на заминку отведены жалкие полчаса. Сейчас же Нишимура, являя чудеса самообладания, молча поклонится боссу в знак признательности за принесённую информацию, дополнительно поблагодарит мысленно за всё то, что рассказал прежде, за то, что позволил в принципе узнать о живом Сону. И уйдёт, но ныне — не для того, чтобы выспаться после тяжелого дня. Он запомнится отнюдь не как «одна из временами прирывистых точек на линии жизни, когда я чуть не умер» — а именно как тот самый срез в центре ладони, при виде которого с несерьёзными лицами гадающие друзья глупо пошутят: у тебя короткая линия жизни, ха-ха. Ха-ха-ха. Смех может быть только истерическим, и Ники посмеётся. Как и в первый — всё бывает в последний, но от Сону его отличит только то, что обо всех своих последних разах (последней слезе и последней улыбке) Ники знает. В момент, когда улыбается, как потерявший близкого человека опять рассудок, вытирая с щёк влагу — прекрасно понимает, что больше сделать этого не получится. Ники упадёт возле рыдающего одиннадцатилетнего Нишимуры на колени, но уже не для того, чтобы позже всё исправить — надеясь разбить окончательно, навсегда лишив себя шанса подняться на ноги. Он никогда не узнает, как бы отреагировал Сону из прошлого, увидев такое их будущее. Чтобы он подумал или озвучил, зная, что столь близкий ему человек упал лицом в грязь, став её частью, и больше не в состоянии отмыться, а он сам лежит под землёй. Что вместо по-смешному гнусавых песен (доносящихся из динамика старых наушников Кима) и милого сердцу голоса японец может услышать лишь скрежет ногтей по гробу — тот самый, который представлял не с обратной стороны; в попытке его открыть царапал бы крышку уже Нишимура. Понятия не имеет, плакал ли бы Ким, или просто молча опустил глаза, ведь все их мечты были испачканы разочарованиями. Но точно знает, с каким надрывом задохнулся бы сам. Ведь это происходит прямо сейчас, пока Ники держит лицо каменным, проходя мимо прислуги. Только он один знает, чем всё закончится для расслоившихся надвое Нишимур. Больно было им обоим, всегда, но кому сильнее — осознать невозможно. Но отныне на этот вопрос можно будет ответить односкладно: было больно японскому мальчику одиннадцати лет, оставшемуся жить в теле себя взрослого, когда он посмотрел, чем всё обернётся; было больно и взрослому мужчине, который всё знал и ничего не забыл. Больно было любому из тех, кого зовут Нишимура Рики — и другие уточнения больше не понадобятся, потому что. Мёртвый и полуживой наконец-то станут едины.

«Шёлковый ветер щекотал тяжёлое небо, в тот вечер слёзы были сладкой росой. Моя ярость утихла, и позже ослепла — могила стала мне раем».

Рядом с тобой.