Ластик

Отговори меня, чтобы я сделал это снова. Ты можешь придумать любое вето, но я умело найду лазейки, по которым от него увернусь. Как там говорят: запретный плод сладок, а людей тянет ко всему, что от них закрыто?

Пожалуй, в его руках я останусь тем единственным, кому будет доступно то, о чём не посмеют и мечтать другие.

***

Резкий хлопок ладоней по столу, и ножки стула надсадно скрипят, когда он не по своей воле отъезжает назад: — Подождите, то есть хотите сказать, что нужно было выиграть как можно больше времени, и поэтому вы, ребятки, специально сломали лифт?! — подкинувшийся с места секундой ранее красноволосый едва подбирает слова, забывая при этом моргать. Говорят, что земные вараны способны выследить и жестоко расправиться с добычей, которая в несколько раз больше них самих. Сонхун-а, Хисын-а — бежать уже поздно. Плевать, что вы шпалы, потому что короткими ногами медбрату перебирать окажется даже удобнее. В сию минуту Ян видит, как минимум, две мишени — и по очереди награждает их неодобрительным взглядом. Звучит как: «совесть есть? а если найду?». Чонвон искать готов. — И ты тоже? — выдержав паузу осуждения, на слегка повышенных тонах интересуется он, и заглядывает в бесстыдные глаза ассистенту, чуть к нему наклонившись. — Ты всё знал? — Не сломали, а ненадолго остановили, — в ответ на это своевременно подмечает мужчина, отводя свои карие, — я не знал, что ты будешь там, так что успокойся. Ассистент, поджимая губы, взывает к пониманию Янвона, а сам продолжает сидеть на пятой точке ровно, и точно так же спокойно пытается остудить чужой пыл; похоже, одной скромной силой мысли. — Ненадолго? — саркастично смягчает тон медбрат, ухмыльнувшись. — Да мне показалось, что там прошла целая вечность, — и сев на место, специально, как можно громче и драматичнее, ударяется лбом об стол, — так вот, почему кнопка вызова подмоги сработала не сразу… — остаётся только мычать, жалуясь встретившей нос древесине. А дерево, из которого сделан стол, пахнет свежо; как будто очутился в настоящем лесу. Получается вдохнуть с таким надрывом, как будто где-то рядом лежит «белая дорожка», а не просто понравился запах мебели. И стулья здесь удобные. Не поднимая, но оставляя голову на столе, Чонвон переворачивается на щёку, чтобы из-под спавшей на лицо чёлки разглядеть очертания квартиры. Всё-таки классная она: три комнаты, санузел с огромной ванной, гостиная размером с весь ванрум младшего. Чонвон сам бы хотел в такой жить. Но в ней живёт Хисын. — Я бы обязательно предупредил, только вот Сонхун, — Ли переглядывается с названным на всякий случай, зачем-то сверяясь, а на добрый кивок Пака продолжает оправдываться перед Янвоном: — оповестил меня о собственном плане в последний момент. Я уже было думал, что это действительно конец для Сону и нас вместе с ним. « — Ассистент Ли. После ухода одного из ответственных, когда они остаются вдвоём в помещении, а перед приходом комиссии на счёту скребутся какие-то десятки минут, Сонхун окликает старшего. — Да? — вытирая руки подобием потасканного полотенца (явно подставлял лицо под струю воды секунду назад, пытаясь смыть проступивший от напряжения пот), Хисын подходит ближе. На данный момент он уверен в том, что Сону придётся усыпить, ибо Сонхун целиком и полностью смирился с наступающим прямо на них штормом, но. Оказывается: — Я могу попросить вас всего один раз? У него в рукаве полно волнорезов» — … А ещё и искать тебя по всей больнице, чтобы оповестить о том, в чём не была нужна твоя помощь — такая себе идея, знаешь ли. Время в те минуты оказалось золотом, на которое не получилось бы размениваться. В попытке растянуть те жалкие минуты, что были у них в запасе перед подменой, Хисын пробрался в пункт управления и, если кратко, схватился за нужные рычажки. Следует уточнить, что больница находилась близь довольно высокой горы, и большинство землетрясений, которые ощущались в основном на севере полуострова, что повыше (то есть в Северной Корее) — обычно отголосками доходили и до северной части Сеула, то есть Канбука. Во время каждой тряски работу лифтов специально останавливали в целях по сохранению безопасности. Хисын, наученный опытом, прекрасно понимал, как именно можно задержать комиссию. Пускай никаких подземных толчков не наблюдалось — остановить лифт и при этом его не сломать, можно было так же, как это делали в случаях стихийных бедствий. Раз Сонхун попросил — следовало поступить, как сказано. Пак точно знал, на что идёт. Результат не подвёл, потому что люди из комиссии опоздали на добрые двадцать минут: им пришлось подниматься по лестнице, пешком, да ещё и на самый верхний этаж. А за это время Сонхун подготовил всё необходимое, заменив минутами ранее проверенные государстенными ходоками колбы на свои, безопасные для подростка. Если бы они пришли в запланированное время, план мог сорваться - провернуть подобное в их присутствии вряд ли бы удалось. — Специально остановил лифт, зная, что у меня клаустрофобия… — Но я же не знал, что ты был там! — начинает стучать по собственной груди Ли, пока по плечу его поглаживает выглядящая на удивление безмятежно Юнджин. — Кто вообще просил тебя заходить в лифт именно в то время? А потом получилось по накатанной — спящего Сону перевезли незаметно, подменив тело в грузовом лифте. Сначала отправили на каталке к подземной стоянке вместо морга, затем к самой машине. Заботливо, завёрнутого с головой и ногами (так, что вообще ничего не было видно) в большое больничное одеяло, положили на заднее сидение джипа. И всё руками ассистента Ли, ведь сделай то же самое Сонхун самостоятельно, его появление на камерах наблюдения вызвало бы лишние вопросы. На первый взгляд, план был не таким уж и сложным, но учитывая, что он стоил остановленного механизма и застрявших (как позже выяснилось) в нём людей, а ещё Сонхуна, который от нервов не спал несколько суток, и чтобы сомкнуть глаза наелся снотворного… Риски присутствовали. Зато теперь, наконец, они собрались все вместе; живыми. — Судьба, — думает и, как запоздало выясняется, даже произносит Чонвон, закатывая глаза, потому что лишь одно провидение было способно столкнуть его лоб об лоб Джея в таких-то условиях. Ради них почти остановили планету. Пока Хисын выдыхает через нос и рот одновременно, и в подобной попытке унять нервы рискует заработать недостаток кислорода в организме, Ян оставляет его в покое. О, Боги, чудо свершилось — клещ отцепился от своей жертвы, не успев наесться! На деле же Чонвон всего навсего принимает к сведению всплывшую в его голове табличку с «маршрут перестроен», и уже сам задаёт курсор на новую цель. Она обещает быть куда более зрелищной. Так… Пак Сонхун. Поймать его взглядом получается специально, причём в тот самый момент, когда он смотрит, как будто приклеенный к чужому духу банный лист — в сторону комнаты, где отсыпается сваленный с ног всё тем же снотворным Ким Сону. Или это просто узор на двери такой интересный, что ли: «дверь шикарная, где вы такую купили», да? Говорят, что шагать вразвалочку и внезапно уходить в сон, как будто сваленный наркозом, младший будет ещё пару дней: Сонхун специально выбрал такой препарат, сон при воздействии которого максимально напоминает со стороны отсутствующее дыхание. А что? Это всё раствор, выпитый им, как Джульеттой, — он-то безопасный, однако нужно было, чтобы смотрящие поверили в правдивость спектакля с усыплением. Посему, пока ребёнок в лапах непробудного, зато временного сна, его появления у порога бодрым остаётся только смиренно ждать. Почему же вид двери комнаты, где он видит десятый сон, так завораживает учёного? «Он должен был получить пожизненное заключение за другие злодеяния, но что разозлило меня больше всего в его биографии — так это то, что он спал с несовершеннолетним по имени Ким Сону. Причём, не один раз. Мерзко. Просто мерзко. Но, видимо, умереть для него было намного проще, чем принять наказание в полной мере», — слова Чонсона никуда из разума не исчезли. тогда, в лифте. — Блять. Чонвон почти каркает, настолько долго и заливисто хохочет, что начинает задыхаться. — Ну вы превзошли все мои ожидания, конечно, — младший даже держится за живот, надеясь, что его себе не порвёт. Джей, всё-таки, заслуженно должен был бы получить награду как за юмор, так и за свою актерскую игру: — Это же надо с таким серьёзными лицом пороть что-то настолько дурацкое? Как вы вообще до этого додумались? Говорят, что если хочешь преуспеть в актёрстве, мол, надо самому верить в то, что говоришь и испытывать то, что пытаешься отыграть. Так пустите же уже кто-нибудь Чонсона на большие экраны, и Оскар тоже можно сразу в зубы. — Сами поверили в эти свои слова, небось? Сонхуну было пятнадцать, когда тот мужик вершил свои злодеяния, — у Чонвона-то проблем с цифрами и математикой в целом нет никаких. Так и хочется сказать «а ты дурака за меня не держи», а потом, конечно, исправить на обычное «меня за дурака», но полицейский ему отвечает первее: — А ты его лично в то время видел, чтобы наверняка знать, что ему всё то время было пятнадцать? Я так и знал, что найдётся тот, кто будет сомневаться, — Чонсон только цыкает. — Странно с моей стороны было ожидать, что медбратик поверит в то, что его лучший друг может быть монстром. Но ничего. Я тебе это сказал, не чтобы попросить помощи, — вовремя уточняет Пак, — а чтобы предупредить. Просто начни приглядываться к нему — большего я не прошу. Разумеется, что обращать внимание на слова Чонсона, а уж тем более иметь их в виду, всюду следуя и подозревая Пак Сонхуна, Ян не станет ни на секунду. К слову о последнем: Сонхун уже наверняка придумал способ, с помощью которого выкрутится и вытащит их всех, включая Сону, из этой ямы без лестниц и других прутьев, за которые можно зацепиться. В случае, если зацепиться и правда будет не за что — Сонхун создаст. Как же, имея такую уверенность в своём ближнем, можно допустить не просто тень, а целый мрак в голове, построенный на сомнениях? Разумеется, что Чонвон всегда на стороне правды, а значит, что и на стороне Хуна. Самому Чонвону действительно смешно и он очень благодарен Джею за то, с каким оглушительным успехом тот отвлёк его от страха перед лифтом. Жаль, что у самого лифта на этих двоих свои планы. Детскую радость Яна останавливает скрип и дернувшийся вниз механизм. Одна-три секунды в свободном полёте и он замирает снова, провисая над пустотой, и при этом не забывает пошатываться. Потухший за эти несколько секунд свет с кинематографическим трагизмом, а значит целые несколько раз — мигает, пока сквозь пыль и режущий уши звон слышится: — О Боже, внутри были люди?.. Простите ради Бога! Мы сейчас всё починим. Вы ведь в порядке? — доносится откуда-то сверху, и нетрудно догадаться, что только что двоих (не) умышленно чуть не убили механики, прибывшие на помощь. Вот это да — мастеры-ломастеры, а не когда кто-то незаслуженно гонит на Ян Чонвона, неспособного забить гвоздь без людских жертв (может, надо просто взять в руки молоток, а не чужую голову?). — Мы просто хотели чуть приспустить его вниз, но не знали, что внутри кто-то есть… — А кто по вашему мнению вызвал починку?! — злобно кричит мужчина, прижимая к себе Чонвона, чьё тело, похоже, давно покинуло душу. Ой, ну, то есть наоборот. — Да, в порядке, а как же! — и его низкий голос, сделанный из того же материала, что и лифт (из стали и металла) доносится до ремонтников из железного помещения, превращаясь в эхо. — Поторопитесь… — Всё в порядке, — и этот же голос обращается уже намного тише и спокойнее, к котёнку, которого его обладатель так вовремя пригрел на груди, — ты же слышал? Смуглая ладонь успокаивающе гладит по волосам, повторяя прежде сказанное уже на языке касаний: «всё хорошо, хорошо, хорошо-…» Пока лифт падал, до смерти напуганный Чонвон, уже поверив в то, что умрёт одной из самых отвратных для себя смертей, крепко прижался к единственному, что было в этой механической коробке помимо серости и пустоты. Что тут поделаешь, если так сложились обстоятельства и Яна угораздило в поисках утешения прильнуть именно к нему? К Чонсону. Принявшему его и крепко сжавшему в объятьях в ответ. Чонвон забывается уже насовсем — плюет и на то, где находится, и на то, чего до дрожи опасается — когда губы Пак Чонсона мягко целуют его в лоб, смывая любую боль и сомнения в благополучном разрешении ситуации. — Ты молодец, что такой смелый, Чонвон-а. Однако опасался красноволосый, оказывается, вовсе не лифта. сейчас. Да, всё сказанное Чонсоном — придумка, однако. Посеянные кем-то другим семена сомнений внезапно начали раскалываться под давлением проростков. Это так правда лезет, ломая кости и вороча сухожилия. Чонвону приходится пугаться их — собственных мыслей, ведь именно они становятся движущей силой для распространения и увеличения этих трещин. Раньше за Сонхуном ничего странного, по сути, он не замечал. Чонвон никогда не страдал недоверием или заискиванием, но теперь это… Запущено и раскручено до такой степени, что приходится лишний раз контролировать свои зрачки, что то и дело сами тянутся в какую-то другую сторону, чтобы что-то или кого-то проверить. В данную минуту, увидев, насколько Пак прожигает место ночлега подростка — различные домыслы посещают красноволосую черепушку, а во главе угла становятся накавальней, от которой летят искры, слова «а вдруг?..». А вдруг полицейский был прав? И это не есть хорошо; Чонвон искренне не хочет вестись на эту ерунду, бредить, как это делает Чонсон. Он опускает глаза, когда Сонхун, будто почувствовав, резко переводит их на него. Как и ожидалось, его превосходная интуиция — Пак сразу заметил чужой пытливый тон, который даже не успел оказаться озвучен. Не зря говорят, что у зверя чутьё лучше, чем у человека. Под крутящиеся у Чонвона «значком загрузки» разговор, ради которого собрал всех за одним столом, продолжает уже сам Хисын. — Начнём с того, — прокашливается мужчина в кулак, — что у нас нет Джэюна. Знающих о Сону мало. Придётся сбросить всё на одну простую отговорку: Сонхун, что является полной правдой (без примесей какой-либо фальши), был готов умереть вместе с Сону в тот день и, скорее всего, так бы и сделал, пойди ситуация по гиблому пути. А поэтому, как сам себе объясняет маньяком следящий за хёном Чонвон — совершенно естественно то, что интуитивно Сонхун будет возвращаться взглядом к подростку или направлению, в котором может его найти. Его чувства обострятся из-за цели уберечь. Оттуда и реакции на животном уровне, ведь Пак переживает, как за своего — и раз в полминуты нуждается в насущном подтверждении того, что с мальчиком всё хорошо. Потому же смотрит без конца, не веря ни своим глазам, ни счастью перед ними. Остаётся лишь порадоваться. С Сону ведь всё обошлось, с ним теперь всё лучше некуда, хотя фон (как и страх перед неопределённым будущим) вокруг каждого здесь до сих пор остаётся плачевным. — А всех оставшихся в случае, если узнают о оставшемся в живых Сону — мягко говоря, ждут неприятности, — а тучи сгущаются. — И что будет? — вздыхает Ян. — Посадят в тюрьму, — тихо-тихо вместо ассистента отвечает Сонхун. И всех бы этими тучами накрыло, если бы не выбивающееся за рамки синоптиков, чонвоновское: — И всё? Ах, да, точно, для Чонвона же это уже пройденный уровень. Сонхуну всё равно на такую реакцию, а вот Хисыну хотелось бы кольнуть, но он культурно промолчит, дергая сомкнутыми веками и как-то странно улыбаясь. — Срока, конечно, тоже было бы вполне достаточно, чтобы испортить настроение, да? Только вот в соответствии с новым законом, за нарушение правил и отказ ликвидировать проект — нам, как и другим учёным, грозит… Смертная казнь, — Ли складывает руки в замок, а добавить ему на это нечего. Чонвон бы присвистнул, но его пара карих встречается с такой же у Юнджин, которая прямо сейчас стоит возле стола с подносом и на полную использует позицию «уничижительный зрительный контакт сверху-вниз». Её взгляд с беззвучным намёком — «только попробуй засвистеть, чайничек, и до конца жизни будешь стоять у меня на плите без передних зубов» — в какой-то момент усмиряет. Отличная профилактика. Такой же отменный способ общаться гляделками, чтобы никто другой не понял, что медбратик и жена Ли только что поссорились. Эта девушка словно видит красноволосого насквозь и заранее чувствует, что он хочет сделать; в приметы, наверное, тоже верит. Чонвон взаимно — столь же отчётливо видит все красные флаги в ней. Почему, неясно, однако характер у блондинки вместе с любовью к жестким подколам такой же кремневый, как у самого Чонвона. А потому приметившие друг друга издалека рыбаки заключили пакт о ненападении ещё на берегу, безмолвно согласившись игнорировать друг друга, а не вступать в прямую конфронтацию. И сделали правильно, раз им придётся «сотрудничать», защищая Сону в одной лодке. Ах, чего не сделаешь ради благого дела. Пусть зло всего побеждает зло, кто из этих двоих злее — пожалуй, лучше не выяснять, испытывая судьбу. Перед Хисыном в её присутствии тоже приходится большую часть времени помалкивать. Юнджин, после того, как проводит Янвона взглядом, ставит прохладный фруктовый напиток на стол, вокруг которого собрались почти все потерпевшие (судя по виду, это полупрозрачный розовый компот, который она не сварила сама, а купила приготовленным), после чего усаживается рядом с мужем. У них нет детей, которые могли бы занять лишние квадраты, вымещая родителей с нагретых мест, а квартира довольно вместительная — намного больше скромного закутка Чонвона и жилья Сонхуна, где всегда стоят коробки, а о Джейке и говорить нечего — нет не хорошего места жительства, а его самого. Он просто исчез — по сей день ни сообщения, ни весточки. Зато в дверном проёме появляется только что проснувшийся мальчик. — Сону… — почти сразу подскакивает с места Сонхун, но Чонвон нарочно его опережает. Следует помочь им обоим и сократить взаимодействие, которые может создать проблемы, мм… Не самого невинного характера. Чонвону нужно ещё немного времени, чтобы подумать, как на всё это реагировать. Раз эти олухи остановили лифт, чтобы выиграть время, то Чонвон, преследуя всё те же цели — остановит Сонхуна с Сону, на время помешав им приблизиться друг к другу. Главное, что не сломает. — Ихтиандр, сын мой! — он накидывается на ничего не понимающего Кима с удушающим захватом обьятиями, а затем как-то чересчур упорно хлопает его по спине. — Ихтиандр? — хмурит брови не понявшая слово Хо. — Потому что Сону любит дождь и всё, что связано с водой, — успокаивает девушку Хисын. Не Чонвону так называть младшего, ибо он промок здесь сильнее всех, добираясь до дома Хисына в центр города из своих котокомб. — Сону правда не боится дождя — он из тех, кто станет под ним танцевать, а не прятаться под зонтиком. Главное, потом не спускаться в ледяное от кондиционера метро и не заходить в другие прохладные помещения, — дополняет Сонхун, всё никак не отрывающий взгляда от младшего, который из-за плеча сжавшего его в своих неслабых руках Чонвона смотрит так же. Завороженно. Прямо на него. — Чонвон, ты… Не сжимай меня так сильно, сломаешь, — шипит Сону, когда Вон специально поворачивает мальчика в другую от Сонхуна сторону и начинает его раскачивать, как ветер, прижимая к себе сильнее. На самом деле, это получается донельзя искренне. Забавно: Чонвон в самом начале уверял, ссорясь с Кимом, что малолетка похож на собаку, а не так давно переобулся в «что значит усыпить!? он же вам не собака!». Да уж, пусть лучше в таком случае Сону просто побудет человеком-рыбкой. Им приходится усесться каждому по своим местам. Чонвону остаётся только наблюдать за Паком вновь, на этот раз подтверждая свои догадки, превращая сомнения в доказательства, причём не самые завидные. Он. Неотрывно. Смотрит. На. Сону. И, скорее всего, сам не отдаёт себе в этом отчёта. Зато самому Киму, делающему всё то же самое, и играющему со старшим в заставляющие сердце замирать гляделки — проворачивать подобное удаётся незаметно. Но знающие всё равно знают, что пахнет здесь не чисто. Как и утечку газа, утечку эмоций скрыть удастся ровно до первого обморока. — Мы решили, что придётся прятать тебя какое-то время, — наконец-то может обьяснить напрямую лисичке ассистент. — Насколько долго — неизвестно, но придётся действовать осторожно и особо не светиться перед камерами. — Ты больше не подпадаешь под правила проекта, — подаёт голос Сонхун, и Ким заметно оживляется, приосаниваясь, — но как и все здесь, я все ещё ответственен за тебя и твою безопасность. Потому что, согласно мнению людей с верхушки, тебя здесь быть вообще не должно. Ладонь Сонхуна превращается в кулак, берег с нежным песком в каменистую местность, которая способна разрубить пополам наступающие на них волны, тем самым уменьшить силу удара. Если о Сону узнают по его вине или по вине хоть кого-то из приближённых — с плеч полетят головы каждого в этой комнате, а значит всех пятерых, включая самого мальчика. За исключением Шима (ведь с ним так и не повезло выйти на связь), зато на этот раз вместе с Юнджин. За соучастие. И все это понимают, и все это принимают: лично согласились, подписавшись на страшное в случае, если о Сону всё же кто-то пронюхает. Поэтому ни о месте положения (а оно будет меняться, ибо младшим будут перекидываться, как горячей картошкой, сделав его пребывание в одинаковых местах временным, и меняя его на разные квартиры), ни о самом факте его утаивания — знать не должен никто. — Наша квартира подходит лучше всего на первое время, придётся кучковаться. — А потом… Что будет потом? — одному Богу известно. — Меня будут навещать? — шепчет Ким, глядя на Пака. И вроде бы говорит так, словно имеет в виду всех, но якорь пускает прямо на дно сонхуновских глаз, и летит в самую глубину антарктических вод вместе с ним, не в силах отпустить. Наверное, под словом «навещать» он имеет в виду в первую очередь именно его визиты. Сону не представляет, что будет делать, если Сонхун, даже побыв здесь поначалу, в итоге уйдёт. — Все мы будем, потому что согласно плану не прошло ещё полгода, — как ни в чём ни бывало продолжает Пак, — что бы там ни говорило правительство, позже оно может передумать — а мы же просто продолжим возвращать тебя в жизнь, но подпольно. Вот оно как… Задача усложняется — отныне Сону придётся внедрять в общество так, чтобы об этом не узнало оно само. — Простите, госпожа Хо, ассистент Ли, Чонвон и… Хён. — Это не твоя вина, — объясняет Юнджин, понимающе кивая. Все согласились на этот риск, все добровольно зашли за полосу невозврата, чтобы оказаться танцующими на лезвии ножа. Сону, как и остальные, не знает, что ждёт их впереди, но Юнджин не соврала, сказав: «поживём — увидим, другого варианта нам и не остаётся». Вода, в которой не видно дна, позволяет узнать о своём содержании, лишь когда опускаешься глубже. И понимаешь, что не дошедшему до конца никогда не удастся прощупать почву. Жаль, что многие из тех, у кого получилось — уже не дышат. Сложно поверить в то, что Сону может стать не только причиной чьей-то радости, но и прямой, бесплатной подпиской на смерть. Никому не поздоровится, если оступится хоть один: Сонхуна-хёна, его коллег и госпожу Хо накажут. Страшно даже подумать об этом, а потому Сону сложно найти себе место, даже пока он в безопасности. Шатен крепко сжимает в руках кончик футболки, превращая руки в рвущие ткань спицы. Как и ученых, создавших то злосчастное солнце, испортившее климат нашей планеты — всех ослушавшихся новый закон настигнет кара, но отнюдь не Божья. — Если кто-то узнает, — подаёт голос снова по-прежнему сонный Сонхун, который может собраться мыслями, но по-прежнему устало трёт глаза, — то я возьму ответственность на себя. Можете не волноваться, я сделаю всё возможное, чтобы остальные получили как можно меньше ущерба. — Нет, — вертит головой Хисын, — вместе это заварили, вместе и расхлёбывать, пускай это была ваша идея, отрицать своё участие в её реализации я ни за что не стану. — Мы все вместе начали это, хён, — соглашается Чонвон, не подходяще для атмосферы, громко отсёрбывая компот. Вряд ли это у него получается случайно. — И я тоже, — не забывает напомнить о себе и госпожа Хо, борящаяся с желанием ткуть красноволосое существо под рёбра, чтобы тот подавился, но сдерживается, — прониклась этим слишком сильно, чтобы не брать на себя ответственность. Давайте просто закончим всё вместе. Нам светит либо оглушительный успех, но несколько позже, когда ситуация поуляжется, либо ещё более громкое падение. Примем же все условия игры.

***

— Я не могу без Сонхуна-хёна… — Это и так было понятно, — отвечает Чонвон. Сону, сидящий на кухонной табуретке так, что ноги не дотягиваются до пола, часто-часто моргает. — В смысле понятно? Неужто по глазам?.. Все разошлись по своим делам. Госпожа Хо, кажется, поехала за продуктами, а Хисын в больницу вместе с Сонхуном; нужно было продолжать работать, как будто ничего не случилось. Прощание было невыносимым настолько, словно напомнило Сону возможное «последнее», хотя старший всего лишь уехал на работу. Приходилось сдерживаться, чтобы никак не потянуться к хёну в окружении остальных — они были единственной причиной, по которой Ким хоть как-то с собой совладал. Ибо в противном случае шатен прохрустел бы чужими рёбрами, крепко обняв, потому что объятий с ним никогда не будет много или даже просто достаточно. На деле же Сону лишь грустно угукнул, глядя на то, как весело Янвон, живущий по принципу «меньше народа — больше кислорода» хмыкнул, закрывая за уходящими дверь. У самого была ночная смена, вот он никуда и не спешил утром. Что бы там ни было, Чонвон и Сону остались в квартире ассистента наедине. И мальчик просто не мог упустить свой шанс выговориться перед тем, кто поймёт, пока вместо роскошной талии Сонхуна крепко обнимал собственные ноги. А в ответ получил это: — А ты считаешь, что по тебе этого совсем не видно? И по глазам, и по позе, и по тому, как ты пускаешь слюни — буквально. Да здесь даже слепой сможет унюхать, насколько ты зависаешь, как только Сонхун-хён появляется в помещении. — Я просто хочу, чтобы он смотрел только на меня, чтобы… Хён был только моим… — Но… — Мм? Много хочешь. «Да нет, нормально хочешь. Обязательный для каждого одержимого минимум, так что сойдёт», — проносится в голове у Яна. В таком-то возрасте ещё и гормоны бьют по голове лучше, чем бейсбольная бита, а на грабли нога тянется наступить сама, даже когда их видят глаза. Сону вот на свою наступает и наступает, а она всё вежливо отказывается делать больно, поджимая вилы и не долетая до лица. А вот если хоть бы раз согласилась, может, отстал бы уже сам Ким. Ох, граблями Сонхуна Чонвон ещё не называл… Но всё когда-то происходит впервые. Чонвон загадочно улыбается. Он долго думал, как ему к этому осознанию относиться. Остановился на том, что версия событий Чонсона — фикция, зачем-то созданная с целью вогнать всё вокруг Сонхуна в смуту. Однако вечно ноющее от скуки сердце требовало событий, причём таких, которых не мог устроить себе сам (Янвон не хотел переживать драму лично, он мечтал стать её свидетелем). Люди меняются, меняются и их методы. Хотелось зрелищ, а потому вместо того, чтобы называть собакой Сону, вечно его дразня, Чонвон решил стать собакой сам. Только той, которая в меме толкает двух других пёселей со словами «ебитэс». На что только не пойдёшь ради драмы, господи. Ян рождён и живёт ради искусства. Чонвону интересно, и станет ещё сильнее, если он перестанет им мешать. А Чонвон перестанет. Может, даже где-то подскажет Сону, как правильно себя вести, чтобы оказаться с Сонхуном немного ближе и потешить собственное любопытство. Раз лисичка так по-глупому сильно в него, айсберга, влюблён, Чонвон будет считать это мыльной оперой, которую можно будет глянуть после работы с бутылкой пива. Осталось лишь расставить точки над «е», потому что действуя в самообмане, Ким вряд ли чего-то да достигнет во всей этой истории с Сонхуном; его просто оттолкнут, и закончится дорама Янвон-и ещё до кульминации. Перед тем, как начать обрабатывать чьё-то сердце, нужно трезво осознавать, в каком виде оно пришло в твою жизнь, а потому — бабка надвое говорит, а Чонвон рубит правду-матку: — Сонхун-хён, скорее всего, тебя не любит, Сону. Ничего не упало, но, похоже, что-то всё-таки упало. Чонвон ощущает себя хирургом, который во время операции не утрудился запихнуть органы обратно в распотрошённое тело в правильной последовательности — ибо органы и так сами знают, куда им стать на место. Остаётся только Киму дать немного времени, чтобы он всё это переварил. Его мелкие ладони вот, уже сжимаются посильнее в очаровательные кулачки. А теперь он открывает рот. О! Пошлó, поехало. Чонвон с плохо скрытым увлечением наблюдает за тем, как меняется гримаса на чужом лице, и как младшенький принимает реальное положение вещей. Попытается он его изменить или нет — от этого всё зависит. Насколько сильны его чувства? — Почему? — сдерживая раздосадованность чужим мнением (но по-прежнему в него не веря), Сону пытается для начала узнать, прежде чем спорить, с какого же такого лешего Чонвона взял, что Сонхун… Не хочется даже проговаривать такое вслух. Пусть вместо заезжанного слова на это место станет — «дышит ровно, без перебоев». — Мм… У Сонхуна достаточно высокое либидо, — мэкает и бэкает Чонвон, пытаясь разложить по полочкам свой анализ, — он, как и многие, нуждается в человеке, пусть даже на одну ночь. Я ходил с ним по увеселительным местам типа клубов и мотелей, и поверь мне, ни одного раза, в отличие от меня, он не возвращался домой оттуда один. По нему не скажешь, но долго без этого он не сможет, так что всегда решает проблему абы как, но решает. После этих слов в голове Кима эхом слышится незнакомый женский голос, и тело как-то сморщивается от этого призрачного: «аа-а-а-а-а, не говори так! — кричит Мину, — не называй это слово». Но Кима, искренне не знающего, почему эта фраза всплыла в голове и кем она была сказана, оно не смутило бы. Смущает лишь присутствие Сонхуна во всей этой истории, его роль. Неужели он действительно из тех, кто специально будет искать людей, чтобы удовлетворить тело? Это же не тот язык, на котором Пак привык общаться… Сону помнит, что для Сонхуна это слова, время и помощь, но никак не секс. — Это было давно?.. — Недавно тоже, — лениво чешет подбородок Ян, и он, увы для младшего, не лжёт до сих пор. — Сонхун, насколько мне известно, сторонник старомодного типа отношений: он не способен обманывать, изменять или искать иного на стороне, когда в кого-то влюблён. Поэтому подумай сам. Смотри он на тебя в том плане, не стал бы так поступать и находить ласку в руках у других. Вот тебе и на. Получается, что не так давно, когда Сону весь изводился, мечтая о нём днями и ночами, Сонхун не был «замороженным», а просто сбрасывал весь накопившийся стресс вместе с другими людьми? Почему не пришёл к нему, чтобы поделиться хотя бы чем-то, что появилось в приливе нежности? Почему так легко отдавал её другим людям?.. Что, если Чонвон в своих словах прав?.. Сону ощущает физическую боль, когда представляет, что Сонхун-хён целовал чужие губы, гладил чужую кожу, ласкал чьё-то ещё тело. Ради Сонхуна Сону, как будто, мог бы даже убить — в приступе ревности в том числе, но… Непонятно: других, или самого себя. — Ему в основном нравятся девушки, к твоему сведению. Чонвон что, решил посадить Сону на стекольную диету? — Ничего, — нервно сглатывая, Ким не показывает минутной слабости, — всё в порядке. — Да? — Потому что… — медленно поднимая голову, младший глядит в глаза Чонвону. —… Из всех он выбрал меня. Из всех хён решил воскресить именно меня, а не кого-то другого. Пусть с кем-то спал, разве они станут со мной в одну строчку? Вернутся ли к жизни от его прикосновений завтра, если умрут сегодня? Понятно. Сону так просто не отступит, даже если будут бить палками. Янвон только что убедился, ударив самым сильным из своего арсенала, что мог применить к подростку — словами. Отличная получится любовная драма. Ян молчит, ничего на это не говоря, хотя сам предельно доволен происходящим. Он бы даже потёр друг об друга лапки, как это делают навозные мухи, сидящие на своей любимой... Да. Потому что Сону не мог быть в курсе: Сонхун и правда выбрал его среди миллиардов мёртвых, даже поставив в одну строчку с, по идее, по-настоящему близким — он воскресил его вместо самой Вонён. Но знать младшему об этом не следует до самого конца для собственного же блага, иначе от Пака он больше не отделается, посчитав это поводом верить в идиотские домыслы и пришедшую вслед за ними надежду. Рассказывать себе что-то про неземную любовь на Земле. Ха-ха. Всё станет серьёзнее обычной мыльной оперы для Чонвона. Это ведь… Как когда на ромашке, на которой ты гадаешь, играя в считалочку «любит — не любит», остаётся последний лепесток, орущий — «не», а ты просто берешь и рвёшь его напополам, чтобы изменить на «да, ещё и как». Сейчас так абсурдно пытается сделать Сону, но Чонвон не даст ему страдать самовнушением, потому что в конце концов ему же самому, наевшемуся половинок от лепестков с «не», от этого станет ещё более горько: — А ещё, если ему кто-то очень сильно западёт в душу хотя бы внешне, — с этими словами Ян перетягивает карри, своё любимое блюдо, поближе к себе, а лакированный стол под тарелкой визжит, — то он обязательно что-нибудь предпримет или хотя бы вкинет намёк тому человеку. Сонхун влюбчивее, чем кажется, Сону-я. Так что, поверь мне, если бы к тебе что-то и испытывал, то не засиживался бы сложа руки в самом дальнем углу так много времени. Сону может обижаться и злиться на него, сколько угодно, но лишь одному Яну известно, от чего он отталкивается. Если верить словам Чонсона и представить, что в прошлом они действительно были знакомы (но возможно, что по каким-то причинам реально не помнит, либо же скрывает это сам Сонхун) и не раз вступали в порочную связь… Не Чонвону судить других людей, однако даже ему прекрасно понятно: пятнадцать на тридцать — это ненормально, а согласно словам Пака, какими бы глупыми они ни казались, некто, похожий на Хуна — возлёг с на тот момент еще тринадцатилетним ребёнком. «Но какие из этого можно сделать выводы? Только такие, что существующий в 2030 году Пак Сонхун, имеющий голову на плечах — никогда не поступит как некто из 2015», — про себя соглашается красноволосый. — Тогда… Расскажи мне что-нибудь про его бывших. — Зачем тебе? — но раз это начал, то придётся идти до конца. Самая важная черта и в то же время плюс Чонвона, пусть и немного грубоватый — он выдаёт правду в любом виде, даже сырой. Чонвон не станет апеллировать ложью, никогда. А сейчас он ещё и нарочно делает вид, что не собирается делиться информацией, когда начал всё это как раз таки для того, чтобы просветить Сону. Ликбез прям какой-то: не заблуждаться во льдах человека, которого растапливать бессмысленно. Если Ким не захочет сдаваться — ему придётся научиться приспосабливаться жить в вечном холоде, потому что растаявшим от Пака ничего не останется, но. И реальной истории самого воскресшего мальчика тоже не отнять. Кто бы ни был тот человек, встретившийся на его пути — Сонхун, или же Чонсона правда попутал бес и этим кем-то был кто-то другой… Сону было тринадцать, когда всё это началось. Он умер, не будучи «мальчиком» — успел повзрослеть слишком рано в плохом смысле слова. Пусть в те годы (кажется, 2013) всё разбитое было склеено и разрешено возрастом согласия (его подняли до 16 с 2016), и не нарушало закона, а преступник попал за решётку по другим причинам, не связанным с растлением малолетних — морально это ничего не меняет. Как его мог возбуждать ученик средней школы? Да ещё и, судя по всему, тот человек с одинаковой с Сонхуном фамилией, специально дождался, пока Сону достигнет того самого возраста, когда кимовское «да» сможет защитить взрослого мужчину, развязать ему руки. Мерзость — Чонсон был прав — просто расчётливая мерзость. Однако презумпция невиновности (которая твердит, что невиновен каждый, пока не окажется доказано обратное) накладывается на то, что слова Чонсона, всё-таки, напоминали откровенную ересь, а потому Ян всё ещё не переводит стрелки на Хуна, но приглядываться начинает. Анализировать пусть даже сквозь призму маловероятности не будет лишним. Что, если что-то подобное действительно происходило в прошлом, но об этом не знает сам Сонхун и, по словам Сону, держится на расстоянии — интуитивно, по старой привычке? А вдруг кто-то другой стёр ему память? Во всяком случае, сказать ему что-то напрямую вряд ли получится, ибо Пак может порекомендовать Чонвону сходить к мозгоправу. Господи, в какой же момент всё зашло настолько далеко и стало столь безумным, безвыходным? Остаётся только дать себе время на наблюдения. Посмотреть на то, какое развитие имеют эти непонятные отношения между учёным и его проектом сейчас, а после делать выводы. Причём в перерыве между «шоком» и «выводом из него» начинает думаться: какая теперь разница, если Сону вовсе не такой невинный, каким кажется? Сейчас остаётся лишь позволить ему, ставшему тридцатилетним по паспорту, добиться желаемого — думать и сетовать на неправильность следовало раньше, лет пятнадцать назад; хотя тогда это и не было незаконно. А теперь — Пак Сонхун его одногодка. — Расскажи, прошу тебя. И Чонвон расскажет. — У него не так давно была девушка-модель. Вонён. Высокая, — уже минус в копилку Сону, — стройная, элегантная, — и ещё тысяча, остаётся продолжать отнимать, — у неё были длинные волосы и кукольное лицо. А ещё, они встречались настолько давно, что почти вступили в брак. Не то чтобы Сонхун сильно этого хотел, но как ссоры, так и обычные обсуждения по этому поводу всегда были у них в избытке. «У Сонхуна-хёна, получается, могла быть жена?..» — очередной трещиной расходится по сердечному аквариуму Сону, внутри которого (бес)покоится шторм. Пока Чонвон специально подливает огня в масло (а не наоборот), Сону выпадает из реального времени. Он не знает эту Вонён лично, как и не знает, как они со старшим познакомились, но верить в то, что вместе они делили любовь — не желает. Что разделили постель — возможно, ибо все совершают ошибки, и на такую Киму пусть с трудом, но удалось бы забить. Ревность переполняет до краёв, и чувствуя, как потряхивает изнутри, младший сглатывает ком в горле, силясь расспросить всё, что только может о несостоявшейся жене своего Пака. — Но почему они расстались?.. — Э… Вкратце могу сказать, что к браку он был не готов, а ей хотелось. Но, — вдруг говорит он чуть громче, — рано-то или поздно у него всё равно появится желание остепениться, и скорее всего выбор падёт на женский пол. Потому просто смирись заранее, Сону, хорошо? И сверху досыпал песочка на алтарь чужой надежды. Так-то лучше. — Но, — кажется, словно сдался Сону, но на деле он говорит это, только чтобы дополнить: — если хён всё-таки захочет брак и семью, почему-то есть ощущение, что мне удастся и дальше жить с принципом «жена не шкаф — подвинется». Чонвон прыскает смехом, и скоро у него по-серьёзному начнут болеть щёки. — Ого, как смело. А что будешь делать, если жена и правда окажется шкафом? — Тогда всё равно подвину, — серьёзно отвечает Ким, сам не отслеживая, насколько же смешным становистя его миловидное личико, когда он, хмурясь, не пытается скрыть своего негодования, — мебель же переставляют. — У Сонхуна ещё нет никакой жены, а ты уже называешь её мебелью, м-м, — пробует на вкус подобные слова Ян, забавляясь и чуть оттягивая подбородок, пока якобы понимающе кивает. Ох… Гадюка же, а. — Я уважаю женщин, не пойми меня неправильно, — обьясняется Ким, накидывая оправдания непонятно зачем, — но если кто-то заберёт у меня хёна, я не посмотрю на его пол и сделаю всё, что в моих силах… «Мы с тобой похожи» — всегда думал Чонвон, но никогда не мог понять, в чём конкретно, потому что осмысленное надиктовывало противоположную правду — совсем разные. Какие-то крючки, возможно, зацепились за неявное при рождении. Чонвон и Сону — это как одно и то же с разных ракурсов. В этой ситуации, если бы любимый человек уходил от Яна к другому сам, Чонвон бы сказал «ну и скатертью дорожка, мудила» или даже опередил бы его, а вот Сону, похоже, покрылся этой известью, которую привычно люди называют любовью — по самый мозжечок, потому так просто отпустить не сможет. И мог бы быть готов даже хвататься за ноги уходящему. Первая, как говорят, самая болезненная — да? — Но всё равно… Чонвон… Это нормально, что мне даже представлять страшно, что он может когда-то жениться, и уже сейчас я заранее планирую, как мне её подвинуть?.. Как отбить Сонхуна у его ещё не успевшей появиться жены? Какой смешной ребёнок. — Знаешь, на самом деле, я говорил тебе всё это лишь для того, чтобы ты реально смотрел на ситуацию. Лучше думать о чём-то хуже и потом обрадоваться, чем надеяться и получить шлепок по лицу в самом конце; именно с таким усмотрением всё рассказал младшему Чонвон. — Я не против твоих чувств, — этим Ян напрямую подтверждает, что Сону пришёл за советом по адресу, — просто хочу, чтобы ты получил от них максимум. К Сонхуну не так просто подойти. Посмотри, ты только посмотри, сколько коллег он отшил ещё на подходе — из их имён, если бы они были кирпичами, можно было бы сложить целый дом. Нельзя заблуждаться и действовать, как все они, — выставляет перед собой палец Чонвон, — тебе нужно учиться на чужих ошибках: принять плохое, и только тогда появится шанс сделать его хорошим. Признание самому себе — первый шаг. И его ты, как я вижу, уже успешно сделал. А вот дальше будет сложнее. — И что ты хочешь этим сказать?.. — Я не просто так налил тебе в уши столько всего минуту назад, — пожимает плечами Ян, почти отвешивая успевшему увернуться Сону щелбан. Издевается. Пока ещё непонятно, кого жалко больше: Сону или, всё-таки, его лоб, который напарывается на уже второй лёгкий шлепок за больно короткое время. — Я же говорю, что у хёна высокое либидо, — всё же говорит прямо добродушный Чонвон. — По Сонхуну… Совсем так не скажешь, — с сомнением хмурит брови Ким, который, если честно, слабо верит в эти слова. Если поставить их рядом и оценить, то у подростка и то аппетиты повыше будут. — Поверь, на деле он очень даже озабоченный, просто ты об этом не знаешь, — настолько довольно улыбается, что больше не может ничего перед собой видеть Чонвон. — Он часто отвлекается на работу и демонстрирует чудеса аскетизма. Типа «смотри, я к себе такой строгий, что не сьем ни тебя, ни булочку, которая передо мной уже две минуты лежит». Но людей, Сону-я, нужно привлекать тем, что им нравится — даже таких строгих к самим себе. Рано или поздно выдерживать ограничения и себя контролировать перед тем, о чём в тайне мечтаешь, не удастся. Ты знаешь об этом? — Да, но… — Вот я и говорю, что это будет нелегко, учитывая твой, — пытается подобрать слова красноволосый, — миниатюрный вид. С паспортом-то всё в порядке. Хён будет держаться долго и изо всех сил. Но не позволяй ему уходить от себя надолго, не позволяй себя избегать. Позволь привыкнуть и стать зависимым от присутствия. Значит, Чонвон хочет этим сказать, что по своей природе Сонхун вполне себе справно говорит на языке прикосновений — но лишь с самыми близкими? Потому что голос у разума громче? Теми, кто в силах разрушить его защитный слой? Что всё это время он просто затыкает глаза, уши и рот, чтобы не увидеть, не услышать и не рассказать о своих истинных желаниях? А если всего этого, как привычки, в миг не станет, и Сонхун растает — останется перед младшим столько же открыт, сколько открыт перед ним он… У них может что-то получиться? И хён даже прикоснётся первым?.. — Ты только определись, чего ты хочешь, — вовремя напоминает горемедбрат. — Я хочу, чтобы хён был только моим, хочу сделать его счастливым… — достаточно лишь взглянуть в его слезящиеся глаза, чтобы понять, насколько чисто и всецело он отдан человеку, о котором столько говорит: ёкает и сосёт под ложечкой даже у Чонвона. — Это разве не сильно странно? Ни то эгоистично, ни то самоотверженно — что же из двух? — Ещё как… Эгоистично. Но на твоём месте я бы расслабился, — хлопает опустившего в попытке скрыть влагу на глазах Сону, по плечу красноволосый, — и принял правду о том, что все люди в кои-то веки эгоистичны. И я тоже. И все, кого ты знаешь. Разница лишь в том, что кто-то пытается это скрыть, не принимая в себе, а кто-то признаёт и идёт дальше. Если бы люди жили ради кого-то другого, то они бы просто погибли, ничего не успев. Человек, как бы ни изощрялся, помогая другим — всё равно в конечном итоге делает всё для самого себя. Не потому, что мы плохие, а потому что так устроен человеческий организм, пытающийся выжить любой ценой. — И ты тоже?.. «Все плохие одинаково, Сону-я. Просто я отличаюсь тем, что этого не скрываю» Чонвон снова безмолвно улыбается, а ответить на это Сону уже нечем. Разве что: — Знаешь, — вздыхает как-то по-странному долго мальчик, — раз мы уже заговорили об эгоизме, то надеюсь, что ты будешь не против и позволишь мне проявить свой. — Конечно, — без «б» идёт навстречу Чонвон, ничего странного от этих невинных глазок не ожидая. После разговора о старшем ничего не кажется ему интереснее, но вот оставшиеся несъеденными в тарелке котлеты — предательски вкусные, и забирают на себя основную часть внимания. — Ты только не… — мнётся Ким, не зная, как правильнее сказать. — Мне надо это узнать, Чонвон. Поэтому я буду задавать вопросы тебе в лоб, не подбирая слов. — А с каких пор подбирал слова сам я? Для меня не в новой, поэтому валяй, как хлеборезка выкинет. Сону даже слабо хихикает, представляя, как лишённый фильтра речи, рот действительно превращается в «хлеборезку» с теми самыми острыми, вращающимися лезвиями. Засунь руку — по локоть откусит, как пиранья. Однако шутки-шутками, а разговор, всё же, становится серьёзнее всех предыдущих, то есть и без того серьёзных. Сону собирает все бывшие менее напряжёнными черты лица в кучу, до последнего стараясь не проявить морщинку на лбу, но она всё равно на нём вылезает. — Однажды я лазил по столу Джэюна, а там же стоит компьютер, где хранится вся информация о работниках и пациентах. — Какой непослушный ребёнок, — цыкает Чонвон, деланно крутя головой из стороны в сторону, а потом, поняв, что Сону никак на это не реагирует, чуть пинает того носком в коленку, — ну, и? Что ты хотел у меня спросить, а? — Это ты убил меня, Чонвон? «Чонвон не видит, куда бьёт — всё происходит как-то само собой. Рука двигается будто по чужому велению, а он сам не чувствует, что действительно желает поступить так, как у него получится с минуты на минуту. Но направление прежнее, заданная траектория не перекашивается — в реальности всё происходит в считанные секунды, пусть для самого мальчика кажется затянувшейся на долгие годы бесконечностью. Рука точно попадает ему в шею, протыкая артерию. Дикий крик должен оглушать, но Чонвон только знает о его наличии, а ушами не слышит — он словно похоронен под снегом лавины, которая сошла ему в помощь, чтобы с проходящей мимо глаз не своей смертью привнести и охлаждение, остудить задымления агонии того, кого проткнул. Его отпихивают в сторону, но отлетая от чужого тела — ещё бывший на тот момент брюнетом, старшеклассник по имени Ян Чонвон, не сумевший разжать пальцев, сомкнутых на шариковой ручке — вытягивает её вслед за собой. И ставшая открытой рана начинает бить ключом — фонтаном разливается по письменному столу, пока раненный шатен, сваливаясь с него, бьётся в конвульсиях, пытаясь прикрыть эпицентр кровотечения на шее ладонью. Собственные ноги предают Чонвона, и он даже не может нормально отползти, пока борьба продолжается, а за его ноги хватается в перспективе мертвец (потому что, даже если ему можно помочь в теории, скорая просто не успеет доехать: при таком ранении на счету меньше десятка минут, которых у них не окажется в запасе). Он тянет в могилу за собой, пытаясь нащупать что-то, чем может ответить Чонвону. Наверное, мечтает ударить чем-то в ответ, заблаговременно зная, что прямо сейчас физически сил в руках не сыщет, и потому старается напороться на что-то столь же острое. И сбивает стоявшую на письменном столе прозрачную банку из-под газировки, в которой стояла канцелярия. Вываливается всё, однако прямо в руки не к медленно истекающему кровью, а к ещё пока целому Чонвону — как назло — именно канцелярский нож. Ни то Бог, ни то нечистый, но по-любому кто-то из них ставит брюнета перед выбором: выживи, защищаясь и став преступником, либо позволь человеку перед тобой отыграться, и умри виновным лишь наполовину, сделав преступником второго. Порезав чужую шею и даже зная, что живым нависающему над ним не остаться, Ян понимает — начатое придётся закончить, потому не упускает шанс остаться в победителях. Состояние аффекта продлевается, Чонвон сам не понимает, кто из них орёт громче, когда всаживает тот самый, залёгший ему в руки самостоятельно — довольно длинный канцелярский нож. Он входит под чужую кожу во всю длину. А затем остановиться становится слишком сложно. Чонвон не считает, а если бы и считал — со счёта бы сбился. Он понятия не имеет, сколько ударов уже нанёс на удивление острым лезвием, но и остановиться не может. В крови не только стол, пол, его собственная белая рубашка — но и лицо. Всё лицо и руки в чужой жиже самых разных оттенков красного (и бурого, и кораллового, потому что она в разных местах имеет отличимый цвет), но. Почему-то сейчас, в подобном бреду Чонвон, словно одержимый, может думать лишь об одном: Главное — кровь не его» — Ты что, совсем ебанулся? Чонвон приподнимает в удивлённом изгибе одну бровь. Сонхун точно впрыснул Сону витамины тогда? Или это у нас рождение второго Пак Чонсона, который в ком ни попадя видит преступника? — Я понимаю, чтобы у тебя могут быть проблемы с математикой, да у меня и самого с ней не очень, но не до такой же степени, — глядя в сторону, чуть возмущённо посмеивается Ян, — я 2006 года рождения и был ещё головастиком, когда ты соизволил почить, душа моя, — издевается Чонвон, брызжа ядом от обиды (скрыть не получилось, потому что от Сону подобное ожидалось мало), — с чего ты вообще пришёл к таким выводам? Как тебя мог убить девятилетний ребёнок, а?! Но Сону на его ответ не оскорбляется и не озадачивается сильнее, а как будто выдыхает с невероятным облегчением, потому что собраться это спросить было сложнее, чем просто нелегко. — Я не искал тебя специально, а просто ослушался и воспользовался возможностью, чтобы найти информацию о себе. Мне, конечно, с самого начала все хёны сказали, что обо мне ничего неизвестно, и они не соврали, потому что чего-то конкретного правда там не нашёл. Но когда я всё же вбил своё имя, в поиске высветилось лишь твоё досье, Чонвон, и… — и всё же решается проговорить на одном дыхании: — Я нашёл документ через компьютер Джейка, в котором было написано о твоей судимости и о «Ким Сону» в её причинах. Зрачки Чонвона заметно темнеют, теряя блеск, но ненадолго. Видимо, он хорошо контролирует своё воображение и воспоминания, которые у обычных людей заявляются без приглашения. Дело в том, что когда Сону рыскал по папкам, они были полны лишь не скрытой информации о самом Чонвоне: подробностей о преступлении, как и о жертве, за исключением её имени, не было никаких. Были написаны лишь фамилия, имя, а дальше — полное ничего. Что случилось, по сути, Ким тоже не знал, может из-за этого и спросил у Чонвона так уверенно. Что может быть правильнее, чем узнать о случившемся из первых уст? Чуть сцепив руки на столе, Ян медленно поднимает голову, чтобы ответить, но Сону опережает: — И я тоже думал об этом, — нервно перебирает пальцы мальчик, но от своего отступать не намерен, — то есть, о возрасте. Но потом мой рассудок сослался на «а что, если», и я смог себе обьяснить это, как: «Чонвон ведь так близок с Сонхуном-хёном, будучи с ним почти что противоположным в характерах. А что, если хён ему как-то помог с помощью одной из своих машин с… Возрастом?». Примерно так я пришёл к этим мыслям... — Оо-ой, бля-я-я, — с предыханием тянет Чонвон, в осуждении и лёгком шоке хватаясь за голову руками. Ничего личного, просто возле него завёлся ещё один капитан Пак, младшая версия, — плохо дело, беды с башкой серьёзнее, чем я думал. Раз так ревнуешь своего хёна, что записал меня, как своего палача, уясни раз и навсегда: Сонхун, конечно, красив как Бог, но я никогда в жизни не рассматривал его, как потенциальную пару. Быть с ним рядом по работе, иногда общаться на плюс-минус личные темы и встречать его из аэропорта ещё нормально, потому что у меня к нему нет никаких ожиданий, а к таким флегматикам даже порой тянет, чтобы самому успокоиться, но чтобы всё время заглядывать ему в рот… Я не из таких, мне нравятся жаркие и активные люди, люди огня, — чуть задумывается Чонвон на этих словах, подняв глаза к потолку, а его речь подозрительно замедляется, словно он в секунды под этими словами подразумевает кого-то другого, представляя знакомый образ. — …А не люди воды и ветра, как Сонхун. И скорее ушатаю его кирпичом, чем буду ждать и добиваться каких-то эмоций. Из таких упёртых, которые могут терпеть -130 градусов от этого морозильника на своей коже, ты тут один, так что можешь расслабиться. — Это я понял, но одинаковое имя… — Ким и не собирался ревновать Вона к Сонхуну: их отношения выглядят очень понятно и предсказуемо в своём неразвитии — они напарники. Но вот так просто уйти без подробного ответа, когда начал это сам, мальчик-лисичка не может. — Однофамильцы и одноимёнцы, Сону. Думаешь, ты один в мире с таким именем? Защитная реакция и удивление всё же смешиваются, хотя настолько поражённого и растерянного чьими-то вопросами Чонвона Ким видит впервые, а потому поспешно извиняется: — Прости… Я должен был убедиться, — и потупляет глаза в пол. — Ладно, проехали. Просто сделай одолжение и не иди в технический вуз, раз не умеешь считать, — складывает глаза полумесяцами Ян, всё равно почти незметно ущипнув мальчика. — Тебе лучше в писатели, у меня как раз есть один знакомый, которому туда же, — закатывает глаза Вон, — вы могли бы стать соавторами, но в какой-то момент он свернул не туда и стал копом. Не повторяй его ошибок, молю тебя. Разумеется, что вероятность того, что именно Чонвон был тем, кто убил младшего — едва ли переваливала за пятёрку процентов, но не проверить Сону просто не мог. — Я отбросил самый маловероятный, но от того не менее шокирующий вариант, поэтому пойми меня, хён, и не обижайся, — Сону не называл Чонвона хёном, но почему бы не подлизаться в этот раз, чтобы хоть немного смахнуть уровень чужого раздражения? — Я не говорил, что обижаюсь, если ты не заметил, — а щёки дует неосознанно, получается: ему точно двадцать четыре? — Тогда давай теперь подумаем вместе над тем, что остаётся, а остаётся много, — уговаривает его наконец перейти к сути шатен. Чонвон всё же согласно кивает: — Так уж и быть, золотая рыбка исполнит твоё желание и подумает вместе с тобой, — но роль Вона, на самом деле, заключается максимум в роботическом проговаривании «да», «нет» и «возможно». Сону делится своими додумками и догадками, Чонвон только двигает головой: отрицательно или положительно. Чонвону, в конце концов, со стороны виднее, какая из версий смерти Сону может показаться откровенным бредом, а какая имеет место быть. — Квигук не спасает от болезней, — начинает загибать пальцы Сону, уходя в глубокие раздумия, и тут же выдаёт их результат на поверхность, — а потому я вряд ли чем-то смертельно болел, потому что воскреснув, заболел бы и умер снова. Меня не могла сбить машина и я не мог случайно упасть с высоты и даже быть кем-то столкнутым, потому что в таком случае у меня бы не было полностью целых, подходящих для проекта Сонхуна-хёна двухсот шести костей. Я цел, — кладёт руку себе на сердце Ким, удостовериваясь в его самом обыкновенном ритме, — здоров и невредим, поэтому есть только несколько вариантов. — И?.. — Мне кажется, что я видел последние минуты своей жизни… Но это было слишком коротко. — И?! — как будто Чонвон знает только эту букву алфавита, но ему искренне интересно, к чему ведёт Сону, потому что красноволосый даже переклоняется через стол, приблизившись к мальчику. — Похоже, я мог убить себя сам, Чонвон. Сону плохо видел это в подробностях, но кое-что запомнил хорошо. От слёз было невозможно дышать, и боли физической почти не было, он её не запомнил — болело лишь сердце. И всё равно билось до последнего. Чонвон на это задумчиво уводит глаза в сторону подоконника. На нём скучает растение с огромными зелёными листьями, особо ни за что не позволяя зацепиться вниманию. Смешивается с пустотами улицы, никакой яркости. За окном по-прежнему стоит день, далёкий от ясного, ибо дожди никуда не делись. Небо всё такое же серое, а им всем до сих пор ничего не известно о Сону. Опровергнуть или подтвердить догадки мальчика Ян не может, но хотя бы попытаться помочь ему вспомнить… — Знаешь, я… — пытается встромиться в поток мыслей Сону медбрат, который без его помощи уже начал делать выводы сам, — пришёл сюда не с пустыми руками. Поскольку ты больше не часть официального проекта, его основные правила больше на тебя не распространяются. Всё, что нам нужно делать — это надёжно скрывать твоё существование. — Что это значит? — У нас, — подпирает щёку ладонью Ян, говоря об этом ни то излишне спокойно, ни то будучи полностью уверенным, что поступает правильно, — больше нет необходимости соблюдать технику безопасности. Это значит, что мы можем перестать запрещать тебе попытки вернуть себе память. — Я могу попытаться вернуть себе воспоминания? — почти что подскакивает на месте Сону, резко приближая восторженное лицо к Чонвону. — Без каких-либо аппаратов, — и без энтузиазма в голосе, — ведь вся наука запрещена в стране на данный момент, ты и без меня в курсе, не так ли? Но попытаться собственными силами ты можешь, никто не станет тебе препятствовать более. С этими мыслями я решил сделать ту часть, которая зависит от меня, чтобы хоть как-то тебе помочь. И притащил тебе подарок. С этими словами Чонвон поднимается и, снимая с подоконника, на который так долго смотрел, небольшой пакетик, ставит его перед Сону. Самый обыкновенный — чёрный целофан, который продаётся в любом круглосуточном магазине — не внушает никакого ощущения праздника и не имеет в себе ничего, что хоть как-то может ассоциироваться со словом «подарок», однако. Для Сону он станет самым что ни на есть настоящим даром Богов. Открывая эту вялую упаковку медленно, Сону физически ощущает, как предвкушение нарастает в геометрической прогрессии, вороша оставшиеся в трещинах прошлого кости, твердя, что обязательно помогут вытащить из них, наполовину сломанных, хоть какую-то информацию, скрытую в спинном мозге. А голос Чонвона же становится фоном, что лишний раз подтверждает: у мальчика может получиться узнать о себе хоть что-нибудь. И теперь — не при помощи снов. — Поскольку запретов о нераскрытии информации о тебе у нас больше нет, я поискал Ким Сону, рождённого 2000 года 24 июня. И нашёл того, который жил на Хэбанчоне, а умер в последний день весны 2015 года. В итоге я нашёл копейки, ибо из открытых для меня источников почти ничего не осталось, и то, те тоже еле откопал, но среди них было название твоей школы. Я сходил туда лично, нашёл его и притащил сюда, чтобы ты смог посмотреть сам. Подождите, Чонвон… Правда сделал это ради Сону?.. — Может, позже получится сьездить к той школе вместе и это как-то поможет, но не сейчас. — Это… — дрожащими пальцами Ким касается к виниловой обложке, ощущая странный запах. — Альбом, Сону. В нём обязательно должны быть фото одноклассников и как минимум одно твоё. Я, конечно, поступил не совсем правильно, украв его — но разве у меня были другие варианты? Раз идти за решётку — так с песней. Ким Сону понимает, что стоит ему сейчас только первернуть первую страницу — как голову может прострелить первое воспоминание, в реальности которого не придётся сомневаться. Его жизнь после смерти и воскрешения поделится на «до» и «после» за одну секунду, в этом альбоме Ким Сону сможет увидеть себя былого, себя настоящего. И тех, кого знал… Мир накренится, перекинув всех ненадёжных с ним на одно поле. Но почему же среди всей мишуры, которая слепяще мигает и набатом стучит в ушных перепонках, норовя их пробить — сильнее всего эхом отбивается возымевшее силу ножа, первым из тысячи предстоящих загнанного в грудь: «Сонхун, скорее всего, не любит тебя, Сону»? — не даёт покоя. Готов ли он к такой правде, раз собирается вспомнить абсолютно всё своё прошлое?

***

2013 год.

Сону совершенно не сомневается в том, что его любят, когда прикасаются с такой нежностью.

« — Он произносит моё имя с живым трепетом и каждое его касание сквозит дрожащей от чувств милостью»

Ранее Сону прочитал много литературы. Особо много за последние дни, но не для того, чтобы взвезить все «за» и «против», а чтобы подготовиться, ибо уже тогда знал — он желает этого так же, как возжелал сам Сону. Ким тщетно и немного стыдливо пытался засунуть в себя пальцы и другие предметы, стоя в ванне на корточках и молясь, чтобы никому из сестёр не приспичило и комната не понадобилась слишком внезапно. Хотелось растянуть себя заранее, чтобы не сдавать позиций перед хёном, когда со дня на день всё у них зайдёт достаточно далеко. В самый ответственный момент Сону не хотел просить того остановиться, всё прекратив — он мечтал довести до конца, наконец-то добиться этого чувства наполненности, ощущения единения. И страшнее всего, разумеется, виделось его прерывание. Потому что всегда казалось, что они близко недостаточно — даже кожа к коже, даже губы к губам — рай, которого вечно мало. В той самой ванной, прикусывая губы, чтобы не издать громких звуков (которые могли бы услышать родственницы), он кривил лицо и скулил от дискомфорта, а не удовольствия, среди интернетных статей и книжных (записи были медицинскими) строк про «опасно», «может плохо закочниться», «после подобных проникновений зачастую возникает множество проблем, таких, как трещины и нарывы, чего уж говорить о венерических заболеваниях», «то место изначально не предназначено для полового акта, не стоит туда ничего помещать» — старательно выискивал лишь строчку «однако эта боль может стать приятной, если не остановиться и перетерпеть первичные неприятные ощущения». Сону искренне верил, что когда вас обьединяют столь сильные чувства — что-то большее просто не может быть неприятным. И Сону плевать, что здесь нет конкретики: чувства сильные, а какие именно — непонятно. Страсть это, или же чистая, чувственная, та самая… Совершенно неважно. Главное, что с такой интенсивностью старшего тянет именно к нему магнитом. К нему, а не к кому-то другому. Раньше хён ласкал только там, не проникая внутрь. Позволял сесть к себе на колени и, сам крепко обняв трясущееся в сладкой истоме тельце со спины, развёв младшему подрагивающие от волнения ноги, запускал руку под резинку штанов, которые то и дело одалживал Киму. Ибо тот, как будто специально, каждый раз, забив на прогноз погоды, выходил из дома без зонтика и попадал под дождь: промокал насквозь, а потом же напрашивался к Паку в душ, приходя на уроки. Но помимо математики Сону решил учить ещё и прикладную физику. Впрочем, это не приносило неудобств — репетитор специализировался абсолютно на всём и мог помочь решить любую проблему. Вот и тогда, в один из таких дождливых дней, он не позволял Сону, сбитому дрожью, упасть, крепко обхватывая одной жилистой рукой, а второй… Его широкие плечи были и остаются идеальны, и лишает дара речи не только непосредственное наблюдение за ними — откинутый назад и сопровождающий любое его действие едва ли слышным стоном, Сону затылком отлично устраивается в ямке над чётко выраженными ключицами старшего. Сону жадно хватает воздух губами, когда хён крепче сжимает его плоть, — а ведь до сих пор он даже не начал водить рукой. Вверх-вниз, вверх-вниз — получается крайне медленно, и Сону шумно, сбивчиво выдыхает в такт, закрыв глаза. Дыхание блондина опаляет ухо, он же целует с причмоком и не забывает прикусить мочку. Ким, снова пропуская по телу разряды тысяч молний (которые ударяют в одно и то же место уже гораздо больше двух раз), и мечтать о таком не мог — а получил опытного мужчину, который смог бы научить всему. Младший будет ему внимать, впитывать, как губка, вторить его словам, на этот раз став лучшим из всех треклятых учеников; никто не посмеет сравняться ни с его красотой, ни с его утончённостью, ни самоотдачей.

« — Пожалуй, в его руках я останусь тем единственным, кому будет доступно то, о чём не посмеют и мечтать другие»

Ким Сону станет лучшим, а может, это уже произошло. Ибо он в младшем и душой, и телом, Сону — в ответ. Усердный ученик научится всему, чтобы однажды продемонстрировать Паку всё своё мастерство. А пока остаётся только получать. Казавшиеся простейшими, движения ускоряются, хватка усиливается у основания, и остаётся лишь задержать дыхание, ощущая боль в лёгких от скопившегося воздуха и тугость, которую создаёт чужая, мокрая в естественной смазке пясть. Если бы Сону увидел себя со стороны в такой позе, обласканного и почти кончившего на коленях у репетитора, ему бы наверняка стало, мягко говоря, жутко стыдно, однако. Он бы всё равно не прекратил делать это с ним. Ладонь тянется к чужим волосам, и Сону, всё так же прогибающийся в пояснице, шевелит влажными губами, мечтая словить такой заветный поцелуй, пока его пальцы зарываются в поседевшие волосы. Бёдра почему-то сами, видимо, инстинктивно подаются вперёд, дёргаясь, но Ким вовремя себя останавливает, решив, что на сей раз готов к большему. Поднимая глаза и рассматривая старшего почти вниз головой из-под полуприкрытых ресниц, он может увидеть лишь перекатывающиеся под кожей, покрытой мурашками, адамово яблоко; словно рельеф, хребет гор меняется, а затем снова становится на своё место. Хён резко сглатывает ещё раз, как будто пытается сдержаться, чтобы не напугать Сону более решительными действиями. Он хорошо воспитан и никогда не пойдёт напролом в таких вопросах, но. Физиологии взрослого, здорового мужчины не прикажешь заткнуться и не высовываться. И к сожалению или к счастью, Сону вовремя чувствует под собой это — как член старшего, сильно затвердев, упирается в ягодицы. И его бёдра, похоже, на чисто животном уровне, точно так же неуправляемо подаются вперёд сами, цепляя сзади сильнее, но не касаясь кожи из-за преграды в виде ткани. Сону мычит, давясь кислородом, но затем всё же не сдерживает лёгкого возгласа; пока ещё ничего не произошло, но само выходит как-то эмоционально. От осознания, что старший возбуждён так же сильно, что он точно так же вожделеет, мечтая полюбить тело Сону всем своим, а не только изящными ладонями с длинными пальцами — выбивает последние зачатки здравого смысла и каких-либо опасений, как почву из-под ног Сону. И младший внезапно ощущает себя на грани раньше положенного — всему виной та единственная картинка: вместо себя, в одежде сидящего у него на коленках, являет хёна без неё, сверху. Представить только... Его, прижимающего ничего не весящее тело Сону своим к матрасу или полу... От представлений того, как бы он мог двигаться, войдя по всю длину, и как бы при этом по-небесному выглядело его лицо с полуприкрытыми веками, устремлёнными на голую грудь или тонкую талию Сону, и покусанными губами, шатен тонет в ядрёном румянце. Если бы Ким увидел только раз, то не смог бы такое забыть до конца своей жизни, что бы ни случилось. Грязно это или нет — не имеет значения, потому что сильнее стыда перед предстоящей близостью может быть лишь само желание всё же до неё дойти. Сону жмурится до белых точек перед глазами, пытаясь стерпеть из последних сил, чтобы не кончить от прикосновений его крупных рук, который покрывают почти весь его орган, как привык. На этот раз хочется попробовать закончить иначе. Вместе с ним. Подобные ласки без продолжения не единичны, но сегодня — первый раз, когда младший хочет и будет готов не только получить, но и сделать что-то для старшего. Раньше, помогая Сону уснуть подобным образом (проспать пару часов со дня до вечера, а затем вернуться домой) — он шёл в душ, видимо, позволяя расслабиться самому себе. Он никогда не смущал Сону, никогда не пытался его пристыдить и никогда не заставлял дать что-то взамен. Сердце при одной мысли о том, кто подарил спокойный сон, кров и столь желанную заботу — вырывалось за пределы грудной клетки, простукивало по каждой хрупкой косточке в маленьком тельце. Это тельце мечтало принадлежать ему целиком. — С-с… Сон… — Сону резко вздрагивает, чувствуя, что он слишком близко к невозврату. — …Хён… — а промелькнувшее в голове секундное желание как никогда сильно захотелось воплотить в реальность — не стерпишь. Он, прислушавшись к чужому рваному дыханию, послушно останавливается, на время убирая руку, а сам мягко приземляет губы на робко приоктрытые уста прерывисто (в попытках не излиться) глотающего воздух Сону — хён целует медленно, растянуто, осторожно придерживая за линию челюсти, всё ещё боясь напугать, и Киму снова так тепло. Младший приподнимает свои изящные плечи, не унимая штормящие кончики пальцев, а сам отвечает на касания с меньшим напором, но таким же сильным рвением быть поцелованным им и целовать его в ответ. Получается степенно и терпеливо, верхнюю и нижнюю старший сминает никуда не спеша; словно их двоих готов ждать целый мир. Сону сделал нереальное. Сквозь толщу льда мальчик, не боясь утонуть (раз хватило ни то смелости, ни то безумия прыгнуть в ледяную прорубь и позволить течению унести себя на глубину подо льдом — а значит без возможности выбраться), прорвался к самому обогреваемому месту на планете — его сердцу своим. Можно взять в ладони прямо здесь и остаться убеждённым в том, что сможешь защитить лучше остальных. И плевать, что там было до и кто точно так же держал, пронося его сквозь года, раньше. Пусть всё прошлое горит в пламени, в синем огне. Пускай же старший ни в кого. Никогда. Не. Лишь в одного Сону, как всем своим естеством он в него. — Не позволяй мне, хён… — стыдится произнести то самое слово, означающее неземное удовольствие, Сону, и его щёки покрываются ненормальным румянцем, зато его обожаемый хён для того и находится рядом, в прямом смысле слова придерживая, чтобы понять всё с полуслова. — …Давай сделаем это по-другому… На этот р-раз… Сердце танцует чечётку, что в итоге приведёт разве что к его полной остановке, щёки больше не признают своего прежнего, нормального цвета; благо, их оправдывают, опаляя, мелкие поцелуи. А дыхание вряд ли обещает нормализоваться в ближайшее время — Сону ещё чуть-чуть, и потеряет рассудок. Желали оба, но к старшему, который не спешил заступать за черту, мальчик потянулся первым. Хотелось сделать это раньше, но Пак, судя по всему, смиренно ждал, пока Сону достигнет возраста согласия, — чтобы ответить на восхищённый взгляд и мольбу в глазах хоть каким-то настойчивым диалектом. Заговорить с Сону на родном, приласкав. Но дело в том, что дорогой хён и так говорит с ним на одном и том же. Сону, набравшись смелости (или же просто ни о чём не думая) поворачивается к старшему лицом — пусть всё ещё остается сидеть у него на коленях. — Я-я… М-могу.? — предельно смущённо спрашивает Ким, усаживаясь поудобнее, хотя, даже не имея опыта, подозревает, что в данную минуту ответ просто не может стать отрицательным. Безумно непривычно видеть его лицо прямо перед собой. Не закрывать веки, смыкая их, как прилепленные друг к другу, пока сидишь к нему спиной и представляешь его внутри. Ново сталкиваться с ним глазами, ловя возбуждённый блеск, видя их, и без того пропитанные чёрным, как смоль — ещё более непроглядно тёмными. Сону даже не сдерживается, чтобы спросить, пока обвивает руками его шею, из-за сложившейся ныне позы оказываясь чуть в приподнятом положении и оттого глядя на Пака сверху вниз: — У тебя такие беспросветно тёмные глаза, хён… Я удивляюсь, как ты вообще видишь? — Я всё вижу, и только иногда делаю вид, что нет, — сквозь пелену возбуждения томно, а всё равно без сомнений говорит блондин, — но твой свет невозможно игнорировать, Сону... — в целой Вселенной нет человека, который проговаривал бы имя младшего столь нежно. Но в то же время на фоне таких тлеющих угольков, который вот-вот рискуют распалиться настолько сильно, что дороги назад больше не сыскать ни одному из них — отлично читаются все недосказанные слова, даже оставаясь неозвученными. Пак смотрит снизу, подняв томный взор, и у Сону всё сжимается, когда член под ним дёргается. Приходится преодолеть стыд, стянув собственные штаны вниз. Сделать то же самое, когда тяга к второму телу приведёт ещё и маленькую ручку Сону под резинку чужой одежды. Он прикрывает глаза, касаясь одной из своих родинок, задевая её длинными ресницами — и стонет так красиво, хрипло, глубоко, пытаясь предупредить: — Нам нужно остановиться сейчас, если ты не хочешь последствий. ...Что у Сону позорно закупориваются артерии от невозможности сдержаться самому: — В том то и дело, хён, — шепчет прямо на ухо, крепко его обнимая, пока позволяет своей плоти прикоснуться к другой. Сону обхватывает ладонью обе, следом утыкаясь носом в плечо старшего, оставляя скромное касание на выделяющейся из-под полупрозрачной кожи косточке. А затем шепчет, — что из всех возможных я хочу, чтобы именно ты стал моим последствием, — и с этими словами, отстранившись, встречается с ним взглядом вновь. Сону начинает повторять всё те же движения, но на этот раз с двумя органами в руке. В тот день это и случилось. Он заботливо уложил на лопатки, нависнув сверху. Просил попросить прекратить, если станет плохо или перехочется. Сначала было больно — очень. Но. Сону не перехотел и не пожалел после. Старший наблюдал за меняющимися с «очень больно» до «терпимо» эмоциями на лице, оглаживал щёки, позволял привыкнуть. Он стал для Сону первым и со старта лучшим. Ким знал, что так и должно быть, раз это у него первая попытка стать ближе со старшим, а потому терпел, ощущая чужие поцелуи на своём лице. Что бы ни происходило, знать, что он, врываясь в ещё совсем юное, никем не тронутое тело впервые — следит за каждой его реакцией и не ускоряется… Сцеловывает слёзы, поглаживая по голове и лаская везде, где только можно — невероятно. У Сону всё там ещё долго нарывало, заставляя пить таблетки и делая способ ходьбы странным. Со стороны выглядело, как будто Ким получил незаметные с виду травмы, но, на деле, всего лишь стал счастливым, отдав тело — и не признавался в этом, потому что боялся навредить ему и его репутации. Законы — законами, и пусть эта связь не была их нарушением, Ким прекрасно отдавал себе отчёт: если кто-то узнает, то хён пострадает первым. Его, как подростка с отбитыми мозгами и кипящими гормонами, ещё как-то оправдают, сославшись на возраст и неопытность, но. Его драгоценному человеку светит осуждение и порицание, потеря блестящей карьеры. Вопросы «почему ты выглядишь так, как будто у тебя что-то сломано?» — поступают с периодичностью в постоянно, ответы из серии «лестница» — в одинаковой с ними мере, но Сону лучше умрёт, чем подвергнет его опасности своим признанием. В книгах, к тому же, говорилось, что если перетерпеть самые тяжёлые физически разы — в конечном итоге станет хорошо. Поэтому он, принимая чужую заботу, обезбаливающие мази и таблетки — не отдаляется ни на шаг, продолжая ходить на самые разные занятия к своему любимому репетитору; математика почти всегда ждёт в самом дальнем углу, уступая место более важному. Почувствовать себя любимым — главное для Сону. Физические страдания — пустяки, даже если приходится врать ему, что всё в порядке, хён видит всё по лицу, и сильно ранит, когда просит «давай не будем, я же вижу, что тебе тяжело». Для Сону, несмотря на появившиеся, как и обещали статьи в интернете, микротравмы в виде внутренних трещин (хотя никого нежнее старшего не было, этот процесс просто брал своё, заставляя платить по счетам за короткое поддакивание извождению) — не мог перенести именно расстояние с ним. Он множество раз говорил «давай я просто обниму тебя», «давай я сделаю что-нибудь ещё» — но сам секс с ним стал зависимостью, несмотря на то, что до сих пор не был достаточно комфортным для здоровья. После близости всё ныло, но без неё было ещё хуже. Мальчик нуждался в том, чтобы наполниться им до краёв. Как до краёв переполняется оттаявшим льдом река. И это продолжалось — повторялось снова и снова. Пальцы переплетаются в замок, и крупная ладонь, накрывающая вторую, крошечную, крепко вдавливает её в кровать. — Х-хё-ё-ён, — скулит хрупкое тельце, хныча, пока его придавливает вес чужого, и от того шатен возбуждается ещё сильнее. Лёгкие страдают от гипервентиляции, пока он пытается спасти самого себя от преждевременной кульминации, пока рвано хватает воздух влажными губами, пока с их уголков сцеловывают собственное имя. Эти «пока» — просто капли в океане эмоций, что затапливают маленькую комнату, стены которой увешаны цветными листами и конспектами, которые были написаны ими вместе; заметками для будущих контрольных работ по математике. Его венки на чуть худом, но подтянутом теле всегда привлекали внимание — они были потрясающими. Заставляли поверить в то, что существуют люди с голубой кровью, потому что под бледной кожей старшего всегда проступала морская синева. Нравились линейные бугорки на его руках, струнами, точно на каком-то изысканном инструменте, проходящие по самым фалангам и по длинным молочным запястьям. Как параллельные, что однажды нашли своё пересечение и встретились где-то на сгибе локтя. На его теле, помимо звёздного неба и неподвижных светил на нём — родинок — Сону видел ещё и природу: реки, впадающие в моря где-то дальше, те самые железнодорожные пути и даже небо перед началом дождя посреди самой кожи. Младшему нравились эти вечно набухшие от переработки лазурные сети в самых разных местах, ведь и напоминали о разном. Хён их почти никогда не скрывал, то закатывая рукава, то подворачивая штанины, чтобы не намочить их на крыльце, что затапливало первым в сезон ливней. Точно так же приходилось поступать, когда они с Сону плескались в фонтане на участке, возле дома старшего. Потому всё всегда было хорошо видно и не ускользало от пытливого и любознательного лисьего личика. Нравились те, что на руках, те, что на шее (проступали сильнее, когда он был возбуждён), те, что порой выглядывали на ступнях, но. Сону, оказывается, нравились не только они. Влажными от смазки, которая должна чуть притуплять болевые ощущения (хён позаботился и об этом) стенками Ким ощущает, как пульсируют венки на его плоти, и просто задыхается. Ощущать его внутри себя — это как выиграть всё в этой жизни. С ними, получается, в такт бьётся ещё и сердце где-то в его груди?

« — Он никогда не желал и не смог бы меня обидеть»

— Та-а-ак… Хор-рошо… — стоном выходит каждое слово, пока его длинные пальцы чуть ли не проникают под кожу без общего наркоза, а одной руки постукивают по горячим рёбрам, залезая под задранную домашнюю футболку. — Мне так хорошо с тобой, хён. Никто не посмеет забрать эту любовь у Сону — даже пришедшая вслед за усладой боль. Ким просто крепко схватится за его плечи, за шею, оставит разводы от ногтей на его крепкой спине — до капли, до крови примет всю его ласку. Слова шатена, даже будучи ожидаемыми, звучат, как награда для него. Будучи намного опытнее, Пак без труда доставит младшему столько удовольствия, что тот за один раз и не выпьет. Однако и сам будет бесконечно рад звучанию своего имени на его устах сколько угодно раз.

« — Он трогает так только меня. Он делает все эти вещи лишь со мной одним»

Но никто никогда не даст в ответ то, что даёт невинность, расплывающаяся в собственных руках, её румянец и всеобъемлющее доверие в глазах напротив. Никто никогда не заставит чувствовать, что сердце — это не просто насос для кислорода, а что-то сильнее, нужнее, пока он находится рядом; так, как это заставляет чувствовать любимый человек. С ним и боль становится сладкой. Но, если быть совсем честным — бывшая совсем резкой и заставляющая давиться слезами каждый раз (но в то же время умолять не останавливаться) — постепенно она начала сходить на «нет», уступая место чему-то более приятному. Хён позаботился о том, чтобы Сону наконец познал лучшее. — А-ах… — срывается с губ, когда поцелуи с их уголков спускаются сначала к подбородку, а затем и ниже. Обжигающее касание к шее, к ключицам, долгий поцелуй, оставивший дрожать и выгибаться дугой в обратную сторону рёбра.

« — Он в моих глазах Бог, создавший мир. Тот, кто спустился на землю по чьей-то ошибке, а может и по своему собственному желанию»

Все слёзы сняты его устами. Он властно, но по-прежнему осторожно приподнимает с кровати и, позволив вытянуть руки вперёд и упереться ладошками в стену, поворачивает к себе спиной, а затем... Поглощённые жаром и потом, тела сталкиваются, а отпечатки его пальцев остаются слабыми синяками на тазобедренных косточках, потому что с силой тянет на себя, насаживая до конца. И выбивает очередной сдавленный крик. Руки вцепляются в изголовье кровати, почти что ломаясь от дрожи, стараясь удержаться — эту боль стерпеть становится необходимо. Ведь так будет только по началу, да? Потом должно стать лучше. Обязательно станет.

« — Поэтому никогда не смей говорить ему, что с ним не всё в порядке»

Он доводит Сону до исступления. И отказаться от этой нежного, трепетного, полного любви страдания младший не сможет никогда. Живым он чувствует себя только с ним. Приспущенные шорты, запутавшиеся чуть выше колен, наконец-то сползают от скорости движений, и мешаются под ногами, но от них нет подходящего времени избавиться. Кровать прогибается там, где стоят острые коленки шатена, раздраженные от трения. И они дрожат вместе с ней. Но чужие руки крепко держат за бёдра и не дают двинуться; от этого сознания внизу живота тянет. Эта вбитость костей к костям, ставшая привычной, не позволяет даже просто захотеть вывернуться. И когда мужчина на секунду покидает дрожащее тело, оставляя его пустым — он заставляет Сону начать безумно скучать по его пульсирующему теплу, жалко хныкать, прося вернуться. А затем Пак снова входит во всю длину, основательно вдавливая свои похожие на искусство пальцы уже чуть выше тазовых костей, в чувствительную кожу на талии. Отныне соприкасаются вновь. В прижатой к собственной спине груди блондина оглушающе громко бьётся сердце, и мальчик может не так услышать, как почувствовать его удары своими лопатками. Значит, всё-таки, бьётся с пульсирующими венами в унисон; их получается чувствовать изнутри, когда он замирает, меняя темп и тем самым сводя с ума. И пока Сону, падая лицом вниз, глушит стон в подушке от очередного толчка, он усыпает поцелуями каждый выпирающий от худобы позвонок младшего. Обстрелян мурашками — они пробивают, вспарывая изнутри, кожу обоих. Губы же — раскалённые отпечатки и с кожи не сотрутся никогда, даже после отдаления. Сону их обязательно запомнит; телом цветущим молодостью выучит. Старший обязательно нанесёт новые, посадит очередные цветы (но не на коже — в душе), разрешая себя запомнить. А потеряв — вечно ощущать их аромат, проросших сквозь скобы рёбер, в груди.

« — Они называют грехом всё то, что происходит между нами»

Наконец-то верное движение бьёт по простате, и перед глазами начинают мелькать фейерверки; боль отходит, а Сону, страдавшему от боли с непривычки, наконец становится безумно приятно.

« — Но как же грехом может быть то, что стало последствиями любви?»

— М… М-м, — чужая рука затыкает развязный стон, чтобы никто за стеной и в соседних комнатах не услышал, потому что Сону больше себя не контролирует. Ему, может, и хотелось бы спросить, достаточно ли он красив для своего хёна, когда его лицо затапливает свалившийся на голову оргазм, но озвучивать необязательно. Он всё равно всё слышит, понимает, а потому говорит: — Ты прекрасен, — шёпот обдаёт теплом раскрасневшиеся мочки ушей, пока его ладони крепко сжимают запястья бьющегося в сладкой дрожи Сону, — всегда. А когда на телепатическом уровне становится ясно, что младший соскучился по поцелуям, Сонхун с удовольствием их ему дарит, не останавливаясь.

« — Разве их законы когда-либо хотели запрещать людям быть счастливыми?»

Самое главное, что он (не) любит.