Ластик

Я ищу тебя в прохожих, первых встречных.

Поживи ещё.

Останься здесь н а в е ч н о.

***

— Ты любил Нишимуру Рики? Простой вопрос, ответа только не сыщешь, и сколько к нему может быть привязано — никому в этой комнате доподлинно неизвестно. Рука в руке.

«— Меня зовут Ким Сону»

И пожимает он её излишне долго, забавно качая вверх-вниз. Ещё никто не здоровался с Сону в такой радости. Правда, также хотелось бы понимать, что он говорит, но всё звучит:

«— А я Ники, приехавший из Японии, — на чистом японском, потому что он почти не говорит по-корейски»

Сону устремляется к воде, в которую падает с мягкой-мягкой кровати, стоящей в комнате без окон и дверей. Казалось, что внизу затылок встретит плитка, но там лишь бездонное мертвое море. Которое он рассекает, создавая волну. Кадр перематывается вперёд.

Солнечный свет, и.

«— Ну не реви ты так сильно!» — и обнимающие за плечи чужие руки, потому что он, свесив ноги чуть ли не с шеи Сону, соскальзывает, пока старший несёт его на себе. Пальцы под разбитыми в кровь коленками, на которых красные пупырышки и содранная кожа безумно щиплет. — Если свалишься, поднимать ещё раз не стану, — наглая ложь, но припугнуть ведь стоит, чтобы не расслаблялся.

Зеленеющая молодостью виноградная лоза и два маленьких мальчика, один из которых несёт младшего на спине вдоль заросшей стены, потому что этот самый младший десяток минут назад из-за него подрался.

Улыбчивый белобрысый мальчишка, который очень быстро бегает, хорошо танцует и защищает Сону. И снова. Получается оставаться на плаву, и жадно хватать воздух носом каждый раз, когда выныриваешь.

« — Знаешь, Сону-хён, кажется — я был рождён для того, чтобы тебя встретить»

— Нишимуру… Рики?.. Сону проговаривает по слогам, и одновременно с этим несмело поднимает глаза, напоминающие озеро с кристально чистой водой. Они, без всякой на то причины, начинают источать влагу. Ведь имя для него не безизвестное — мальчик знает ровно одного человека с таким. Перед сознанием рисуется его тонкий, высокий силуэт, волосы цвета вороньего крыла, широкие плечи. Его официальные костюмы, дорогие автомобили и загадочный род деятельности, полно Сону неизвестный; о нём остаётся лишь догадываться. Как и о том, что когда-то знал его совершенно другим.

«— Я уверен, Сону-хён, что Чигу прекрасно понимает тебя и уверена в том, что ты бы её искал. И нашёл, если бы того хотела она сама».

Плёнка с воспоминаниями двигается, сменяя картинки с бешеной скоростью. А у Сону, продолжающего сидеть на месте, как загипнотизированного — это происходит где-то далеко, не здесь — всё меньше кислорода в лёгких. Мелкие веточки, два ребёнка хоронят кошку, не имея её тела, прощаются с ней и забрасывает маленькую самодельную «могилу» землей. « — А что, если и люди уходят туда же?»

« — Все мы когда-нибудь умрём, так почему же все уверены в том, что смогут стать исключением?»

А затем… Огромная крышка гроба. Слёзы от осознания, что даже не можешь к ней прикоснуться — разделяют тысячи километров и один единственный запрет родителей: не ходи туда и ни на что не смотри, потому что увидев, больше никогда не забудешь. Назад и вперёд, перебрасывает в разные времена и места — но везде с одним и тем же человеком. Кадры растянутые и с помехами, искажением цвета, но в них всё равно нет ощущения серости.

Глубокая зима и куча снега, когда они же, упав и зацепив друг друга, на пятой точке катятся с крутого склона, а затем, приняв решение не идти в школу, весь день валяются под одеялом в доме Ники, пытаясь отогреться.

— Кто это?.. — шепчет, едва шевеля губами, и приподнимает брови в удивлении Сону. Не хочет плакать осознанно, но глаза так щиплет, будто их посыпали солью. — О, знаешь, кажется, я всё-таки что-то перепутала, — неловко чешет затылок девушка, — здесь, поскольку это собранный в один архив, есть фотографии выпускников второго, — Юнджин спохватилась, поняв, что показала Киму не одноклассника, только вот случайности не случайны, да и было уже поздно: Сону начал идти ко дну во всех этих вспышках иных реальностей, погрузился в бывшие знакомыми воды с головой, — и третьего класса средней школы вместе, так что этот мальчик младше, и ты вряд ли с ним плотно пересекался… — Но… Нишимура Рики. Рёбенок. Родинка на подбородке, под пухлой нижней губой, округлые румяные щёчки, и в глазах пляшет что-то озорное, но не лишённое стержня. Он не кажется таким уж отрешённым — будто открытый, общительный, по-детски невинный и очаровательный. И, кажется, что даже носил брекеты. Как это может быть тот же человек, которого знает Ким Сону?.. Как это может быть невероятно отстранённый, сдержанный и даже местами прохладный каннамский бизнесмен? С одной стороны хочется назвать перемены ставосьмидесятиградусными, однако, в то же время Сону подмечает: не считая цвета волос и возрастных изменений в лучшую сторону, он выглядит почти так же. Только намного мужественнее, безупречнее. Щёки ушли, уступив место выразительным скулам, подбородок тоже стал острее, ширина плеч приблизилась к разводным мостам. Если захотеть посмотреть на «до» и «после» в вопросе становления подростка мужчиной, то можно будет показать фото из средней школы и внешность нынешнего Рики — наглядно. Будто жёлтый пушистый утёнок (который, на самом-то деле, никогда и не был гадким, а всего лишь малогабаритным) в один момент стал прекрасным чёрным лебедем, размах крыльев которого закрыл бы горизонт. Хотя такие перемены вряд ли можно назвать естественными. Получается, что и в его жизни, как в той, что досталась Сону — что-то произошло? Возвращает во времена, когда он совсем маленький.

Сейчас Киму кажется, что таким мелким он будет всегда. И это хорошо: Сону в любой момент сможет поднять его на руки и унести прочь от всего плохого.

— Прости, — слышится с сильным акцентом. — Не потому, что болит, — ему всё ещё сложно звучать естественно, говорить длинными предложениями. Угловатые и острые, его локти послушно обвиты вокруг тонкой шеи Сону, пока их обладатель тщетно пытается объяснить причину вновь проступающих на глазах слёз, — а потому что мне очень жалко тебя, хён.

И когда чуть постарше. Целый день, проведённый за поиском кошки. Разучиваемая вместе хореография. Разговоры о страхе женщин и сравнение девчонок-одногодок с богомолами. Короткие шорты и встреча заката почти на вершине горы, вместе свесив ноги с моста. Крепкие обьятия и «мой хён самый красивый, и он вовсе не похож на девчонку, понятно вам?». Его руки, впервые осторожно погладившие по голове, и дружба, что будет самой крепкой, потому что соединена обещанием. Красная нить, тянущаяся от пальчика к пальчику, не способна порваться.

Но сильно запутаться — да.

И кому потом придётся её распутывать? — Ни-ши-му-ра Ри-ки… — пытается распробовать Сону, сидя со взглядом в никуда, хотя внутри происходит ещё та мясорубка: сквозь плотную непробиваемую стену доносятся какие-то шумные всплески воды, пение птиц, гул водопадов, и приходится что-то чувствовать. Что-то сильно и много испытывать на себе, не будучи к этому готовым. Но стоит только расслабиться — и вода в подсознании больше не утягивает в глубину, а начинает держать на себе. Это ведь соль. Правда, недолго. Это слёзы. Это море мёртвое не из-за солоности — из-за тех, кто в нём живёт. Плёнка с невидимыми глазу гранями воссозадёт и это. Резко меняет картинку.

Их тяжелый переходный возраст и медленное отдаление.

«Я не смогу играть в футбол из-за снега» и «ты бы мог, несмотря на него», но Ники всё равно не станет. Его новые друзья и увлечения, в пучине которых не нашёл бы себе места Сону. Оставшиеся переживания за старшего, что приносят лишь больше хлопот, потому что Ники теряет из виду ту самую нить и не знает, о чём ещё с ним говорить.

Рука больше не к руке.

Разжатая ладонь.

Телефон пиликает, оповещая о том, что наконец-то включился, будучи заряжен впервые за долгое время. И бесконечно вибрирует от непрочитанных, продолжающих сыпаться уведомлений, основное содержание которых состоит из рекламы операторов, однако среди них мелькает и... oppagangnam: прошу, просто скажи, что с тобой всё в порядке

В какой же момент они окончательно разделились на ждущего, и… Того, кого ждут целую вечность оттуда, откуда ещё никто не возвращался?

Но подсознание способно показать картинки, что окажутся куда красочнее реальности. Вопрос Юнджин мог бы запустить механизм бесконечной прокрутки кадров, потому что они, если бы было сохранены в голове Сону, никогда бы не закончились — настолько было много их общих воспоминаний. oppagangnam: не хочу пугать тебя излишней настойчивостью, но знаешь, я очень переживаю. совсем скоро мне нужно будет уехать в командировку, из которой понятия не имею, когда вернусь. и прежде, чем мне придётся оставить сеул, я хотел бы убедиться в том, что с тобой всё в норме. обещаю, что перестану тебе докучать после этого. oppagangnam: хотя зачем я всё это пишу… пора признать oppagangnam: тебя давно здесь нет Ники стоило признать это ещё пятнадцать лет назад, и ни за что не цепляться. Но он по-прежнему много чего отправлял, вряд ли надеясь, что сможет получить ответ. Японец не до конца верил в то, что Сону забрали снова — так же, как и не верил, что его вообще когда-либо возвращали. Настолько не воспринял услышанное, что почти обезумел, когда помчался в больницу, пытаясь проверить сам, но там его встретили только лентами с надписью «деятельность в этом отделе на время приостановлена». Рики искал Сону на каждом этаже, заглядывал в те комнаты, в которые было нельзя, и общался с начальством, чтобы из раза в раз слышать об «успешной» ликвидации проекта. Если бы было место хуже, чем больница Сэбёк в те минуты, то им бы был Ад. Рики, кажется, и сам приблизился к белизне волос, пока сердце, отказывающееся сдаваться, сходило с ума и отбивало не нормальный для здоровья ритм. Если бы он только знал, что в тот самый момент Сону находился в безопасности. В комнате, где из сбивающего сердечный ритм его могло настигнуть лишь трепетное волнение — ведь аккурат щекой к груди Сонхуна. Прямо сейчас Ким Сону замечает каждое сообщение, но не спешит протянуть палец, чтобы остановить уплывающую вниз строчку, которая продолжает прокручиваться от поступления новых сообщений. Он здесь — но это пустая оболочка, потому что душа улетает в другую галактику, умоляя незнакомые планеты рассказать о том, что они видели с высоты. А вода, затопившая отсек с памятью, всё-таки затягивает в себя, приобретая красный цвет — Сону под толщей тонны историй и лёгкие его полны слёз. Тени прошлого накладываются друг на друга одна за другой, заставляя всё перед глазами даже не двоиться, а расслаиваться. Одна и та же Вселенная, казалось бы, распадается на несколько частей, а внутренности трещат по швам, пока мальчик пытается осознать. Человек, что искренне за него переживает, отправляя столько текста — был ему знаком задолго до «сейчас». Рука всё же тянется к экрану, и Ким быстро что-то печатает. — Простите, госпожа Юнджин, я скоро приду, — прежде чем подкинуться с места. — Что? — приподнимается и девушка, но не успевает схватиться даже за краешек одежды ускользающего подростка. — Как это? Ты куда? И пока дождь вступает обратно в свои права, а светлый день темнеет из-за частоты приземляющихся на асфальт капель, Ким Сону куда-то бежит. Без зонтика. mintchocowoo: я могу вас увидеть? И на это не следует никаких вопросов из разряда «почему?», «зачем?» или «да что с тобой случилось?». Он отправляет только короткое: oppagangnam: куда приехать? И получает такое же: mintchocowoo: на автобусную станцию Шиндорима. Полчаса, что заняла скоростная дорога по опасным полым районам у Хангана, в которых во время дождя уровень воды частенько поднимается выше крышки капота — прошли для Ники, как несколько секунд. Кажется, что, пока он не увидит лицо живого и здорового Сону (пусть даже старший назовёт себя другим именем) — ни за что не поверит, что всё это действительно происходит наяву. Он был уверен, что не сможет оправиться от повторения истории, потому что до сих пор не успел рассказать Киму даже половину от того, что должен был. А потому не принял за правду всецело даже после того, как его попросили успокоиться и покинуть больницу. Правда в одном: мир без Сону не кажется Ники милым местом. Прибыв на назначенное, точно так же без мыслей защититься от дождя, он хлопает дверью машины. Встречает только пустынная остановка — людей на улице нет совсем, ведь все нормальные, в отличие от не таковых, прячутся от непогоды. Однако тени у Ники по-прежнему две, а чувство присутствия и чьих-то призрачных всхлипов (что уже сильно отличаются от привычно громкого плача) не покидает. Кажется, что из пустого автомобиля вслед за Нишимурой всё-таки выходит он — на две головы ниже ростом, выглядящий смешно из-за своих волос неприродного цвета. Он снова здесь и будет преследовать до конца, но, в отличие от прошлых дней, ни то от страха, ни то от замершей в груди надежды, что не так давно билась в агонии — сегодня фантом из прошлого, выглядящий, как маленький Рики, промолчит. Что бы Рики сказал ему, если бы хоть раз открыл рот и попытался по-нормальному обратиться? Тому мертвецу, что вечно путается в длинных ногах нынешнего полуживого, выглядывает из-за глаженного смокинга, и с осуждением вглядывается в чёрные волосы, напоминающие сгоревшую солому. Раньше, быть может, ничего бы хорошего маленький Ники от двадцатисемилетнего не услышал, но теперь, когда Сону должен прийти сюда:

«Если бы я мог встретить того маленького мальчика, который искренне боится не вырасти, так и оставшись маленьким желтым цыплёнком, бегающим и кричащим под чужими ногами в попытке доказать своё существование — я бы сказал ему:

— Прекрати обвинять себя. Это не твоё бремя. Сону умер не из-за тебя, а ты не мог ничего сделать».

Рики осознает, что в случившемся нет его прямой вины, но. Даже самый маленький камень, упав в воду, колышет её поверхность — расходятся волны. И как эффект бабочки влияет на создание ураганов, так и не вовремя сказанная колкость много лет назад могла повлиять на Сону. Сделанное — сделано, так почему бы не попытаться поступить иначе именно здесь, именно сейчас, в настоящем? Нишимура не может позволить Сону даже просто уйти, потому что остаётся слишком много из того, что стоит ему рассказать. Боже Правый, Ники нужно столько всего рассказать! Объяснить ему, почему в определённый вечер, в определённое время выдал именно то, что выдал — и что под этим подразумевал: лишь бы дать ему понять, мол, уж точно не пытался обидеть нарочно. Ники множество раз рубил ветку, на которой сидел, а может, в отдельные моменты просто не чувствовал ситуацию достаточно правильно, чтобы поступить разумно. Но в последний день весны переплюнул все свои предыдущие промахи. Если бы машина времени действительно существовала, то Нишимура выбрал бы два дня, в которые хотел бы вернуться больше всего на свете, и прожить их заново. Первый — поворотный. Тогда он повёл себя, как последний грубый придурок, хотя, признаться, на его месте так поступил бы каждый, хоть мало-мальски считающий себя другом Кима, человек. Другое дело, что это сейчас Нишимура понимает: забрать бы слова обратно, да вот только как монетки из автомата — назад в виде сдачи — их не выдают. Слова, что сказал Сону в конце весны сделали сожаление ещё более горькими. 2015 год. «— Да что с тобой не так, Сону? Он же… Намного старше тебя, так ещё и… Мужчина. — Я надеялся, что хотя бы ты поймёшь меня, — и тяжёлое дыхание, — но ты такой же, как все они. Ты говоришь абсолютно одинаково, но это не значит, что я послушаюсь! — не срывается на крик, но явно сдерживает себя перед чем-то из последних сил. Поверит ли Ники, если его поставят перед фактом: их дружбы уже давно нет, и её, как и кошку в своё время, придётся хоронить без трупа? — Ты считаешь это любовью? — и Рики хватает за плечи, чтобы хорошенько встряхнуть, но Сону от своего не отступает. Ещё и погода такая паршивая: льёт без прекращения, а Нишимура как будто специально повыкидывал все зонтики перед отъездом. Хотя знал, что этот год, в отличие от предыдущих, должен был оказаться рекордно дождливым. Ах да, он до сих пор так и не рассказал Сону, что пришёл не за тем, чтобы сказать «ай-ай-ай, как ты неправильно поступаешь», а с желанием проститься. Да, были недомолвки, да, отношения охладели ближе к концу обучения в средней школе — и что с того? Сону не был просто «одной из остановок» в жизни Рики. Он был поистине важным человеком и, что касается прошлого — в нём останется таким всегда, даже если они рассорятся в край. А они, похоже, прямо сейчас собираются. Кто же знал, что всё зайдёт так далеко? Утешает лишь то, что Сону выбежал из дома, когда в его забор без прекращения стучал Рики, в одной ночной рубашке. Значит, спешил к нему хоть немного? А ведь мог и вовсе не открыть. — Да! Он любит меня и, в отличие от всех остальных людей, делает это правильно, — Сону больше не пытается вести себя мягко, а Ники и представить себе не может, насколько глубокие раны его правдивые слова наносят старшему, но он сосредоточен на своих: Ким отвечает услугой на услугу и травмирует морально с той же умелостью, — и у нас с ним всё взаимно. Мы… — Он не может быть нормальным, — перебивает насквозь мокрый Нишимура, стоя в центре улицы перед домом хёна, под стеной проливного дождя и чуть щурясь, но снова и снова ладонью снимает влагу с лица, чтобы та не загораживала обзор на Сону, который в той же ситуации и подрагивает от холода. Игнорируя мешающую ему мокрую чёлку, спавшую на глаза, Ники пытается до него достучаться, — раз его привлекают дети вроде нас, он больной псих. Как ты не понимаешь? — Возраст вовсе не главное, — но Сону слеп так же, как и его любовь: совершенно нездоровая и неправильная. — А тюрьма не комната, да? И приходится перекрикивать ливень. Оба имеют столько недомолвок и недосказанностей, но Ники изначально приходил сюда не для того, чтобы ссориться с Кимом, а чтобы сказать ему, что родители уже упаковали все вещи и сегодня ночью у него рейс в Японию. Не то чтобы это была самая далёкая от Кореи страна на карте, но стоит быть честными: может, и не в последний раз, но когда ещё подростки сумеют встретиться? Нишимура не желал этого отъезда, только вот кто вообще интересуется мнением своих детей? В итоге он переезжает на родину, но Сону, столь увлеченный страстями со взрослым мужчиной, совсем не интересуется причиной, по которой мальчик, у которого до выезда остались какие-то минуты, пришёл аж сюда. Хотя последний раз вот так приходил хорошо, если полгода назад; словно с момента их дистанцирования прошла целая вечность. И от того Рики ещё больнее. — Я не понимаю, зачем ты сюда пришёл, но надеюсь, что изначальной целью не был этот разговор. — А ты так ни разу и не спросил. — Ты в любом случае заранее знай, — нервно сглатывает Сону, — что мне будет неинтересно всё, что связано с людьми, которые будут против него. Если придётся отказаться даже от тебя, — он кладёт дрожащую руку на грудь, точно дающий клятву на крови, — я откажусь. — Отказывайся, сколько хочешь, — сцепив зубы, Рики приходится закусить губу в мясо: вот бы кости выдержали и не треснули, пока он сжимает ладони в кулаках, пытаясь усмерить их желание убить того выблюдка к чёртовой матери: жаль только, что узнал обо всём в последний день своего пребывания в стране, — но будь осторожен с тем, кто не брезгует несовершеннолетними. Таковой любовь может называться только уродливой. Почему Рики был слеп? Почему не догадался раньше, что корни странного поведения Сону гораздо глубже? Чувство полного шока и мысли о том, что взрослый, который должен был защищать своего младшего от непотребств мира, сам макнул его в них с головой — ещё пока свежи и не отпускают. — Да что ты знаешь? Он никогда не делал мне больно, — но переубедить Сону, смотрящего сквозь шоры, невозможно, — и нет никого лучше него, понятно? — Не делал больно? Да ну. А я могу поспорить, — Ники смотрит в глаза Сону и не может найти там его. Как и всегда — там нет ничего, кроме всепоглощающей одержимости. Мимо, по влажной дороге, иногда проезжают машины, и двоим автоматически приходится говорить на повышенных тонах. И громче они становятся как-то сами. — Ты-то вообще знаешь, что такое любовь, чтобы так о ней утверждать? — и каждое новое слово, как гвоздь в крышку гроба, в котором покоится всё бывшее хорошим между ними. — Как ты понял, что это она? Разве нет вероятности, что мог перепутать? — Говоришь так, как будто сам на неё способен, — смотрит исподлобья Сону и, Боги, с ним действительно невозможно разговаривать, пока над его разумом властвует чужой образ. Какую силу и харизму надо иметь, чтобы влюбить в себя настолько сильно? Ники так тоже хотел бы уметь, но. Сейчас он проживает последние крупицы терпения: — На его фоне любовь каждого нормального человека будет лучше. Недолгая тишина. Только асфальт — смешно прозвучит — блестит слишком громко. Либо же это так заставляет обезумить внутренняя разбитость. Ничего не происходит снаружи. Однако подсказывает на другом уровне: между ними падает что-то непроходимое, рвущее последние связи. Или может Рики всё показалось? — Уходи, Ники. А нет, всё же, не показалось. — Не желаю тебя больше знать, — и пусть сказано в сердцах, никогда ещё Ким Сону не был настолько холоден к Нишимуре, из-за чего последний продолжает удивляться: нет границ тому, насколько же Ким может стать не похож на самого себя. И всё из-за одного человека?.. Если бы Рики прошёл мимо Сону на улице, то, несмотря на внешность, что не так уж и сильно изменилась, а лишь на его образ и атмосферу вокруг — не признал в нём своего хёна. — И не желаю тебя видеть, раз ты говоришь про него такие жуткие вещи. Если хочешь сказать что-то плохое про хёна, то считай, что говоришь всё то же самое и обо мне. Знаешь ли, такие друзья, как ты, хуже врагов. О подлостях последних хотя бы догадываешься, но слышать такое от тебя… Зря я подошел к тебе однажды. — Ты хоть представляешь, как называется то, что ты делаешь? — Ники понимает, что не может позволить этому диалогу закончиться столь быстро и безрезультатно. — Он — преступник, который должен сидеть в тюрьме за совращение подростков, — и честно, будь Рики чуть постарше и сильнее, выше и властнее, он бы четвертовал его за всё то, что он делает с Сону, — но он трахает Ким Сону, ой, поправочка, это же о тебе речь, Сону-хён, — выставляет указательный палец и позволяет голосу очерстветь насовсем, — из-за этой якобы «любви» всё у тебя болит до такой степени, что даже нормально ходить не можешь, а ты только этому рад и… Рики не успевает договорить. И оглушающая пощёчина, от силы которой даже голова по инерции улетает куда-то в бок — стоит звоном в ушах до самого конца. Лучше любых слов. Перебивает уж точно. Ники хочется положить руку на лицо, ощупать след, оставивший ожог, но он не может даже пошевелиться. Лишь медленно возвращая свой взгляд к Сону, полный ненависти и невероятной обиды — а её больше чего-либо — больше не может фильтровать то, что желает сказать. Это последняя капля, но, увы, не дождя — вскоре он станет ещё сильнее. — Да пошёл ты, — а затем вспомнив, что, всё-таки, пришёл попрощаться, дополняет то, о чём будет сокрушаться остаток жизни: — Пока, Сону. А как бы ни был обижен, всё равно не даёт сдачи, применяя руки, ведь это Ким — Ники всего лишь принимает решение уйти отсюда без каких-либо дополнений. Гордость задета, чувства растоптаны, но Рики не желает с этим мириться более, и так бесконечно терпел. Пощёчина от Сону болезненна морально от своей неожиданности — такое уж гордый японец не простит. По крайней мере, сегодня.

Может быть, ещё встретимся. Встре-тим-ся, когда пойдёт дождь, и, однажды почувствовав, что перегнул палку, я смогу перед тобой извиниться. Нет необходимости спешить, а потому позволь мне остыть, а себе поумнеть. На это у нас, молодых и безумных, достаточно времени.

Это же всего лишь конец мая — не жизни.

Жаль только, что спустя час Сону закончится вместе с маем…» Поскольку не то что даже гадостей, а вообще никаких удочек забрасывать к старшему от обиды Ники не хотелось… Он спешно набрал сообщение младшей из нун Сону, которой оказалась Мину. Даже не помнит, как её номер попал в записную книжку: кажется, конечно, что Сону как-то записал сам, потому что у него были нерешаемые проблемы с запоминанием цифр, и даже номер близкого человека он не знал наизусть, вот и воспользовался телефоном Нишимуры, чтобы, если его разрядится, передавать сестре сообщения из серии «сегодня задержусь». Сначала он «задерживался», чтобы наесться попкорна с карамелью в доме Ники, который младший делал для Кима сам, а потом уже слово «задержусь» приобрело другую форму, и подразумевало время, когда они с тем уродом «любили друг друга». Наверное, оставаться у репетитора сутками выглядело бы странно, вот Сону и использовал Рики, как прикрытие. Когда приходилось уезжать, а мама сзади уже кричала «мы готовы, поехали!», хлопнув багажником, Ники встал на пороге, как вкопанный. На скорую руку, пока ещё был интернет, напечатал, как надеялся, последнее сообщение, связанное с Сону: «Здравствуй, Мину-нуна. Передай, пожалуйста, Сону, что я его больше не потревожу. Никогда». Знал ли он, находясь под непомерным весом гордости? Знал ли он, уверенный в основательности и неизменности собственных слов? Знал ли он тогда, как заговорит потом? — Потревожу… — шепчет Ники себе под нос уже сейчас, стоя под дождём, пока за ним увязывается всё тот же маленький мальчик — он сам. — Ещё как потревожу, Сону… Ещё совсем немного. Ты прости, что меняю решение так резко, но я не могу по-другому. У Ники, как и у Сону, были их общие фото, и, несмотря ни на что, он не смог бы заставить себя их выкинуть. Да. Укололо. Получилось на уровне «не хочу тебя знать тоже, но уже слишком поздно — ты успел стать моим другом так же, как и перестал им быть». Но их фотографии — это что-то свыше возможностей обижаться у Нишимуры. Сону в своё время спрятал все до единой, чтобы их не выкинула мать, рискуя быть избитым, так что попытка их выбросить заставит Ники захотеть убиться об стену самому. Однако глаза его тогда были столь затуманены гневом и жгучей обидой, что мальчик совсем забыл проверить свою комнату, в которой оставил коробку с подписью «самая важная». Эта коробка счастья, как и оно само, случайно осталась где-то в покинутом доме. Именно там, думая, что её захватила с собой родительница, ни то вообще про это забыв — Рики не проверил. — Мама, а где картонная коробка? — В смысле где? Мы оставили её с другим мотлохом, разве нет? — Нет, я точно подписал её, как ту, что нужно обязательно взять с собой… — Я твоих вещей не трогала, Ники. Гнев и обида с Сону переметнулись на самого себя, а ошибка от невнимательности и просто от жестокости случая оставили Ники без снимков. Вместе с теми фото исчезла важная частичка жизни — от Сону не осталось даже плёночных кадров. Ни тех, которые они делали во время школьной поездки, когда таскался с общим фотоаппаратом (но фотографировал только хёна в берете на фоне гор), ни тех, которые были на его мыльнице, которую перед переездом почистил, всё распечатав. Ники даже в 2030 посещал некогда свой дом — несмотря на то, что там были новые, постоянные жильцы. Ему не нужно было спрашивать разрешения. Однажды Нишимура просто пробрался под покровом ночи, ради того, чтобы поискать и узнать — а не завалился ли хоть один снимок за кровать или доску пола? Но ничего, увы, не нашёл. День номер два, в который Ники мечтает вернуться больше всего — поиски Чигу. «Надо было обнять тебя в тот день, надо было сделать больше, а не сидеть истуканом — это то, что я хочу изменить»

— Я знаю, что ты почувствуешь и услышишь меня, — читает письмо, написанное для своей ушедшей кошки Сону, — и ничего страшного в том, что я не смогу обнять тебя и погладить по шерсти, приласкать, как привык — нет….

А Ники смотрит на него безотрывно. Ощущает всю боль, пропускает через себя, но никак не может выбраться. Огонь трещит, как будто уже бывшая когда-то сшитой грудина по швам — и руки почти ломаются в дрожи, стоит только представить, что Сону можно было бы попытаться обнять.

— Потому что после меня, возможно, тебя ждёт ещё одна, более уютная остановка…

«Знаешь, Сону-хён, я никогда не видел, чтобы кто-то столь сильно ценил и заботился о своём питомце, а потому, пусть прозвучит глупо, я даже немного завидовал Чигу. Пока ты читал написанное ей письмо, я представлял, какое мог бы написать тебе. Так что послушай о том, что я думаю сейчас» Где-то там, в далёких летах, Ники так и останется сидеть возле плачущего у костра Сону, не осмелившись как подобает его утешить… Из-за чего Ким до самого конца будет считать его неспособным на проявление сильных эмоций. Только один мальчик, чьё сердце оказалось слишком большим для его тогдашнего тела, будет знать — за старшим хоть на край света. За его слёзы — хоть на убийство.

Ники тепло смотрит на Сону, а сам проговаривает признание м о л ч а.

«Наверное, в нашей с тобой истории было слишком много чувства вины. И я оставался вместе с тобой так долго, чтобы искупить её, что и сам не заметил, как начал испытывать что-то более светлое и живое. Сначала, когда из-за меня ты не смог танцевать, знаешь, видя твоё расстроенное лицо, мне поначалу хотелось сломать себе ноги — чтобы всё было справедливо и мы не могли танцевать оба. Но когда ты сказал, что тебе нравится смотреть на мои выступления, я понял, что должен тренироваться ещё усерднее, чтобы оправдать твои ожидания. Хотя защищал тебя, потому что правда хотел. Потом же меня мучило то же чувство вины, но уже по поводу того, что я такой неумелый и нелепый, что не могу правильно выражать свои чувства — и от этой скованности становилось ещё сложнее. Прежде ещё никто не заставлял меня настолько склонять голову. Но ты самый тёплый, нежный и чувственный человек из всех, кого я знаю. Вот бы ты был счастлив так же, как я, когда нахожусь рядом с тобой…» И спустя много лет Нишимура дописал бы ещё несколько строк: «Ни одна из этих причин, вызвавших во мне тот синдром виноватого, не сравнилась бы с тем, что я ощутил, когда тебя не стало, Сону… Как бы мне хотелось вернуться и попросить себя… Не исчезать. Сказать тебе хотя бы часть из того, о чем я так громко молчал. Слышал ли, понимал ли ты хоть что-нибудь из тех оставшихся в моём горле слов? Мне, возможно, так и никогда не придётся этого узнать; просто не суждено» Если бы Нишимура мог, в последний день мая он бы никогда не уезжал от Сону. Он бы даже просто не отошёл от него за час до того, как всё случилось — да хоть тысячу пощёчин отвесьте, потерпеть ради того, чтобы он остался жив, не жалко. Не сел на тот рейс, или разбил бы иллюминатор и выскочил из самолёта на ходу, чтобы, пусть даже вплавь, добраться до Кореи самоходом — к Сону. Он бы перешёл ту самую гору не в шлёпанцах, как в своё время Ким, а босиком (даже по битому стеклу), он бы бежал за зелёным автобусом номер 02, который едет вверх по деревне и каждый раз увозит за обратную сторону горы старшего к нему. Ники бы себе все ладони стесал, и не остановился бы даже в момент, когда, подняв голову, пришло осознание: до Рая ещё далеко. Он бы бежал за этим автобусом, падал и вставал столько раз, сколько бы понадобилось, пока бы не раздробил колени на мелкую костную пыль, которую бы унёс хэбангчонский ветер, и кричал бы во весь голос, чтобы Сону, пусть даже сидящий в наушниках, услышал это сквозь полуоткрытую форточку того самого зелёного автобуса номер 02, на который Рики опоздал. — Господин Нишимура! — в настоящем времени слышится с обратного конца довольно длинной остановки, и сомнений в том, что Ники знает владельца голоса — не остаётся никаких. Оборачиваясь, он видит Сону, что бежит медленно, но, тем не менее, изо всех сил. К нему. Он бы забыл ненадолго про гордость — унижался, плача и крича, стал бы тем самым белобрысым мальчиком, чьи волосы никогда не темнели с возрастом и не поддавались окрашиванию. Он бы, срывая горло, повторял детским голосом, задыхаясь в слезах, пока бежит за автобусом: — Не уходи, не уходи, не уходи от меня, — спотыкался бы, — никуда от меня не уходи, — и вставал бы вновь, — не оставляй меня. Останься рядом со мной, не бросай меня… — снова и снова: — Всегда оставайся со мной рядом. Что угодно, я сделаю, что угодно, только не бросай меня так… — Сону… И они замирают в каких-то сантиметрах друг от друга: неважно, но брюнет насчитал десять. Кажется, что абсолютно объяснимо было бы броситься в объятия с разбега, однако Сону сам себя стопорит, тяжело дыша, но успев закинуть голову. Нишимура Рики перед ним. Настоящий. Перед Ники прямо сейчас стоит такой же Ким Сону, но где-то далеко. И пока в собственном подсознании Ким тонет в осколках памяти, японец находится в бесконечном белом пространстве, видя перед собой свою маленькую версию. Впервые за долгое время хватает смелости упасть на колени и крепко его обнять. Мальчик слабо улыбается, а затем, выплакавшись, наконец растворяется — и хочется верить, что он станет символом отпущенных якорей. Вернуться в реальность получается очень вовремя. Заглянуть в обеспокоенные глаза Сону своими, такими же. И понять. Печаль бывает разных цветов, так кто сказал, что у неё они только серые или тёмные? У печали Ники вон, карие глаза, полные не перетекших за грани слёз-алмазов, щеки румянее персиков, ресницы по протяженности длиннее млечных путей. Но… Самого звёздного неба под его глазами не увидеть: свет города засвечивает. Не зря говорят, что светить с обеих сторон не может по закону природы, или же кармы: дано сиять либо на Земле, либо на Небе — огни города обязательно засветят собой небосвод. А он сам сможет зажечься лишь над глухим, полностью чёрным полем. Одно и то же с фразой «не усидишь на двух стульях», так и Ники прекрасно осознаёт, что ну просто не может быть всё идеально. Вселенная уже была достаточно благосклонной для того, чтобы позволить Сону появиться перед ним ещё раз. Если бы помимо него подарила Ники ещё и его любовь — всё бы было слишком хорошо, верно? Нет-нет-нет, светить с обеих сторон н е м о ж е т — так пусть хотя бы ослепит, сияя с одной. — Господин Нишимура… С вами всё в порядке?.. — явно хочет сказать больше, но не решается шатен. — Да. — И со мной тоже, — он поджимает губы, так и не сократив ни сантиметра более. — Мне нельзя здесь долго находиться… Я… Пришёл ненадолго, чтобы вас увидеть. «Но как бы мне хотелось вернуться в момент, когда мы прощались с твоей кошкой, толком и не зная, что с ней произошло. Наверное, тогда всё достигло своего пика: каким бы печальным тот день ни был, лучше никогда уже не станет — смогу ли я ощутить такой же силы тепло и покой рядом с тобой? И. Запомнить твоё лицо лучше. И плевать, если бы я не смог ничего изменить. Я бы хотел ценить каждый момент, проведённый с тобой. И никогда не садиться в машину до аэропорта, никогда не выпускать твою руку из своей. Если и правда тебе, несмотря ни на что, было суждено умереть — я бы ждал до последних минут перед полуночью и встретил саму смерть вместе с тобой»

— Я постараюсь не скучать слишком сильно, ты пообещай мне то же. Спасибо и… — Сону вовремя одёргивает себя, чтобы исправить по привычке написанное «прощай» на: — до новых встреч, Чигу.

До новых встреч, Сону. «Прости меня, и... Давай, как и ты тогда, поступим по-глупому и, уходя, вместо "прощай" хотя бы раз скажем "привет"?» — Ступай. Я, во всяком случае, был рад тебя увидеть, — говорит Нишимура. — Тогда… — уже готовится попрощаться Сону, как японец его перебивает: — Только... — Да?.. На Сону смотреть больно. Но ведь на солнце тоже — от этого оно не прекращает быть собой и не светит меньше; ты по-прежнему его любишь и скучаешь по его теплу, когда оно заходит за высокие горы. И в Японии, и здесь — Ники скучает по Сону, куда бы ни пошёл. Но теперь, когда они снова встречаются, а мир тонет под дождевой водой — при осознании, что старший жив, у японца получится стерпеть абсолютно всё; кроме, разумеется, повторения ошибок. Последнее слово, что он сказал Киму перед смертью — "пока", звучит почти как проклятье. И исправлять Нишимура захочет начать с него. — Не мог бы ты… Не говорить это слово? — А какое мне говорить? — Сону послушный, не задаёт лишних вопросов, а готов сделать, как скажут; может, Рики просто выглядел настолько убедительным, когда это сказал? — Говори… «привет». И не обращайся ко мне на «вы». — Хорошо, раз так, — Сону продолжает стоять отвернутым, но в какой-то момент вдруг оборачивается и, освещая лучезарной улыбкой всю улицу и печальное лицо Ники, через плечо молвит мягкое: — привет, Ники Господин Нишимура. Ники представляет, как подходит ближе и крепко его обнимает, щёлкая всеми костями и утыкаясь подбородком в кимовскую макушку — разница в росте, наконец, достаточно большая и позволяет подобное. Но это запрещает сделать другое. В реальности брюнет лишь смотрит ему вслед: он не допустит вольностей, потому что поддаться эмоциям — значит напугает Сону. Но ничего страшного, если обнять не получится.

Чтобы не видеть окружающих тебя теней, на Солнце достаточно просто смотреть.

Улыбающийся Ким не скажет ему о том, что всё знает, но и сам для себя поставит точку с запятой на главном. До боли, до крика, до слёз — хочется вывернуть себя наизнанку, но, что бы ни делал… Сону понимает — он совершенно не помнит Нишимуру Рики, как и то, любил ли его когда-нибудь.