Ластик

Прожить бы с тобой всю жизнь в этих панельных зданиях — греться от конфорки, друг об друга — и мне ничего иного не нужно. Говорят, что сила чувств измеряется в том, сколько времени отдать не жалко, но я бы отдал тебе всё. Тогда бы замеры не понадобились. Называй мою любовь нездоровой, но не забудь посмотреть на себя; подобное ведь притягивается, а в нашем случае всё очевидно.

Остаётся понять лишь одно:

Кто из нас влип первым, а кто — сильнее?

***

2020 год. — Рад знать, что совсем скоро ваша мечта исполнится. — Бог помогает мне, используя ваши руки и голос. Звучит чистый немецкий язык, а огромный старинный храм на окраине Берлина пустует после воскресного песнопения — сегодня понедельник. Мужчина азиатской внешности уже более пяти лет в Европе, и вот-вот закончит обучение в престижном вузе; многое заслугами Отца Августа, который помог с поступлением. Стоит покаяться, что давно о себе не напоминал и не являлся в храм, хотя на всё сгодится лёгкое оправдание: не хотел мешаться под ногами и ждал, пока позовут. Хорошо, что сегодня звонок пришёл прежде, чем мужчина успел построить планы. Святой Отец сказал, что был очень рад встретить коллегу из далёких земель, снова. Младший священник, приехавший с Востока, никогда не был верующим настолько, чтобы застилало глаза. Однако на родине в какой-то момент стало модным иметь «образование служителя храма». Дело не в том, что страна с самым низким процентом верующих пыталась возобновить интерес к Богу: просто религиозные люди привыкли держаться друг за друга, словно семьи. Там всё через связи — не имеющий их никуда не пробьётся, ведь перед ним стоит целая очередь из людей, что держатся друг за друга; мизинцем за мизинец. Если не повезло родиться в обеспеченной семье с множеством влиятельных знакомых, а движущая сила в лицах помощников необходима по-прежнему — уход в общину самый правильный метод. Ибо там, невзирая на разную кровь, братьями и сёстрами считаются все. Значит и взаимная выручка в виде рекомендаций в приблатнённые фирмы — обыденность. В случае этого кадра — помощь при поступлении на желанный факультет в самом известном университете Европы. Денег и возможности сделать это самостоятельно не было, а дабы получить необходимые знакомства, нужно было сначала пройти обучение среди людей, которые могли их предоставить. Вот он и пошёл в духовную семинарию. — Но почему вы позвали меня только сейчас? — Хотел повидаться и убедиться, что всё идёт, как должно, — он привычно прячет руки в огромные рукава своей мантии, а младший священник, вглядываясь в заплывшее морщинами лицо, съеденное годами, чувствует, что была ещё одна причина, — но верно тебе подсказывает предчувствие, — вытягивает Август указательный палец, останавливая его на уровне брюшины, — есть человек, которому нужна твоя помощь. — Моя помощь? — приподнимает брови молодой, ёжась от касания. Не верит до конца, но соглашается с тем, что любое действие таких, как приближённые — несёт с собой как минимум мурашки по телу. — Да. Многие получали звание пасторов и, образовав крепкие связи через церковь, от лица общины добивались таких высоких постов, которых бы в жизни не увидели обыкновенные, не приближённые к религии люди. Ведь, как бы ты ни был талантлив, даже на собеседованиях начальники предпочитали либо того, кто окончил одинаковый с ними университет (ощущая единый с ними дух), либо того, с кем объединяла крыша одного и того же храма. Он не был верующим от рождения, но так уж повелось, что не ко всем целям существуют прямые маршруты. — Но разве не лучше позвать более опытного священника? Сначала — смирение в виде духовной семинарии, переходная ступень. Потом — научный факультет, как конечная цель. — Не думаю, что подойдёт кто-то лучше тебя. Не может же быть совпадением то, что оба вы прибыли из одного и того же места. — Что вы имеете в виду? План удался, оправдав ожидания, и совсем скоро, закончив второе высшее — он планирует работать в отрасли всей своей жизни, навещая церковь максимум, как прихожанин, но не священник. Однако когда тот, кто помог осуществить мечту, просит помощи — отказ посчитается грехом даже со стороны атеиста. Спустя почти час после разговора со святым, младший священник постукивает пальцами по коленке, сидя в исповедальне. Раньше он, как примерный ученик, посещал практику и иногда становился тем, кто слушает рассказы о чужом грехе, так что не впервой приходится находиться здесь. И, давая мудрые советы, отпусать страдания тех, кто никак не может упокоить их в центре своей груди. Отец Август сказал, что не хотел тревожить его по обыденному, с чем привык справляться сам, однако он же уверил: «— Замечательный с виду, но глубоко несчастный человек. Сдаётся мне, что Бог его для чего-то выбрал, а потому выделил. Хотелось бы позволить его душе выпустить наружу хоть пуд соли. Его немецкий неплох, но думаю, что было бы гораздо лучше, будь тот, кто его выслушает — земляком, который может разделить эмоции в их изначальной форме, а не посредством сухого перевода. А я, как ты понимаешь, к сожалению, не знаю корейский».

***

сейчас, 2030 год. Виснет крайне неловкое молчание, которое готово убить Чонвона быстрее, чем нож или пистолет. Что ни сделает — сглотнёт накопившуюся в горле слюну или поправит волосы от нарастающей неловкости — все в этом помещении заточены именно на него. Посмотрит вправо — и оттуда его выжрет взглядом, как ложечкой, Чонсон. ранее. — Вы арестованы, — гремит привычно низким тоном Джей, вытащив удостоверение уполномоченного следователя, и в ту же секунду делает шаг вперёд, стремясь протянуть ладонь (начинающую сжиматься в кулак) к Джэюну, у которого не получится сбежать ещё раз. Однако Чонвон, который стоял между ними — никуда не девается, и своим поведением как будто молвит: «ещё как получится». — А ну отошёл от него! — кричит медбрат и, напротив — поворачивается к полицейскому лицом, впившись в коврик у входной двери босыми пальцами ног. Готов упираться до последнего, хоть поднимайте в воздух. Широко расставив руки по обе стороны, чем полностью закрывает Джэюна собственным телом, он глядит на Чонсона исподлобья, с чёрно по белому написанной на лице угрозой: — Слушай меня внимательно, Пак Чонсон, — и почти рычит, готовясь пойти на полное сумасшествие, пока все, за исключением Сону, затерявшегося где-то в другой комнате, на него пялятся. У Янвона не было времени для того, чтобы всё как следует обдумать и принять правильное решение, но не зря говорят, что самое верное всегда приходит навскидку и редко когда достигается путём долгих раздумий. Сейчас всё по закону жанра: просто вылетело, словно птичка в шапке у фокусника — ловкость рук и никакого мошенничества — и в потоке мозг лихорадочно начал выдавать именно это. То, что в здравом уме Чонвон бы — никогда и ни за что. Старые методы манипулировать, но непредсказуемые результаты, потому что ситуация выходит за все допустимые рамки. Что можно сказать копу, чьи принципы хуже закаменелого пластилина, и который охотится за самым спорным на данный момент преступником, — чтобы он отстал от своей жертвы? — Ты говорил, что любишь меня. А, вот, что… Сонхун и Хисын переглядываются друг с другом, наверняка не зная, как должны на это реагировать, потому что сильнее, чем коп с удостоверением в квартире Пака (нежданно-негаданно же) — их шокирует появление Джэюна, которого встретить не надеялся никто. Австралиец же встречается карими только с Сонхуном, будто наполовину игнорирует происходящее; наверное, привык к этим догонялкам, и не желает находиться с ними в одной реальности. Но прекратить и перевести глаза с него на затылок Чонвона приходится — Шим испытывает благодарность и параллельно с ней странное, иррациональное «как мне потом тебя благодарить? за всю жизнь не расплачусь». Юнджин тем временем останавливает свой только на наручниках, к которым в этот момент тянется Чонсон, задержав руку на заднем кармане джинсов. Мужчина медлит из-за криков Чонвона, но это больше похоже на эффект неожиданности, который пройдёт быстро, нежели на согласие. Может, объективно Шим Джэюн и преступник, но для Чонвона он в первую очередь — друг, а потом уже всё остальное. Отступить не получится именно захотеть. Ян почти до крови прикусывает губу с внутренней стороны, но продолжает осознанно лезть на рожон (когда можно было отделаться меньшим и отдать в жертву полицейскому, фактически, только одного человека), ведь знает: в нынешних условиях придётся идти на риск, и потом не загоняться с мыслями «я должен был ему помешать». Плюс, здесь есть часть вины медбрата: Джэюн, быть может, если бы не прокол Чонвона с перепутанными телефонами (в таком случае Джей не нарыл бы эту квартиру, потому что было не по чему отслеживать), смог остаться здесь и чувствовать себя в безопасности. Так что придётся взять часть вины на себя и расхлёбывать собственными руками. Не Чонвон заваривал эту кашу, но пересолил именно он. Сказанное Яном прозвучит, как шантаж, но Чонвон в этой комнате один, кто способен повлиять на Чонсона и может попытаться сделать хоть что-то. Словно оказался на сгибе встречающихся параллельных реальностей и служит соединительным материалом, чтобы этот сгиб не разорвало на… Переходить на личное — неплохой метод, но… Если представить, мол, Чонсон о своих чувствах соврал, то ничего из того, что собирается выдать медбрат — не сработает, а лишь сделает в разы хуже. — Ты и так врал мне слишком долго, так что одними извинениями не расплатишься, — хмурит брови Ян, напоминая кошку, что искривляет спину, пытаясь выглядеть больше и страшнее, чем есть на самом деле: но в теле этого зверька силища куда более мощная, чем может показаться на первый взгляд, — поэтому давай поговорим о справедливости. Ты должен мне многовато после подобного количества лжи, и если все те слова о твоих чувствах — не фальшивка, и ты действительно боишься меня потерять, то знай, — переходит на более громкий, но от того не менее смелый тон Чонвон, и валится ва-банк даже с завязанными глазами и руками, точно спиной в воду, отталкиваясь от края скалы (при том понятия не имеет, мелководье там или, всё же, глубина, что примет его тело, не сломав): — у тебя есть всего один шанс их доказать, а у меня — определённые требования, которые тебе придётся выполнить, чтобы оставить меня рядом с собой. И я гарантирую: если ты тронешь Шим Джэюна хоть пальцем или краем наручника, то можешь считать, что мы никогда не были знакомы и заковать в них себя сам. Ещё один шаг вперёд со стороны Чонсона, и Ян проваливается в опасение: даже если зачатки каких-то эмоций по отношению к медбрату у полицейского и были, то по сравнению с ними перспектива словить пребывающего в розыске по всей стране и за её пределами Джэюна — может оказаться сильнее. Для многих работа важнее чувств. Да, Пак спасал раньше, не выдав Янвона после столкновения с ним в квартире Шима, но это вовсе не гарантирует, что он откажется ловить самого сбежавшего, если младший пригрозит тем, что в таком случае расстроится и перестанет с ним общаться. Это же другое… Словно обидки в детском саду — настолько несерьёзно прозвучит. Чонвон понимает и прокручивает эти домыслы в своей голове, но что-то внутри кричит: нет-нет-нет, не останавливайся, повтори громче! И он повторяет громко и смело, чтобы услышали все, в первую очередь — Пак Чонсон. — И я умру для тебя тоже! — пока осаживает подобным, руки потряхивает, но отчаянное осознание, что прямо за спиной у Чонвона прячется не сдвигающийся с места Джэюн, о котором он не забывал ни дня после его исчезновения — подбадривает и запрещает сдаваться. Ян держится на одной мысли о том, что должен помочь человеку, раз один из немногих имеет право говорить с работником полиции подобным образом: — Если арестуешь Шим Джэюна, то считай, что вместе с ним предашь и меня. А если оставишь в покое — я соглашусь спокойно поговорить с тобой обо всем, что между нами произошло. Это твой последний шанс объясниться. И выражение лица Чонсона меняется. Он послушно останавливается, опуская руки, хотя по нему видно — определённая профессиональная жила пребывает в злости, оставляя на дне зрачков непомерное горение. Её затыкает лишь жадность, вторящая о желании обладать и иметь право-… сейчас. Тогда Чонвон, конечно, выдохнул с облегчением. Пусть оно было временным, тот миг показал, что Джей, что бы ни скрывалось в его окисленной осветлителем башке — в какой-то мере был честен с Яном. В том, что, дыша на него своим огнём — делает это не ровно. Что-то там есть, и даже если условия Чонвона он согласился выполнить, лишь руководствуясь какой-то своей выгодой, то получается… Чонвону всё равно придётся выполнить обещанное и не исчезать из его жизни. Только так, держа его возле себя на коротком поводке — Яну получится манипулировать работником полиции и защитить Джэюна, а в будущем, может, даже всех тех, кто помогает Сону, включая самого мальчика. Правда, относятся ли полномочия Пака к чему-то столь масштабному, или нет, — ещё предстоит узнать. Даже если придётся использовать Джея в голую — Чонвон готов, — всё равно придётся отдать за это что-то своё, взамен. Свободу всё равно не вырвешь с корнем, когда из неё состоишь весь ты. Но всё это — потом, ведь после подобной душещипательной речи, на которую отреагировал никем (кроме Чонвона) не пробиваемый коп, у всех услышавших её так же появились вопросы. К Чонвону, а к кому же ещё? Посмотрит влево — и оттуда на него вылупится ассистент Ли. ранее. — Кто это? Отведя Вона на лестничную площадку, ассистент чуть ли не прижимает «красноволосого спасителя всея» к стене. И пока тот нервно закуривает, Ли пытается выяснить, по каким таким причинам им приходится впускать в квартиру полицейского, который, если нароет что-то на Сону — сдаст их всех с потрохами. Им следует убедиться, что этому человеку можно доверять. — Я и сам не знаю, кто он мне. Но мы спали вместе. А ещё он, похоже, в меня влюблён, — звучит неубедительно, но накрывает сильнее с дополнением: — и уже давно. — Сколько раз? — спрашивает так, будто подобное играет какую-то роль. Хотя… Может, и играет. — Один, — Чонвон отвечает незаинтересованно, привычно хмурясь и собирая сосредоточенность зрачков у переносицы, когда никотин сужает сосуды. Он глядит на дымящийся кончик сигареты. И все последствия развевает ветер, залетающий сюда из-за открытой планировки. Вот бы и всё остальное он развеял так же. Жаль, что у жизни другие правила, а давая ей оценку, Чонвон повторится — девятку поставит лишь за прикольную графику. — Потрахались и разбежались? — Ли не любит долго тянуть, всё равно в итоге вылезают одни и те же неблагозвучные слова. — Даже если разбежались, — вздыхает парень, — видимо, не так далеко, как следовало. Знаешь, мы, конечно, занимались сексом, — Чонвон рассматривает узоры, оставленные дымом в воздухе, и привычно разгоняет рукой те, что ему не нравятся и с которыми не успел расправиться ветер, — но вместе с ним мне, почему-то, показалось, что мы занимались любовью. Почему только мне так сильно хочется сбежать — не пойму. Теперь уже, — струшивает пепел, — всё равно не получится. Придётся привязать его к себе. — Как он вообще послушался тебя?.. — Думаю, что он попался на своей главной слабости — желании обладать людьми. А я подкинул ему правильную наживку. сейчас. Чонвон, похоже, превзошел самого себя. Проблемы обещают стать лишь серьёзнее, но думать об этом сейчас он не планирует. Игнорирует взгляды как Чонсона, так и Хисына, предпочитая просто забыть про право и лево, но. Посмотрит прямо напротив — и на него, неловко моргая, попялится Сону. ранее. — Да ты можешь заткнуться наконец, или нет? — шипит Вон на мальчика, а тот, почти жуя ладонь медбрата, угукает ещё громче. — Я говорю не громче, чем хрустят твои колени, Чонвон-а, — на удивление ловко и без зазрений совести язвит малолетка, выпутавшись. — Ах ты… — почти замахивается, чтобы легонько пнуть Кима. Чонвон злобно засовывает телефон в задний карман джинсов, и так и продолжает сидеть в позе неудавшегося гопника. Да потому что «пятки оторвал — район потерял», а Ян всё никак не может прикрепить свои к полу. Зато продолжает ползать за диваном и вслед за собой волочёт Сону, закрывая ему, пищащему в предвкушении, рот рукой. Всего лишь пытался спрятать его от тех глаз, которым не стоило видеть, что он остался в живых… Но скрыть его от Чонсона (что было последней надеждой), так и не удалось. Чонвон медленно оборачивается, и смотрит на него снизу вверх. — Не кричи на него, — усмехается стоящий у самого дивана полицейский, на лице которого так и написано, а затем даже проговаривается вслух: — Ничего себе, какая, всё-таки, новость. Я почему-то так и думал, что закон этому придурку, Сонхуну, не писан, и мелкого в живых оставит обязательно. Предчувствие не подвело. Впрочем, как всегда. И откуда он взялся в этой комнате так внезапно, если ещё какие-то секунды назад находился на кухне и с выражением лица «окно охуенное» глядел на ночную улицу так, словно ничего интереснее в жизни не видел? — Айщ, — побеждённо опускает голову Чонвон, а затем отпускает и Сону, который быстро убегает от него куда-то на кухню, предсказуемо, к Сонхуну. — Только попробуй, — уперев ладошки в колени и тем самым себе помогая, Ян поднимается, скрипя позвоночником, — кому-то рассказать об этом, и в тюрьму я утащу тебя вслед за собой и остальными. сейчас. Аж как-то не верится, что всё это произошло меньше, чем за десять минут. Сбоку от Хисына Юнджин. А потому Ян смотрит в никуда, прислушиваясь к звукам воды, доносящимся из душевой. Просто не хочется смотреть на неё — и всё. Удивительно, но по каким-то причинам девушка эти желания парня разделяет, и остаётся единственной, кто не напрягает его глазами-буравчиками, которые своим любопытством вынимают всю душу. Джэюна не заставляли садиться за один стол со всеми остальными, пока он находился в столь плачевном состоянии. Наверняка не имел доступа к нормальной воде и еде, было негде мыться, и на лице не осталось ни одного чистого места — первым делом отправили привести себя в порядок. Сонхун оставил свои вещи на стиральной машине, а время, которое могло бы быть потрачено для расставления точек над «е» в его отсутствии, пока что просто просиралось. В целом, оставшаяся часть празднования дня рождения Пака имела шанс пройти по плану. Жаль, что атмосфера встала с ног на голову, но Чонвон примерно прикидывал, что попытаться продолжить развлекаться, как ни в чём ни бывало — его прямая обязанность. Вот только… Очень вовремя приходится вспомнить о том, что на Юнджин Чонсон, сидящий напротив её мужа, смотрит с тем же упорством, что и на самого Янвона. Что, не отпускает? Так Чонвон и думал, что лучший партнёр — это партнёр без прошлого. Правы были и бабки у инчонского приморья, когда говорили: «мужчин до брака должен ласкать только ветер». Если первая любовь бьёт по голове с такой силой, то какой смысл вообще влюбляться после неё? Природа что-то не продумала. Великое благословение и одновременно проклятье — разом наполняет настоящее, и с той же силой перекрывает собой всё будущее. Человек, который расстался с кем-то, кого сильно и долго — превращается в морального инвалида, но. Чонвон в своё время не позволил себе довести до такого — но по Чонсону того же не скажешь. Он выглядит как раз-таки как тот, кто из мухи раздует слона, а из простой симпатии — любовную драму мирового масштаба, учитывая, как он умеет врать и пускать пузыри. Сделать кипяток из тёплого — хорошо, но если перестараться, то вода (чувства, которые оставались запасом в организме) просто выпарится до остатка. — Поскольку все, как я вижу, — пытается привлечь внимание Ян, — слегка успокоились, то давайте представимся. Пак Чонсон, господин добрый полицейский, — раздражённо улыбается младший, указывая на мужчину и тем самым заставив его отвлечься от бывшей невесты, — он знает про Сону, его воскрешение и тайное сохранение, и не спрашивайте откуда, потому что не от меня, — с каждым словом всё стрессовее, — но можете не переживать, он со мной на короткой ноге и никого не подставит, да, Чонсон-а? — Ага, — кивает Пак, пока все сидят на полу (потому что у кого-то только один пригодный к сидению стул, и то, на кухне) вокруг раскладного стола, полного праздничной еды. И Чонвон продолжает называть имена по кругу: — Пак Сонхун, сегодняшний именинник и главный ум нашей скромной компании, — переходит к Сону, — и его э… — не может, правда, подобрать слова на самом интересном месте, но всё же останавливается на: — … Тонсэн. Далее у нас идёт помощник мозга Сонхуна, Ли Хисын, и прекрасная Хо Юнджин, — особо с наслаждением растягивая, — последние двое женаты. Чонвон вот не желает быть вторым после кого-то. Говорил Сону сам, что нужно брать хитростью, только вот как хитрить, когда всё очевидно? Всё же они с ним похожи — оба до жути ревнивы, и теперь-то Ян может осознать, что испытывал Сону, когда речь зашла о Вонён. Для Сонхуна — она, как первая; а для Чонсона — получается, Юнджин? Были ли оба они по-настоящему (а не мимолётно или от скуки) влюблены в этих девушек? Что бы там ни было, весенняя Вонён легко отступила сама, не выдержав испытания зимой от Сонхуна, но вот Хо Юнджин уже чем-то напоминает живую легенду. Знаете же… Бывают такие девушки, которые просто в прошлом — были и перестали быть — а бывают такие, которые называются «альфа-бывшие». И когда до них добираешься, как настоящий, то попадаешь будто на финального босса. «Ох, Чонвон-а… Надо ли тебе это? Стоит ли игра свеч? Это тебя, вообще-то, должны добиваться, а не наоборот» — твердит здравый разум, который у младшего никогда не спит, но ответить ему пока что не представляется возможным. Как же злит, мать твою. Чонвон взорвётся с последствиями ещё хуже, чем вскипевшая кастрюлька с закрытой крышкой. И последняя обязательно должна дать по морде — прилететь кому-то в рожу. Ян даже знает, кому-… — Тебе не кажется, что ты представил не всех? — раскосые чонсоновские глаза устремляются на Чонвона, а он, нервно сглатывая, вовремя вспоминает, что Джейк до сих пор в душе, но всё равно рано или поздно оттуда выйдет, так что тянуть до последнего не стоит. Дать доброму полицейскому спойлер, что ли? Пока он не стал злым. Потому что прежде Чонсон знал его лишь по информации из объявлений о розыске и мимолётно видел в больнице. Почему бы не представить лично? Глядишь, и стальное сердце смягчится, проникнется состраданием и симпатией к импортному Шиму. Может, Джей общается с Чонвоном и не желает потерять его лишь потому, что «подобное, которое притягивается» с его слов — позволяет человеку в погонах снова и снова выходить на преступников? Того же Джейка взять для примера… Хотя нет, вряд ли — даже помогая выйти на «плохих парней», Янвон напротив — как один из них в прошлом, мешает поимке, закрывая в прямом смысле слова своим телом. Преступная солидарность, так скажем. Чонвон в своё время сбежать не смог, а те, кто имеют подобный шанс — пусть попытаются. — Ах, да… — парень пытается игнорировать то, какую харизму источает Чонсон, который сдался на время, но на деле готов почувствовать лишь больше власти: его улыбка, при которой выступают оба клыка, и усилившаяся привычка зачёсывать назад густые блондинистые волосы, бросаются в глаза, — и ещё у нас есть Шим Джэюн, мой коллега-медбрат, которого мы уже довольно давно не видели и, э… — как-то многовато заполненных бэканием и мэканием пауз получается, что не одобрил бы ораторский талант Чонвона, но учитывая, что при таком уровне стресса он где-то затерялся, приходится продолжить: —… Очень соскучились, — заканчивает Ян и тянет роботически искусственную лыбу, на автомате показывает большой палец вверх. — Класс. Рад, что воссоединились, — подыгрывает ему полицейский. Чонсон сто процентов захочет поговорить с Шимом один на один, так что всё решает лишь время, на которое он застрял в душе — в квартире Пак Сонхуна места отступления со всякими люками уже не найдётся. Потому Ян не позволяет тишине затянуться надолго. Пускай полицейскому Паку не дали исполнить изначально заданный маршрут — оказавшись в непредсказуемых условиях он-то сделает всё, чтобы, обернув происходящее в свою пользу, выжать ситуацию, как стиральная машинка отжимает вещи. — А как вы с Чонвоном-то познакомились? — по Хисыну можно сказать только то, что он не переваривает «быть не в курсе» о чём-то. Информации, которую ему предоставил Чонвон, пока вместе закурили на лестнице — явно недостаточно. — Оу, — вскрикивает Ян, хлопнув в ладошки и перебивая не успевшего открыть рот полицейского, — прежде, чем на это ответить — ему лучше выпить. — Согласен, — шевелит желваками мужчина и пробегается глазами по щедрому на выпивку и различную еду столу, моментами продолжая смущать жену Хисына своим вниманием, что вряд ли проходит мимо внимания ассистента. Наверное, от странных подозрений отводит только одно: чонвоновское «мы переспали, а ещё он в меня влюблён; похоже, что давно». — А давайте, раз пошло на то дело, а в трезвом виде как следует познакомиться довольно нелегко — сыграем в правду или действие? — вдруг слышится вдогонку; через такие вот невинные с виду вопросы он, судя по всему, начнёт собирать информацию по крупицам. Самыми невинными и адекватными на этом фоне выглядят, парадоксально — Сонхун и Сону, которым повезло сесть рядом и забыть о том, что параллельно с ними существует реальный мир. Пак увлечён чисткой фруктов навесу, а Ким — помощью с этим. Чонсон же с другой стороны радостно улыбается, поглядывая на девушку снова без толики радости, пока Юнджин изредка смотрит в ответ, и большую часть времени ни то притворяется, ни то искренне не замечает чужой настойчивости. Чонвон же, который всё это время глядел на него, резко пинает старшего под столом, пытаясь усмирить. Однако у Чонсона есть определённые цели, на поводу которых он идёт, чтобы добиться своего, ни о ком не заботясь. Чонвон был прав, когда обозвал его «сраным манипулятором» вслух, правда, оказался не прав в момент, когда воспрепятствовал решению Пака разбить себе голову самостотяельно. Не предотвратить самовыпил — не значит стать убийцей, а вот позволить Паку выпилиться было бы более правильным решением, нежели тщетно пытаться заткнуть его, неугомонного, сейчас. Да и попасть в эту ситуацию в целом — его заслугами. — Лучше раскрыться и познакомиться поближе нам поможет алкоголь, — не забывает добавить Джей. Сонхун, сидевший на самом краю напротив Чонвона, вовремя перекидывает периферию зрения на Сону, будто мнение других пьющих и не очень его не интересует совершенно, как и то, что сам не имеет особо мощного иммунитета к алкоголю. «Правда или действие» без него почти никогда не обходится, потому что бутылка, которую крутят, выбирая новую жертву в центр внимания — должна быть пустой. И это не проходит мимо Чонвона. Раньше не приглядывался столь старательно, но, как оказалось, в компании больше трёх человек — некоторые вещи и правда становятся более очевидными. На фоне остальных, кто не смотрит на Сону таким образом — Сонхун определённо выделяется. Скрыть это невозможно, да и сам взгляд, кажется, густеет неосознанно. И наблюдая за тем, как Сонхун жжёт в младшем дыры, чуть ли не отрывая кусок от самого себя, Чонвон вспоминает о теориях Чонсона. А сам склоняется к трём основным домыслам, которые из интереса даже записал в блокнотик, когда был дома. «1. Сонхун был знаком с Сону, и просто об этом не помнит. Но кто тогда стёр ему память, и зачем? Почему?..» «2. Сонхун был знаком с Сону, и помнит это, но по каким-то причинам отказывается признавать» — однако, это маловероятно, потому что хён постоянно ведёт себя, как последний невдуплёныш, а скрывающие что-то люди обычно источают нечто подозрительное. Пак чист, а к Сону его тянет явно неосознанно, по старой, грубо говоря, мышечной памяти, о которой так любит рассказывать Хисын. Снова возвращаемся к первому варианту. «3. Сонхун не был знаком с Сону — всё это случайность, и мне пора прекращать это» Случайности ведь случаются, правильно? Главное, во всяком случае, другое. То, с каким непередаваемым трепетом он о нем заботится. Разве кто-то может вкладываться в «просто проект» настолько, со всей душой? Чонвон считает, что таковыми любые чувства между людьми заслуживают жить. И он скорее помрёт от любопытства, чем что-нибудь узнает. Только вот замечает подобные особенности за Паком далеко не он один. Игнорировать подобное, раз у тебя есть глаза (и при условии, что не озадачен собственной драмой) — почти невозможно. И Хисын цепляется за этот момент. Но, в отличие от Чонвона, которым движет любознательность — его глаза крайне недобры, потому что ассистента Сонхуна одолевает… Осуждение ли?.. И поэтому Ян, чьи зрачки бегают по всей комнате, отслеживая реакцию каждого и наблюдая за наблюдающими — скоро начнёт страдать косоглазием. На Хисыне как на бумаге написано, что он собирается с минуты на минуту влезть в идиллию между Сонхуном и Сону — одернуть Пака, чтобы напомнить ему, кто он, где и перед кем находится. Потому что Сонхун, похоже, не ведает, что творит. В последнее время особенно. Однако сидящему рядом Чонвону по-прежнему не хватает драмы. И, заметивший это, медбрат, который по-прежнему на стороне мальчика и всеми руками за то, чтобы учёный Пак вот так позорно, будто влюблённая школьница — палился на привычке неотрывно смотреть на Сону — специально отвлекает ассистента. Яну интересно, что из всего этого выйдет, так что конечно же не позволит кому-то третьему вмешаться и оборвать всё на корню. Хисын поднимает ладонь, чтобы помахать перед лицом учёного, однако, внезапно: — Отлично! Сыграем, так сыграем. Хён, налей мне вот того, — гремит Чонвон почти на ухо Хисына, поднося к старшему, под чью руку уселся и притянулся сам, пустой стакан. Миссия выполнена, хотя оставлять Сонхуна в покое навсегда ассистент вряд ли согласится. «Господи, помилуй», — вздыхает Ян и, от перегрузки решив схватиться за первый попавшийся стакан — закидывает голову, не отстраняя тот от губ. Сколько нынче работы у купидонов: одним добавь мозгов (потому что кто-то своими чувствами ослеплён), другим отними (потому что рациональное мышление иногда только мешает), а третих вообще с дороги убери — жутко стрессовая работа у ангелов, пожалуй. Пузырьки чуть успокаивают мыслительные гонки. И Чонвону наконец становится самую малость легче. — Так что, кто первый? — повторяет предложение Чонсон. На столе-то не осталось свободного места: какие-то закуски, наготовленные за время отсутствия Сонхуна дома, основные блюда, будто накрывали для короля, а не обычного учёного, зубочистки вразброс с салфетками и… Прежде пустые места заняты наполненными стаканами, в которых плавает далеко не разбавленный водой сок. — Ничего, что за столом несовершеннолетний? — вовремя выпаливает Сонхун, на что получает встречное: — Ты забыл, что младше него? — слышится со стороны. — Серьёзно? — оживляется Чонсон, которого явно забавляет подобное распределение ролей. Ну да, ну да, пусть считают и дальше, что он на полгода младше мальчишки — полицейский-то прекрасно осознаёт, что дата рождения у него палёная, даже если день указан правильный, и праздновать они, может, должны действительно сегодня, но. Далеко не тридцатилетие. Подключаются остальные, позволяя каждому сделать по паре глотков. У соджу есть ровно два хороших свойства — оно дешёвое, и второе — берёт так быстро, что даже не успеваешь понять. Вроде пьёшь, пьёшь, пьёшь, и всё нормально, а потом как встанешь… Сону сильно щурится после первого глотка, но звуки не гаснут, а лишь усиливаются, заставив его согласиться и выпить залпом. Открыв глаза убеждается в том, что одни и те же глаза наблюдают за ним без конца — с прежним переживанием. — Ну, как? — интересуется госпожа Хо, озвучивая мысли остальных присутствующих за первым в жизни глотком алкоголя. Всё, что на это хочется сказать: — Гадость, — и Сону говорит. Проходит ещё пара минут, и, когда все подходят к подвыпившему состоянию — начинается это. — Ах да, ты, Сонхун, как я помню, 2000 года, верно? Как и Сону, получается, — обведя праздничный торт с одной единственной свечкой, когда почти все выпивают по первому стакану, спрашивает Чонсон, не выдержав, и по старой привычке переходит на «ты», хотя, если говорить на языке фактов — Чонсон должен обращаться к нему, как к… Господину среднего возраста. — Сколько тебе лет? А то у меня не очень с математикой, а свой собственный возраст уже давно стараюсь не считать, — отрицательно вертит головой мужчина, — а то расстраивает. Стареть — не очень приятно. Хотя кому, как не тебе это знать, правда? Сонхун впервые замирает с ножом в руке, прекратив срезать кожуру яблока, — не продолжает движений, но и взгляда не поднимает, застыв на месте. Сону ощущает себя странно, мимолётно поглядывая на это, но прекращает чистить яблоки одновременно с хёном. — Ха-ха, — нервно посмеивается Чонвон, (на деле специально) хрюкнув, но в то же мгновение перебив его, ведь такое в его планы не входило: сам был не прочь спросить у Сонхуна напрямую, будь всё так просто, но по определённым причинам этого не делал, но что он видит сейчас? Что творит этот Пак Чонсон, решив переться напролом, как танк через вспаханное поле? — А у нас здесь что, викторина? — звучит жалобнее, чем планировалось. — Или мы уже начали играть в правду или действие? — и пинает старшего ещё сильнее, совсем случайно натыкаясь на ножку, но не чонсоновскую, а ту, что от стола (потому что старший вовремя изменил положение своей), и закусывает губу в мясо от боли, — или что сейчас происходит, не подскажешь? — так и сквозит намёками, которые Пак, конечно же, специально проигнорирует, но затем Чонвон, сам это не отследив, добавляет чрезвычайно важное и неотъемлемое: — Ик. Да так, что дёргающаяся после выпитого залпом спиртного диафрагма отдаёт вибрацией по самые гланды, содрогая и остальное тело, из-за чего друг об друга постукивают зубы. — Тридцать, — по-смешному, словно угашенный ленивец, медленно моргает Сонхун, совсем не будучи смущён ни влезшим в разгорающийся пукан Чонсона Яном, ни самим полицейским. — И давно тебе тридцать? — пока Чонвон на фоне продолжает загнанно икать, пытаясь придумать, как помешать слетевшему с катушек и забывшему о рамках приличия Чонсону, последний чуть принаклоняет голову (как будто находится на допросе, в роли следователя, разумеется), не забыв приблизиться к учёному и просверлить его сомнительно пытливым взглядом. «Насмотрелся своих «Сумерек», идиот», — продолжает не двусмысленно кашлять и посылать по матери Чонвон. — Это ты у Сону спроси, — ответив копу вместо Сонхуна, на помощь неожиданно приходит Хисын, зачем-то напугав сидящего рядом медбрата подзатыльником (наверное, всё же с благими намерениями, которыми выстлана дорога в ад — через насилие помочь избавиться от икоты). Ян же на это драматично потирает ушибленное место, словно ему только что проломили кость, а не слегонца пнули. Однако он, всё же, радуется, что Пака заткнули хотя бы посредством такой поправки. Ощущает себя съевшим мыло до такой степени, что вместе со очередным иком изо рта скоро будет пускать пузыри. И не успевает задуматься: как Юнджин наворачивает уже третий стакан подряд, ни с кем не чокнувшись, но при этом остаётся довольно трезвой на вид? Хисын приобнимает её за плечи, сам не осознавая, что сделать это получается назло Чонсону. — Сону-я… Давно тебе пятнадцать? — соглашается на безмолвно заданные умным ассистентом правила коп, смягчая тон, когда обращается к подростку, и мило, совсем не свойственно своему виду мачо, складывает глаза полумесяцами в улыбке. — Да… — наименее пьяный из этой странной компании, Ким неловко чешет затылок, признавая, что вопрос Чонсона небезосновательный. Получаются, конечно, какой-то размытый туман, если судить по смыслу ответа, но ведь до конца жизни, если захочет оставаться честным, Киму придётся уточнять, что его пятнадцати-шестнадцати-семнадцати — и так далее — летнему телу таковое число стукнуло вовсе не ровно. Будто вампиру, застывшему во времени, ему — пятнадцать вот уже лет пятнадцать. И так будет всегда. — А по поводу алкоголя, — внезапно уточняет ещё и об этом Сону, — я попробую. Если честно, я не делал этого только потому, что боялся тебя расстроить, хён, — и, повернувшись к старшему, поджимает губы, потому что ему, надеющемуся, что с похмелья на следующий день Сонхун-хён мало что вспомнит, приходится быть как никогда честным перед ним и самим собой, иначе когда ещё выпадет такой чудесный шанс? Вот мальчик и продолжает, — но ты, как я заметил, редко когда переживаешь о том, что расстроишь меня, и делаешь всё так, как тебе удобно, вот и я решил — а чем я хуже? — пожимает плечами подросток. — И покурить впервые я тоже хочу попробовать, — и тянется за зажигалкой, которую передаёт ему в руки Чонвон, словно это было у них обговорено заранее. Сумасшествие какое-то. Или же это просто изощрённый способ отомстить Сонхуну за равнодушие, сделав всё, что он запрещал? Расшевелить его, расколошматить? Неужто опять где-то за углом покрысятничал с Чоновном, подучившись у него новому виду манипуляций, с помощью которых заставил бы сердце Пака биться чаще, пусть и от стресса? — Какая прелесть, — улыбается во все тридцать два полицейский, принимая сказанное к сведению излишне близко. Потому что из кармана тут же выуживает пачку достаточно крепких сигарет — а такие не курит, на секундочку, даже Чонвон, говоря: «это уже слишком, я не хочу превратить свои лёгкие в болото окончательно». Программа «научи плохому» развёртывается на глазах. Начинать с таких свой путь курильщика едва ли можно рекомендовать, однако Пак не бросается ни словами, ни потугами к действию. Раз подросток говорит, что хочет покурить — он всё равно рано или поздно станет взрослым и сделает это, как ему ни запрещай. Может, даже быстрее, чем кажется. — Вот, — приподнимается на месте и, переклоняясь через стол, Чонсон протягивает сигарету, держа меж двух пальцев, подростку. Но его рука не успевает дотянуться до Сону полноценно, когда ещё одна ладонь буквально обхватывает запястье мужчины, останавливая налету. Сонхун поднимает глаза и, что всегда удивляло Джея и не перестаёт до сих пор — это его способность не моргать. «Бытует мнение о том, что у душевнобольных нет эмпатии, и, мол, именно из-за этого, если зевнуть рядом с ними — они, в отличие от нормальных людей, не сделают то же самое. Однако подобное работает не всегда. Ты знаешь, что определить психопата можно намного проще — по взгляду? Этот метод гораздо действеннее, чем глупость с зевками. Запомни то, что я тебе скажу» Отводил и отводил зеницы, прикидываясь недотрогой, чтобы в итоге всмотреться вот так, как умеет на самом деле. «Многие из них почти не моргают» Именно это говорили в полицейской академии. Пак Сонхун, при всей своей нелюдимости и замкнутости — а такие люди редко смотрят прямо в душу, обходясь редкими двухсекундными пересечениями зрачков (если вообще идут на зрительный контакт), ведь взгляд глаза в глаза можно считать фактически тем же вторжением в личное пространство, — глядит неотрывно. И не только на Пак Чонсона, ведь, как заметил полицейский за короткое время (которого не терял зря, пытаясь разведать обстановку) — от подростка он не отрывается совсем. И это получается с другим посылом. — Не стоит, — говорит Сонхун, а в глубине души понимая, что не должен идти против желания большинства, дополняет: — Я сам дам ему закурить свои. Начинать со столь крепких — не лучшая идея. Хотя он сам курит такие чаще, чем лёгкие ментоловые, которые мог бы позволить попробовать Киму; но лишь один раз, чтобы утолить любопытство и поставить запрет обратно. Сонхун выставляет раскрытую ладонь, намекая мальчику, что тот должен отдать зажигалку, и приходится послушаться. Сону провожает его задумчивым взглядом, но Чонвон, который норовит облегчить эту странную атмосферу — громко стучит стаканом по столу. Как оказывается — уже опустошённым. После этого потирает нижнюю губу, которую так полномасштабно «помочил» в алкоголе, и на полном серьёзе произносит: — Что ж, давайте сыграем. Я начал с действия и опустошил бутылку первым, так что следующий, кого я спрошу — обязан продолжить правдой.

***

Шатающийся, еле стоящий на ногах — в двух фразах описать можно примерно так. Сонхун знает, что ему надо бы как можно быстрее прилечь, но. Для начала следует обустроить лежбище, потому что диван пришлось отдать Джэюну, который в его состоянии не смог бы спать на полу, а в здоровом сне нуждался, как никто другой. Чонвон и Джей уехали на такси, а ассистент с женой остались в другой комнате, в которой обычно спал Пак. Пришлось пожертвовать матрасами. И пусть сам мог обойтись без всего подобного, просто улёгшись на голый пол — позволить Сону спать таким же образом Сонхун бы не смог. Поэтому сейчас он, преодолевая головокружение, сдвигает друг к другу до краёв наполненные всякой всячиной пластиковые коробки (те, что предназначены для переезда — огромные), которые не прогнутся под человеческим весом. Стелет поверх них одеяло, создавая подобие отсутствующей в квартире кровати, и приглашает постукиванием по краю. Первая пустая бутылка отправляется в увлекательное путешествие, которое останавливается на Юнджин. Чонвон, который почти в одиночку её опустошил, мягко улыбается, даже не наблюдая за реакцией Джея, потому что знает — вряд ли обрадуется тому, что задумал медбрат. — Кто вы по профессии, госпожа Юнджин? — мило наклоняет голову Ян. — Оперная певица, — как ни в чём ни бывало отвечает девушка, а медбрат довольно кивает, ощущая, что примерно творится на душе у Чонсона в данную минуту. И игнорирует тот факт, что от скорости потребления алкоголя его лицо позеленело. Необходимо продемонстрировать: «я не глупый, чтобы сложить 2+2, и понял всё, сопоставив известные факты, так что можешь даже не пытаться запудрить мне мозги снова». Следующей бутылка показывает на Сонхуна. — Правда, — ко всеобщему удивлению выбирает он. Получается где-то шесть штук в длину и по две в высоту — нашёл самые крупные из запакованных. — Это можно назвать кроватью? — интересуется Сону, поправляя полотенце на шее, на что Сонхун молча кивает. Чонвона всё-таки стошнило. Пытавшийся предотвратить сами понимаете что, он встал из-за стола, но до туалета так и не добежал. Зато к тому времени добежал до Сону. Вся одежда отправилась в стирку, а Ким — в душевую. Теперь же, продолжая взъерошивать собственные влажные волосы, наслаждается ощущением одежды старшего на своём теле и лёгкой полутьмой, что продолжает царить в квартире, когда все лампы, кроме ночника, выключены — будто сбылась маленькая мечта. Только вот на Чонвоне всё не обещало заканчиваться, потому что… Сонхун, мягко говоря, тоже не огурчик. Что странно, ведь сам себе обещал не напиваться, а внимательно следить за Сону и тем, что пьёт он. Но ситуация повернулась непредсказуемо. — Да уж, и что спросить? — чешет голову девушка, а Чонсон, наблюдающий за ней, наверняка борется с желанием погрызть самому себе ногти (ну или одолжить и погрызть ещё кому-нибудь) — ибо спросить у Сонхуна, мягко говоря, есть что, и ему бы очень хотелось оказаться на месте Юнджин, и задать брюнету пару каверзных. — Учёные ведь тоже люди, правильно? — наконец придумывает искренне интересующий её вопрос блондинка. — Значит, как и всем, однажды случалось влюбляться? Что ты думаешь о своей первой любви сейчас? А сама, почему-то, холодно, но смотрит на Чонсона, произнося это слово. По правилам те, кто отказывается отвечать — должны выпить залпом. Сонхун понимает, что погорячился, когда выбирал правду. Сону же остаётся лишь внимательно наблюдать за тем, как за считанные секунды старший опустошает целый стакан. — Я отдал свои матрасы ассистенту и госпоже Хо, — его голос звучит иначе, когда настолько пьян, — потому что транспорт уже не ходит, а они сегодня без машины, — немного более расслабленным, а не железно спокойным. По сравнению с Сонхуном-хёном, Сону выпил не настолько много, чтобы ему было плохо или появились разительные перемены в поведении — присутствовало лишь лёгкое головокружение. Однако перемен приходилось ожидать от старшего — Ким нервно сглатывал и отсчитывал секунды с замершим дыханием, достоверно не понимая, как именно должен подействовать алкоголь, но зная, что он в принципе должен внести свои коррективы в поведение старшего. Сам, правда, чувствует себя несколько необычно. Чонвон решает несколько изменить правила, и после того, как вопросы в «правда и действие» становятся настолько жесткими, что все выбирают лишь действия — приходится обратиться к истокам и предложить классическую алкогольную игру. В подобном всегда есть только двое: выигравший и проигравший. И понятно, что последний пьёт, как не в себя. У Сону явно проблемы с удержкой ненужной информации в голове, вот он и не отличается гениальностью в игре «стук по коленям». — Правила просты: тот, кто начинает, должен назвать своё имя и ударить по коленям любое количество раз, но следующему, называя своё, придётся это число запомнить; ещё и добавить своё. Так и продолжается по цепочке, пока считалочка не станет донельзя длинной и кто-то не напутает цифру, которую надо отстучать на колене. Проигрывает снова всё тот же «главный нелюбитель математики и чисел в целом». — Ты что, решил опустошить все банки в одиночку? — скептически хмыкает Хисын. — Предлагаю сделать иначе, — встревает полицейский, наливая оставшееся на столах в один стакан, — повышаем уровень риска. Проигравший в последнем этапе выпьет залпом всё то, что находилось в стаканах. — Из ума выжил? Такое количество водяры даже лошадь свалит, — часто моргает Чонвон, отбирая у Чонсона стакан, только вот у того руки длиннее и не отдавать его до конца получается. — Поэтому и предлагаю — азарт же бьёт по мозгам. Все уже и так под градусом, а потому спорить не приходится. Стойкостью до поры до времени отличается только Сонхун, который до сих пор ни разу не проиграл; помнил даже не особо нужные мелочи, включая постоянно меняющиеся цифры. — Ну, поехали? — зазывает Чонсон. И спустя секунду. — Ого, приехали. Ничего себе, — вздыхает Янвон. Сону же снова проигрывает. — Похоже, судьба к тебе не благосклонна, — пожимает плечами Юнджин. — Но уговор есть уговор, — настаивает Чонсон, подталкивая к мальчику алкоголь. Зная, что ничем хорошим подобная затея не обернётся, Сону всё же идёт на поводу пьяных старших и тянется к стакану, но его опережает Сонхун, выхвативший стекло из-под руки и тут же пригубивший его. Все ошарашенно пялятся на то, как медленно в горле, под звуки дёргающегося кадыка, исчезает почти поллитра водки. — Но ты же не любишь кровати, хён, — подмечает Сону, пока подходит ближе и ненавязчиво садится на самый краюшек, завидев, как Пак валится на самодельное лежбище без каких-либо сил, — так почему решил спать не на полу, а сделать её подобие на возвышении? Мне тоже нравится пол, и я мог бы спать на нём рядом с тобой.

Сону легко пьянеет, а старший не до такой степени, но Сонхун — гений — нахуяривается потому, что пил всё вместо него.

Почему-то из-за этого на повестке дня выскакивает очень настырный вопрос: Ким считает, что, раз поспал рядом с хёном в пустой квартире в прошлый раз, то теперь, когда он живёт не в больнице, а ошивается по домам старших, возымеет возможность лежать возле Сонхуна почаще? Сейчас — идеальное время и место. Он бы был этому очень рад. — Нет… — пожимает плечами Пак, хотя и сам, судя по всему, принял такой расклад, — не надо тебе валяться на полу. — Сам же говорил, что это хорошо для спины. И что вырос таким высоким, потому что почти всегда предпочитал пол кровати. Ты вообще выбираешь всё самое правильное… Поэтому я побуду с тобой, где бы ты ни решил спать, — так себе аргумент, но для Сону сойдёт и такой. И он повторяет за Сонхуном, откидываясь назад. А в какой-то момент, покрутившись, и вовсе оказывается лежать с ним спиной к спине, на разных краях самодельной кровати. Но она маленькая, в меру размеров тех самых, скрипучих под весом их обоих, коробок. Потому даже находясь по две разные стороны — всё равно получается рядом. И пока лежит так близко, что дыхание перехватывает, и оттого его приходится неестественно контролировать (хотя жди беды, когда рефлексы прекращают работать сами по себе — есть риск задохнуться) — Сону начинает размышлять. Но, к счастью, не о плохом. — Как мне и казалось, — но первым начинает говорить не он, — быть ответственным за чью-то жизнь — то ещё испытание, — а к удивлению Сону, именно Сонхун. — А?.. Алкоголь творит чудеса, раз Сонхуна потянуло на такие откровения? Сколько ещё всего он, возможно, хотел высказать, но молчал? Соджу творит магию даже с такими, как он, однако единственное — Паку не стоит перемещаться на далёкие расстояния (и от стены до стены в том числе), потому что, становясь на ноги, он напоминает раскачивающийся маятник, рискующий завалиться куда-то в опасную сторону и разбить себе голову. — А после этого я начинаю уважать своих родителей, сколько бы обид у меня на них ни было. Любые, по большому счёту — настоящие герои, раз несут на своих плечах такой груз, — проговаривает и укрывает ладонями лицо, тут же ощущая разницу температур — щёки горят на фоне как всегда ледяных пальцев. Звучит вымотано, но не как от человека, который устал за бесконечно долгий рабочий день — от того, кто устал за целую жизнь. — Но ты не мой родитель, хён, — вовремя подмечает Сону, подкладывая под щёку ладошку. И из-за позы, в которой они оказались, лёжа отвернутыми друг от друга, Ким никак не может увидеть старшего. — Ха… Стоит ли мне расстраиваться из-за этого? А ночник всё продолжает гореть со стороны Сону, бросая тёплый оранжеватый, точно Солнце в ночи — свет на его лицо. Сону не знает, правильно ли судит, ведь люди склонны путать страсть и нежность, но их, по идее, можно разделить по месту жительства; проверить расположение в собственном теле. Прислушаться к тишине и выловить из неё неочевидные звуки, которые обычно не замечаешь — как течёт вода по трубам или кровь по венам, как она же набатом стучит в висках, когда получается прикоснуться к нему — и где зарождаются бабочки, (там же, где гибнут), — а где посадочные площадки для открытых ран. Места, оказывается, разные. Жаль, их часто путают. Но Ким точно знает: обе эти жилплощади в его душе заселены. — Совершенно не стоит. И желанию тела можно поддаться, смирившись, а за желанием души пойти самому. Ведь чувствовать что-то столь высокое — значит иметь к этому волю: и в возможности не выбирать — всё равно выбрать. Именно его. — Ты можешь так думать, — речь становится медленнее, потому что Хуна явно валит в сон, — но всё же… Благодаря тебе я чувствую малую часть того, что, по идее, мог бы, будь у меня ребёнок. О проектах ведь принято думать, как о детях. — А ты хотел бы детей? — почему-то слетает с губ мальчика. Сону вспоминает Вонён. Представляет её внешний вид и Сонхуна рядом. Наверное, оба высокие и худые, а она — истинное воплощение женственности. Подходят друг другу, ведь идеально смотрятся вместе. А Сону, несмотря на свою несвойственную мальчишке, утончённую внешность, всё равно никогда не приблизится к классическому девчачьему очарованию: длинным, почти до копчика, волосам, строению тела и даже лица. По нему всё равно видно, какой пол представляет — каким бы неженкой ни был. Смущает ли старшего именно это? Сону вот в данный момент смущает лишь мысль о том, насколько тёмной может быть комната, если он протянет руку и потушит ночник — сияния Сонхуна им должно хватить. — Мне и заботы о тебе достаточно, — проговаривает он, приоткрыв глаза и глядя сквозь щёлочки ладоней на то, как гуляют тени по стене. Ким, точно так же лежавший на боку, явно перевернулся на спину и вытянул руку вверх, раз его пальцы остаются теневым отражением. Выглядят длинными, но по-прежнему хрупкими, иллюзорно растягиваясь от такого падения света. Тень от Сону заполняет трещины и, наверное, речь идёт не совсем о тех, которые можно потрогать. Хотя эти трещины в стенах очень напоминают те, что навечно отпечатаны у Сонхуна на лице. Прикрывает и открывает веки снова, будто безумно хочет — но не может позволить себе уснуть. Сонхун, в принципе, относится к тем людям, которые терпят всю жизнь — и делает это предельно хорошо. Но Сону, не желающий за ним повторять, мечтает разучить хёна поступать с собой столь жестоким образом — кто будет счастлив за тебя, если не решишься ты сам?.. — Но я ведь однажды вырасту, и о ком тебе тогда заботиться? Он просто молча улыбается, опустив ладони. — Или ты думаешь, что, как и сейчас в тридцать — мне будет пятнадцать всегда? — Не знаю, — загадочно, будто на грани шутки: неужто собрался заставлять младшего жить вечно? — Но пока ты вырастешь — я состарюсь, и мне будет уже не до этого. Или же, если останутся силы, буду нянчить твоих спиногрызов. — С чего ты взял, что у меня будут дети? — возмущается Ким, поднимая глаза к потолку, но все равно не подкидывается с места. — Но когда-нибудь же будут? — Не начинай эту тему… А то никогда не закончим спорить, — надувает щёки Сону, не пытаясь подавить лёгкой обиженности в голосе, и тянется к ночнику. Плевать на детей, потому что хотеть подобного от Сонхуна уже слишком, но хотя бы видеть его своим — вот оно. Самое желанное из списка неисполнимого. — Мгм… — выпивший Сонхун сдаётся быстрее, чем трезвый, будто не видит смысла в мелких словесных ссорах. И свет выключается, позволяя помещению провалиться в привычную Паку темноту — а глаза младшего привыкают не сразу. Сону боится её по-прежнему, но рядом с хёном этот страх как будто поджигает и без того оголённые провода. Ощущение, что тебя защитят, потому что дом — это крепость — может подарить силу и огородить от любых переживаний, и от монстров, даже если они настоящие. А Сону свою крепость нашёл сразу по воскрешению — счастливчик. Такое странное ощущение — когда заходишь к человеку домой, то через эти стены и их наполнители как будто и без присутствия хозяина можешь узнать о нём почти всё. Мелкие привычки, когда трогаешь вещи и представляешь историю, с которой они сюда попали: хёну это кто-то подарил, или с каким именно лицом он выбирал это в магазине? Или купил первое попавшееся? Или шёл мимо и зашёл внутрь специально за этой мягкой игрушкой? Одна вещь порождает столько вопросов. Сону много ходит по его дому и смотрит: в коробках в основном одежда и упаковки из-под несъедобного рамёна; прискорбно, что старший так питается — он заслуживает лучшего. Почти нет украшений и холодильник девственно чист — снаружи (без магнитиков) и внутри (без особо вкусной еды). Из-за чего складывается вопрос: зачем Сонхуну вообще столь огромный морозильник? Сонхун не любит, когда в комнате слишком тепло, но ради Сону прикрыл окна. Пак сам не особо устойчив к алкоголю и, имея главный страх, кричащий о потере контроля над собой — выпил всё до последней капли, лишь бы не пришлось того же делать неокрепшему Сону, что раньше не имел дела с соджу. Он любит спать на полу, но для всеобщего комфорта смастерил из коробок, которые, оказывается, умеют не только мешать, но и очень вовремя пригождаться — кровати для тех, кто их предпочитает. Сонхун, как ни крути — это жертвенность. Местами правильная, а местами несколько болезненная и абсурдная, но. Понимая, на сколько, на самом деле, такой человек способен ради близкого, сколько в нём не нашедшей выхода заботы, в обречённости вдыхающей на раз, два — разбивающее сердце ледяное одиночество. И три, четыре — выдыхающей только лучшее… У Сону снова глаза на мокром месте. А детская непоседливость не спит никогда, даже если в дрёму валит её владельца, а потому младший снова заводит беседу: — Ты ведь останешься со мной? — поговорить с Сонхуном ведь хочется просто так: и о всём, и ни о чём. И даже о том, о чём подумать страшно — ответом ведь может стать что-то отрицательное. Сону думал о том, что был близко к родному месту — и он был прав, но не в плане Хэбангчона. По-настоящему близко к дому он был в момент, когда оказался рядом с Сонхуном впервые. Потому не было смысла спешить и ещё что-то искать; всё равно не суждено найти. Сам Сону осознаёт и честно себе признаётся: мечтает прожить с ним всю жизнь. И плевать, что это, возможно, ни к чему не приведёт ни одного из них, а впереди из достижений светят лишь новые переезды в потасканные панельки в спальных районах, где вместе с батареями старший привык греться от газовой конфорки — для Сону даже в них время станет самым счастливым, лишь бы оно было проведено вместе с Сонхуном. К чёрту личные амбиции (их, в принципе, не было и нет) или страх оказаться быть отверженным обществом, которое до сих пор отрицает право мужчин вступать в брак и любить друг друга. Лишь бы его не отвергал сам хён. Сону немного поворачивается и продолжает внимательно смотреть, и может разобрать очертания, когда глаза немного привыкают к отсутствию освещения (говорил же, что старшего хватит, чтобы перестать бояться) — на широкие плечи Сонхуна, создающие перевёрнутый треугольник, когда уходят в сужение на по-мужски изящной талии, его острые лопатки посреди этого островка, и затылок, на котором хочется оставить след прикосновения — но след остаётся только от надолго приклеенного взгляда ребёнка. — Нет, — отвечает Пак, и Ким может заметить, что старшему не то чтобы прям удобно. — Не переживай, — поправляет он собственную чёлку, — я перелягу на пол, чтобы не мешать тебе. — Не нужно. И почти сразу поднимается, почему-то не учитывая, как хорошо Ким всё видит и чувствует. Сонхун тянется через него к ночнику, плохо (но явно не со зла — от алкоголя) сопоставляя факты, потому что всего лишь хочет включить свет, чтобы не споткнуться и ничего себе не сломать по пути до двери. А в итоге оказывается нависать над Сону. Лампочка, словно грозясь перебоями, включается чуть ли не с разрядом электричества, что похожи на молнию в маленьком стакане — почти бьет током, и слабое свечение в миг проливается на лицо Сону. Озаряет его, зажигаясь вспышками на дне посветлевших зрачков, но уже из-за того, что остаётся на сетчатке сонхуновским отражением — усиливается в сто крат. В этих глазах Пак может найти себя. Приоткрытые губы, разбросанные по подушке волосы. И их взгляды. Сонхун громко сглатывает, сжав губы, а всё тело замирает, без возможности шелохнуться. Зато взять ситуацию в руки примерно может Ким, проворачивая нечто так, как будто уже делал это тысячу раз прежде — и, уложив руки на потрясающие плечи Сонхуна, чуть подталкивает его назад, подсказывая подняться. Оказавшись в вертикальном положении (по-прежнему на кровати, сложенной из коробок), мальчик обхватывает руками лицо старшего, замечая, как необычно оно покраснело. Когда целовал Сонхуна впервые — не успел обратить внимание на эти детали; наверное, был слишком сосредоточен на собственных чувствах, но. Пока ничего такого не случилось — ему можно оставить себе вырезанными, словно оригами или отрывки плёночного фильма, все эти по чуть-чуть меняющиеся черты — и вклеить их куда-нибудь позже; в один из альбомов памяти. Чтобы снова забыть всё, что угодно, — но не эти мгновения. Горящие сквозь густоту спавших на лицо волос глаза, почти невидимые, но ощутимые полосы на лице. Получается оценить длину его ресниц и рассмотреть, что не все мелкие родинки круглые, но идеальные несмотря ни на что — да. Ещё никогда Киму не позволялось смотреть так долго, но Сонхун в его нынешнем состоянии заторможенный, плавающий в пространстве, или парящий, как в невесомости. Сону вместе с ним. И от того ли, что удаётся сделать тысячу снимков глазами, увековеча их в памяти — Сону всё сложнее сдержаться, чтобы не сказать то, что нельзя говорить. Если обычное, животное — это то, чему принято именно поддаваться, то Сону уверен, что между ними не оно. Между ними нечто, придя за чем ты пробежал полсвета, если не весь — оказался вне времени и пространства, отказавшись от всего другого, что могло быть хорошим, но не случилось по твоему решению. Заплатил больше, чем когда-либо мог получить, и всё равно рад. Сону прошёл даже сквозь смерть — Сонхун последовал ему навстречу. Они вне сценария, однако ни один не «поддаётся». Оба тянутся, несмотря на продиктованные мирозданием «но». Сону приходится сделать очевидную глупость, привлекая внимание старшего. И, как будто ему стало непомерно жарко (а оно и не странно, учитывая плотную ткань: вещь больше осеннего покроя) — стягивает с себя синюю кофту, которую отдал Пак. Получается оставить распаренное в душе тело на сквозняке, позволив глазам чуть удивленного брюнета зацепиться за торчащие рёбра. — Ты… — мямлит он что-то себе под нос, и, будто сам не осознавая — не предпринимает ничего, что могло бы заставить мальчика держаться на таком необходимом им обоим расстоянии. Подсознание ли твердит, что не хочет всё останавливать? — Сонхун-хён… — ласково проговаривает Ким, и, потянувшись к нему, обвивает шею руками. Мало сопротивления — немного больше слов и всё те же взгляды, но уже плохо прикрытые. Выпивший Сонхун остаётся собой, но рамок как будто становится меньше. Тело к телу — и мышцы под кожей волнующе перекатываются, точно волны, сбивающие тихий штиль, как план «оставить всё правильным»; он не окажется выполнен. Глаза Пака по-прежнему устремлены на него, но отныне взгляд кажется каким-то исступленно-опьянённым; не липким от возбуждения, каким мог бы быть — а мягким и с едва ли заметно выступившими слезами, словно вот-вот пригреет у груди, потому что трепетно. Оно и не странно, учитывая, сколько он выпил — но таким старшего Сону видит впервые. Нравится или не нравится — странный рейтинг, потому что Сонхун мил сердцу любым. А так он кажется на удивление очаровательным, наверное, по большей части из-за неприродно покрасневших щёк. Ему наверняка жарко так же, как Киму, а потому, не осознавая, что делает, Сонхун, на секунду отстранившись, стягивает футболку и себя, оставаясь с младшим в замкнутом пространстве наполовину голым. Как Сону и предполагал — торс у него потрясающий, расходящийся вниз двумя прямыми линиями, а голыми плечи Сонхуна являют ещё и острейшие ключицы, на концах напоминающие лезвия, на которые по собственному желанию уже приходилось однажды напарываться руками. И путающиеся друг с другом, густые тёмные пряди после того, как футболку сняли через голову — новое проявление искусства в человеческой природе. — Ты обещал научить меня курить, помнишь? — Когда? — по-детски и как-то невинно вскидывает брови Сонхун, а Ким, никогда не видевший хёна таким, подавляет улыбку в уголках губ, и прикрывает кулачком, но безрезультатно — она всё-таки прорезается. — Сегодня, хён, сегодня. — Ты правда этого хочешь? — Мм, — угукает мальчик, а Пак, доставая пачку из своих штанов — вместе с ней протягивает Киму зажигалку. Сону, как и думалось — не пробовал раньше, потому что он обхватывает сигарету губами не так, как следует — фильтром в рот. — Дурашка, — беззлобно смеётся старший и, хватаясь за кончик, вытаскивает, чтобы вставить по-нормальному, — так ты её не зажжёшь. А если и зажжешь, тебе это жутко не понравится, можешь мне поверить. Сону поверит во что угодно: пусть хён хоть скажет, что Луна квадратная, и что она — планета. Сону мычит неразборчиво, но Паку этого достаточно, чтобы, чиркнув зажигалкой, поднести к губам. Но ничего не происходит: огонёк не появляется. — Тебе нужно всё время вдыхать, иначе внутри ничего не загорится, и дым не появится. — М-м-м, — мычит по-прежнему, но на этот раз понимающе. — Нет, — продолжает посмеиваться хён, крутя головой, и забирает у него сигарету, — я покажу, как надо. Сону всегда знал, что хён красивый, а сигареты — вредны для здоровья. И что у них с ним много общего; иначе бы старший не курил настолько много, но. Когда младший видит его таким — с ещё более, в обострённости, впалыми от затяжки скулами и глазами, опущенными под сорок пять градусов к огоньку и самой тлеющей сигарете… Готов захлебнуться этим зрелищем, представляя, как похоже хён выглядит со стороны, когда смотрит на него незаметно. А Сону уверен, что он смотрит: не потому даже, что чувствует, а потому что желает, чтобы так было. Пар начинает обнимать, очерчивая, угловатости лица, когда Пак выдыхает, и его грудь заметно опускается вместе с опустевшими лёгкими. Сону, надышавшийся дыма, сдерживает подступающие позывы кашля и тянется прямо к точке горения, зная, что стерпеть не сможет — и всё же разразится кряхтением от непривычного ощущения чужеродности в груди. Но чуть позже. Сейчас же он, продолжая поглядывать на Сонхуна, чьи глаза прикрыты лишь вполовину (потому что расширившиеся из-за соджу прежде, и ныне уже благодаря никотину — сосуды привычно сужаются, и сейчас ему, наверное, хорошо) — обхватывает мягкими губами асболюнто белёсую полоску, и. Делает первую в жизни затяжку под его присмотром. — Может, я неправильно вдохнул?.. — а затем сам смотрит на то, как Сонхун продолжает выкуривать всё ту же самую, деля её с ним. — И не надо больше. А так хочется приблизиться к нему и сделать что-то запретное — алкоголь в крови добавляет смелости — и Сону приближается. Но, пытаясь набраться дыма не от сигареты, а прямо от уст старшего — в последний момент соскальзывает куда-то вниз и, сдаваясь перед идеей, что казалась гениально продуманной, побеждённо утыкается ему в ключицу, прикрывая глаза. Но проигрывать таким образом — не обидно, ведь дальше от него Ким не становится, а даже наоборот. Кожа Сонхуна такая тёплая, несмотря на фарфоровость, хотя, может, нагрелась только теперь; он говорил, что ему жарко. По-прежнему не слышно стука сердца, но теперь Сону знает, как себя успокоить — это потому, что у Сонхуна-хёна от волнения оно замерло. Да и его собственное может биться за двоих; вот бы старший это знал. — Курение, всё-таки, не моё, — утомлённо дышит мальчик, продолжая мелко покашливать, пока прячет нос во впадинке меж ключицами Пака. — И славно, — чуть склоняет он голову и, словно это ничего не значит, мягко поглаживает Кима по волосам, в конце этой добродетели, почему-то, даже когда мальчик приподнимает голову — забыв убрать руку. — Говорил же, что не надо. Снова получается глаза в глаза. Здорово, что день выдался таким — вроде бы он для Сонхуна, но кучу подарков, в конце концов, получил именно Сону. Сегодня многое он попробовал впервые — алкоголь и сигареты, но не понравилось, наверное, ничего из этого. Как считает старший — к лучшему, потому что ничем хорошим не оборачиваются такие пристрастия по жизни. Ничем хорошим не оборачивается и кое-что другое, что обязательно хочется попробовать с тем же успехом, но вот уже от этого отказаться Сону не в силах. У всех свои зависимости и предрасположенности. Пусть люди говорят, что хотят. — Но есть кое-что, — на секунду умолкает, чтобы нервно сглотнуть, Сону, и отводит внимательные глаза, пока рука Сонхуна, даже несмотря на это, продолжает оставаться на его волосах, — что я хочу попробовать ещё. — Что же? — наверное, он видит Сону лишь наполовину, потому что другая часть мира укрыта густыми ресницами: сил раскрыть глаза до конца просто нет, но и улыбка не покидает губ. Она появляется на них сама, от переполняющей нежности, которую спугнуть легко и заставить спрятаться надолго — проще простого, но сейчас им никто не мешает. Говорят, что алкоголь даёт людям временное успокоение и наслаждение, но в конце концов забирает себе с торицей — в два раза больше, чем подарил. На это попадается и Сону, чья уверенность и потуга заявлять о своих желаниях напрямую, чтобы они наконец стали услышанными — продиктована спиртным. Пусть он, благодаря Паку, выпил не так много, главной причиной служит не собственной опьянение — а вид самого Сонхуна, что выглядит перед ним настолько расслабленным и ни на чём не стопорящимся. Неужели ради такой приоткрытой завесы нужно спиться? Получается, что и Сону добровольно совершит что-то неправильное? Сейчас он смотрит на Сонхуна просящими глазами. — Сонхун-хён… Я… И зрачки увеличиваются, словно Пак может примерно предсказать, что услышит в следующую секунду.

« — Сначала сексуальные фантазии, природно высокое либидо доставляет мало неудобств. Но чем дальше в лес — тем голоднее волки. По мере взросления сексуальность скатится в извращение, сначала необычные фетиши и пристрастия, ими всё продолжается, далее — причинение боли и жестокость»

И всё равно, что именно сейчас испытывает Сонхун, как он реагирует на эти слова внутренне или может хотя бы в теории ответить взаимностью — Ким не знает и, скорее всего, так и не поймет. Догадываться может, тешась мечтами по поводу того, что их сердца думают об одном и том же, но. Полная неизвестность — чёрная дыра в космосе, которая не выплёвывет свет даже в виде исключения, но и ничего в себя не втягивает. Просто существует, как клякса, как баг, которого быть не должно. И всё равно не позволяет Ким Сону спокойно жить.

«— Пусть пока ещё не рвануло, ваша психика довольно неустойчива и есть множество нехороших склонностей. Прежде такие же наблюдались у людей с серьёзными отклонениями, — психиатр вздыхает, подпирая щёку ладонью, — мне жаль, господин Сонхун. Сейчас вы выглядите нормальным и в целом показываете адекватные результаты, но… Фактически, лишь сидите на пороховой бочке, и когда случится плохое — всего лишь вопрос времени. Я, всё же, рекомендую вам полежать на стационаре в целях предосторожности. Ради других и себя тоже. А в будущем, даже если будете в порядке — остерегаться раздражителей и продолжать приём препаратов»

А потому мальчик и желает облегчить свою боль хоть немного, в конечном счёте произнося вслух то, о чём молчал, и о чём ему следовало бы продолжить: — Я хочу, чтобы ты лишил меня девственности, хён. Сону, похоже, впервые слышит стук сердца, который расходится не от его груди.