***
Чонвон открывает глаза от того, что в полудрёме не смог нащупать рядом с собой ещё одно тело. Прохладные белые простыни с самой лучшей по мнению медбрата тканью приятно обволакивают кожу (чем-то напоминая уютнейший кокон), и усталый, с за пределами одеяла торчащей макушкой и пятками, он лениво трёт чуть опухшую физиономию ладошками. Спали вместе ложечкой — старший обнимал со спины всю ночь, лишь изредка гладя по голове сквозь вязкий плен сна, когда медбрат бессознательно поворачивался к нему лицом. Привыкание к такой приятной рутине наступило быстрее, чем ожидал того младший: хоть с самого начала знал о неизбежности, три дня, что засыпали и просыпались вместе — показались какой-то шуткой. Крепость Чонвона пала в мгновение ока, он сдался слишком быстро. И в этом можно было бы винить разве что обаяние Пак Чонсона. Гораздо раньше, до него Ян повидал множество притягательных и харизматичных людей, но это совсем не значило, что они цепляли и примагничивали к себе с той же силой, а до поры до времени Вон вовсе был уверен в том, что не способен привязываться к людям даже при всём желании. Теперь же всё изменилось, перевернулось с ног на голову, и оказалось не таким уж и плохим. Приходится наконец-то жить «здесь и сейчас», оставив боль реальностью, но той, которая навсегда замерла в «там и тогда». Рядом с Чонсоном можно об этом не задумываться. тогда. Пак заботливо скручивает два цилиндра из листочков, валявшихся на его письменном столе, за которым просидел полночи, прежде чем плюхнуться в объятия к уже спавшему на тот момент красноволосому счастью. И они, в конечном счёте, уже оказавшись на голове Чонвона — начинают напоминать кошачьи ушки; бумажные, конечно, но всё же. — Милота, — смеётся Джей, будучи горд собой и тем, что вернул Чонвону его истинный облик. А медбрат старается не спрашивать, что за чертежи видел распечатанными на рабочем месте, и почему над ними Пак в прямом смысле слова ломает голову вечерами напролёт, делая перерывы лишь на то, чтобы подразнить Чонвона. — Может мне ещё сесть на колени и помяукать? — с этим заманчивым предложением младший делает своё фирменное лицо злого пушистика. — Отличная идея, котёночек, — но на это Чонсон просто часто кивает, полностью поддерживая внесённое предложение, пока не получает лёгенький удар по плечу, и не выкрикивает следом: — Домашнее насилие. Осуждаю! сейчас. Он провёл в квартире у Джея несколько дней, ожидая, пока закончится сильный ливень. Зовущийся понедельником разрешил сделать из себя воскресенье и оставить Чонвона дома в первый, самый жесткий день рабочей недели. В виде исключения из строгих правил. Почему-то, на всём этом фоне вспоминается день, когда они очутились в замкнутом пространстве (благодаря Хисыну, отключившему блок питания), и очень быстро приходит осознание — оказывается, что Чонвон боялся лифта не сильнее, чем… Влюбиться в того, вместе с кем в нём застрял. Пускай любовь слепа, даже в таком виде она всегда найдёт путь, который приведёт её к человеческому сердцу. А разве подобное не напоминает сюжет какого-нибудь фильма ужасов? Залезай, в попытке спрятаться от неё, на комод, как испуганное домашнее животное — и она увеличится в размерах достаточно, чтобы до тебя добраться. Прячься в самообмане, как лучший из лжецов, говоря, что такое никому не нужно — и она просто рассмеётся тебе в лицо. Или под кроватью, как маленький ребёнок, но там обнаружишь таких же испуганных монстров — она напугает любого, ведь достанет везде, как бы далеко ни бежали и глубоко ни закапывались. Джей не смог подкупить деньгами (которые у него, в принципе, всегда были в достатке), впрочем, как и ничем другим из материального, ведь на аукцион возможно выставить тело — не чувства. Но всё равно догнал сердце Чонвона другими способами — оно само стало согласным быть ему отдано. Идеальная пара или нет — душа ведь всегда выбирает то, что стимулирует её рост, даже если путь к нему не обернётся ничем хорошим. Порой залезть на рожон гораздо проще, чем отсидеться в тёмном углу плечом к плечу. Вот и Чонвон, зная, что сильно рискует, открывшись, старается не думать о том, что мог быть не прав. Даже если в это место привела игра в поддавки, остаться — было только его выбором. тогда. — Да, это больница Сэбёк? Чонвон лениво разлепляет веки, натянув одеяло Джея до самого носа и спрятавшись в нём целиком; неловко ходить перед старшим без одежды с утра пораньше, когда всё видно столь хорошо, но ещё вчера Чонвона было не узнать — там буквально не ночевало ничего, что хоть немного напоминало слово «стеснение» и приближённые к нему эпитеты. Ныне же две пары карих осторожно выглядывают из-за самого краюшка — Чонвон не желает признаваться в том, что уже проснулся и всё отлично слышит. Рано вставать по утрам всегда было самой мучительной частью работы — для Чонвона куда сложнее просто выйти из дома, чем дежурить уже в самой больнице. А потом, если добраться до края Сеула через настоящий апокалипсис в метро и автобусах всё же удастся, каким-то образом доволочить остаток дня вполне реально. Поднять же свою не просто уставшую, а познавшую прелести лежания, тушу с кровати, (заранее зная, что тебе ждёт по пути) и вернуть её обратно в этот серый и пасмурный мир — нет, хотя с возрастом и необходимостью зарабатывать деньги сове пришлось приучиться к расписанию жаворонка, и вставать ни свет ни заря. Вроде ничего такого, но на подсознательном уровне Чонвон мечтал, чтобы его от этого освободили — первым желание исполнил проливной дождь, что перекрыл транспорт и не позволил никуда добраться, но вот, он наконец закончился. И теперь обязанность исполнять маленькие и не очень мечты на себя принимает Пак Чонсон. Чонвон же с замершим дыханием и блестящими глазами наблюдает за этим из-под одеяла. — Ваш сотрудник, Ян Чонвон, дата рождения… — диктует полную информацию старший, чтобы дать администратору понять, о каком именно сотруднике идёт речь. Чонвон видит, как полицейский сидит на краю кровати к нему спиной, общаясь по телефону, судя по всему, по его поводу. Успевший натянуть только тёмные джинсы, но забывший о футболке, старший позволяет любоваться широкими плечами и такой же спиной — у Чонвона на залипание по этому поводу могла бы уйти хоть вся жизнь. Ведь дольше, чем на огонь и воду (а на них обычно получается бесконечно) можно смотреть только на Пак Чонсона. — Нет-нет, вы что, никаких жалоб. Он работает лучше всех, — улыбается Джей. — Я звоню, чтобы сказать, что он чувствует себя неважно настолько, что не может разговаривать, так что запрашивает больничный на три дня. Ага, спасибо. Кто это? Неважно, кто. Запишите, как «оберегающий». Всего хорошего, — Чонсон вешает трубку. Следующим Чонвон только поспешно прикрывает глаза, чтобы не спалить своё пробуждение перед Джеем, а спустя секунду чувствует оставшуюся на щеке влагу от беглого поцелуя, и умиротворенно проваливается в сон, отдыхать дальше. сейчас. Это были самые счастливые три дня в жизни Чонвона. Но вот, последний закончился, и проснулся Ян тоже сам — скоро на работу, нужно хотя бы выпить кофе, пусть от высокого содержания кофеина в половине корейской арабики (у Чонсона нет других зёрен, зато в наличии настоящая кофемашина) привычно трясутся руки. А ещё они трясутся, когда Чонвон застывает возле конверта, оставленного старшим на столешнице. Худшие опасения Вона подтверждаются, когда он снимает стикер с подписью «спасибо за всё, Чонвон-и» — приоткрывает бумагу, чтобы увидеть содержимое. И находит там огромную пачку долларовых купюр.***
— Первое подразделение пусть выдвинется с южной стороны, там сейчас пусто, — парень поправляет микрофон, прикреплённый к наушникам, убеждаясь, что его слышат. Глаза бегают по множеству экранов — на одних издалека виднеются все стороны здания, до которых смогли протянуть аппаратуру, на оставшихся — то, что открывается перед взором полицейских, ждущих распоряжения снаружи. Харуто находится внутри самого крупного автомобиля из серии внедорожников, припарковавшихся у особняка: здесь за водительским сидением целая мини-лаборатория с приспособлениями для слежки. Куча микрофонов, несколько раций, экраны, соединённые с камерами, что встроены в шлемы коллег, которые пойдут в наступление. На плечах японца висит серьёзная ответственность — предупреждать команду об опасности, сообщать дальнейший путь, пока группа не окажется в центральном коридоре. В прошлый раз по несчастливой случайности им не удалось накрыть пополнившийся склад наркотиков — благо, что хотя бы появилась возможность понять, что ситуация с ограблением банка была полностью подстроенной. Деньги, что вывезли наёмники, не были настоящими, зато в тот день они отвлекли полицию от крупных перемещений партии; проворачивали это в противоположном мосту Мапо, на котором было сконцентрировано внимание правоохранителей, направлении. Отныне, учитывая их тактику разбивки, было принято решение воспользоваться точно такой же, и разделить миссию на две точки — чтобы точно сбить противника с толку, как это однажды сделал он сам. Половина подразделений отправилась на завод в Гванмёне (под Сеулом, западнее), перетягивая внимание на него, половина — к особняку в Намъянджу (над Сеулом, восточнее), где происходило исполнение задуманного. Оказались привлечены лучшие специалисты столицы. Здание чем-то напоминает лабиринт, к которому привязаны отсеки с тупиками, пристройками для персонала. Они сильно выделяются на фоне фасада, и наверняка были достроены недавно: запах свежей краски, новизна и в целом отличающийся материал заметны, ибо само строение возведено из чёрного кирпича. И это в то время, как отделы с общежитием скорее напоминают картонную коробку, на разрушение которой не понадобится много боеприпасов — сложится пополам в два счёта. Но там ничего особенно, а вот в холле есть огромная столовая, кабинеты с потолками в несколько метров, и самое главное в этом всём, что бросается в глаза мгновенно — оттенки. Все они тёмные: бордовые, изумрудные и древесные. А всегда зашторенные, окна не спасают, несмотря на свои размеры, ибо свет в помещения почти не попадает. Кажется, что даже если зайдёшь в коридор утром, то вряд ли сможешь не спутать это время суток с полностью ему противоположной ночью. Наверное, столь толстые гардины всегда висят зашторенными именно для того, чтобы стало невозможно следить за кем-то с улицы. Чонсон связывается с Кеем, которого отправили в Гванмён: — Я уверен, что ваша главная цель будет на точке, ибо он контролирует все поставки, — слышится с помехами, но японец может точно разобрать, что говорит ему старший. — Пожалуйста, будь начеку и особо осторожен с ним. О его личности нет почти никакой информации, но единственное, что известно — пуль не жалеет никогда, — попутно Джей вспоминает, каким именно образом упомянутый головорез расправился с шиной его автомобиля. И в голове эхом проносится звук того выстрела — мужчина попал с первого раза, сидя в движущейся машине, а все остальные были скорее предупреждающими. Если бы захотел, центральной точкой для прицела была бы не скрипящая на поворотах резина, а двигающаяся при учащённом дыхании, грудь Чонсона. Но, почему-то, смерть полицейского Пака никогда не была целью, которая интересовала правую руку главаря. Напротив, во время той стычки он как будто сделал всё, чтобы заставить блондина свалить прочь из кипящего центра событий — там погибло несколько коллег, когда бессознательный Пак уже покинул мост. Знавший, что жертвы обязательно будут, пытался ли наёмник огородить от неприятностей? Или же полицейский этим анализом просто натягивает землю на глобус? — Понял вас. Чонсон желает удачи и отключается. Сегодняшняя миссия, став двойной, не должна провалиться. Полиция на этот раз использует все возможные запасы — как сотрудников, так и запрещённые приёмы, ведь наконец получили на это разрешение. Так называемая «главная цель» группы в Гванмёне, во главу которой поставили Кея — это тот самый прирождённый стрелок, но Пак искренне верит, что даже он не будет в силах помешать их операции. Правую руку на сей раз отправили закончить начатое — доставить часть товара, который успели изьять со старого места, но до сих пор не отвезли в новый пункт назначения. Получается, что пока без лучшего защитника пустует отчий дом, пока его внимание отвлекают нарядом в далёком районе… Никто не ожидает, что Пак Чонсон заявится в змеиное логово лично. Полиция ничего не знала об этом месте раньше, но Чонсон стал первым, кому удалось получить информацию, и теперь настроен серьёзно. Потому, как вернулся закончить начатое в более влиятельной роли — из амбициозного рядового, несогласного с мнением начальства, возродился состоявшимся капитаном, и теперь, когда может принимать решения самостоятельно, верит, что всё закончится с лучшим результатом. Ныне его люди преодолевают преграду в виде забора, поочереди спускаясь в огромный сад — действуют бесшумно, и за считанные минуты подбираются к неброским дверям, которые находятся достаточно далеко от основного входа. Обхватывая оружие покрепче, пока пропускает вперёд специально обученный наряд, капитан Пак прижимается к стене и осматривает округу, параллельно стараясь отогнать навязчивые мысли о недалёком прошлом. тогда. — Если вы сделаете ещё хотя бы один шаг, я перережу ей горло! — орёт мужчина, прижав к себе вплотную хрупкое тело гражданской, и угрожает всем расправой. Стоит на прицеле у тысячи снарядов в центре заброшенного завода — судьбе самой обыкновенной девушки не позавидуешь. У шатенки в глазах неподдельный ужас и застывшая на губах мольба о помощи. Прикрыв глаза, она, похоже, делает всё, что остаётся в сложившихся обстоятельствах — беззвучно молится. Полицейские же оказываются беспомощными свидетелями приближающейся трагедии, и никак не могут ей помочь. Чонсон слышал, что девушка не имела прямых связей с мафией, но состояла в модельном агентстве, директор которого оказался не самым лучшим человеком. Всё дело в слиянии компаний: после 2022 года, с тех пор, как гигант в сфере акций выкупил последнее самостоятельное агентство, вся индустрия стала одним организмом. И любая возникшая проблема становилась общей. Если где-то зарождалось беззаконие — оно отдавало влияние на всех существующих в стране артистов и стажеров. Вот и тогда общим стало одно — через сцепление в бизнесе, как вирус по дыхательным путям, разошлась преступность. Отныне защищённых не осталось — процвела проституция и торговля людьми. Директор девушки не стал исключением, не попытался отмыться от грязи, потому что знал: любое сопротивление равняется либо смерти, либо принуждению оставить бизнес. Обязывающийся сотрудничать, он слышал о плане близкого друга из преступного мира, и в конечном счёте принял на себя обязанность помощника. Им нужен был гражданский человек, который бы оказался на объекте чисто «случайно» — стал причиной, по которой полиция не смогла бы открыть огонь. Искать и заманивать кого-то из прохожих не просто, учитывая бдительность местных жителей, да и отсутствие проходимости в той области (фактически пустырь, в который не суются) не играло на руку. Так и сошлись на том, чтобы перекинуться человеком. Подставить того, кто не мог отказаться и не приехать, ведь повиноваться и следовать туда, куда говорят, диктовал в первую очередь однажды подписанный обеими сторонами контракт. Таким образом, с помощью лжи о расписании, а именно собеседовании с новым фотографом, он заманил модель в то место, просто выслав ей адрес. Её звали Чан Вонён. Она наверняка поняла, что не всё в порядке, когда увидела здание, адрес которого, как бы ни сверялась, был правильным. Но когда почуяла неладное и ноги на пятках уже были готовы развернуться в сторону выхода — ей не позволили сбежать. Схватили и держали до тех пор, пока не использовали в роли щита; закрылись её же телом. И в тот момент мафиози зависли вместе с полицейскими, будто сама Вселенная поставила себя на паузу. — Хоть одно лишнее движение, и на этом всё закончится! — повторял наёмник, крепко держа несчастную. Он брызгал слюной, пока офицеры ждали дальнейшего распоряжения начальства. Но последние затягивали и никак не могли принять решение. Чонсон не опускал оружие, но и не спешил воплощать все свои выходящие за рамки инструкций идеи. Вот бы было хоть немного больше свободы в действиях, и он бы что-нибудь придумал, однако. Прошла всего минута с тех пор, как Пак прибыл на место событий — под чужим неумелым управлением уже в данный момент ситуация приобрела просто отвратительный оборот. Они знали — если полиция всё же решится нарушить протокол и пожертвует гражданским лицом, чтобы напасть на противника, то вместе с ним умрут и их люди, которые находятся в радиусе досягаемости. От открытия ответной стрельбы. Однако контроль всё же был потерян. Нож, что едва ли касался тонкой девичьей шеи, в какой-то момент начинает давить сильнее. Девушка всхлипывает, но пытается плакать как можно бесшумнее, а в последние мгновения «до» её взгляд сталкивается с глазами Чонсона. Его вытянутые вперёд руки, держащие пистолет, даже не трогает дрожь, потому что за жизнь он повидал вещи и похуже, но… Одними губами она молвит гаснущее в тишине: — …Спасите меня… Прежде чем начинает кричать от резкой колющей боли, когда нож в секунду меняет положение и делает глубокий надрез по её хрупкой шее. И это что-то меняет. Отпечаток, превращающийся в пятно на белом полотне рассудка, напоминает оставленный подошвой военных сапог на снегу — настолько он массивный и, скорее всего, с кусочками грязи. Так выглядит обречённость. Мужчина, что всё это время стоял в центре и держал Вонён перед собой, поддался панике и таки перерезал ей горло. Трудно было выдержать настолько сильное давление, но стоило только позволить модели умереть, как полицию перестало что-либо сдерживать, и они перешли к открытой атаке; только вот было уже поздно — машины на заднем дворе уехали вместе с товаром, ведь мужчина, что специально тянул время и в итоге убил двоих (включая себя), справился с задачей начальства. Досадно, что чей-то продуманный план и замешательство полиции закончились тем, что жизнь юной модели оборвалась столь трагично. И Чонсон чувствовал себя странно вдвойне, ведь не знал, что нужно сделать, чтобы избежать подобного исхода, если тот захочет найти своё повторение в дальнейшем. Собственная беспомощность пугала, гранича с самобичеванием. На тот момент он ещё не получил звание капитана команды, не мог принимать решений сам и сделать хоть что-нибудь. Зато может сейчас. А смысл жалеть о прошлом, когда пришло время менять будущее в настоящем? — Будем делать, как планировали? — пробираясь сквозь лес из вооруженных коллег в бронежилетах, мужчина поправляет шлем и, запыхавшийся, пытается уточнить у старшего по званию. Чонсон поворачивает на него голову. — Да, а нам ещё что-то остаётся? Дальше не пройти, а если потеряем больше времени, по меньшей мере половина крыс успеет покинуть корабль при первом же звоне, — хлопает по плечу Пак, давая добро кивком. Они расставляют несколько коробок, которые выгрузили из внедорожников, и от каждой из них протягивают специальные шнуры. — Всё подготовили? — обращается капитан к очередному коллеге, который отвечает за снос препятствий в виде дверей. Чонсон оглядывает установленные закладки взрывчатки, и велит остальным отойти на безопасное расстояние. Руки преступности бескостны и длинны, а потому дотягиваются везде — у них всегда есть свои доносчики, которые работают в полиции, но. На этот раз древу преступности не удастся потеряться из виду, как и не спасти ни своих корней, ни веток — сметёт всё, ибо информатор появился у самого Пак Чонсона. Счёт — один один, что ж. Наёмники, видимо, клюнули на эту наживку с наличием полиции в Гванмёне, послав туда правую руку, а не оставили его защищать особняк. Потому что не думали, что его вообще от кого-то придётся защищать — место положения оставалось засекречено годами. Точки не было видно на физической карте и даже нельзя было обнаружить со спутников. Нельзя и до сих пор, только вот у Чонсона есть фотография нарисованного от руки — чертежи со схемой, которые показывают, как найти путь по бездорожью, и даже строение внутри самого особняка. Теперь-то, с минуты на минуту оно перейдёт во владения Пак Чонсону. Впервые получил емейл с рисунками от неизвестного отправителя пару недель назад, но сложил стратегию вчера в полночь. Никому об этом не говорил, пока не придумал, как поступить. Созвал старших, зафиксировал группы и сообщил о заготовленной атаке лишь сегодня утром. — Минута до огня, отойдите в безопасные места. Возможно, эта операция оправдает все приложенные ранее усилия — самый крупный конгломерат, который годами подначивал развлекательные компании, камнем падал в воду общества и волнами разводил проституцию, используя талантливых людей и их мечты, как инструмент для заработка денег грязнейшим из путей, ломал чужие жизни и укреплял единую гиблую закономерность — падёт сегодня. Падёт, и велика вероятность того, что утащит за собой еще многих людей, включая Пак Чонсона, который позарился на роль того, кто способен разрушить устаревшую систему. Как вслед за тонущим кораблём утягивает давлением воды. Никто не собирается умирать, но в этом случае есть варианты — и Джей ни в чём не уверен. Ему жаль, если всё действительно сложится печальным образом, но одно знает точно — пускай не так, как следовало, а он успел попрощаться и прожить минуты положенного себе счастья. Любовь и тот, с кем её можно разделить — прекрасны, но и они подождут перед свершением великой цели. Пак Чонсон ведь родился, чтобы бороться со злом — Чонвон, как главный, кого надо ловить за хвост, наверное, его поймёт, даже если случится непоправимое. — Огонь! Спустя указанное время земля содрогается от первого взрыва — дверь на заднем дворе слетает с петель.***
Стены дрожат, и пускай с проведения нового ремонта прошло не так много времени — штукатурка сыплется прямиком вниз. Попадает на чуть вьющиеся волосы, от которых пахнет лаком и новым шампунем, но совсем скоро станет только пылью и рассыпавшимся цементом. — Твою же мать… — согнутая в три погибели и сидящая на корточках в узком проходе, девушка медленно поднимает голову, одновременно с этим пытаясь проверить её на целостность ощупыванием. И в итоге прекращает контролировать размер приоткрывшегося в изумлении рта: — Ты это слышал? — Даже видел, — мужчина прикусывает щёку изнутри, намекал на очевидную, разошедшуюся по стене трещину, и одновременно с Сакурой поворачивает голову в направлении коридора, откуда пришла ударная волна, от которой здорово затрясло здание. — Они уже здесь. Паренёк лет двадцати пяти, Ли Сынбин, который только и делал, что жил припеваючи, работая разносчиком закусок (грубо говоря, официантом при особняке), поправляет свой съехавший галстук, ослабляя посильнее, чтобы было проще дышать. — Долбанная стена, — ударяет кулаком по и без того надколотой штукатурке Сакура. У них не так много времени, чтобы уйти, а ход в подвале полностью перекрыт. — Если не можем выбраться, — оборачивается то в одну, то в другую сторону парень, пытаясь что-то отыскать, но в месте под лестницей, которая изначально должна была вести в подвал, нет ни окон, ни дверей. Вентиляция же настолько маленькая и неизученная, что полезет туда только самоубийца, — придётся прятаться. Сакура нервно сглатывает, с округлёнными глазами пытаясь обратиться к заваленному подобию тоннеля снова, но всё тщетно — кажется, кто-то уже успел им воспользоваться, ибо он не был таким от начала. Сработала функция автоматического самоуничтожения, которая существовала на случай, если вслед за сбегающими ринется и преследователь — чтобы его похоронило под обломками, и ни при каких обстоятельствах он не смог догнать, к примеру, главаря. — Господин Пак Хёнджин на месте? — кстати о нём. Девушка делает это же предположение, пытаясь понять, кто именно воспользовался тайным ходом до них, и тем самым отобрал шанс на относительно лёгкое спасение. — Не это сейчас важно, — в итоге прекращает метаться, и почти замирает на месте с видом, как будто его голову посетила идея, Сынбин, — ибо от знания, кто им воспользовался, мы не сможем поднять сваленные балки. А добираясь к Хёнджину в другое крыло, потратим времени куда больше, отчего рискуем попасться тем, кто нас опередит. Мияваки не может с этим поспорить. Если многих из прислуги повяжут и просто зафиксируют, как нелегальных работников, то в её случае всё несколько сложнее — личности не существует в базе данных, а мёртвых душ без документов в Корее при таких обстоятельствах станут судить жёстче, ибо, фактически, такие, как она, не имеют права получить защиту. Есть ли, что терять? Разумеется. Она не просто секретарша — информатор следующий по списку за правой рукой главаря, а сама полиция уже вся извелась, успев подавиться слюной — настолько сильно Сакура трепала им нервы во время переговоров. Поймают, а скрывать вечно этот факт, может, не получится — и считай, пропало. Попасться ни за что нельзя. — Ты прав, — подавленно молвит японка, продолжая сидеть на месте, пока паренёк в официантском костюме медленно поднимается к выходу в коридор, — нам нужно притаиться в месте, где нас никто не найдёт. — Нас? — хмурит брови Сынбин, обернувшись на пару секунд. — Если ты действительно хочешь, чтобы ни одного из нас не нашли — следует скрываться по-отдельности. Так появится возможность остаться незамеченными. Мияваки молча кивает, подрываясь с места, и ковыляет на своих каблуках (с секунды на секунду психанёт и снимет их), следуя за ним — нет времени обдумывать и анализировать, потому что отголоски присутствия незваных гостей всё ближе. Полицейские сносят дверь за дверью, проносясь через защитную конструкцию. В здании сначала сработала сирена, предвещающая, что стены опустятся, обещая не давать воли перемещаться никому — ни наружу, ни внутрь. Тоннель под зданием оставался единственным доступным (как казалось раньше) выходом — чертовски длинный, он выводил на другую сторону леса, где мало кто мог бы поджидать снаружи, отгадав расположение невидимого со стороны хода, спрятанного в листьях и заросшей траве. Во всяком слусчае, теперь всё, что им остаётся — не пытаться сбежать, а действительно просто как можно лучше спрятаться. Ибо выйти они, учитывая, что от тоннеля ничего не осталось — не смогут. Интересно, успел ли главарь сбежать первым? Нет времени придумывать, где в огромной постройке можно затаиться так, чтобы толпа вооруженных омоновцев тебя не нашла, но у миниатюрной Мияваки шансов куда больше, чем у высокого и довольно широкоплечего Сынбина; с первого взгляда очевидно, что напоминающий шкаф, парень мало куда влезет. У них с официантом отношения на уровне «сонбэ-хубэ» и «видели друг друга пару раз», но обстоятельства наподобие сегодняшних сближают, да и во время разразившейся сирены они стояли рядом — позже остались сидеть вдвоём, перед тоннелем, вцепившись в друг друга, как только сюда добрались. Приходится шнырять по длинным, плохо освещённым коридорам, но в голове японка держит одно важное убеждение: может, для персонала — это просто особняк, в который они могут однажды прийти и ещё больше раз уйти, но вот у Сакуры всё заканчивается на первом. Это её дом — в него с оружием вламываются чужие люди, мнящие себя вершителями закона, и больше, чем страх, она должна испытывать именно злость. Это её обитель — и девушка успокаивает себя тем, что знает породнившееся место гораздо лучше кого-либо ещё; всех придурков, что здесь проездом — будь то временный персонал или же осмелевшие полицейские. Пока они несутся вперёд по длинным коридорам, за спиной слышится, как с петель срываются очередные перекрытия, и, судя по тому, что пришедшие оказываются где-то в районе сектора с местной охраной — выстрелы. Значит, к этому времени их люди уже начали оказывать сопротивление. Сакура оборачивается, пока её длинные волосы развеваются от бега, но что-то в груди молвит — «не стоит, смотри вперёд». Приходится продолжать. Они добираются где-то до середины, когда это происходит — центральный холл просто огромный, а потолок здесь ещё выше, чем в коридоре. Точно не место со столовой, а целый дворец, где можно собрать всех верных подданных маленькой страны. Остаётся только догадываться, сколько денег ушло на его постройку, и сколько усилий на стирание с карты. Теперь становится понятно, почему для преступности даже в газетах выделяют отдельный «мир» — никто не преувеличивает, думая, что царство определенно размера здесь получится уместить. — …на поражение! — слышится рёв голоса человек из собственной команды, но Чонсон в доли секунды определяет, что едва ли слышный шелест задолго до этого — первое предупреждение. Он ощущает, как в ушах пищит предпулевый свист, а затем резко уворачивается, вовремя падая на пол. Штукатурка летит со стен и потолка подобно каплями непрекращающегося в Сеуле дождя, пули пробивает несколько бронежилетов в одночасье, пускают кровь, но всё это остаётся вдали от Пака — зацепило не его. Основные документы спрятала, закрыла все сейфы, разорвала старые записи, которые могли бы выступить компроматом — прирождённый секретарь, а потом уже всё остальное; времени было в обрез, но она сделала всё, что могла. — Стой! Сюда, — Сынбин забывает о сохранении субординации в минуту подобного напряжения, и, в попытке остановить, крепко хватает девушку за плечи. Сакуру чуть заносит от силы инерции — остановилась слишком резко. — Ты поместишься, — чуть наклонившись, чтобы сравнять глаза, он коротко кивает, после чего девушка, повернувшая голову в том же направлении, в которое смотрит он — видит это. Пищевой лифт. Спасение ли? Или место временного пребывания? Не мудрено, что из всех возможных точек для пряток официант выбрал именно его — это фактически железная коробка, в которую ставят подносы с едой, чтобы доставить её по этажам, а не таскать по ступенькам на лестнице, что длинее жизней всех здесь присутствующих. В нормальном лифте человек стоит во весь рост, но этот в принципе разработан не для перевозки людей, а потому придётся согнуться в три погибели. Это, тем не менее, не мешает Сынбину помочь Сакуре впихнуться в тесный квадрат. — Сиди здесь, не высовывайся и не издавай никаких звуков, и вряд ли они станут проверять. Может, тогда правда выживешь, а позже даже выберешься незамеченной. Девушка кивает, откинув сомнения, а затем, видя, как нервно Сынбин смотрит через плечо, провожает взглядом закрывающиеся двери — он зажимает кнопку блокировки. — Удачи, — говорит напоследок, когда лицо остаётся видимым лишь через тонкую щель, а та в конце концов смыкается до конца, погружая в темноту, — желаю выбраться живой и, желательно, свободной. Но там уже как пойдёт. Чонсон отстраняется, обходя несущую стену, сквозь которую не проходят снаряды. Крики, вставшая в воздухе пыль, которая попадает в глаза и мешает нормально видеть, дрожь в руках — но не своих собственных. Капитан добирается до тела на корточках, слыша непрекращающийся визг пуль, поджигающий тропы в воздухе и остающийся в нём почти видимым следом, как от самолётов. После чего дотягивает коллегу до относительно безопасного места, обещая: — Тебе помогут, когда всё закончится, — и позволяет тому усестся за безопасным бетонным щитом, заставив не сдаваться до последнего и продолжать давить на кровоточащую рану. А сам спустя секунду возвращается в прежнее месиво. Чонсон никогда не задумывался о том, что значит страх. В его понимании это выглядит так: все люди боятся, но есть те, кто боится и делает, а есть те — кто просто молча прячется под влиянием эмоций. Он относил себя к первому. В детстве жизнь закалила Пака достаточно: отец был ужасно беден, а потом, по счастливому стечению обстоятельств, разбогател. Он всегда мечтал прожить жизнь, работая как можно меньше, но получая как можно больше — и желал того же своим детям. Но Чонсон знал вкус денег (пускай был слишком маленьким, чтобы запомнить период, когда семья была в числе нуждающихся), как и главное. Без этих бумажек нет ничего, но и с ними не появится всего. Должны быть другие вещи, те, что будут делать счастливым. И в его случае — это преодоление опасности, победа над собственным страхом. Ведь где страшно, там точка роста. А значит, туда нам надо идти. Сакура наблюдала за тем, как сьехались дверки лифта, когда Сынбин помог его закрыть, чтобы девушку никто не нашёл — однако, слишком поздно поняла, что не способна регулировать их закрытие и открытие изнутри. В отличие от пассажирского лифта, пищевой почти невозможно самостоятельно раздвинуть руками, а внутри нет ни единой кнопки. Совсем скоро становится понятно страшное — Сынбин знал об этом, и он далеко не великодушный. Сначала Мияваки впадает в приступ ярости, истерику, но останавливается на том, что почти зарабатывает трещину на запястье от удара об внутреннюю стенку, а всё равно не может отсюда выбраться. Приходится выбрать меньшее зло — быть заточённой здесь всем безопаснее, чем оказаться найденной служителями не писанного ей закона. «Потому что собственный клан, в отличие от мужчины, никогда не предаст» — так она себя утешала, да? Ха-ха-ха. Какая глупость. Сакуру оставил позади не только возлюбленный. Никому в этом мире нельзя доверять — предадут все, хотя признаться самой себе в том, что клан не станет сплошной панацеей… Сакуре до физической боли сложно. То, что её мир, оказывается, никогда не был готов на столько же много, как она для него, на первый раз звучит для разума, как что-то неперевариваемое. И девушка боится этой тошноты отторжения, даже в момент, когда её выворачивает изнутри. Это переосмысление ценностей слишком запоздалое, да и горю этому ничем не поможешь — выжить оттого, парадоксально, хочется лишь сильнее. Отомстить этим мудакам. Сынбин её здесь запер, чтобы девчонка не претендовала на место, в котором собрался скрываться сам. Пожелал удачи напоследок? Что ж, теперь это ему она понадобится — пусть подождёт, а Сакура до него обязательно доберётся, когда отсюда выберется. В некоторых комнатах капитан находит повешенные и застреленные трупы — все они по-прежнему свежи, и вряд ли думали долго, услышав звучание тревоги, ведь не желали сдаваться полиции. До чего же знакомая картина... Умерщвления по собственному желанию. Чонсону горько от этого. Он знает, знает, что люди могут ломаться — они не сделаны из стали, и это предсказуемый сценарий. То, что с ними случается, если сильно и долго гнуть, вообразимо. Кого-то негативный опыт закаляет, а от кого-то оставляет только щепки, которые остаётся лишь сжечь — более ни для чего не годны. Как людей списывают со счетов он видел собственными глазами, ибо армия никогда не была райским местом, но продолжала оставаться тем, через которое он считал себя обязанным пройти. Однажды коллега угрожал застрелить своих обидчиков, тех, кто его унижал, как младшего по званию. Вот так просто, взял пушку и начал размахивать ею прямо в казарме. Начальство отдало приказ его устранить, а если и сохранить жизнь, получалось как минимум повести под военный суд. Он сам сделал свою судьбу незавидной, а Чонсон, находившийся с ним в одном помещении в тот день, был из тех бесшабашных, кто бросился напарываться на пушку лбом. Точнее, так сделал только он — пытался отговорить напарника, показать ему, что есть другой путь. И мужчина согласился не стрелять в других, но. Застрелил себя сам, стоя прямо перед старшим, который всё, что успел сделать в попытке перехватить пистолет — это протянуть к младшему руку. И замереть после громкого хлопка: дуло было так близко к голове, что звук показался приглушённее, чем должен был быть. Чонсон помнит только то, как по-неприятному тепла свежая кровь и кусочки мозгов, когда стекают по лицу вперемешку. Люди ломаются по-разному, но в основном, на его памяти, примерно так.***
— Сону, — слышится голос за спиной, а мальчик тут же оборачивается на мягкость его звучания. И резко одёргивает себя следом, чтобы посмотреть в любую другую сторону, но не на него. Только он может произносить «Ким Сону» так. Или просто послышалось? Хотелось бы, чтобы нет — Ким готов наслаждаться тем, как он зовёт по имени каждую секунду своей жалкой жизни. И от этого покинуть место, которое должен, становится ещё сложнее. — Сонхун-хён, — вторит Сону себе под нос, замерший перед большим деревом. И чертовски сильно хочет обернуться, но что-то мешает. Получается ни туда, ни сюда: к Сонхуну невозможно приблизиться, но и насовсем от него отдалиться — никак. Мальчик до сих пор не понимает головой, но чувствует, что всё было обречено с самого начала. Воздух свежий, к вечеру температура немного упала — ветер играет со спутанными чёрными волосами старшего, а у Кима ладони сжимаются в кулаки, потому что этого он не увидит, вот только мозг обязательно сам нарисует, воссоздав перед глазами самое красивое в мире лицо. Забудет о каждом шраме, что мог бы его испортить — в глазах Кима ничего не способно сделать Сонхуна хуже: ни внешние изъяны, ни внутренние. Его красота может состоять из порезов и ран, но именно они делают её ещё чудеснее. Сону любит каждую из рек на его лице. И самый главный — Северный Ледовитый на дне его вечно тёмных зрачков. Мальчик готов безжалостно по отношению к самому себе в них тонуть, и только радоваться тому, что захлёбывается. Растворяться в глубине, скрытый под слоем толстого льда, из-под которого можно лишь истошно постучать ладонями, пока сердце, парадоксально, горит в пожаре. Сону испытывает всё, как и прежде, а потому не хочет лишний раз смотреть на то, что ему не принадлежит. Он прикрывает веки, пытаясь уйти хотя бы от реальности, раз не может отсюда — с этой улицы или даже планеты. И чувствует, что Пак стоит у него за спиной, что хочет что-то спросить, но снова, почему-то, слишком громко молчит. Подойти ближе не пытается — Сону знает, потому что больше не слышит звука шагов; ни того, как лениво хён волочит конверсы по лужам, хлюпая водой и собирая её в свою промокающую обувь, ни того, как хрустят мелкие веточки, (что потеряли деревья от ветра), под его подошвой, но. Если бы у Сонхуна в его очаровательной и гениальной голове было совершенно пусто, стал ли бы он тихо идти за Сону по пятам, от самого дома и по всему двору? Можно было бы пошутить про сталкерство, только вот Киму не смешно — он пытается игнорировать хёна, оставшегося позади, однако сердце разрывается истошным скулежом. На улице позднее время, солнце уже спряталось, а мальчик вышел из квартиры, собрав подаренный медбратом Яном рюкзак, без всяких объяснений. Надеялся успеть на последний автобус, чтобы не тратить особо много выделенных старшими денег на такси, раз дожди остановились на некоторое время. Оставили после себя только лужи. Что же останется после Сону и Сонхуна?..
И если мир не разрушится — я сотрясу его сам.
Что, если Сонхун прав, говоря, что это может оказаться коротким промежутком времени — недоразумением, той маленькой гранью, на которой может встретиться то, чему не положено (чтобы навсегда разойтись) — и завтра Сону проснётся, а зима вернётся на улицы Сеула? А Сонхун навсегда уйдёт из его жизни, пока сам мальчик — отпустит его. Каждое недоразумение, в конце концов, имеет свою развязку — то место, на которое должны приходить обратно вещи, какой бы витиеватый путь они ни имели. Может, потерянные вещи и имеют свой путь — но и каждая своё конечное место назначения. Рано или поздно всё возвращается на свои места — потому и существует целых четыре сезона.Ведь я всё ещё прекрасный молодой человек, но сколько всего, что выше? Хоть мы закончим одинаково, наш разум — царствует над материей.
Если это действительно произойдёт, а жирной полосой, подчеркивающей конец — станет снег, ведь зима наконец вернет свои права, то… Считающийся в этом году первым, он наконец подвинет дожди. Случись это с минуту на минуту, Сону сможет увидеть его, стоя рядом с Сонхуном? Не дано выбирать, когда не может предсказать будущего, но. Сегодняшним вечером Ким собирается к другому человеку, а потому зря пытается ломать голову. Ноги как будто врастают в землю, либо же это земля их любезно к себе примагничивает сильнее, чем ей разрешают законы физики — и подросток никак не может сдвинуться с места.Скажи мне только, раз всё окажется обречено завять.
Их время пересечения скоро закончится, ведь так?Останешься ли ты со мной, когда изменятся сезоны?..
Когда времена года станут на свои места, февраль и март снова попрощаются, разжав руки — положенное место займут и два человека, которые не должны были встречаться вовсе, но может ли Сону хотя бы узреть этот момент, обещающий вечность, видя его лицо? Пока они молоды и полны сил, пока они красивы, пока они друг перед другом — пока ещё не стало слишком поздно? Пускай кто-то говорит, что поздно не бывает, согласиться с этим трудно. Почему бы не сказать прямо? Ким боится не успеть, он спешит жить, потому что знает, насколько легко умереть, а Сонхуну плевать на время: лишь бы правильно отличить противоположное и не угодить в цикличность. Есть чувства у старшего или нет… Хотелось бы, чтобы всё закончилось поскорее — снег просто взял, и пришёл в их жизнь, чтобы закрепить этот момент, как вечный. Плевать, что легенды могут врать, а расстаются даже те, что его застали, — Сону хочет попытаться, чтобы сказать себе однажды: первые зимние осадки по пробуждению после смерти я всё равно увидел вместе с ним. С тем, с кем хотел увидеть. С тем, кого выбрал сам, не спрашивая разрешения у мироздания и его законов. И будь реальность мечтой, случилось бы это, пока Сону гвоздями вбит в асфальт, как и Сонхун — они находятся рядом, и всё видят — от горя такой утраты не было бы никого счастливее. Идеальный момент — здесь. Вот бы снег просто пошёл — сейчас, ну пожалуйста. Ветер дует сильнее прежнего, порывами заставляя чёлку спасть на глаза, а затем он же вновь её вздымает. Сону поднимает голову, затем и зрачки вверх, к небу, а может и к чему-то, что поближе — в них, восхищённых, отражаются белые хлопья, летящие по воздуху. Красота, да и только — вот так бы оно и было, встреть он Сонхуна в первый день такого чудесного явления? Хён же и сам своего рода снег. Чистый, не протоптанный маленькой ножкой Сону. Никому, кроме себя самого, не принадлежащий. Всё это — представления, мечты о невозможном. На самом же деле, наяву — они по-прежнему остаются в мире, где снег для зимы стал несвоевременным, сезоны перепутались, и непонятно, когда ещё пойдёт что-то кроме дождя. Сону нравится и то, что он видит перед собой сейчас — те самые напоминающие снежинки «хлопья», пролетающие мимо лица старшего и касающиеся к его коже, оказываются крупными лепестками нежно-розового вишнёвого дерева, что находится за спиной. Двое стоят в конце двора, под деревом, которое ещё месяц назад оголело, и обещало порозоветь лишь к весне, но от аномального потепления нашло себе время для второй жизни. Расцвело в середине декабря, в неположенное время — как и Сону. — Мне пора. Сонхун кивает, наблюдая за истинной красотой природы, (пускай не та, которую ожидали увидеть, но она не может не радовать), а сам пытается обратить мысли в слова, но не выходит ничего, кроме привычного, на все случаи жизни: — Спокойной ночи, Сону. Жизнь проходит быстро, молодость — ещё скорее. Достаточно одного удара ресниц о нижнее веко, и тебе остаётся только память о прошлом, каким бы ярким или бесцветным оно ни было. У всего есть свой срок, время, предел — цветение и увядание. Человек не может не распуститься лишь потому, что боится завянуть; как и для растений, жить, чтобы умереть — его удел. Однако что-то в безграничном плане Вселенной ломается, и дерево, которое должно было зачахнуть, пережило своё второе рождение. А человек, что гнил под землёй, тот, кого ещё много лет назад съели черви — столь же красив жизнью, как розовые лепестки в середине зимы. Нарушено. Всё настолько неправильно, насколько только может быть, и привычный мир летит в тартарары. Как будет дальше — никто не знает, но Сонхун после своих слов лишь улыбается уголками губ, как будто не пытается ничего предсказать. Совсем слабо, глухо, пока от нового порыва воздуха слетает ещё больше лепестков, усыпая нагретую землю и их плечи, закрытые тканью лёгких белых футболок — они продолжают сыпаться, оставаясь почти светящимися во мгле ночи. Особенно ярко сияют под блеском единственного фонаря на углу здания. — Спокойной ночи, хён, — смиренно отвечает Сону. Но ведь не может это звучать, как прощание? Кажется, что в каждое такое пожелание добрых снов Сонхун вкладывает какой-то свой смысл, о котором не может сказать напрямую. Но разгадать его у мальчика ещё ни разу не получилось. И Сону представить не может, кто из них отступит первым — даже тогда, когда разворачивается и делает шаг в противоположную сторону от Сонхуна сам; не верится в то, что это происходит. Сону отворачивается от прекрасного цветения, от пришедшей не вовремя весны, жизни на месте смерти, от самой прекрасной боли в мире — и от Сонхуна тоже. Как в море корабли, только один с якорем, сами планеты расходятся после короткой встречи — пора праздновать день, когда всё становится на свои места; рано или поздно и сами сезоны вернутся к прежнему положению. Сону уходит, и Сонхун отпускает, веря, что это самое правильное из того, что он мог сделать после воскрешения. Пак, в конце концов, должен был вернуть Сону его жизнь, а не себя. Но даже не представляет, что в этот поздний вечер, последовав за мальчиком на остановку — позволил если не своеобразно признаться в главном, то по крайней мере увидеть Сону в последний раз.***
По центральному холлу летят пули — охранники отстреливаются от полицейских, потому как отступать некуда — это их место, в нём они прожили много времени и в нём же умрут. И учитывая, что все выходы перекрыты, а в развороченных стенах сидят спецназовцы, ожидающие всех, кто попытается выйти — приходится держать защиту если не до победного, то до последнего. Мужчина реагирует на звуки выстрелов и, заметив вооруженных наёмников, готовых защищать свою обитель, резко заворачивает за свалившуюся мебель. Вокруг творится не пойми что, но, наверное, таким образом и рушится система — Джэюну стоит исключительно радоваться тому, что происходит. Только сердце бешено стучит, норовя вырваться за рамы рёбер. Оно пронесло за собой много, невероятно много всего. «Джэюн-а, знаешь, я надеюсь, что однажды мы оба просто закончим медицинский и будем работать в одной и той же больнице — в Сиднее, а не в нашей паучьей деревне. Я так люблю большие города»… — но Хаюн не могла попасть в большой город с концами, потому что там им находиться было бы гораздо опаснее. Джэюн хотел бы сказать, что он жалеет о том, что сделал, но пожалел бы гораздо сильнее, если бы он «не» — передумал, струстив. В особняк он прибыл не так давно, но всё уже зависло в полёте, не имея возможности ни разбиться, приземлившись, ни остаться на своих местах, нетронутым. А Пак Чонсон чертовски быстро принимает решения. Состояние, как и атмосфера, нешуточно давят, но они — меньшее, что может помешать Шиму довести задуманное до конца. Пару часов назад своими глазами он видел, как на одинокой автобусной остановке в спальном районе на голову Сону натянули мешок и утащили в машину. Значит, Сакура сдержала обещание и действительно доложила главарю. Судьба Сону, с помощью которого Хёнджин станет управлять Нишимурой — незавидная. Главарь способен даже на убийство, лишь бы у правой руки исчезла необходимость покидать насиженное, нагретое за годы сплочённой работы гнездо. Устрани он причину в виде подростка, и Ники останется на месте — но станет ли идти на такие меры, или просто припугнёт? С его природной жестокостью возможно всё, ведь семью самого Джэюна он не стал просто припугивать, а был намерен стереть с лица земли вслед за отцом, Шим Джэханом. Хотя, если так подумать, всё равно никто бы нигде не замер в статичном положении — это место скоро окажется разрушено, а те выжившие, что от него останутся, далеко не все решатся на повторное объединение. И точка на эпохе, во главе которой был Пак Хёнджин, окажется поставлена. Шим Джэюн ради организации сего раскола перетянул на свою сторону секретаршу главаря, обманул коллег (чем, признаться, не гордится, ведь не думал, что все окажутся настолько плотно связаны чуть ли не морскими узлами: Чонвон с Чонсоном, Сону с Нишимурой, Сонхун со всем этим проектом и финансированием, часть которого принадлежит людям клана Хёнджина), заговорил зубы капитану полиции — навешал лапши на уши всем вокруг, сотворил истинную подтасовку, но. На самом деле, преследовал лишь одну цель — большой удар, это, конечно, замечательно, однако всё по ходу пьесы и выступает разве что приятным дополнением. В то время, как самое главное, из-за чего весь этот спектакль вообще взял своё начало… Это сам главарь. Джэюн здесь, чтобы расправиться с Пак Хёнджином, пока защита ослаблена до минимума — в состоянии, когда всё висит на волоске, охрана не будет так бдительна и обходительна, как обычно. Даже если останется всего пара человек — Джэюн с ними справится, как Пак в своё время с его отцом. Главное, что сегодня его верный помощник, Нишимура Рики, на другом задании; его бы Джэюн не смог обойти, но удача улыбается австралийцу, убрав на пути, ведущем к финальному боссу, лишние одушевлённые преграды. Дорога Шима лежит через весь особняк — в кабинет, но, чтобы к нему добраться, придётся пролезть через целое мессиво. Противоположное крыло здания — далеко забрался, забившись в безопасный угол, но это его не спасёт. Раз звуки стычки полиции с охраной мафиозной обители доносятся аж сюда. Всё равно Джэюну не привыкать плыть по воде, гореть в огне и с упорством маньяка лазить по медным трубам. Значит, и по коридорам до другого конца особняка, на каждом углу в которых умереть проще, чем моргнуть — проберётся живым. Джэюн приближается к цели, прячась за обломками. А спустя секунды посильнее сжимает в руках, прикрытых перчатками без пальцев, пистолет, набирая полные лёгкие воздуха, прежде чем выдохнуть — и рвануть. Покинуть своё очередное мини-укрытие в виде обвалившейся стены в коридоре, но почему-то на секунду замирает. Этот день — знаменательный в его центре жизни. Именно сегодня цель, к которой он шёл столько лет, наконец окажется достигнута. Голова Пак Хёнджина падёт к его ногам, а семью будет больше некому преследовать. За миллисекунды приходится ощутить мурашки, и понять, что долгие годы был лишен права испытывать какие-либо эмоции. Он бы не смог стать счастлив по другим причинам, пока бы не добился главного, а тело на эти мысли отзывалось, мобилизировавшись. Перестало испытывать страх или сострадание так же явно, как делало это прежде. Джэюн запрокидывает голову, прикрывая глаза. Мужчины, чьё приближение слышно всё лучше с каждым шагом — ближе и ближе. И им Шим обязуется свернуть шею, чтобы не мешались под ногами; придётся снова отойти к холодному подобию человека, избавиться от промедления, считая любую жизнь важной. Но прежде, чем это сделать, Шим Джэюн достанет из кармашка своей дырявой куртки скомканное фото, которые никто, кроме него, точно не видел. Образ на нём остаётся почти на границах памяти, не желая становиться стёртым. То самое фото брюнета со спины, где видно только плечо — помятое, но к нему же с обратной стороны прикреплено в едином экземпляре другое, с того же дня и места. Заднего двора больницы. За ним следил всего один раз, ведь прежде, чем уподобиться бездушному роботу, напролом идущему к своей задаче даже самыми жестокими способами… Джэюн был иным. В это мгновение, последнее перед тем, как развергнется небо и спустит разрушительную бурю (в которой есть огромный шанс победить, но выжить — лишь вероятность) — он гладит мятое изображение большим пальцам, ощущая потёртости, но в то же время приятное, мимолётное полыхание тепла в груди. Потушить очаг подобного размера при необходимости предельно легко, потому что перед глазами Шима другие задачи. Мысли о цели заставляют цветные краски, которые только начали проясняться и нуждаются во времени и чуткой заботе, пролинять. А потому австралиец, игнорируя их наличие, помня, кто он и зачем сюда пришёл — ничего никогда не сделает — не признается ни ему, ни себе. Но продолжит хранить фотографию Пак Сонхуна в нагрудном кармашке. «Просто чтобы помнить, что я тоже человек» И что такое чувства, которые любой из нас может испытывать по своей природе. Звуки выстрелов становятся слышны прямо над головой, — и Джэюн резко уворачивается, возвращаясь в реальность, где царит бесконечная разруха и хаос. Он покидает укрытие — спустя секунды крики и скрип костей смешиваются с отдалёнными отголосками погрома.
***
Дверь отлетает от резкого толчка, но остаётся держаться на петельках. Мужчина в официальном костюме не замирает ни секунды, как будто заранее планировал сделать то, зачем пришёл на кухню в пристройке особняка. Здесь зона для прислуги, но крайняя из семи отсеков, а потому до неё полиция ещё не добралась — только собирается. Нишимура потрошит все шкафы и выуживает несколько сковородок, предварительно включив огонь. Разливает масло, а достав бывшие спрятанными в нижних шкафчиках, где была остальная посуда, заряженные пистолеты с содержимым — вытряхивает из них на столешницу все патроны. Дыхание сбито, волосы спадают на лицо — а сердце бьётся, как ненормальное. Сейчас Ники не должно быть в Намъянджу: заданная миссия происходит в перпендикулярно противоположной точке на карте, в нижнем Гванмёне. Огонь медленно нагревает сковородку, а Ники, слышащий мельтешение за окном раньше предполагаемого срока, понимает — пора. Поспешить бы. Набрасывает патроны на не до конца, но уже знатно подогревшуюся поверхность, и спешно покидает помещение. «Заморская птичка мне нащебетала о том, что рождённый жить во тьме страстно возжелал света свободы», — короткое сообщение ударило по голове обухом, организовало такую пульсацию в висках, что пощёчиной финальнее этого могло стать лишь то, что Нишимура увидел следом: « — Я поговорю с твоим мальчиком сам, ты же не против? Узнать, что за человек спровоцировал тебя поступать столь неразумно. Он уже у меня, так что, если желаешь присоединиться к нашему разговору — приезжай как можно быстрее, пока он не завершился на мало радужной ноте». Главарь не стал дожидаться более удобной минуты и специально позвонил ему в момент, когда японец направлялся на прежде данное самим же Хёнджином задание — перевозку товара на новый завод; операция обещала быть довольно крупной, ибо информаторы, работающие в полиции под прикрытием, говорили, что капитаны отрядов собирают очень крупный взвод. Но почему-то Хёнджин, прежде твердящий, что без Ники на столь важной точке они не справятся в одиночку — резко изменил мнение и вызвал его к себе, в особняк. Проверить, а действительно то, что донесла ему секретарша Мияваки, правдиво — ведь в противном случае не стал бы он отказываться от поездки на миссию в последние минуты, да ещё и ради какого-то мальчишки? Но Нишимура Ники здесь, он бросил всё на полпути, включая шанс на своё же призрачное спасение, чтобы найти Сону — и то, в чём хотел убедиться Пак Хёнджин, становится совсем прозрачно. Это не просто магнитное притяжение, насильственная химия или чистое животное желание — тело, которое держит поблизости для удовлетворения жажды, а человек, которого он любит, и за которого поставит на кон всё. В этом случае его разум и сердце царствуют над жалкой материей. Сакура, к сожалению Нишимуры — не соврала, передав всё правильно. «Он желает покинуть клан ради любимого человека» Ники хотел уйти тихо, не оставив за собой следов — сбежать вместе с Сону, но так, чтобы никто ничего не узнал, даже не успел повернуть головы лишний раз. Похоже, привести этот план в жизнь — не судьба. А приехать сюда самому было окончательной печатью на завещании о смерти, и непонятно, как именно всё обернётся с Ники и связанными с ним людьми теперь. В это мгновение Нишимура действует решительно — застопориться себе он позволил лишь на доли секунды, после прочтения сообщения Хёнджина — тогда развернул автомобиль на сто восемьдесят, почти угодив в аварию на встречной полосе, выжимал из педалей максимум, чтобы добраться сюда в кратчайшие сроки. Благо, что не успел отъехать слишком далеко. Здесь ему быть нельзя, особенно после того, как главарь обо всём разузнал, но он не мог не приехать, когда увидел фотографии мешка, в котором предположительно лежал его Сону. Мальчику не стоило здесь находиться ещё больше, чем японцу. Кожу Ники пронзили тысячи иголок — холодные мурашки, как будто с их табуном запустили смертоносный яд, наворачивать круги в беге по венам, мешали нормально соображать. Нишимура отныне находится в ловушке, но всё ещё пытается создать условия, которые позволят из неё выбраться: да пошли все к чёрту, ему нужно забрать отсюда по праву своё. Он вылетает через запасной выход, и почти в следующую же секунду в помещение вламывается вооруженный спецназ, готовые поймать всех, кто дышит и двигается — благо, что к тому времени масло успевает нагреться достаточно, а патроны, подобно вздувшемуся попкорну, что растёт, лопаясь вспышками — разлетаются в разные стороны, на набранной скорости протыкая стены, чьи-то бронежилеты и даже не защищённые участки кожи. Он должен спасти Сону, и плевать, что ради этого понадобится.***
— Да, четвёртый, приём, это Харуто, — говорит точно в рацию Ватанабэ, ведя за собой отряд, пока снимает шлем — это крыло здания относительно безопасно, так как максимально отдалено от эпицентра боя, сюда они зашли с другой стороны. — Проверим все шкафы и поверхности, в которых могут храниться документы. Давайте постараемся, чтобы обвинить как можно в большем количестве совершенных ими преступлений. Вскопаем здесь всё! Мужчины расходятся по разным сторонам, а подопечный Чонсона устремляется вперёд, к концу коридора. Бродя по этому особняку, все эти недолгие минуты, что шагал вместе с последней группой, японец почему-то думал об информаторе — том самом мужчине, который говорил, что находится в тёплом доме во время облав и любых других операций: проводит переговоры в комфорте и уюте, как будто весь мир для него — игра на компьютере, который можно в любой момент обесточить. Получается, что он не соврал, и речь шла об этом месте? Переговорщик Ватанабэ вряд ли мог оценить весомость этой информации, потому что полиции только недавно узнала об этом уникальном месте — изначально его не было на картах, но кто-то анонимно прислал Пак Чонсону самодельную, где точно обрисовано, где и что находится. Раз вражеский переговорщик глаголел истину, и это и есть его «теплый дом», то получается, что он может быть где-то здесь, если ещё не успел сбежать? Парню чертовски сильно хочется увидеть, как выглядит столь образованная личность — любопытство пожирает, вселяя в мозг всякие размышления, когда Харуто бродит по коридорам, по которым, согласно теории, мог расхаживать тот загадочный сонбэнним. Внимание привлекают плотно закрытые дверки пищевого лифта — и мужчина, подошедший к нему, без каких-либо ожиданий нажимает на кнопку, заставляющую их разойтись, чтобы... Его глаза тут же встретились с растрёпанной и немного испуганной девушкой.Враг жалел Ватанабэ, говоря, что тот работает на полицию. Заявлял о том, что это пустая трата таланта.
Сакура тяжело дышит, замерев — всё же попалась. Её жизнь, наконец, официально можно считать подошедшей к концу.Харуто, в принципе — пожалел его в ответ.
***
Пролёты — и у Джэюна от подступающей эйфории кружит голову. Он у заветной двери — остаётся пробраться внутрь, и Пак Хёнджин поплатится за всю ту боль, что причинил семье. Странно только, что предвкушение перед возмездием и устранением главной проблемы, к чему стремился всю сознательную жизнь… Пачкается в странном ощущении незваной тревоги. «Есть ли до сих пор смысл в том, что ты делаешь, Джэюн-а?» — он не поймёт, кому принадлежит этот голос, потому что всё равно не услышит его отчётливо. Правая вперёд — затем левая, и ноги становятся ватными с каждым новым шагом, но кто-то в голове продолжает подсказывать, по каким конкретно причинам испытать долгожданный триумф окажется затруднительно. «Может, Хаюн и мама так долго не отвечали тебе по определенным причинам?» Джэюн убеждается в том, что после нескольких охранников, которых он застрелил — хотя они когда-то были знакомы, мужчины сделали бы с ним то же самое, и их бы рука не дрогнула — никого больше нет. «Прекрати их оправдывать, говоря, что они заняты» Он толкает тяжелую дверь, и ощущает, как время замедляется вместе с дыханием. Шим не писал родным сам довольно долгое время, чтобы не подвергать их опасности. При вступлении в клан ведь сразу обмолвился о том, что у него никого нет, дабы опасные люди вокруг никак не смогли шантажировать близких. Нельзя было позволить им отследить переписку с матерью или сестрой через какие-нибудь соцсети или заграничные номера. Поэтому Джэюн отправлял сообщения анонимно, но очень редко. Не так давно, впервые за полгода, воспользовался временным номером, с помощью которого мог бы получить обратную связь от Хаюн или мамы, но. Ответа на его письмо не последовало. «Зря ты считаешь, что они настолько увлечены своей рутинной, спокойной и размеренной жизнью, что забыли о вечно борящемся за их счастье тебе — как такого забудешь?» Грудную клетку одолевает странная боль, но она — абсолютно иррациональна на фоне пустой комнаты, кабинета, в котором не осталось даже бумаг на столе. Только кожаный диван, дрожащий свет в лампочке и приоткрытые шторы, развевающиеся на ветру. Открывается вид на балкон и пустынное поле где-то вдалеке. А Джэюн на всё это смотрит, продолжив стоять на пороге, как вкопанный: где ему теперь искать? Пак Хёнджин успел сбежать от правосудия и сына покойного Шим Джэхана, но не оставил невыполненным старые долги — завершил всё, что планировал. «Они думали о тебе каждую секунду» «Пока могли» Джэюн увидит, когда окажется слишком поздно — статью, что не так давно потрясла заголовки австралийских газет: мать и дочь обнаружены мёртвыми в собственном доме — их жестоко зарезали в ночь с первого на второе сентября. Получается, что мертвы они были ещё три месяца назад.***
Чонсон сам пытается попасть в дальние комнаты, где наверняка скрываются более важные люди. Он вытягивает руку с оружием вперёд, и спешит пережить самую опасную часть облавы — завернуть за угол и остаться живым. Никогда не знаешь, что может ожидать тебя за поворотом, особенно в таких обстоятельствах. Шрам, оставшийся внизу живота — истинное тому доказательство, но ничего страшного, раз Чонвон уверил старшего в том, что считает это чем-то мужественным. За головой всё ещё слышатся столкновения нескольких полицейских групп с наёмниками, и летящие со всех сторон пули. Задерживая дыхание, Чонсон, подавшийся в нужное направление, снимает с предохранителя и таки заворачивает за угол, делая вперёд судьбоносный шаг. И все эти секунды ни то тянутся, ни то пролетают молниеносно — вспышкой, лишь для того, чтобы позволить чонсоновским, блестящим стремлением к победе, очам, столкнуться с парой темнейших во вселенной глаз, обладатель которых направляет пистолет в ответ, но. На задворках сознания слышит шёпот — это сложно обьяснить словами так, чтобы люди, которые этого никогда не испытывали, поняли, о чём идёт речь. Но если описывать в стиле Пак Чонсона, который подробно обьясняет что-то не знающему о реалиях облав Чонвону — Джей чувствует скорый приход матери. И речь не о биологической, которая и без того всегда ждёт его в родных стенах, в Америке. О другой. Та самая мама, что привыкла бросать миллиарды детей в парке развлечений по всей планете Земля, не обещая точную дату и время своего прихода — ещё издалека метает истину в спину, нагоняет с раскрытыми руками, крича, что, поскольку все здесь давно наигрались в жизнь… Пора отправляться домой. Чонсон понятия не имеет, должен ли он поздороваться, видя перед собой того самого господина из больницы, Нишимуру Рики, прежде спасшего ему жизнь. Но к тому времени, что у него, что у Ники, стоящего напротив на расстоянии вытянутой руки — прежде, чем кто-то успевает что-либо понять, палец уже успевает спустить курок. Мать протягивает раскрытую ладонь — уволакивает в свои распростёртые объятия. И топит в забытом уюте, где существует только пустота, и никаких вспышек в конце тоннеля — на эту жизнь, пожалуй, хватит аттракционов.***
— Как это могло произойти? — Чонвон, сидя на коленях, раскапывает кучу из книжек, выпавших из перевёрнутой тумбочки. Снова послал работу к чертям, и можно забыть про то, что до увольнения осталось расстояние меньше, чем в одну остановку. Но сейчас это, если честно, почти не имеет никакого значения. Вокруг (что в голове, что в этой квартире) творится сущий беспорядок, и в судорожной попытке хоть как-то собрать мозги в кучу, Чонвон просто выбрасывает себя с орбиты, забывая про ранящие его моральные снаряды. В первую очередь про Джея, который оставил целое состояние (по меркам Янвона, который на даденное мог бы оплатить целый год аренды, на которую не хватало) — предпочитает просто забыть. Помнит лишь про то, что с Сону явно не всё в порядке — и тем самым отвлекается на поистине важное. В квартире Сонхуна остались следы борьбы, но кроме них никаких явных зацепок, которые могли бы указывать на похитителя, не было. Чонвон не приходил сюда именно на помощь, его никто не звал. Интуиция — исключение, ведь она завопила во всё горло ещё на подходе к подьезду. Изначально-то Янвон свернул на противоположный нужному маршруту, решив вместо больницы отправиться к Киму, который всегда находился у своего хёна. Так сказать, посоветоваться. Не то чтобы Сону был из людей, из чьего рта рождается одна только мудрость, но он бы понял красноволосого, как никто другой — человек, который умеет что-то испытывать и признаваться себе же в этом, как минимум на одну ступеньку лучший советчик, чем кто-либо ещё. Медбрат надеялся встретить Сону, но на месте обнаружил только Пак Сонхуна, который так же, как и сам Янвон, должен был находиться в больнице в это время. А потому... Не хочет ли он… Объяснить, почему находится здесь, и как произошёл погром, который перед собой видит младший? — Он мог сбежать снова? — делает предположение Ян, стоящий в самом центре перевёрнутых коробок, что Пак распаковал лишь отчасти с момента переезда — из них окончательно повываливалось содержимое. Руки медбрата по швам в состоянии тряпичной куклы, которая просто уронила конечности от бессилия — и он не оборачивается, боясь раньше времени узреть в отражении глаз учёного то, что не должен. Но запоздало прочитать это на языке анализа получается, к его несчастью, даже в тишине: чем дольше Сонхун просто стоит, ничего не говоря, тем громче вопят охранные системы в голове Янвона. Обычному человеку после такого стало бы страшно оборачиваться, и отсюда любой сбежал бы как можно скорее и дальше, прочь из пространства. Вот только Чонвон в данную секунду о рисках более не задумывается, ибо увиденный на столе конверт заставил половину мозгов отшибиться и вообще прекратить нормально функционировать. Помимо предчувствия были и более конкретные подсказки разума. Говоря о самом Пак Сонхуне, позади и без того осталось множество флагов того же оттенка, что и волосы медбрата. На собственный вопрос он получает довольно резкое и уверенное опровержение от себя же, а потому исправляется: — ...И подстроить это так, как будто его похитили? — Точно нет, — по Сонхуну трудно понять, лишился ли он дара речи и выражений от испуга, либо шока, который в его жизни не имеет никакого конца, или же ему уже осточертело наблюдать за побегами неуправляемого ребёнка. Во всяком случае, метался из одной комнаты в другую недолго, как будто это чем-то могло помочь; но до сих пор кажется, что и без того разбросанные вещи Пак приводит в ещё большее состояние непотребности, цепляя и толкая всё, мимо чего протискивается ближе к центру, заставив Чонвона подвинуться, оказавшись позади. — Он говорил, что ему здесь хорошо. И мог сбежать из больницы, но не отсюда… Сону не стал бы делать всё мне назло… Сонхун падает на колени, не боясь их покалечить, рядом с Чонвоном, и копошится в разбросанном мотлохе — в части, в которой больше всего открытых, помятых при падении книг. И приводит их в норму, пока не замирает, услышав: — Сонхун-хён, — обращается к нему Чонвон, когда рука Сонхуна застывает над переплётом, чтобы привести его в порядок, ведь на этот раз из-за спины это звучит уже совсем другим тоном. Он уверен, что учёный Пак только делает вид, что ему не всё равно на очередную пропажу Сону. Многие рычажки начало крутить в обратную сторону в момент, когда Чонвон, решив зайти к старшему коллеге домой, застал всю эту картину. И начал сомневаться в Сонхуне с и без того сомнительным бэкграундом ещё сильнее. Сам Пак остаётся неподвижным, замерев и вслушиваясь в то, что скажет Чонвон, но даже не смотрит на него. — Ты ведь… Специально выбрал его, — больше никакой осторожности, Чонвон выдаёт то, что хочет знать его голова; на этот раз уже не до попыток никого не задеть. Замешан ли Сонхун и в этом похищении? Замешан ли он во всём, что случилось с Сону ещё раньше? — Что? — Пак искренне не понимает, а может быть только делает вид — это у него всегда получается на отлично, учитывая, скольких людей он уже обманул и продолжает обманывать. Не то чтобы причиной успешного сокрытия правды были какие-то таланты. Скорее всего, сыграла на руку именно потерянная бдительность ближнего окружения. Чонвон ведь всё это время не обращал внимания на одну важную деталь: с самого начала проекта, ещё на уровне зачатков, когда они только пытались решить, кого им нужно подобрать (критерии, рост, возраст и другие условности) — никто не подавал заявок, никто не становился в очередь. Рекомендации от знакомых или родственников не принимались, а потому пропихнуть кого-то своего в аппарат «квигук» и заставить его воскреснуть — невозможно. Никто ни слухом ни духом не знал о проекте и не мог подсказать Сонхуну выбрать именно Сону. Да и могила мальчика выглядела так, как будто её почти не посещали: там был только один букет цветов. Место самого захоронения — непримечательная заросшая плитка в конце холма, до которой ко всему прочему ещё и нужно было как-то дойти, причём вверх, пешком. Так что, чтобы наткнуться на неё по случайности, надо было... Чонвон не знает, что надо было, потому что такое невозможно даже по проведению самого Бога. Чонвон думал, что Сонхун ничего не помнит, и что от всего этого пахнет разве что совпадением, но потом его осенило — Сонхун-хён выбрал сам, без посторонней помощи. Именно сейчас слова Сону, что медбрат пропустил мимо ушей ранее, отвесили ему звонкой пощечины в подтверждение того же прозрения, проехавшись локомотивом по остаткам уцелевших нервов: «Среди всех мёртвых хён решил воскресить именно меня» — Ким мог похвастаться этим без сомнений, ибо оспорить чувства Сонхуна, усомнившись в уязвимости его сердца перед младшим, можно было с рекордной скоростью, но в этой правде… Никогда. Ведь нет чёткого рецепта, кем нужно быть и как прожить свою жизнь, чтобы при её резком обрыве среди тысяч таких же закопанных в грунт оказаться единственный воскрешённым — на секундочку, одним из восьми миллиардов. Или же не одним. Но, с какой стороны ни посмотри — никакой рецепт не будет правильным, если не будет соблюдено главного правила. Ты — Ким Сону. Мальчик неспроста гордился тем, что полюбившийся хён вырвал из земли именно его. Его, обычного по меркам развития и достижений подростка, а не кого-то другого. Действительно. Почему же? Вот оно, в чём дело — вот он, ответ, который всё это время у Чонвона был и просто плавал на поверхности в ожидании, что его рано или поздно, но обязательно заметят. Сонхун выбрал Сону осознанно. Случайности быть не могло. Можно что угодно говорить о памяти тела, но сваливать произошедшее на неё не стоит: совпасть так, чтобы из сотен могил зайти на холм в конце кладбища и каким-то образом наткнуться на нужную, было бы невозможно, не имея никаких воспоминаний. Сону ведь не валялся под ногами — он всего лишь ждал своего часа. А это значит, что оправдавший его ожидания, Сонхун обо всем знает. Обо всем помнит. Ему известно, что он делал с ребёнком, и что с ним случилось после. — Август у тебя был месяцем могил, — больше не может найти сил, чтобы сдерживать всё это в себе, Чонвон, и слово вываливается одно за другим, само. — После посещения родительской в Австралии вернулся в Корею, и снова отправился на алтарь, — младший вспоминает всё, начиная от его поездки встречать коллегу в аэропорт, и продолжая скорой передислакацией на место упокоения мёртвых с лопатами. — На кладбище ты не искал какое-нибудь тело, Сонхун... — у него от медленно приходящего осознания по коже несётся стая мурашек. «Пак должен был получить пожизненное заключение за то, что спал с несовершеннолетним по имени Ким Сону. Мерзко. Просто мерзко. Но, видимо, умереть для него было намного проще, чем принять наказание в полной мере» Но секс в их ситуации — это только полбеды. — Ты не искал кости, которые подошли бы просто по составу и целостности, — в неверии в собственные слова отрицательно вертит головой Чонвон, но не перестаёт потрясённо говорить это вслух, — ты искал именно его. И прекрасно знал, где находится могила. Знал с самого начала. Все эти поиски были созданы для поддержания легенды о случайности, ведь так? Ты искал не мальчика, неизвестно как погибшего пятнадцать лет назад — а своего Ким Сону,