***
— Пойдем-ка покурим. Гарри нависает над Жаном. Викмар зло смотрит в ответ. На темной форме расплываются влажные капли дождя: он только что вернулся с улицы, и мокрая одежда впитала сигаретную вонь. И Дюбуа с близкого расстояния не может ее не чуять. Внутри Гарри словно что-то щелкает, и его тон меняется на более деловой. — Не могу прицепить улику к делу. Нужен свежий взгляд. Жан смягчается. Приятно видеть, что Гарри по-прежнему профессионал, несмотря на Мартинез. Потерю памяти, разбитую Купри, безудержный алкоголизм и чушь с криптидами Жан объединяет названием района, где всё и произошло. Они выходят наружу и опираются на столбы, держащие козырёк. Моросит дождь, и перед входом растекается лужа. — Что за улика? Гарри морщится. — Нет никакой улики. Не хотел, чтобы нас подслушали, вот и придумал. — Что тогда? — Ты, — коротко отвечает он и смотрит из-под опущенных ресниц. Викмар чувствует, как взгляд вскрывает его. «Открывашка», ну конечно. — Я не Ким, чтобы слушать твои блядские загадки. — Ты сам на себя не похож. — О, а ты помнишь, каким я должен быть? В спокойном тоне больше укора, чем если бы он говорил язвительно. — Нет, — честно отвечает Гарри. — Но сейчас ты хуже, чем был в «Танцах». Викмар тупо смотрит на него. «Спасибо за то, что вытащил меня на холод и говоришь очевидные вещи» — переводят голоса. — Сделай что-нибудь. Пофлиртуй. Подари. Довези до дома. — Приятно слышать советы от эксперта в отношениях. — Можешь злиться сколько хочешь. Да, я обосрался с Дорой. Но знаешь, я не жалею ни минуты времени, проведенного с ней. Я любил. И поэтому я счастливее, чем ты. Гарри возвращается в теплый цех. Жан смотрит на столб, о который опирался Дюбуа, и слушает его голос, доносящийся из проходной. Ему вторит мурлыкающий голос Кима, а потом они смеются. Хочется удавиться.***
— Жан какой-то странный, — говорит Ким. Он с Гарри стоит в пробке, и он единственный, кто не нервничает в ней. Наоборот, плотные ряды мотокарет успокаивают его, а стук капель дождя по крыше убаюкивает. — Он по уши втрескался в Мино. — Но она замужем. — Угу. — Сочувствую. Он смотрит куда-то вдаль, и по взгляду Гарри понимает, что за этим таится какая-то история. — Ты его понимаешь? — Знаю, что это такое — любить того, чьи руки окольцованы. — Грустно, наверное. — Выбирать между моралью и чувствами? Да. — Я думаю, они подходят друг другу. — Ты бы выбрал чувства, — тонкая улыбка добавляет: «Я и не сомневался в тебе, Гарри». — А ты — мораль? Нельзя разрушать чужой брак и бла-бла-бла? — И бла-бла-бла, — язвительно отзывается Ким. Гарри чувствует, что уязвил его. Для Кицураги важны правила и нормы, пусть и негласные. Что в этом плохого? В знак примирения он протягивает сигаретную пачку. Ким, как обычно, отказывается — его ждет вечерняя, но ценит жест извинения. В милицейской синей «Кинеме» всегда царит мир.***
Жан очень не хочет, чтобы Жюдит узнала о его чувствах. Если над ситуацией исчезнет контроль, его потеряет Викмар над собой, и тогда плохо будет всем. Гарри и Ким обещают молчать, и Жан немного успокаивается. Если он подарит ей цветы — это будет пиздец. Тогда она сразу все поймет. И это будет жалко. Если и есть цветы, способные выразить его любовь, то ядовитые из далеких джунглей. Это не просто служебный роман, это глубже и больнее, и цветами здесь не обойтись. Мысль подвозить до дома кажется адекватной и не вызывающей подозрений, пока он не узнает, что Торсон, Маклейн, Мино и Кицураги устроили гонки на Кинемах. Как начальник, он обязан отчитать их, и он это делает, игнорируя озорной блеск в глазах и смешки. Кто кого еще подвозить будет.***
Однажды Ким осторожно намекает, что вечеринки — хороший повод познакомиться ближе. Через два месяца Фортуна наконец поворачивает свое уставшее лицо к Викмару и голосом патрульного — двадцатилетнего новобранца, еще не утратившего вкуса к жизни — сообщает, что в участке будет вечеринка по случаю дня рождения. — Лейтенант-дважды ефрейтор Дюбуа дал добро. Вы тоже приглашены. — Чудесно, — с жизнерадостностью мертвеца отзывается Жан. — Спасибо за приглашение. Видит небо, Викмар не хочет тащиться на эту вечеринку. Тащиться — громкое слово, ведь проходить она будет в том же цеху, где и работал сорок первый. Но на ней надо будет присутствовать, выдавить из себя несколько поздравлений в адрес именинника, постараться не нажраться до коматозного состояния (а хочется!)… Ким прав, болтать в неформальной обстановке — рабочая идея, но Викмар не готов даже изображать веселье. Раньше с горем пополам получалось, сейчас — нет, и пока все днем обсуждают предстоящую вечеринку, Жан ясно представляет, каким путём сбежит. — … ты будешь? Честер отдает Жюдит бумаги и спрашивает о том, что у всех и так на слуху. — Конечно! Я что, зря привезла платье? — Погоди, ты хочешь сказать, что у тебя в шкафу не висит двадцать одинаковых комплектов формы? Жюдит фырчит под довольный гогот Честера, а внутри Жана что-то ломается. Грош цена его словам: он останется.***
Над Джемроком сияют звезды. Почти незаметно из-за света фонарей, фар и вывесок. В цеху всегда светло из-за ночных смен, но сегодня свет кажется ярче прежнего. В последний раз Жан замечает Мино в компании Гарри. Он что-то втолковывает с умным видом — наверняка очередной раз рассказывает, как видел фазмида. Жан сбегает от праздничного хаоса в свой кабинет. Условно свой — он делит его с Гарри, а к нему захаживает весь отдел. Викмара это бесит, но Дюбуа говорит, что так ему проще настроиться на полицейскую волну. Он открывает окно, убирает в сторону стопку документов и закуривает. Надо идти домой. Здесь он всё равно ничего не сделает: Жюдит где-то там, веселится со всеми, а он отирает стены и медленно, но верно надирается. Нельзя потерять над собой контроль. Из-за стука в дверь он дергается и едва не попадает зажженной сигаретой в глаз. — Блять! — Жан? Я зайду? — голос Мино. — Заходи. Она закрывает за собой дверь и нерешительно останавливается в центре. Здесь темно, только уличный фонарь бьет в окно, кладя неровные геометрические куски света на объекты: часть стола, пояс платья, трещины потолка, половина лица. Черно-белая абстрактная картинка. — Ну? — Гарри просил зайти, — объясняет она. Ее голос ложится поверх недовольного вздоха. — Сказал, что ты должен что-то объяснить. — Гарри, блять! Крик тонет в хохоте из-за двери. — Он собирался пить подожженную «Маргариту», — поясняет Жюдит. — Мне будет не хватать его бровей и ресниц. — Без них будет тяжело, — соглашается Викмар. Жюдит улыбается. Жан не понимает, почему — сейчас внешность Дюбуа пробивает очередное дно, и это не предмет для шуток. — Так… что ты должен был объяснить? Очень хочется сломать Гарри шею. Конечно, он ее не сломает, но Гарри пожалеет об инициативе. — Ничего. Он просто старый пьяный дурак. Можешь идти. Жюдит подходит ближе и останавливается в шаге от него. — А я думаю, что Гарри прав. И ты что-то должен мне сказать. Ты не хочешь сопротивляться. Можешь, но не хочешь. Сколько лет ты сопротивляешься? Сопротивляешься миру, себе, мыслям? Хоть раз поддайся. Смягчись. Отпусти контроль. — Тебе не понравится. — Я патрульная РГМ. Я каждый день вижу то, что мне не нравится. Они смотрят друг на друга. Темная форма сливается с темнотой кабинета, светлое платье словно сияет. Иди на свет. — Я хочу быть твоим другом. Ты… помнишь? Он помнит. Он был пьян, но он помнит нервное признание. «Я никогда не буду так близка, как Гарри…» О. Это совсем иная плоскость отношений, и расстояния здесь другие. — Мы никогда не будем друзьями. Жюдит обиженно поджимает губы. Жан всегда говорил прямо, так с чего ему юлить сейчас? Спасибо за правду, офицер. — Потому что я люблю тебя. Удивление накатывает волной, горячей и ледяной одновременно, проходит по лицу, ключицам и плечам и спускается ниже. Она потрясенно смотрит, не проронив ни слова, и Жан нервничает. — Я говорил, тебе не понравится. — Я… замужем. И у меня есть дети. — Я помню. Она хочет что-то сказать, но не подбирает слов. Отчаяние, ужас, страх быть отвергнутым и бесконечная, тянущаяся за Серостью усталость — вот что она видит в его глазах. И протягивает руки. — О, Жан. Она нежно обхватывает его лицо, поглаживает по щекам. Тонкая кожа обветрилась, и Жан чувствует, как заусенцы цепляются за волоски. Приятное несовершенство, напоминающее, что он жив, что не разучился чувствовать, как бы ни пытался воспаленный разум доказать обратное. Он берет ее руку, подносит к губам. Его губы тоже обветрившиеся — джемрокская погода не щадит, обтачивает, закаляет. Он целует каждый палец и смотрит на нее. Мино это не нравится. В любой момент она отдернет руку, она напряжена, как зверь, понявший, что на него идет охота. Ей не нравится то, что вытворяет Жан, и она права в своем чувстве. В обмен на нежную заботу получить безумное вожделение — кому такое понравится? Не той, кто прочно стоит на земле. — Нас заждались, — говорит она. Оба понимают, что это глупость и ложь. Шум из-за двери не прекращался, уставшие копы вымывают алкоголем налет усталости и бессонницы. Кажется, сейчас они играют в «крокодила»?.. Жан отпускает ее руку, и Жюдит отходит на шаг назад. — Я не мог держать это в себе. Просто не мог, — тихо извиняется он. — Что мне делать с твоей любовью? — Если бы я сам знал. Она садится на краешек стола. Плечи безвольно обвисают, придавленные грузом. Всё, чего она хотела — повеселиться на дне рождения коллеги. Как все. Но она в темном кабинете наедине с человеком, который признался ей в любви. И которого она не любила. Не любила так, как рисуют любовь — страстно, яростно. В дружбе любят иначе. И это противоречие было с одной стороны. А с другой — сложные отношения с мужем, дети, пропадающие на продлёнке, опостылевшие грязные улицы… Раньше она думала, что до состояния Жана ей бесконечно далеко, но теперь бесконечность уменьшилась до зрительных пределов. — Гарри рассказывал, что… — она умолкла, подбирая слова, — … ты знаком с некоторыми веществами… не понаслышке. — Угу. Какая разница, как давно это было? Какая разница, что Гарри — тот самый — кричал, что добром это не кончится? Какая разница, что открытое окно восьмого этажа выглядело слишком манящим? — А в ремиссию ты не выходил… — Пять лет. — Пять, — со вздохом повторяет она. Жан закуривает и предлагает сигарету ей. Подумав, Жюдит берет пачку. Депрессивный трудоголик-наркоман — мечта, не партнер! Говёная, правда, но что есть. Больше Викмару предложить нечего. Тебе никогда не было, что предложить. — Муж будет в ночных сменах. Можешь приходить по вечерам, — слышится усталый голос. Это кажется галлюцинацией. Жан настолько отчаялся, что придумывает слова за нее. — Ты что-то сказала?.. — Я сказала, что ты можешь приходить по вечерам. Ко мне домой. Она докуривает и встает со стола. — Мне нужна помощь по дому, только и всего. Я могу позволить себе выбирать мужчину только по практическим причинам. Никакой романтики, — она грустно улыбается. — Я очень надеюсь, что я справлюсь, — Викмар абсолютно серьёзен. Жюдит кивает. — Идем. Гарри обещал мне дайкири. Она открывает дверь, и волна веселья врывается в темный кабинет светом и хохотом. Жюдит надевает широкую улыбку и идет к Гарри, лавируя между пьяных коллег. Жану становится страшно. Там ярко, шумно, жарко, а здесь — темно, тихо и… безопасно. Привычно. Жюдит исчезает в море людей, Викмар судорожно ищет ее взглядом и не может найти. Значит, придётся выйти на свет.