Ключ к свободе

«…we both know that the nights were mainly maid for saying things that you can’t say tomorrow day» «…мы оба знаем, что ночи, прежде всего, сделаны для того, чтобы сказать вещи, о которых не сможешь сказать завтра» Arctic Monkeys – Do I Wanna Know?

Знаете, иногда хочется уметь красиво выражать свои эмоции. Уметь подбирать для этого правильные слова и произносить их уверенно, не колеблясь и не думая каждую секунду, что ты сказал какой-то бред. Так обычно бывает в маггловских романах: главный герой всегда говорит то, что нужно. Но ведь в жизни так не бывает. Ты обязательно сморозишь какую-нибудь глупость. Или же человек, который тебе до безумия дорог, попросту не поймёт всю глубину испытываемых тобою чувств. Не оценит, не проникнется твоими словами. В жизни всё не так радужно. Мозг перестаёт функционировать нормально, и я просто не могу проанализировать ситуацию, подобрать наиболее оптимальный выход. Так бывает всегда. Ты хочешь, чтобы, наконец, все всё узнали. Но жутко волнуешься и нервничаешь. Поэтому всё идет наперекосяк. Внутри холодеет от напряжения. Тишина, кажется, длится уже не одно столетие. Кто-нибудь, покажите, пожалуйста, где тот рубильник, который включает мозги. Я пытаюсь понять, что я чувствую. Слишком много всего, пожалуй. Настолько много, что и не разобрать, что в данный момент для меня важнее. Страх? Привязанность? Волнение? Доверие? Любовь?.. Не хочу думать об этом. Не хочу говорить об этом с самим собой. Меня так и тянет выговориться, рассказать всё, что когда-либо радовало или огорчало меня. Объяснить, почему я иногда веду себя, как последняя сволочь. Почти всегда. Просто открыться ей. Чтобы она прочувствовала всё то, что чувствую я. Но в этом и проблема. Я не знаю, что я чувствую. Что я хочу. Точнее, может и знаю, но боюсь себе в этом признаться. Просто не могу в это поверить. У гриффиндорки сейчас настолько большие глаза, что я, если бы не видел их, никогда бы не подумал, что они могут быть такими. Понимаю, что молчание длится уже слишком долго: - Слушай, Грейнджер… - что, чёрт возьми, говорить? – Не пойми меня неправильно… Отчаянно ищу более нейтральную замену фразам «ты дорога мне» или «я боюсь тебя потерять». Но на ум лезет лишь треклятое «я люблю тебя». «Я люблю тебя». «Я люблю тебя». Я бы убил того человека, который придумал эту фразу. Который придумал слово «любить». Который вообще придумал любить. Я не хочу любить. Я не могу любить. Я никогда в жизни никого не любил по-настоящему. Я – холодный равнодушный камень. И кто бы мог подумать, что ложка тёплого душистого мёда способна растопить меня? Я не хочу. Любить. Это всегда плохо заканчивается. И я снова злюсь. - Я не знаю, что следует говорить в таких случаях, - мне всё равно, как говорить, главное – сказать. Я больше не могу держать всё в себе. – Но я точно знаю, что ты в опасности. И… - я прикусываю губу. Лицо девушки меняется. Теперь на нём выражается нетерпеливое ожидание и лишь лёгкое волнение. – Мне страшно. За тебя. Она почти не дышит, глядя мне прямо в глаза. Словно боится спугнуть момент. Я тоже боюсь. Пытаюсь хоть чуть-чуть расслабиться. - Знаешь, мне не хотелось бы долго распинаться… Просто знай: я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось. На секунду мне кажется, что у неё дрожат губы. - Я не могу это объяснить. Я просто хочу, чтобы ты мне верила. А мы всё ещё стоим очень близко друг к другу. Я задыхаюсь её ароматом. Мёд словно течёт по трахее прямо в лёгкие. Гриффиндорка делает почти неуловимое движение вперед. Кончик её носа практически соприкасается с моим. Что отец запрещал мне всю жизнь? Мне плевать. - Я верю, - говорит Грейнджер. Я не могу прочесть эмоции на её лице. Но сейчас оно выглядит ещё красивее, чем обычно. Девушка приоткрывает рот в попытке сказать что-то ещё, но лишь шумно выдыхает. А я не удерживаюсь от подколки: - На то ты и мисс Всезнайка, чтобы всё понимать, - слегка усмехаюсь. Органы моего тела почтительно аплодируют мозгу и поздравляют его с долгожданным пробуждением. Юмор немного разбавляет ситуацию. Когда гриффиндорка тепло улыбается в ответ на мою шутку, в груди взрываются фейерверки. И я осознаю, что отдал бы всё, лишь бы всегда видеть такую её улыбку. Искреннюю, слегка измученную, но от этого не менее лучезарную. - Что бы там мне не грозило, - Грейнджер чуть склонила голову набок. Взгляд её кажется немного затуманенным. – Я уверена, мы справимся с этим, - «мы» звучит так непривычно, но до жути правильно. Кажется, девушку совсем не пугает грозящая ей опасность. Хотя взгляд её остаётся туманно-взволнованным. Просто она думает о другом. Как и я. Мгновение, которое длится вечность. Мгновение, которое необходимо, чтобы сократить до нуля расстояние мужду нашими лицами. Я прикрываю глаза, чтобы не передумать в последний момент. Я боюсь собственного неодобрения. Я – идиот. Я чувствую. Мгновение лопается, как маленький воздушный шарик, и я чувствую прикосновение её губ. Такие мягкие, слегка шершавые. Совершенные, чёрт возьми. Приятно-тёплые. И…желанные? В голове проносится ураган, в прах измельчая все мысли. Пустота. Я всё ещё боюсь. Лишь слегка касаюсь её губ своими, на секунду чуть сжав их. Мне жарко и холодно. Мне больно и приятно. Я самый сентиментальный болван на свете. Отстраняюсь, - заглядывая в её глаза. И вижу в них лишь отражение собственных чувств и эмоций. На смену робости приходит ни с чем не сравнимое чувство. Кажется, я слишком долго ждал этого. Слишком долго. Я хочу целовать гриффиндорку до потери сознания, до боли сжимая её хрупкое тело в своих объятиях. Хочу слиться с ней воедино. И раствориться. Рывок. Я сжимаю её узкие плечи, притягивая ближе к себе. Она, нисколько не сопротивляясь, подаётся вперед. Я слышу, как сильно колотится сердце в её груди. Как и моё. Скольжу языком по нижней губе и, не сдержав сдавленного рыка, проникаю в рот. Снова закрываю глаза. Горячо и влажно. Мне не обязательно видеть. Я целую эту мерзкую грязнокровку властно, глубоко, почти грубо. Я чувствую и слышу. Её ладонь оказывается на моём затылке. Она слегка прикусывает зубами мою нижнюю губу. Её мягкие губы. Её дыхание и сердцебиение. Тонкие пальцы зарываются в мои волосы. От затылка по всему позвоночнику пробегает приятный холодок. Зрение – лишнее. Это был бы перебор. Разве можно быть ещё ближе? Но у нас получается. Я всем телом приникаю к телу Грейнджер, чувствуя через тонкую футболку её тепло и каждый изгиб её фигуры, каждый импульс, пробегающий по мышцам. Мы сливаемся. Воссоединяемся, словно два кусочка большого паззла. Смешиваемся, образуя единое целое. Как кофе и молоко. Идеально дополняем друг друга. Скольжу языком по гладкому нёбу. Мы – эпицентр жизни. Из горла девушки вырывается еле различимый приглушённый вздох. Мы и есть жизнь. По крайней мере, гриффиндорка для меня является оной. Теперь мне есть для кого, в конце концов, существовать. До невыносимости жарко. И, чёрт возьми, через мгновенье я ощущаю тесноту в брюках. Тут то в голову и бьёт отрезвляющая молния. Это слишком. Определенно, чересчур. Грейнджер уже и сама немного отстраняется. Нечем дышать. Мне остаётся лишь уткнуться в её лоб своим. Я не хочу выбираться из её объятий, смотреть в её глубокие всегда-все-понимающие глаза. Я боюсь, что она испугается. Скажет, что всё было ошибкой. Убежит. Я боюсь, что сам сделаю так. Я не хочу этого. Мне не было так хорошо уже несколько месяцев. А может, и лет. А может, и всю жизнь. Я никогда не испытывал подобных ощущений при поцелуях, которых у меня было немало. Это именно тот случай, когда тебя переполняют чувства. Ты упиваешься ими. Захлёбываешься эмоциями. Задыхаешься. Гриффиндорка всё же делает шаг назад, опуская взгляд. Я мягко убираю руки с её плеч и талии, огорчённо свесив их вдоль тела. Вот сейчас я действительно не знаю, что говорить. Но в этом, оказывается, нет необходимости: - У меня есть имбирное печенье, - я поднимаю взгляд на девушку. Что? Она, вроде бы, выглядит спокойной, почти серьёзной. Но подрагивающая улыбка, пунцовые щёки и горящие глаза выдают её с головой. – Давай, спустимся в гостиную, немного перекусим, и ты мне всё спокойно расскажешь, хорошо? Такой доброй улыбки, наверное, ни у кого больше не увидишь. Только сейчас я понимаю, как невообразимо глупо было судить Грейнджер по чистоте крови. - Если сделаешь мне чай, то можешь расспрашивать хоть всю ночь, - глуповатая улыбка не сползает с моего лица. Просто я… счастлив. Да, наверное. Счастлив. - Договорились, - гриффиндорка не сдерживает смущённой улыбки и опускает взгляд в пол. Затем, развернувшись, выходит из комнаты и спускается по лестнице. А я застываю на мгновение. Облизываю пересохшие губы. Сглатываю немного нервно. Пытаюсь остановить скачущее сердце. Бросаю взгляд на свою комнату: она кажется мне другой. Более тёплой и уютной, что ли. Более живой. Словно за эти короткие мгновения комната успела измениться. Но это не так. Я изменился. А всё, что меня окружает, осталось прежним. Просто теперь я вижу это по-другому. *** До глубокой ночи мы обсуждали сложившуюся с Оллфордами ситуацию. Серьёзно говорили о предполагаемой опасности и возможных действиях с их стороны. Пожалуй, даже слишком серьёзно. Словно пытались перекрыть мысли о случившемся в моей комнате. Мы переигрывали. И всё равно думали об этом. Я то и дело опускал взгляд с глаз гриффиндорки на её губы. И вспоминал. Вспоминал. Вспоминал. Потом давал себе воображаемого леща и опускал глаза, тщетно пытаясь вслушаться в её слова. Что мы делаем? Вернее, что я делаю? Во мне столько противоречивых чувств, эмоций и желаний, что мозг едва выдерживает, чтобы не превратиться в кусок варёного мяса. Грейнджер грозит опасность. С одной стороны, мне страшно за неё. С другой – я совсем не думаю об этом, так как голова забита совершенно другим. Она – мой самый ненавистный враг. Объект сильнейшей неприязни с далёкого детства. Мерзкая грязнокровная зануда-гриффиндорка. Так почему, черт её дери, меня так и тянет к ней?! Это жуткое ноющее желание коснуться её кожи глубоко засело в грудной клетке. И это сводит меня с ума. Я не хочу этого. Это идёт в разрез с моими прежними чувствами. А я так не люблю перемены. Особенно, когда меняюсь я сам. За неделю можно привыкнуть к новой мебели в комнате. За месяц – к новому месту жительства. За полгода – к появлению нового человека в своей жизни. А сколько понадобится времени, чтобы привыкнуть к «новому» себе? Водиться с гриффиндорцем = становиться лучше. Добрее. Честнее. Какого соплохвоста оно мне надо? Я не могу быть хорошим. Я рождён быть гнусным высокомерным ублюдком. Я привык таким быть. Привык видеть неприязнь во взглядах прохожих. Привык быть грубым и заносчивым. Привык смотреть на всех свысока. Ненавидеть всех. Если я изменюсь в лучшую сторону… Это буду не я. Просто: не я. И я не знаю, что лучше: прожить серую безрадостную жизнь, следуя аристократическим обычаям и скалясь на весь мир, но быть, чёрт возьми, самим собой, или же стать милым и добрым грёбаным ангелом и жить в любви и согласии со всеми людьми. Звучит отвратительно. Быть может, я всё-таки зря паникую? Может то, что я чувствую к Грейнджер – всего лишь природное желание? Она, всё-таки, девушка. С недавних пор вполне привлекательная. Очень привлекательная. Красивая, чёрт возьми. А я – просто взрослый парень с разбушевавшимися гормонами? Тогда почему, во имя Мерлина, я боюсь за неё? Почему мне так нравится с ней разговаривать? Слышать её смех? Почему в тот вечер я не мог смотреть на её слёзы? И если бы я действительно просто хотел её отыметь, я бы, наверное, думал далеко не о ключицах. Сейчас всего шесть утра. Четверг обещает быть туманным и пасмурным. Я сижу в кресле у окна в своей комнате. Мы разошлись с гриффиндоркой около двух часов ночи, и с тех пор я поспал от силы три часа. От постоянных раздумий и недосыпа болит голова. Зарываюсь рукой в свои волосы, массируя кожу головы. Хмуро смотрю на Запретный Лес, мутным пятном проглядывающий сквозь плотную белёсую дымку. Как же я люблю эту тишину. Утренний полумрак. И редкие крики птиц. Через минуту внезапно раздаётся тихий плеск в ванной. Дьявол. И почему ей не спится? Внимание полностью переключается на шорохи в соседней комнате. Изо всех сил пытаюсь вернуться к наслаждению утренним пейзажем, но ничего не выходит. Гриффиндорка, наверняка, сейчас умывается. Капли холодной воды стекают по локтям и шее. Так всегда бывает. Вот одна уже скатилась за горловину ночной рубашки. Как не думать об этом? Ещё через пару минут раздаётся плеск погромче. Скорее всего, девушка включила душ. Я буквально вижу, как она аккуратно снимает золотую цепочку, всегда покоящуюся на её шее. Наверняка замирает, прислушиваясь, не проснулся ли я. Затем спускает к ногам свободные пижамные шорты. Ноги у неё стройные и красивые. Девушка стягивает с себя футболку. На ней наверняка нет бюстгальтера. Каштановые локоны опадают на плечи, прикрывая ключицы и грудь. Она остаётся в одном лишь нижнем белье. Звук задёргивающейся шторки выводит меня из ступора. Грёбаная гриффиндорка. Грёбаная ванная. Грёбаные капли, стекающие по её телу. Раздражённо отвожу взгляд от уже болезненного стояка, распирающего мои светло-серые пижамные штаны. Грёбаное утро. Чёртова Грейнджер. Встаю с кресла и лениво плетусь к комоду. Опершись руками о деревянную крышку, пялюсь на своё отражение в зеркале, висящем здесь же. Бледную кожу лица украшают два бордово-фиолетовых пятна под глазами. Взгляд кажется измученным. Возбуждение понемногу спадает. Но я понимаю, что не могу находиться здесь. Не хочу сейчас пересекаться с гриффиндоркой. Боюсь подумать, что я могу натворить. Натягиваю джинсы и чёрную рубашку. Оба предмета одежды немного мятые. Этим прекрасно гармонируя с моим лицом и причёской. Плевать. Я ведь даже не умылся. Бесшумно спускаюсь в гостиную и, миновав портретный проём, выхожу в слабо освещённый коридор. Ноги сами несут меня к подземельям. В такую рань коридоры пусты. За весь путь до Слизеринской гостиной я увидел лишь какое-то приведение в конце коридора. Впрочем, оно почти сразу скрылось из виду. В гостиной моего факультета пусто и темно. И невероятно холодно. Я уже и забыл про этот холод. Привык к теплу Башни Старост. И это, по-моему, ужасно. У меня не было конкретной причины, чтобы прийти сюда. Но через минуту с правой винтовой лестницы спускается Блейз. И я понимаю, как, чёрт подери, рад его видеть. - Ты чего припёрся в такую рань? – неважное приветствие сонного слизеринца нисколько не смущает меня. – Что-то случилось? О да. Случилось. Я даже не задумываюсь: рассказывать ему или нет. Я не могу долго хранить это в себе. И не могу скрывать от почти-лучшего-друга грёбаный поцелуй с грязнокровкой. Но, зная хитрость и проворство слизеринцев, я не решаюсь выложить всё прямо здесь, в этой гостиной. «У стен тоже есть уши», и всё такое. - Не против прогуляться? Мне надо рассказать тебе кое-что. В глазах Блейза сперва вспыхивает недоумение, мол: «ты что, придурок, гулять в шесть утра?». Но затем на лице его проскакивает любопытство, и он, коротко кивнув, удаляется в свою комнату. Через пару минут Забини возвращается, одетые в свободный зелёный свитер и джинсы. - Происходит необъяснимая хрень, - отчаянно бросаю я, когда мы в полном молчании доходим до давно восстановленного деревянного моста. Слизеринец, присев на перила, смотрит на меня в ожидании. - Мне пришлось рассказать всё Грейнджер, ибо Поттер не смог нормально выполнить мою просьбу, - хмурюсь, глядя в чернеющую пропасть. Забини хмыкает. - И как она отреагировала? Это, чёрт возьми, ужасно сложно объяснить. Мы, непонятно из-за чего, сперва поорали друг на друга, потом умудрились поцеловаться, а в конце спокойно обсудили ситуацию. И попробуй пойми, как там гриффиндорка это восприняла. - Ну, вроде, она отнеслась к этому спокойно, - бормочу я. – По крайней мере, сразу поверила. Я стою спиной к Забини, опершись руками о перилла на противоположной стороне. Друг подозрительно молчит. Я непонимающе оглядываюсь на него. На лице Блейза застывает слабое подозрение, подпитанное едва заметной ухмылкой. - Что? – раздражённо спрашиваю я, сдвинув брови. - Да нет, ничего, - слизеринец складывает руки на груди. – Просто интересно: она вот так просто поверила тебе? Чёртов прохвост. Всё знает наперёд. - Ну, без криков не обошлось, - выкручиваюсь я. Солгать сейчас точно не получится. - О, надеюсь, ты не убил её? Вскидываю взгляд к небу. - Это было бы слишком просто. Забини усмехается, опуская глаза в пол. Снова воцаряется молчание, неприятно давящее на уши. Ведь всё равно вытащит из меня истину, скот. Найдёт способ. - Ты бы не вытащил меня столь ранним утром на улицу, только чтобы поведать об очередной перепалке с Грейнджер, верно? – я уже ненавижу его. Упрямо отвожу взгляд. - Да, - выдыхаю я, - случилось ещё кое-что . Хм… В общем, я рассказал ей про козырь Оллфорда. Ну и… Блейз размеренно кивает, как бы вытягивая из меня слова. Я же чувствую неукротимое желание врезать ему. Подбираю фразы, чтобы всё звучало не так пафосно. Но выходит так, будто мы страстно сосались грёбаных полчаса. Дьявол. - Слушай, - не выдерживаю. Будь, что будет, - я не знаю, как всё это произошло. Но мы, блин, стояли очень близко. И… Мы откровенно орали друг на друга. И её лицо…буквально горело. И ещё эти её ключицы… - просто скажи, олух. – Короче, мы поцеловались. Да. Мерлина ради, только не надо ржать или поучать меня. Я и так всю ночь не спал. Но Блейз лишь как-то довольно улыбается. - Ты что же, не удивлён? – мой лоб превратился в одну сплошную морщину. Забини пожимает плечами: - Ну почему же… Я конечно догадывался, что всё к этому идёт. Однако, я думал, вы зайдёте немного дальше… Он, чёрт возьми, смеётся. Кретин. Хотя мои губы тоже невольно расплываются в улыбке. - Целовались то хоть, надеюсь, с языками? Или как в детском саду? - Ну ты и засранец, - Забини вовсю хохочет. Я лишь качаю головой, чувствуя, что сам готов рассмеяться. Он всё понял. А я невероятно рад. Меня, наконец-то понимают. Теперь уже целых два человека. Туман оседает на новеньких деревянных досках прохладной влагой. Скоро утреннюю тишину нарушит гул учеников, направляющихся на завтрак.