Некромантика

Первый тревожный звоночек раздается, когда Дарио перестает ловить свои отражения в зеркалах и витринах, так, словно они его более нисколько не интересуют. Карлу понятна мысль, что при таких вводных глупо ежеминутно печься о внешнем виде, но… он больше даже не пытается нравиться людям: просто перехватывает взгляд и приказывает, причем, частенько нанося непоправимые ментальные травмы. Рихтер и сам ощущает перманентное давление. Домитор любим и прекрасен, но уже чересчур. В какой-то момент он вовсе перестает, хотя бы ради приличия, открывать рот, говоря постоянно из разных мест, а сам сидит, безучастный, уткнувшись в книгу или отчет. Между ними остаётся близость лишь одного рода, да и витэ Дарио отдаёт без прежних эмоций… просто необходимость. Однажды в клубе от них сбегает, едва не вопя, девица. И больше он никуда не выбирается. Последней каплей становятся расчески: в одну из ночей Карл находит домитора со спутанными волосами, глядящим в потолок. Гуль знает: его синьор раздает мысленные приказы… но это уже почти не он! Убеждать приходится долго: как и застегивать потом перламутровые пуговицы, раздирать колтуны, подбирать ремень с франтовской пряжкой… — Вы теряете себя, — убеждает Рихтер, пытаясь не впустить в голос то отчаяние, что испытывает. "КТО ТЫ ТАКОЙ, ЧТОБ СУДИТЬ?" — вопрошает Прекрасная Смерть. — Я — ваша ниточка к миру живых, — говорит Карл смиренно. "Я уже знаю о них всё". — Вы так уверены? Впрочем, Дарио позволяет усадить себя на заднее сидение, но гуль все равно чувствует эманации его бесконечно странствующего разума… ясно: смотрит чужими глазами на чужие звезды, выискивая малейшие следы непослушания и предательства. Про себя Рихтер называет это кризисом среднего возраста. Когда они выходят из автомобиля, Карл едва сдерживает желание отвесить домитору оплеуху. Тот, кажется, разучился переставлять ноги — просто пожирает пространство невидимыми шагами. Ему вслед оборачиваются люди, такую неистовую любовь с примесью отвращения вызывает он. "Синьор, не так". "Вы ведь учили меня сами". Дарио оглядывается на него сурово, а потом встряхивает волосами и усилием воли становится обычным красивым мужчиной. И удивленно смотрит на мир. От них больше не шарахается толпа. Карл Рихтер крепко берет Дарио за ладонь: — Пришлое мое время научить кое-чему вас. — Тебе нужно вспомнить, — пожалуй, впервые Карлу приходится так сильно возиться с домитором. Он с горечью отмечает, как нервно Дарио нюхает воздух, как морщится на небольшой оркестрик, исполняющий народные мотивы в модной джазовой аранжировке. Раньше они частенько сюда захаживали в поисках приключений — пока окрестности Палермо не были изъезжены вдоль и поперек. Управляющий их не узнает — тревожный знак. "Их" столик занят, и Рихтер идёт ва-банк, занимая другой, окруженный людьми, в самом центре зала. Вампир изумленно запрокидывает голову, едва усевшись. "Я не могу тут находиться: я вижу и слышу всё, знаю об этих людях то, чего они сами о себе не знают". — Говори вслух, — пожалуй, впервые гуль осаживает домитора. Его встречает холодный тусклый взгляд: "Разговариваю, как пожелаю". — До нас все равно никому нет дела, пока не произошло нечто экстраординарное. Усмири свое Прорицание, — Карл продолжает напирать, буквально чуя, что делает благо. Им приносят меню, и его прошибает пот, когда он представляет, как Дарио прямо в голову официанту вкладывает мысль, что, мол, лучше б я пожрал твою душу. Вампир впервые за пару лет вздыхает — и заказывает тирамису почти нормальным голосом. — Так-то лучше. "Хочешь, я заставлю всю почтенную публику ползать предо мной, моля о праве расцеловать руку?" — Вслух, — укоряет Карл. — Так что, хочешь? — И зачем? — Ну, просто. — Как бы ни хорохорился, а всё равно позёр. — На себя посмотри. О, разумеется, первая его эмоция — высокомерное раздражение. Впрочем, Рихтер рад и ей. Он гладит холодную сухую вампирскую ладонь, подбадривая, вопреки всему: — Втягивайся. Через полчаса Дарио требует микрофон — он всё-таки успел изловить в туалете завсегдатая-пьянчугу, — и навеселе поёт неаполитанскую тарантеллу. Ему рукоплескают. Обратно за столик он садится почти прежним. И заявляет: — Давненько мы не трахались. Рихтер хохочет. Едва рассчитавшись, они уезжают, начиная уже в машине. Карл ликует.