Некромантика

Он даже трости не прячет... И души́. Шагает широко, во все стороны рассыпая брызги своей жуткой ауры. Свита, разумеется, рядом, под боком, как шляпа или зонт, или саквояж... Аксессуары. Унтер ден Линден действительно пахнет липами в сыром воздухе весеннего Берлина. Призывно мигает единственной неоновой вывеской "Салон Китти". Девочки там что надо. Джованни сейчас не до них. — Стоять, — он властно преграждает гулям путь тростью, а сам будто вытягивается в направлении мальчишки, выходящего из новенького алого "Хорьха". О, это он, ошибки быть не может. Да, изменились прическа и стиль, но единожды коснувшись, — не забудешь. Дарио раскрывает себя, и Александр Эпирский мигом ввинчивается в него взглядом невероятных глаз, дарованных лишь La-sombra. Оценивает словно — мол, не захирел ли... И вновь Дарио ощущает себя студиозиусом пред экзаменатором. Впрочем, ненадолго. — А ты изменился. До меня доходили слухи... — Александр берет его под руку, и они, вроде бы не торопясь, легко оставляют потеющих слуг позади. — Сущие мелочи, — в отсутствие прохожих, Дарио подхватывает хрупкую кисть и расцеловывает всю. — Просто стал Прекрасной Смертью, — он улыбается широченной гнилой прорехой в щеке... А потом эта иллюзия вновь исчезает. — Кстати, могу поздравить с должностью? — Одно расстройство, — Александр смеется — и, исхитрившись, звонко чмокает Джованни в скулу, — да, и беготня ещё. Полагаю, нам обоим в Шарлоттенбург? — Его Святейшество изволит выказывать недовольство... — Ой, брось, — липовый цвет осыпается им на плечи, — неужели ты сам не устал? — Да я только во вкус вошёл, — Дарио с тревогой глядит на Эпирского. — Не огорошивай, будто ты тоже вознамерился проспать всё самое интересное. — Но мне и впрямь опостылело... Дарио тормозит его едва ли не подсечкой, сразу нагло, жадно целует... Трость тем временем бесцеремонно охаживает зад. — Забавно, что это прозвучит именно от меня, но... Вернуть тебя к жизни? Они смотрятся как минимум непристойно, как максимум — комично. Здоровенный мужик в черном и подросток во франтовском алом плаще. Один не боится ничего здесь, в сердце Шабаша, по своим причинам; другой — по своим. На Дарио смотрят глаза, полные неведомых звёзд. И они отвечают согласием. Когда Александр покидает кабинет здешнего епископа, из-за двери раздается тонкий скулеж, а его самого… ждут. Джованни сидит, развалившись на три кресла поперек и изводит секретаршу сальными намеками до того, что она уже не знает, куда деться. — Что-то долго ты этого слизняка бесхребетного, я почти уехал. Вопреки не лучшему расположению духа, Александр улыбается про себя: едва встретив Дарио, он знал, что так и будет — они оба знали, — но тот упорно набивает цену. Торгаши… — Не совсем бесхребетный… но своей крови точно недостоин. Они выходят на широкую лестницу дворца Шарлоттенбург — и оба морщатся при виде застывших эсесовцев, засилья свастик и прочей атрибутики. — Говно дизайн, — комментирует Дарио себе под нос. — Вообще не понимаю, что они о себе возомнили, — так же тихо ответствует Эпирский. Впрочем, до прохлады ночных улиц шагают, не привлекая лишнего внимания: когда-то, словно в прошлой жизни сказанные, слова о всенепременной греховности однополой связи до сих пор справедливы. А на улице Дарио спрашивает: — К тебе или ко мне? — но похабная ухмылка однозначно заявляет, что ему, на деле, без разницы. Александр хмурится… — Несмотря на твою безграничную самоуверенность, лучше ко мне. Всё-таки… представь, тебя найдет котерия выгребков. — Представь, как кто-то выпьет и ПРОЗРЕЕТ, — Дарио хохочет, — но убедил. Сейчас, минуту, раздам инструкции. Он каким-то неведомым образом засовывается в окошко собственного автомобиля и тараторит скороговоркой. А идёт к алому "Хорьху" тоже сопровождаемый скулежом. — Это кто там у тебя? — удивляется Александр, двигаясь, чтоб дать Дарио место. — Это раб возомнил себя равным. — А, гуль… — Да похуй на него, это даже не мой. Иди сюда. Сейчас буду делать реанимацию по методу Джованни… Он затягивает спутника на себя, не празднуя водителя и тут же начинает раздевать. — Как я скучал… — болезненные Поцелуи сыпятся один за одним, но Тень стонет, запрокидывая голову. — Я, тоже… возможно, — шепчет лукаво. — Лжец, — щеку Александра охаживает склизкий язык. — А сам-то! — якобы возмущенный Ласомбра пульсирует темнотой, — россказни о твоих похождениях доходят даже до Шабаша. — Но влюблен-то я давно и безнадежно — в единственного… — Не пиздабол, а поэт, ясно, — Александр звонко смеется, упираясь Дарио в плечи. — Ты, небось, в каком-то пафосном дворце живешь? — Да с чего бы… арендую домик на окраине. Тишина, спокойствие — и никаких лишних глаз. — Дотянем, думаешь? — А давай потянем… — он распускает щупальца, доводя визави до исступления. — Я тебя так отымею, что никакая регенерация не спасет, — выстанывает Дарио, извиваясь. — Заодно посмотрим, чему ты научился, — Александр демонстративно запахивает плащ и соскальзывает на сиденье. — Слыхал, у тебя совершенно гнилое нутро… — Лучше раз увидеть, чем сто раз услышать, — Джованни целует ему руку и успокаивается — до поры. В стеклах отражаются фонари — и звёзды. Они же пляшут в глазах Эпирского. Давно забытый азарт охватывает его целиком. Пусть бы и ненадолго, он забывает об усталости от всего сущего. Видимо "реанимация по методу Джованни" и впрямь существует. Тут действительно тихо и очень уютно, несмотря на то, что коттедж окружают точно такие же домики — будто пряничные, с аккуратными заборчиками, стриженными газонами… Во влажном воздухе висит запах жареных сосисок. Джованни поводит носом почти с тоской. Но не забывает и о главном: распахивает перед Александром калитку, церемонно кланяется, и идёт следом, предвкушая безудержное кровавое веселье. Он сканирует дом Прорицанием — и никого не находит. — Что ж ты, хозяин, гостя хочешь голодом заморить? — шутливо уточняет, пока означенный хозяин возится с замочной скважиной. — Ну ты же знаешь, где хранятся мои сосуды… — замок, наконец, щёлкает. Они едва успевают сделать пару шагов в темной прихожей, как Дарио с грохотом роняет саквояж и прижимает Эпирского к стене всем телом: — Тогда я буду пить тебя. Звучит угрожающе, но… они играли в эту игру не раз. Ласомбра белозубо ухмыляется в ответ из наползающих теней: — Моли Папочку, чтоб после уже мне хватило самообладания остановиться. Никогда смертному не понять той гаммы ощущений, что можно испытать во время поцелуя, обагренного смесью могущественного витэ; каково натыкаться на острейшие клыки — и насаживаться языком добровольно, чтоб одуряющей сладости было в избытке; выть от боли-удовольствия… Верхняя одежда ложится угловатым громадьем в прихожей. А Александр устраивается у Джованни в объятиях: — Признайся, выслеживал меня? — тянет почти томно. — Нет, — Дарио хмурится, — были вопросы к этому недоразумению в форме от Хьюго. — Не напоминай… — Эпирский не то морщится, не то скалится, как от смеси гнева и презрения, — и я не понимаю сути экспери… — он обрывает себя сам, — ладно, впрочем. Итак, мы здесь — и чего ты хочешь, Прекрасная Смерть? — Как всегда… — шепот Джованни уже бегает по шее табуном мурашек, — кстати, как дела в Сент-Луисе? — Что?.. — Александр не затягивает, понимая, что вопрос неслучаен, — очень неплохо. Эти Анархи — курам на смех. — Ну не все же могут позволить себе быть независимыми, — доносится от солнечного сплетения утробное урчание. Ласомбра обшаривает любовника тоже, пусть и не так явно, а когда натыкается на странный мелкий кармашек… — И ты был в США, не так ли? — Довелось. Заешь, джинсы удобные. — Без них тебе всё равно лучше. Они снова пробуют всё, и даже немного сверх того, принимая немыслимые для живых позы. Витэ пятнает тела и простыни, делает прикосновения липкими, оставляет на бледной коже Александра багровые потёки. В какой-то момент он, отрываясь со стоном, сбегает от распаленного Джованни в тюрьму в бездне, чтоб захватить очередного несчастного смертного, которого они стискивают между собой и пьют, периодически переключаясь друг на друга. Труп затем просто спихивают с постели. — Когда ты кончишь? — Когда узнаю, зачем ты лично притащился в Берлин, — заявляет Эпирский с целомудренным выражением лица, сидя на Дарио сверху и продевая мизинцы в непристойный пирсинг любовника. — А если я скажу, что веду делишки с Викос? — А если я выпью тебя прямо сейчас? — Тогда ты точно не кончишь… Они смеются в унисон, и Дарио облизывает изящные пальцы Ласомбра. Что-то, сильно смахивающее на трупные соки, стекает по пальцам на запястья. Беседа с перерывами на секс? Секс, сопровождаемый взаимными попытками вызнать что-то полезное? Как бы там ни было, они одинаково искусны — акт длится несколько часов и обессиливает даже Сородичей. — А ведь у меня была запланирована куча дел на сегодняшнюю ночь, — попрекает Александр любовника лукаво. — У меня тоже. Похуй. Вечно встречаю тебя, и любые планы катятся в Тартар. — Тогда, пожалуй, лучше нам больше никогда не видеться, — Эпирский накручивает на палец и без того вьющиеся от влаги волосы Джованни, возлежа буквально на нём. По недавно безразличному лицу Тени блуждает плутовская улыбочка. — Точно. А когда ты от беспросветной скуки ляжешь в торпор, я найду твое холодное бледное тело и буду трахать, пока не придешь в себя. Ласомбра прыскает и устраивается поудобнее, зевая. Близится рассвет, но он нисколько не боится оставаться с Дарио наедине. И его дневные сны на диво беззаботны.