Хроники одиноких вечеров

Странное время — вред от сигарет компенсируют сладким привкусом дыма, а душевные раны пытаются дезинфицировать научной психологией. Как будто это как-то поможет… Слышу характерный щелчок — лопнула апельсиновая кнопка в сигарете Дазая, кажется, этот вкус ему не нравится. Но он всё-таки затягивается глубоко, словно давая сигарете второй шанс. Как я и предполагала, он вскоре отворачивается: — Какая дрянь… Ты знаешь, что кошки не любят запах цитрусовых? — Выходит, у тебя кошачья душа. — По одному только признаку глупо судить, — он снова затянулся — Это любой знает. — Ты не принадлежишь никому и ничему, бродишь там, где вздумается и иногда кажется, что у тебя девять жизней. Разве не кошачьи повадки? Дазай задумчиво запрокидывает голову назад, как если бы так мысли в его голове перетряхнулись как в новогоднем снежном шаре, и было бы легче поймать самую разумную. Но это, разумеется, только мои предположения. Я удобно расположилась на кресле, обитом зелёным бархатом, которому давно уже место в музее. Да и вся его конура стала бы отличной инсталяцией на выставке современного искусства. Подтягиваю чуть сползший чулок, слегка отодвигая с бедер ткань белого платья-комбинации. На плечах висит черный пиджак с мужского плеча, но… Это не Дазай набросил его на меня, а совсем другой человек. Не важно. Меж тем, он вздумал ответить: — Ты слышала о том, что кошкам не свойственна любовь? — Хочешь оправдаться наличием этого качества? — Как раз наоборот… — он дотягивается ладонью через кофейный столик до моего колена, лишь слегка коснувшись его пальцами — Мне это не свойственно. Так что, очень возможно, ты права. Пальцы двигаются дальше, ближе к моим бедрам, поддевая шёлк платья. А я почти безразлична к этому или… Просто пытаюсь убедить себя в этом? Дыхание как будто проваливатся вниз, углубляясь, а Осаму наконец тушит эту вонючую сигарету в пепельнице. Вот и всё — наконец настал конец светской беседы и настало время для наших теней. Утром мы и не вспомним о том, что они вытворили с нашими телами. Мужчина медленно отодвигает прозрачный, кофейный столик в сторону, и вот я уже сижу на подлокотнике кресла в одном лишь белье. В полумраке квартиры видны лишь очертания тел, такие бархатно-манящие и вульгарные. Он отодвигает ткань взмокшего белья, и я бы могла поклясться, что в этот момент он ухмыльнулся. Да плевать! Пусть просто сделает это! (чёртова овуляция…) Тёплый, мокрый язык скользит по самым сокровенным местам, но этого мало! Стягиваю бежевый бра вниз, на талию, и наконец чувствую, что он лижет ту самую, самую чувствительную точку. Выгибаюсь ему навстречу, хочу активнее, и тихий стон скатывается с губ каплей наслаждения. Хочется кончить как можно скорее, хоть сейчас, но сдерживаюсь и закусываю губу, растягивая удовольствие. Сначала один палец… Становится невыносимо томительно, а движения слишком размерены. Но так даже лучше — очень скоро ощущаю то самое желанное чувство предвкушения и затихаю, проглатывая стоны. Искра. Потом словно бы серебряный бисер рассыпается перед взором и сокращения лона становятся вестниками экстаза. А Осаму продолжет в медленном темпе, и это превращается в какую-то пытку, потому как новая вспышка от касания языком всё-таки заставляет меня выстонать это чёртово имя предательски жалобно… Не успеваю прийти в себя, как слышу лязг пряжки ремня, и теперь жду новой порции удовольствия. Ночь обещала дарить только это… Но Осаму лишь усмехается, поправляя застегнутую пряжку: — Расстегивал до этого, чтобы не впивался в живот. До встречи, леди. Он вот так все и бросил. Забрасываю ногу на ногу, стараясь не подать виду, что разочарована. Поднимаю с пола телефон, и под светом его экрана демонстративно игнорирую выразительный бугорок на брюках Дазая. В четвёртый раз он обрывает нашу близость на самом интересном месте! Извращенец… Но это не отменяет того факта, что всё ещё хочу его. А он только поправляет бинты на запястьях, так маняще процедив: — Еще увидимся, сокровище…