Позволь тебя узнать

— Ну вы меня тоже поймите, — восклицает полненькая дама в возрасте, коей являлась консьержка общежития, — студентов куча! Тут больше ста комнат, больше ста студентов, а к каждому из них приходит по друга два на выходных, как мне за всеми уследить! Её скрежущий голос действовал Арсению на нервы, мало того, что голос неприятный, так ещё и постоянно скачущие интонации и громкость. Следователю, который уселся за стол, рядом со сгорбленным в унынии Арсом, её голос явно казался ненамного приятнее, он то и дело морщился, а иногда прикрывал глаза, словно ему закладывало уши. — Это ваша работа, — твёрдо прерывает её мужчина. — Вы же не спрашиваете меня, как я слежу за Центральным Административным. Следователем был мужчина слегка за тридцать, с умными, повидавшими жизнь глазами. Он выбивался из рядов полицейских, которых Арсений привык видеть: у него не было заметного круглого животика, не было и усов, а еще в его взгляде не было безучастности. Хоть и выглядел он до смертельного уставшим: тёмные круги, мешки под глазами, бледный оттенок лица, покрывшегося трёхдневной щетиной, потрескавшиеся чуть синеватые губы — в его глазах горел едва заметный огонёк, он хотел разобраться в случившемся, хотел помочь. В нём было то, что большинство полицейских теряли ещё в первые годы работы: жажда правды. — Ладно, идите, нам надо поговорить с мальчиком, — тяжело вздыхает следователь Кримов, когда консьержка снова начинает эмоционально оправдываться. Когда второй полицейский, рядовой Стрижень, закрывает за дамой дверь комнаты, Арсений успевает заметить, что в коридоре стоят любопытствующие зеваки, кто-то нагло пытается заглянуть в комнату, кто-то топчется в коридоре, пытаясь понять, что произошло, кто-то только одним глазом выглядывает из собственной комнаты. Пару часов назад, как только Арсений оправился от испуга и шока, он пулей понёсся на первый этаж выяснять ситуацию с консьержкой, та вместо помощи начала наезжать на него, что сами, мол, виноваты, если не закрываете свои двери на ключ, она не несёт никакой ответственности за сохранность вещей жильцов. Прямо перед ней Арс начинает набирать в полицию, женщина бледнеет, просит разобраться как-то по-тихому, ну, зачем, спрашивается, сюда полицию вмешивать. Арс непреклонен, он не собирается никого выгораживать, прикрывать и молчать, сжав зубы. Именно поэтому и сидит сейчас с двумя полицейскими, один из которых, вроде, и хочет помочь, но выглядит так, словно не спит уже пятые сутки, а второму в целом плевать на происходящее. — Просто камеры глянуть надо, — говорит рядовой, ковыряя мизинцем в зубах, пытаясь достать застрявший кусок курицы, которой он ужинал до того, как поступил вызов. — Правда, Сань? Как я не додумался? — смотрит на него раздражённо Кримов. — А чё? — А то, что в нашей стране камеры чаще для красоты висят, — вздыхает следователь. — Так тем более консьержке надо предъявить! Чё у неё камеры висят не работящие? — Камеры не работают уже полгода, она оформляла заявку в отдел охраны, и до сих пор ждёт ответа, так что предъявлять, Саня, нам придётся своим же. — Сучий случай, — ругается Стрижень, садясь на кровать Вадика. — Пацан, ты как? — Лучше не бывает, — язвит Арсений, чувствуя, как усталость подпитывает раздражение от ситуации. — Э! За языком-то следи! — Отстань от него, — шикает Кримов, — мальчишка ещё совсем, ещё и такая хрень случилась. Арсений, верно? — уточняет полицейский мягко, Арс успокаивается, Кримов нравится ему гораздо больше, он чувствует от него поддержку и реальное желание помочь, молча кивает. — Время позднее, сейчас никого, кроме тебя не опросим. — Вы видели коридор? — взмахивает руками Арс, вставая на ноги. — Никто не спит! — Успокойся, — выставляет руку вперёд мужчина, и Арсений обессиленно валится обратно на стул. — Ответь на пару вопросов. Я разберусь, обещаю. Веришь мне? — Да, — почти шёпотом отвечает Арс, Кримов, действительно, располагал к себе и вызывал доверие. — Хорошо, тогда начнём с простого. Где ты был на этих выходных? Почему так поздно заявил, видно, что тут это не первый час стоит. — После пар в субботу поехал на дачу к друзьям, пригласили на выходные. Мы только около двенадцати приехали. Как только приехал, сразу пошёл в комнату, а тут это, — Арсений обводит дрожащей рукой комнату, погруженную в хаос. — Пришёл в себя и сразу побежал к консьержке, она ни сном, ни духом. Я позвонил вам… — Хорошо, — кивает следователь. — В субботу, утром, ты ушёл на занятия, всё было в порядке, так? А после занятий перед тем, как уехать, ты заходил в комнату или сразу поехал? — Нет, мы поехали сразу с института. — А твой сосед? Он был с утра в комнате? И где он сейчас? — Нет, Вадя ещё в пятницу уехал домой, вернётся только завтра, к третьей паре ему. — Выходит, он покинул общагу раньше тебя? Значит, дверь должен был закрыть ты? — Да, и я закрывал! — горько говорит Арс, не в силах унять дрожь в голосе. — Я точно закрывал! — А твой ключ, ты никому не отдавал его на время выходных? Может, давал кому-то сделать копию? — Нет! Он был у меня, лежал в рюкзаке всё время… — А Вадя мог отдать свой ключ на выходные кому-то из своих знакомых? Просто пойми, Арсений, дверь не выломана, не взломана, замок цел, его открыли родным ключом. — Я-я не знаю, может, и мог кому-то дать, но зачем? Я, правда, не знаю… — А какие у вас с ним вообще отношения? — Да никакие, — вздыхает тяжело Арс, снова роняя голову в ладони. — В том смысле, что почти не общаемся, перекинемся от силы парой слов за день. Даже приятелями не назвать. — А ты мог его чем-то обидеть? Разозлить? — Нет, говорю же, мы едва общались. А, как к соседям, у нас не было друг к другу претензий. — Хорошо, Арсений, не волнуйся, — успокаивает мужчина. — С Вадей мы в любом случае поговорим, как я вижу, его вещи тоже пострадали. Как у тебя отношения с ребятами из общежития? Института? — Нормально, — Арсений задумывается, — вроде бы. То есть, я хочу сказать, я почти ни с кем не общаюсь. Только с парнями с другого факультета, с которыми я, собственно, и поехал на дачу. — Не обижают тебя? Может есть кто-то, кто не даёт проходу? Может, ты кого-то обидел? Взбесил? Арсений молчит. — Господи, — страдальчески вздыхает рядовой Стрижень, отрываясь от телефона, — спорим на косарь, что он просто отшил какую-нибудь девицу, а она ему это устроила? Девки же они такие, да еще и в художественном вузе. — Заткнись, Саша, — категорично заявляет следователь. — Так что? Может, правда, кого отшил и обидел? — Нет, такого точно не было, — поджимает губы Арс. — У меня не очень хорошо ладится с людьми, часто возникают недопонимания со сверстниками, но не до такого… — Можешь назвать конкретные имена? Арсений задумывается, он вспоминает двух идиотов со своего курса, что прижали его возле туалета, вспоминает Кирилла, которому нагрубил накануне, но никто из них не выглядел в глазах Попова настолько низким, чтобы сделать такое. Даже те два барана не опустились бы до этого. — Слушай, — словно прочитав его мысли, говорит Кримов, — я понимаю, что сейчас тебе может казаться, что никто из тех, о ком ты думаешь, не способен на такое. Но, поверь моему опыту, это очень обманчиво, иногда якобы хорошие люди оказываются такими подонками, что волосы дыбом встают. Так что не выгораживай и не оправдывай никого даже для самого себя. Смотри, как мы сделаем, ты дашь нам имена, а завтра мы их опросим, начнём издалека, мол, кто вы, что вы, чем занимались на этих выходных, где были. Если я буду сразу видеть, что человек не при чём, я про тебя даже слова не скажу, идёт? Арсений нерешительно кивает. — Хорошо, — он достаёт блокнот и кладёт его перед Арсением, вкладывая аккуратно ему в руки карандаш. — Напиши мне имена, обещаю, никто не узнает, что именно ты указал на этих людей, я обеспечу тебе безопасность во всех смыслах. «А он точно русский полицейский? — проносится в голове у Арса. — Он словно идеал детектива с большого экрана». Арсений пишет несколько имён, долго раздумывая, стоит ли сюда приплетать Кирилла. Поверить своему чутью или опыту Кримова? А, к чёрту, полицейский же сказал, что в любом случае не станет упоминать Арсения, если будет видеть, что допрашиваемый непричастен. — Хорошо, — кивает мужчина, — и допиши, будь добр, полное имя своего соседа, его завтра ведь тоже надо найти. Угу, вот так, отлично. Он забирает блокнот, пробегает глазами по столбику фамилий с именами, благодарит Арсения за помощь, обещая во всём разобраться. — У тебя есть, где переночевать? Просто я бы хотел ещё осмотреть комнату, а ещё лучше ничего здесь не трогать до приезда твоего соседа. — Да-да, я понимаю, — Арсений устало трёт глаза. — Переночую у друзей. — Вызвать тебе такси? — Нет, они живут тут же, спасибо большое, — Арсений до невозможного благодарен Кримову за его небезразличие, за его заботу и помощь. — Можно я только возьму пару своих вещей? Переодеться там… — Да-да, конечно. Вещи в шкафу не тронуты? — Перерыты, но не испорчены, — вымученно отвечает Арс, доставая чистую одежду. — Слушайте, если мои слова что-то значат, я указал на этих ребят, но уверен, что никто из них… — Я понимаю, Арсений, — обрывает его полицейский, — но проверить я должен. Точно не подозреваешь кого-то конкретного? — Арс мотает головой. — Не знаешь, что могли искать? — Искать? — Нет-нет, ничего, я просто предположил, — улыбается ему мягко мужчина. Он встаёт и, положив руки Арсу на плечи, выпроваживает его из комнаты. — А ну разошлись, бабки базарные, — шикает на общажных зевак Кримов. — Или сейчас устроить допрос в третьем часу ночи? — после его слов коридор быстро пустеет. — Умойся и ложись спать, — подбадривает Попова Кримов. — С утра голова чище будет, может, и вспомнишь чего ещё. Поблагодарив следователя за помощь и доброту, Арсений направляется в душ. — «Что могли искать»? — повторяет вопрос Кримова рядовой, когда тот, выпроводив Арсения, возвращается в комнату. — Думаешь, что-то искали, а не просто со злости разворошили парню комнату? — То, что комнату обыскивали, сто процентов, — Кримов садится за стол. — Всё вверх ногами, у всей одежды вывернуты карманы, матрасы перевёрнуты, подушки вспороты и выпотрошены, все ящики и шкаф были открыты. Искали, — повторяет Кримов. — А вот это, — он указывает на современную композицию, состоящую из белой порванной рубашки, стоящего на ней кеда и полузасохшей лужи колы, потом обводит рукой другие поврежденные вещи, — явно сделали перед уходом. Либо злясь, что нихрена не нашли, либо, чтобы запугать кого-то из мальчишек. — Почему не сказал пацану? — Я спросил, могли ли что-то искать… Он так удивился, явно не в курсе, если бы у него что-то такое было, он бы сразу понял, напрягся бы. А там одно незнание и испуг. Не при чём он тут. — А, может, он так показал. В театралке ведь учится. — Хм, — на самом деле задумывается Кримов, — посмотрим. Арсений выходит из душа совсем потрёпанный, вода его не освежила, не привела в чувства. Шок прошёл, а испуг — нет. Вот почему всегда так: за чем-то хорошим всегда следует дичайший пиздец. — Шаст, Поз? — шёпотом зовёт Арсений приоткрывая дверь комнаты друзей. Из полумрака ему никто не отвечает — спят. — Не обессудьте, — говорит, скорее, сам себе Арс, залезая в кровать Антона, вот удивится с утра. А ведь, как чувствовал, звал ведь сразу у них переночевать. Арсений на секунду задумывается об этом. Нет, ну, подозревать в такой херне Шаста, который вообще-то был с ним все выходные, это уже больше, чем просто иррационально. Арсений ругается сам на себя, тут же оправдывается, думая про себя, что он слишком устал, ещё и напуган, а, возможно, что в состоянии аффекта. Сначала Арс думает, что не сможет заснуть, но усталость и физическая близость спящего Антона очень быстро погружают его в царство Морфея. — Арс? — первое, что слышит с утра: беспокойный хриплый голос Шаста. — Ты как тут? — Прости, — Арсений зарывается лицом в собственный локоть. — Я обязательно объясню. Уже пора вставать? — Да нет, ещё час до будильника… — Тогда прости меня ещё раз, — переворачивается набок Арсений и снова засыпает. — Ну, охренеть, — только и шепчет себе под нос Антон. Спать больше не хотелось, удивительно, кстати, поэтому Шаст вылазит аккуратно, чтобы не потревожить спящего Арсения, одевается и тихо выходит из комнаты, чтобы покурить. — Какого хрена? — шепчет Антон, видя табличку на двери комнаты Арса с надписью «Не входить». Антон непроизвольно тянется к ручке, но не успевает повернуть её, как сзади на плечо ложится чья-то тяжёлая рука и Антон чуть ли не подпрыгивает. — Написано же, не входить, — хмурится высокий мужчина в полицейской форме. — Ты, случайно, не Вадим? — Кто? — не понимает Шаст. — Нет, а что произошло? — хмурится теперь Шаст, отходя на шаг назад от полицейского. — Не Вадя? То есть тут не живёшь, а зачем тогда лезешь в чужую комнату, ещё с табличкой «Не входить», а? — полицейский подозрительно сужает глаза. — У меня тут друг живёт, — поспешно оправдывается Антон. — Арсений. Он пришёл ночевать к нам, а сейчас я увидел это, вот и… да. — А, — полицейский расслабляется, выпрямляясь в спине. — Ты, значит, один из тех, с кем он на даче был. — Ага, а откуда..? Ладно. Так что произошло? — Ты не знаешь, где тут можно покурить? — Пойдёмте, — машет ему рукой Антон, зовя за собой, они выходят на балкон, достают сигареты. — Антон. — Василий Петрович Кримов, — представляется следователь. — Тебе восемнадцать есть? — Антон кивает, и мужчина поджигает ему сигарету. — Надеюсь, мозгов достаточно, чтобы не врать полицейскому, паспорт спрашивать не буду. Я хотел начинать разбираться в часов десять, когда все уже будут на занятиях, но раз ты не спишь, ответишь на пару вопросов? — Если объясните, что случилось, — не унимается Шаст. — Никогда не ставь полицейским условия, парень, — Кримов долго выдыхает струйку дыма. — Они это не любят. Ничего говорить пока не буду. Наверняка в обед уже все будут знать, что произошло, слухи дело такое. Сейчас тебе скажу только то, что действую в интересах твоего друга. Я хочу помочь Арсению, ты, вижу, тоже. Так что, ответишь на вопросы? — Антон вместо ответа кивает. — Как тебе кажется, у Арсения есть недоброжелатели? — Арсу что-то сделали? — тут же выпрямляется Антон. — Антон. Вопросы буду задавать я, — он докуривает сигарету, долго смотря на Шаста. — Вижу, что он тебе дорог, но давай лучше ты мне поможешь, а не будешь утолять своё любопытство. — Я не знаю, — почти честно отвечает Антон. — Мы учимся на разных факультетах, на разных курсах. Общаемся в свободное время, но он никогда не рассказывает о своих однокурсниках, а, кроме студентов, у него тут знакомых нет, он же из Питера… Хотя был случай… — Да? — Кримов, выбрасывает окурок в стаканчик, достаёт блокнот. — У нас была перемена между двумя живописями, я вляпался штанами в краску, пошел отмывать, а когда вышел из туалета, словно почувствовал что-то, знаете, словно чувствуешь на себе взгляд. Ну вот, обернулся, а там два каких-то уёбка, ой, простите, — полицейский негодующе качает головой, но ничего не говорит, — в общем два парня с курса Арса прижимали его к стене. Ну, точнее, прижимал только один, второй смотрел, но это не важно! Короче, я не знаю, что тогда произошло, спросил, чё они делают, а они начали, мол, знакомимся. Мы с Арсом тогда не очень близки были, но забить я всё равно как-то не смог, да и бесят меня такие овощи… В общем, я и… вклинился. — Вклинился? — переспрашивает Василий Петрович. — Каким образом? — Я вывел их из себя, чтобы они переключились на меня, — честно отвечает Антон, что-то в глазах мужчины заставляло безгранично ему верить. — Ну и… донёс свою точку зрение касательно ситуации. — Подрался? — поднимает одну бровь Кримов, а Антон виновато улыбается, пожимая плечами. — Юность… И часто ты так доносишь свою точку зрения? — Время от времени, — уклоняется от прямого ответа Шаст. — А, хм, не загоняйся пока по этому поводу, но я задам один вопрос, чисто теоретически, — мужчина поворачивается к Антону всем корпусом. — Есть ли вероятность того, что Арсений пострадал из-за тебя? В том смысле: ты вывел кого-то не того, этот кто-то увидел, что в последнее время тебе стал дорог Арсений, и сделав плохо близкому человеку, этот кто-то хотел сделать плохо именно тебе? — Шаст смотрит сначала удивлённо, потом испуганно: Арс мог пострадать из-за него? И что мужчина вкладывает в слово «пострадал»? Что вообще произошло? — Я… Я не знаю, я бы никогда осознанно не подверг его… — В том-то и вопрос, — Кримов начинает жалеть, что спросил об этом, глядя на мальчишку: Антон выглядит испуганным и подавленным, кажется, он всерьёз начинает грызть себя. — Стой-стой, — останавливает мысли Шаста полицейский, усаживая того на скамейку на балконе. — Это не одна из прорабатываемых версий на данный момент, — Кримов участливо заглядывает в зелёные глаза, — мы всё ещё не поговорили с соседом Арсения и другими людьми, которые вызывают вопросы. Не грызи себя, по крайней мере, раньше времени, Антон. Я могу попросить тебя кое о чем? — Да, конечно, — шмыгает носом от холода на балконе Шаст. — Арсению сегодня будет тяжело, — мужчина берёт Шаста за плечи, говоря чуть тише. — Ему начнёт казаться, что все обсуждают происходящее, ему будет казаться, что все не на его стороне. Будь с ним рядом. Не давай усомниться в том, что ты его друг и готов поддержать. Успокаивай его, говори, что виноватый найдётся, а через неделю все об этом и вспоминать забудут. Если совсем плохо, отвлекай его, переводи тему, своди его, не знаю, на прогулку, — Антон кивает после каждого слова, после чего Кримов встряхивает его за плечи. — И сам не кисни, как же ты будешь успокаивать Арсения, если сам весь трясёшься! Вот! Правильно! Улыбайся, пацан. Насчёт произошедшего, не хочу пока распространяться, чтобы не мешать расследованию, ты меня пойми, я думаю, Арсений сам тебе расскажет позже, а пока никаких деталей. После этого Кримов просит всё же назвать фамилии тех парней, которые зажали Арсения, Шаст знает только одного. Мужчина эту фамилию находит в уже записанных, так что предполагает, что и фамилия второго тут уже была. А раз Арсений написал их, значит, он с полицейским был честен, что вселяло в мужчину уверенность, что мальчик здесь только пострадавший. Кримов жмёт Шасту руку и уходит с балкона. Было в нём что-то очень сильное, мужское и, Шаст отмечает это с неприятным послевкусием, отцовское. Кримов так легко взял его под крыло, успокоил, подбодрил, поверил Антону. Шаст чувствует, что ему не хватало вот такого вот сильного мужского образа рядом. Странно это, думать такое о полицейском, с которым только что познакомился. Но Василий Петрович ему, действительно, нравился. Шаст выкуривает ещё пару сигарет, всерьёз задумываясь о том, что сказал ему полицейский. Сделать плохо Антону, сделав плохо Арсу. Но разве тогда не логичнее было бы сделать плохо Диме? С Позом они были дольше, их уровень общения и взаимопонимания был куда выше, не говоря уже о том, что они, действительно, были друг для друга семьёй. И если бы кто-то и хотел сделать Шасту больно через близких, кто-то из тех, кого он успел выбесить в институте, гораздо логичнее было бы навредить Позову. Антону эти мысли не нравились, но они были рациональными, отрезвляющими — его вины, что бы там ни произошло, нет. Хоть он и убеждает себя в этом окончательно, тревога за Арса и незнание ситуации заставляют Шаста чувствовать себя паршиво. Внутри всё тряслось и било тревогу и в такие дни, если Антон не курил каждые полчаса, то без сомнений ввязывался в драки. Но сегодня нельзя, он ставит себе это условием, сегодня надо быть с Арсом, надо подбадривать, поддерживать его, как и сказал Кримов. Вряд ли Арса сильно успокоит вид чьего-то разбитого до крови лица. Пока Антон продолжает думать об этом, на телефоне срабатывает будильник, надо было идти будить Диму. И Арса. — Пришло время открыть глазки, синеглазка, — лыбится прямо в лицо Арсению Шаст. — Это звучит ужасно, это тавтология? — бурчит Арсений, пытаясь открыть глаза, веки были чертовски тяжелыми и он на мгновение засомневался, не налил ли на них кто суперклея. — Понятия не имею, что это такое, — продолжает смотреть на него Шаст. — Хэй, правда, пора вставать. Арсений садится кое-как на кровати, пока Антон будит Диму. Арс принимается переодеваться в одежду, которую взял вчера из шкафа перед тем, как… И так не идеальное настроение Арса портится окончательно, когда он вспоминает причину сегодняшней своей ночёвки здесь. — Арс? — удивляется Дима, который успел надеть очки. — Ты у нас ночевал? — Ага, — уныло кивает Арсений, — простите, я пытался спросить, не против ли вы, но вы так крепко спали. — Да ладно, — Шаст треплет его по волосам, наводя там ещё больший беспорядок, чем был, — приходи, как захочешь, я не против делить с тобой ложе. — Шаст, блять, — кривится Поз, — ну, выбирай формулировки. Случилось что? — Угу, — у Арсения лицо будто он съел разом пять лимонов и запил солёной водой. — Пиздец. — Что такое? — спрашивает мягко Шаст, подсаживаясь к Попову, обнимая его за плечи, Дима, быстро одевшись, ставит стул напротив Арса, готовый слушать. — Пиздец, — повторяет Арс, а потом трёт руками глаза, делая резкий вдох, словно пытается не заплакать, у Антона сердце обрывается. — Арс, — присоединяется к ним Позов, подсаживаясь на кровать, тоже приобнимая Арсения, — ну ты чего? Что случилось? — Вчера, или уже сегодня, — Арс старается унять в себе нервные действия, вроде, хруста пальцев или кусания губ, но вместо этого у него просто начинает очень сильно трястись нога. — Короче, когда приехали, я пошёл в комнату, а там пиздец, — снова не находит лучшего слова Арсений. — Всё перевёрнуто, вещи испорчены, подушки порезаны. Тетради порваны. — Блять, — одновременно выдыхают Шаст с Позом, переглядываясь. — Это сосед сделал? — спрашивает первым Позов. — Нет-нет! Вади не было на выходных, он уезжал домой, только сегодня вернётся. Я не знаю, кто это, что это, просто… блять, — он судорожно вздыхает, смотря в потолок, снова пытается не пустить слезу, — так паршиво. — Арсюш, — тянет на вздохе Шаст, прижимая голову Арса к своей груди. Арсений слышит, как у того обеспокоенно заходится сердце, отвлекается на это, успокаиваясь. — Ты прав: пиздец… — Я позвонил в ментовку, они разбираются. — Разбираются! Как же! — фыркает Дима, но, словив от Шаста резкий взгляд, тут же исправляется: — Хотя может и разбираются, чёт я погорячился. — Разбираются, — убеждает Арс, — по крайней мере, один разбирается точно. Хороший мужик. — Кримов? — улыбается Антон. — А ты откуда знаешь? — выпрямляется Арсений, заглядывая в зелёные глаза. — Встретились утром, курили на балконе, — вот так, Антон, отвлекать, менять тему, успокаивать, вот так, — он ничего не рассказал о том, что произошло. Так, поговорил со мной, покурил, дал совет и ушёл в закат. Хотя, скорее, рассвет. Мне он нравится. — Что, на стареньких потянуло? — впервые за день улыбается Арсений, и Антон его улыбку тут же подхватывает. — Да иди ты! — пихает Арса плечом. — Да и не старый он, ещё ого-го, — вдруг играет бровями Шаст, заставляя Арса прыснуть со смеху, а Диму страдальчески застонать. — Тяжёлый будет день, — опять грустнеет Арсений. — Не грусти, писька не будет расти, — хлопает Арсения по спине Дима, а после двух удивлённых взглядов добавляет: — Что? Серый постоянно так говорит, вы, что, не слышали? День начинается медленно, первая пара, кажется, длится больше трёх часов. Время превратилось в старую смолу, которая ещё не высохла, но тянулась максимально долго и медленно. Всю пару Арсений чуть ли не физически ощущает спиной чужие взгляды, слышит краем уха перешёптывания, обсуждения, сплетни, нелепые предположения, о том, что случилось в комнате общежития. Всё доходило до такого абсурда, что кто-то начал предполагать, словно бы там нашли труп, другие говорили про контрабандные сигареты и алкоголь. Арсений от того, что слышит, хочет биться головой об стол, ну, что за бред! Он смотрит на телефон и с ужасом обнаруживает, что до конца лекции ещё двадцать минут. Чувствуя, что больше не может сидеть здесь, Арсений решает выйти якобы в туалет и потеряться в институте хотя бы на минут пятнадцать. В коридорах сейчас пусто, Арсений лишь надеется, что не наткнётся ни на кого из преподавателей или из деканата, вообще, он надеется, что ни на кого не наткнётся. Слышит, как сзади кто-то коротко тихо свистит, привлекая к себе внимание, оборачивается и, не найдя никого взглядом, понимает, что звук шёл из соседнего коридора. Он хочет заглянуть за угол, но слышит голос, понимает, кто там, но почему-то остаётся стоять за углом. — Ну ты чего, Шастун, — говорит кто-то, явно злорадствуя. — Бля, отъебитесь, — шипит Шаст, — не хочу я сегодня ни с кем цапаться. Идите нахуй. — Шастун не хочет драки, — говорит второй, более низкий голос. — А что дальше? Деканша станет мусульманкой? — Как же ты заебал, — говорит Шаст и Арсений прямо чувствует, как тот закатывает глаза. Арсений решает, что, кто бы ни донимал Шаста, свалит, едва стоит появиться ещё кому-нибудь, поэтому выходит из-за угла, делая вид, что просто идёт по коридору и даже не сразу замечает собравшуюся тут компанию. — О, сегодняшняя знаменитость, — скалится парень с крашеными волосами, вместо того, чтобы уйти, как рассчитывал Арсений. — Чё с общагой, артист? — А тебя это каким боком ебёт? — рычит на него Шаст. — Ой-ой, артист нашёл сторожевого пса, — лыбится второй. Арсений тяжело вздыхает, он так устал… Антон выглядит так, словно вот-вот совершит массовое убийство, дышит через раз, то краснея, то бледнея, у виска дрожит капелька пота, губы сжаты до белой полоски, кулаки крепко сомкнуты. — Не помешаю? — слышится сзади уже знакомый голос и Антон с Арсением облегченно выдыхают. Кримов подходит чуть ближе, останавливается в паре шагов от парней, опираясь плечом о стену. Выглядит он, мягко говоря, помято, ему бы поспать часиков тридцать, ей богу. — Помешал? Я старался. Так, вы двое, — он указывает на парней, докапывающихся до Антона, — идёте в сто четвёртую аудиторию. Если приду, вас не будет, арестую, как подозреваемых, всё ясно? — Парни испуганно переглядываются, кивают следователю и уходят. Дождавшись, когда шаги стихнут, Кримов говорит уже Антону и Арсению: — А с вами что? Вы как троица из Хогвартса: чуть что случается, а вы всегда рядом? — Ага, только Гермиону дома забыли, — пытается улыбнуться Антон. — Спасибо. Ещё раз. — Только не привыкай, — отмахивается полицейский, — как батька, за вами бегать не буду. — К батькам в своей жизни не привыкаю, — неожиданно даже для себя выдаёт Шаст. — Так, — говорит серьёзно Кримов после неловкой паузы, обращаясь к Арсению. — Я ещё не начал никого опрашивать, вот эти двое станут первыми, потом пойдём по остальным. Ты как? — Нормально, — врёт Арсений, чувствует он себя, мягко говоря, хреново: не выспавшийся, уставший, вымотанный поездкой, но еще больше происходящим. Ему хотелось домой… Просто уехать в Питер, зайти в свою комнату, закрыться и лежать в кровати неделю. Уже не хотелось узнать, кто это сделал, почему и зачем. Арсений просто хотел, чтобы это уже закончилось и все забыли об этом. Включая его самого. Кажется, все эти мысли отразились на его лице, потому что он уверен, что Кримов с Шастом переглянулись с беспокойными нотками в глазах. — А чего ты по коридорам во время пары гуляешь? — дёргает бровью Василий Петрович. — В туалет вышел. — Арс… Туалет в другом коридоре… — Да? — «удивляется» Арсений. — Наверно, задумался и свернул не туда, да, точно, я пойду. — Понимаешь, о чём я говорил? — спрашивает Кримов у Шаста, когда Арсений уходит, так и не пойдя в туалет. — Ему бы отвлечься. Я бы попросил, чтобы ты увёл его из института, прогуляли бы денёк, чтоб подальше от этого, но он мне нужен здесь на случай, если кто-то признается или объявится сосед. — Ну-у-у, — заговорчески смотрит на полицейского Шаст, усмехаясь, — прогулять можно, и не покидая институт. — То есть ты знаешь, что делать? — улыбается Кримов и возле его уставших глаз расплываются лучики морщинок. — Где мне вас искать? — На втором этаже в самом конце первого коридора есть что-то вроде зелёной зоны, дофига растений, там очень редко кто ходит. За растения возле закрытой лестницы можно пройти, получается так, что ты оказываешься за растениями и под лестницей, там стоит скамейка, это наше с ребятами тайное место, только чш-ш-ш, — улыбается Шаст. — Второй этаж. Первый коридор до конца. За растениями, под лестницей. Всё верно? Отлично, — кивает Кримов. — Значит смотри, когда у вас пара кончается? — в эту же секунду звонит звонок. — Ага, закончилась, значится. Слушай, Антон, иди к Арсению, побудь с ним всю перемену, ничего не говори про прогул. Отвлекай его от всех, увидишь, что озирается по сторонам, заметишь, что косится или вслушивается в чужие разговоры — всё, красный свет. Сделай так, чтобы смотрел только на тебя и слушал только тебя. Устроишь? Отлично. Как только начнётся вторая пара и все начнут расходиться, подбей его прогулять, веди к секретному месту. — А у вас не будет проблем за такие советы? — Ну, ты же никому не расскажешь? — снова очень по-доброму, по-родному улыбается ему Кримов, тряся за плечо. — Ладно, я пошёл к тем парням, ты своё дело знаешь! Арсения не трясло так, наверно, с начальной школы, когда ему впервые испортили вещь. Они пошли на физкультуру во втором классе, оставив все вещи в кабинете, когда вернулись, у Арсения была изрисована ручкой вся тетрадь. Он тогда расплакался над этой несчастной тетрадью. Это была не обида на мир, не злость за испорченную вещь, хотя и это тоже, это было не о том, что Арсений так сильно любил учёбу, нет. Когда делают что-то с нашими вещами, когда пытаются их забрать, испортить, делают что-то с нашим внутренним миром. Мы можем говорить, что это всего лишь предмет, но на деле это часть нас, наши предметы — это частички нас, это наши старания, наши воспоминания, наши заслуги. Есть вещи, к которым мы особенно привязаны: любимый свитер, рюкзак, что мы носим ещё со школы, потому что он именно такого, как нужно, цвета, кольца и браслеты, очки. Та самая резинка для волос, медальон, что подарил близкий человек, мягкая игрушка, музыкальный инструмент, блокнот с рисунками или стихами. У каждого из нас есть вещи, к которым мы не позволяем прикасаться, не позволяем брать и рассматривать, которые мы боимся потерять или повредить. Есть вещи с особым статусом важности, со статусом «лично», вроде телефона, но это легко объяснимо, в телефоне же сейчас всё: переписки, фотографии, запросы в поисковике. А есть вещи, которые не то, чтобы много для нас значат, обычные вещи. Однако даже им ущерб может восприниматься болезненно, особенно, когда этот ущерб причинён посторонними — это посягательство на личное пространство, его личное пространство. — Арсюш, — вырывает его из раздумий голос Шаста, который буквально виснет на Арсении сзади, — помнишь великую мудрость Матвиеныча, переданную устами Поза? — Про то, что писька не будет расти? — поднимает бровь в вопросе Арсений, даже не оборачиваясь на Шаста, смотря прямо перед собой. — Ты уже минуты две буравишь взглядом эту вафлю, — Шаст садится за стол в столовой напротив Арса. — Тренируешь телекинез? — Купил по привычке, а есть не хочется, — вздыхает тяжело, придвигая вафлю к Антону. — Хочешь? — Хочу, чтобы её съел ты, — Шаст подбадривающе улыбается, передвигая вафлю обратно. — Ты ведь не завтракал, даже не пил ничего с утра, сахара нет, мозги плохо работают. — Мои мозги плохо работают из-за того, что я поспал четыре часа после дороги, а моя комната разгромлена, сахар тут не при чём! — повышает к концу предложения голос Арсений. — Прости. Прости, Шаст, я просто… — Устал, я вижу, — кивает Шаст. — Покурить? — Хочется, но боюсь подсесть. — Это правильно, — вздыхает Антон, — ну, хоть за компанию сходишь? — улыбается мягко, кладя ладонь Арсу на предплечье. Тут было слишком много людей, даже Антону было некомфортно, а, учитывая обстоятельства, Арсу должно было быть некомфортно вдвойне. Надо было его увести куда-то до начала пары, где поменьше людей. Арс сам встаёт, покидает столовую со словами: — Пойдём. Душно тут… О том, что в столовой было вовсе не душно, а холодно от гуляющего сквозняка, Антон решает промолчать. Пока Арсений закидывает в рюкзак вафлю с соком, Шаст быстро отвечает в «вк» Диме, не понимающему, куда делся друг. «Участвую в секретной миссии, — по слогам проговаривает про себя Антон, перебирая быстро пальцами по экрану телефона. — Буду поздно, к ужину не жди». После Антон ещё долго чувствует в кармане короткие вибрации от уведомлений, свидетельствующие о том, что Дима его ответом точно не доволен. Шаст только улыбается себе под нос, обещая сам себе, что потом обязательно всё объяснит Позу, а пока он должен помочь Арсу. На первом этаже, когда они подходят к гардеробу, Антон замечает знакомого парня с эстрады, он сидит с гитарой на лавке рядом с зеркалом, перебирает лениво струны. А ещё Шаст видит, как потерян Арсений, вспоминает, как горели сейчас грустные глаза, когда он играл и пел на выходных, план созревает моментально. — Ромка, привет, — лыбится во весь рот Шаст, подходя к парню с гитарой. — Антон, — предупреждающе поднимает палец вверх Рома. — Да не боись, мы же всё разъяснили тогда, — Антон присаживается на стойку гардеробной позади спины музыканта. — Можно поиграть? — Ты умеешь? — не столько вопросительно, сколько скептично говорит Рома. Арс немного удивлён, почему-то ему казалось, что Антон ни за что не станет петь или играть в стенах института, или в другом любом месте, где его могли бы увидеть и услышать посторонние люди, но, видимо, Антон вовсе не такой застенчивый, каким хочет казаться. Арсений даже не догадывается, чего Антону стоит просто взять гитару в руки здесь, в этом здании, понимая, кто может его увидеть. — Только аккуратно, — просит Рома, подстраховывая гитару ладонями, пока та не устраивается прочно на коленях Шаста. Антон какое-то время думает, что сыграть, как в голову приходит лучший вариант. Его мысли, его чувства. Идеально. Антон перебирает струны в проигрыше, а потом начинает петь, негромко, но так, чтобы его можно было чётко расслышать: — Каждый, кто сделал тебе больно — покойник. Укрою тебя пледом, посажу на подоконник, — Шаст нерешительно косится на Арсения: удивление, понимание, огонёк в глазах. Да, вот так. — Залезу под свитер в самоё сердце. Ты — холодный Питер, но в тебе можно согреться. Рома улыбается, слушая песню, кажется, он приятно удивлён Шастом, Арсений подсаживается к Антону на стойку. Его голос, движения пальцев по струнам, внимательный взгляд — всё это так завораживало, уносило Арсения дальше от всего происходящего. Арсений раньше воспринимал эту песню, как заурядное произведение из тик-тока, сейчас же он слышит искренние чувства Антона, находит их двоих в строчках песни. Арсений думает, что потом обязательно добавит эту песню себе в плейлист и будет переслушивать раз сто. «Мы друг для друга созданы, бракованный дуэт», — звучит почти как признание. На строчках «Чай на столе, жаль, что не ты» Антон начинает отчаянно краснеть, а Арсений только смеётся с его горящих алым щёк. «Я бы хотела стать твоим одеялом, чтобы ночью ты со мной спала и не замерзала. Согреть тебя тем, что от меня осталось, лишь бы ты не заболела, лишь бы утром улыбалась», — Арс вспоминает, как они ночевали на даче, в ту ночь после вечеринки и сегодня. Антон, постоянно жавшийся ближе, обнимающий со спины, действительно, походил на большое плюшевое одеялко, которое стремилось согреть и успокоить. Арсений окончательно успокаивается, а Антон, словно войдя в какой-то транс, не делая ни малейшей паузы, не замечая прибавляющуюся публику, начал играть следующую песню. Все, кто подкрался к поющему Шасту, притихли, словно онемели, смотрели, слушали, словно загипнотизированные, не могли заставить себя отвести от Антона глаз. Следующая песня кажется Арсу смутно знакомой, но он никак не может вспомнить, откуда знает её, но Антон пел её так чувственно, вкладывал сердце и душу, будто это было что-то очень личное, что он решился поведать в открытую впервые. Антон пел о зелени и золоте, о мокрых кедах в летний день, о чьём-то смехе, что заставлял счастье подниматься в груди, о чувстве безопасности и безграничной любви под чьим-то белым крылом. Это была неизвестная песня, но Арс знал её, он точно её слышал раньше. По крайней мере текст, играть Шаст мог ведь по-другому. — Красиво, — говорит тихо Арсений, Шаст аж дёргается, моргает, будто не понимает, где находится, кажется он, действительно, ушёл в некое подобие транса. — А говорил больше петь не будешь, — слышится позади них голос, от которого у Арса неприятно сводит внутренности, а у Шаста уже привычно закипает злость. Кирилл. — Я говорил, что не буду больше играть тебе, — глубоко вздохнув, как можно спокойнее отвечает Антон. — И лучше заткнись. — Затыкать человека, чью песню сыграл, — усмехается Рома. — Как это по-Шастуновски. Кирилл меняется в лице, смотрит на Рому резко, чтобы тот прикусил язык — выбешивать Шаста — себе дороже. Антон молчит, Арсу кажется, он слышит, как он скрежет зубами. Всё-таки не выдержав, Антон открывает рот, чтобы сказать всем пару ласковых, но его очень вовремя прерывает звонок. — Бля, — Рома выхватывает из рук Антона свою гитару и с Кириллом быстрым шагом уходит в сторону лестницы, другие зеваки следуют их примеру. Арсений порывается за ними, подхватывая брошенный на пол рюкзак, но Антон его останавливает. — Хочешь на пары? — подозрительно усмехается Антон. — Не то чтобы хочу, но, вроде как, надо… Шаст улыбается ещё шире и Арс понимает, что ему хотят предложить. — Нет, — твёрдо говорит Арсений, после чего Антон скорчивает жалобную моську, наклоняя голову вбок. — Нет, Шаст. — Ну всего разик, всего денёк, — начинает сюсюкать Антон. — Я так не хочу на веб-дизайн, Дима мне отказал, но ты ведь меня не бросишь? — Арсений негодующе качает головой. — Мне та-а-ак одиноко. Ну, Арс, Арсюша, Арсик, Арсен, Сенечка… — Ладно! — вскрикивает Арс, затыкая Антону рот ладонью. — Хорошо. — Ты у меня такой хороший, — бубнит в ладонь Антон, улыбаясь. — Прибью, — щурит опасно глаза Арс. Антон отводит Попова в то самое «секретное место», о котором знают, по словам Шаста, в институте только три человека: он сам, Дима и Серый, ну, теперь и Арс, конечно. Несмотря на то, что это был угол под лестницей, тут было, на удивление, уютно: солнце проникало в окно напротив лестницы мягким свечением, обливая золотом зелёные листья растений в горшках, тут пахнет землёй и кофе с булочками. Антон говорит, что половина этого этажа — это администрация: отдел кадров, кабинеты заведующих кафедрой, психолог, которого никто никогда не видел. Антон говорит, что здесь всегда пахнет дешёвым кофе, потому что это, видимо, единственное занятие дамочек в этих кабинетах. Шаст лежит у Арса на коленях, смотря в потолок, согнув ноги в коленях. Хоть тут, действительно, никто не ходит, Антон говорит шёпотом, который словно эхом отдается в шорохе листьев. — Та песня, — спрашивает вдруг Арсений, когда Шаст замолкает, — я где-то её слышал. — Слышал, — у Антона словно тускнеют глаза, — первого сентября на концерте. — Точно! Тебе неприятно об этом говорить, — замечает Арс, — потому что это его песня? У Антона сводит челюсть. — Да, — Антон теребит кольца на правой руке, — я как-то ушёл в себя и не заметил, как спел её, у меня такое бывает. — Это «поток», — улыбается Арсений, запуская пятерню в чужие волосы, — состояние сверх концентрации на чём-то у художников или спортсменов. Когда они настолько погружаются в то, что делают, настолько концентрируют внимание на своей деятельности, что абстрагируются от внешнего мира, в этом состоянии они могут превысить свои допустимые возможности, начать делать то, что делают, в разы лучше, — Антон слушает его внимательно, смотрит в голубые глаза, смотрящие на него с такой… нежностью? — Не думал, что это состояние достигается в музыке, хотя почему нет? Сконцентрироваться на мяче и беге или на мелодии и движениях пальцами — не велика разница, если посмотреть издалека. Ты чувствовал что-то особенное? — Не знаю, — Антону чертовски хочется провести пальцами по скуле, вот сейчас концентрация ему бы очень пригодилась. — Я даже не помню, как сыграл, как начал играть вторую песню, словно отключился на секунду, а очнулся только после твоих слов. — Понятно, — продолжает улыбаться Арсений с этими чёртовыми ямочками, от которых у Антона внутри лёгкие переворачиваются. — Ты был… Хотя нет не важно, — осекается Арсений. — Не-не-не, говори, — елозит головой Антон. — Сказал «а», говори и… — Во-первых, перестань шевелить головой, если не хочешь, чтобы случилась ситуация, из-за которой мы оба сгорим со стыда, — краснея просит Арс, фиксируя голову Шаста, который заливается смехом, тоже слегка краснея. — А во-вторых, если я скажу то, что хотел сказать, нам, опять же, будет неловко. — Теперь мне ещё интереснее, —дрыгает ногой Шаст, — ну, Арс-с-с, ну-у-у! Что может быть более неловким, чем история про спаленный в деревне толчок? — Оно по-другому неловкое, — смеётся мягко Арсений, вызывая этим звуком у Антона мурашки по рукам. — Ну, ладно, я скажу, но обещай, что не подумаешь ничего такого. — Как я могу пообещать… Чего ничего такого? — Тош… — Ладно, допустим, обещаю, — Арсений продолжает смотреть на него, скептично подняв одну бровь, отчего Антон смеётся в кулак. — Прости-прости, просто это так забавно выглядит с этого ракурса. Обещаю, что не подумаю ничего такого, что бы это ни значило, — кладя руку на сердце, говорит Шаст. — Когда ты это пел, думаю, я долго не мог понять, где я это слышал, потому что ты играл совсем по-другому, — тихо говорит Арсений, смотря в сторону. — Я имею в виду не только то, что ты изменил мелодию — то, как ты пел. Словно это что-то значит для тебя, словно это очень много значит для тебя. Я подумал, что ты выглядишь очень открытым, таким искренним, каким я, наверно, тебя никогда не видел, и очень растроганным, а от этого… и очень красивым, — Арсений безнадёжно краснеет. — Подожди, я ещё не закончил, молчи, я не хочу… не говори ничего. Я тобой прямо залюбовался знаешь, я бы сказал, если бы на меня кто смотрел в этот момент, у меня в глазах можно было бы увидеть сердечки, ну, знаешь, как в мультиках рисуют. Хорошо, что мне не грозит это: я уверен, что в ту минуту, все кто там был, смотрели только на тебя… От тебя невозможно было оторвать глаз. Арсений глубоко вздыхает, набираясь смелости посмотреть на Шаста и замирает: тот цветом зрелых помидор, смотрит на него с приоткрытыми губами. Как только они встречаются взглядом, Антон закрывает ладонями лицо. — Смерти моей хочешь? — бубнит в ладони Шаст, Арс буквально чувствует, что тело Шаста стало горячее на градусов пять, а, может, и его собственное. — Боже, — стонет Шаст и, будто чувствуя, что Арс хочет что-то сказать, резко вскрикивает, одной рукой отворачивая лицо Арса в другую сторону: — Молчи! Блять, пиздец. — Информативно, — ухмыляется Арс, отводя от лица руку Шаста, перехватывая его ладонь, смотрит на Антона, который смотрит на него через щёлочку меж пальцев. — Видимо, всё же не стоило это говорить. — Нет! То есть, блять, — Шаст тяжело дышит, отводит руку, оставляя её возле губ, — это, наверное, самое приятное, что мне говорили после пения. Да хер там, вообще за жизнь. Пиздец, Арс. Засосёмся на эмоциях? — Нет уж, — категорично заявляет Арс. — А если я ещё головой поеложу? — Придурок, — обзывается беззлобно Арсений, — серьёзно, лежи спокойно, а то я тебя скину! Вторую свою мысль Арсений решает не озвучивать: Шаст слишком ярко улыбается и очаровательно смеётся, Арс не испортит ему настроение. Правда была в том, что, как только Арсений понял, что Антон пел песню Кирилла, у него в груди неприятно свербило: что если эта чувственность, эта эмоциональность, с которой Шаст пел связана с тем, что это песня Кирилла? Возможно ли, что Шаст всё ещё его… любил? По тому, что Арсений слышал от Димы, по тому, что Кирилл периодически извиняется перед Шастом, по тому, как Антон реагирует на него, Арс приходит к неприятному для себя выводу: Шасту Кирилл всё еще небезразличен. Возможно, именно Кирилл с ним порвал, а Антон его любил, отсюда и эмоциональность разрыва, отсюда и вспыльчивость Антона рядом с актёром, отсюда и извинения Кирилла. — А ты очень красивый, когда улыбаешься, — откровенничает теперь Антон, — хотя ладно, ты всегда очень красивый. — Подлиза, — смеётся Арс, стараясь отделаться от неприятных мыслей. За такими разговорами проходит пара за парой, они наслаждаются компанией друг друга. В один момент они меняются местами и Арс компенсирует недостаток ночного сна, пока Антон аккуратно гладит по тёмным волосам. Была ли в пределе дружеской нормы их тактильность, Антон не знал, но видел, что Арсу это дискомфорта не доставляет, поэтому был спокоен. К концу занятий Арс сам просыпается от очередного звонка, свидетельствующего об окончании пары. Он так и остаётся лежать у Антона на коленях, тот успел за время сна достать наушники и скетчбук. — Ты рано, — улыбается Антон, вынимая наушники и закрывая колпачком чёрную гелевую ручку. — Я не успел подрисовать тебе усы. — Я видел, что ты рисовал что-то в блокноте, ты не собирался рисовать мне усы. Покажи-покажи. — Ну, нет, — Антон поднимает скетчбук над головой, так, что, не вставая, Арс не может до него дотянуться. — Ну, покажи, — продолжает тянуться Арсений, он встаёт с колен Антона, пытается вытянуть из его пальцев книжку. — Гадости там про меня пишешь, да? — Именно этим и занимаюсь, когда ты спишь у меня на коленях! — Ты не меня случайно рисовал? — ухмыляется хищно Арсений. — Не-е-ет, — слишком наигранно тянет Антон, даже не пытаясь скрыть этот факт. — Покажи-и-и. — Тебя? Ну-ну, вот эта графская самооценка! — Ребята, — слышится из-за растений низкий мужской голос, который заставляет их застыть. — Антон? — через секунду между двумя фикусами просовывается голова полицейсого Кримова. — О, привет. — Здрасьте, — лыбится Шаст, довольный таким раскладом, прячет скетчбук в рюкзак. — Здравствуйте, — кивает нерешительно Арсений. — А ты говорил, секретное место. — Я просто забыл упомянуть в знающих Василия Петровича, но больше никто-никто не знает, правда! — Арсений, — начинает следователь, но после того, как ветка фикуса тыкает ему в глаз, он раздраженно шипит, вылезая обратно, — идите сюда, поговорим нормально! Мальчики быстро вылазят из-под лестницы и подходят к Кримову, который успел отойти к окну. — Что ж, есть что рассказать, — говорит мужчина, а Арс чувствует, как к нему возвращается утихшая дрожь во всем теле.