Двенадцать лун и две недели

      В течение нескольких недель после отъезда Вэй Ина из Цайи Лань Ванцзи каждый день проводит по часу в лесу, медитируя с кроликами для компании. Он всё ещё думает о них как о кроликах Вэй Ина, даже сейчас, спустя столько лет. Вэй Ин был первым, кто накормил кроликов листьями салата, когда они вынесли их из пещеры Лань И к удобному дуплу между деревьями, и поэтому они стали кроликами Вэй Ина в глазах Лань Ванцзи. Как и всё, чего когда-либо касался или любил Вэй Ин. То же самое было и с Сычжуем, даже после того, как ребёнок забыл своего Сянь-гэгэ и стал называть Лань Ванцзи отцом.       Лань Чжань вспоминает себя двадцатилетнего. Разбитый горем, прикованный к тяжёлому матрасу, залитому кровью из ран от ударов дисциплинарного кнута, он раз за разом твердил себе, что не может умереть, пока ребёнок его возлюбленного ещё дышит, пока у него есть частичка жизни его чжи, нуждающаяся в защите. А затем, как наяву, он слышит прерывистое дыхание своего брата, когда тот спрашивает:       - Ванцзи, чей это ребёнок?       - Мой! - Он слышит эхо своего молодого голоса, за которым следует тяжкий вздох Лань Сичэня, когда их дядя издаёт пронзительный рык над их головами, словно хлопая кнутом. - Этот ребёнок - мой ребёнок. А-Юань - мой!       - Ванцзи! - Их дядя кричит: - Когда я думаю, что ты не можешь пасть ещё ниже, ты...       - Нет, шуфу! Он болен, он не понимает, что говорит! – вмешивается Сичэнь. - Ребёнку уже почти три года, Ванцзи не оставил бы его мать так надолго, конечно...       - Теперь я не знаю, чего от него ожидать! Он охранял логово демона, он ранил десятки членов собственного клана, чтобы защитить его. Он сражался с четырьмя кланами ради него в Безночном Городе. Может ли вожделение к женщине сравниться с этим, Сичэнь?       В конце концов, Ванцзи сказал им обоим правду, через три или четыре месяца после того, как Лань Юань был записан в семейный реестр и в книгу Облачных Глубин как его собственный законный сын. Конечно, его брат догадывался о происходящем, с того самого момента как Лань Ванцзи произнес слово «чжи». И их дядя, в конце концов, узнал, что А-Юань – военный сирота и не имеет кровного родства с кланом Лань. Но Ванцзи больше ничего не сказал дяде о прошлом А-Юаня, и только Лань Сичэнь когда-либо знал, что ребёнок был из Вэней, что жили на Могильных курганах под защитой Вэй Ина.       - Значит, он Вэй Усяня, - лишь вздохнул его брат, когда Лань Чжань, в конце концов, признал очевидное. - И поэтому ты решил защитить его, я полагаю?       - Не только поэтому, - упрямо сказал Ванцзи. – Он – мой!       Но ему потребовались недели, чтобы начать действительно думать о Лань Сычжуе как о собственном сыне, потому что утверждение, что он и Вэй Ин - родители ребёнка, звучало сродни богохульству. Вэй Ин не хотел его, во всяком случае не так, как мечталось Ванцзи, хотя в равной степени неверно было утверждать, что ему было всё равно. Он любил Лань Ванцзи по-своему, и если эта любовь не была той любовью, которую испытывал к нему Лань Чжань - кто он такой, чтобы горевать об этом?       Скорбь о Вэй Ине забрала почти всё сердце Ванцзи, но часть всё же оставила для его сына. Мысль о том, чтобы пожалеть о своей привязанности, не приходили ему в голову ни разу. Он просто считал поначалу, что не имеет права называть А-Юаня своим, и постоянно напоминал себе об этом, вот и всё.       А потом А-Юань убежал, пока Лань Ванцзи спал, и заблудился в холодном ночном лесу. Лань Чжань сам не знал, что заставило его проснуться. Обнаружив, что мальчика нет в комнате, он с криком побежал к ханьши.       - Помоги мне, сюнчжан, мой ребёнок пропал!       И только тогда, после того, как они босиком бежали в лес, а потом несли плачущего А-Юаня домой (из-за его громкого плача на поиски ушло всего пять минут), Лань Ванцзи впервые осмелился подумать: «Да, это и мой ребёнок тоже».       Он вспоминает первое письмо Вэй Ина из Юньмэна, в котором тот сказал, что никогда не пожалеет, что освободил Вэней и оставил мир совершенствования, а затем… «Есть тысяча вещей которые я обожаю, Лань Чжань, - писал он, - но главная из них - то, что ты спас моего А-Юаня из Могильных курганов, и любил его больше, чем когда-либо любили любого ребёнка, кроме меня»...       Ванцзи неторопливо кладет белого зверька себе на колени и задаётся вопросом, что бы сказал Вэй Ин, если б увидел А-Юаня, покрытого грудой кроликов, извивающегося от восторга и смеющегося так громко, что из своего кабинета даже выбежал Лань Сичэнь, чтобы узнать, в чём дело.       - Ханьгуан-цзюнь может выглядеть суровым, - слышит он вдалеке голос, слишком молодой и застенчивый, чтобы быть голосом его самого дорогого друга, - но, на самом деле, он просто очень мягкий. Знаешь, он закопал Сычжуя в куче кроликов однажды.       - Ты собираешься всем об этом рассказать, Цзичжэнь-сюн?        Это, безусловно, голос Цзинъи, а первым, должно быть, был младший сын лидера Ордена Оуян, а это значит, что Сычжуй и Цзинь Жулань, скорее всего, идут следом. Лань Ванцзи встряхивает свою длинную белую мантию и скрывается под сенью деревьев, прихватив с собой троих самых тихих кроликов и оставив более шумных детям. Он не может уйти, не выдав им, где он находится, а ведь ему пора вернуться в цзинши, чтобы закончить свои письма. Лань Ванцзи с грустью думает о том, что Вэй Ин не писал ему с прошлой недели, поскольку был занят организацией убежища для попавших в трудную ситуацию женщин и заботами о маленьком Сяо-Ю, чьё сладкое - согласно письмам Юй Чжэньхуна - добродушное послушание было намного больше, чем того заслужил Вэй Ин, учитывая его собственное проказливое детство.       «Что бы ты подумал, если бы я вернулся к тебе с младенцем на руках? – спрашивал его Вэй Ин в письме, и Лань Ванцзи мысленно оплакивает тот факт, что ещё не видел ребёнка лично. - Ты был бы счастлив, Лань Чжань?» О, боже, он был бы самым счастливым человеком на свете, если бы Вэй Ин вернулся с...       - Хватит о Сычжуе и кроликах! - рявкнул Цзинь Лин, выводя главного заклинателя из задумчивости. - У меня есть письмо от Вэй-шушу. Вы хотите послушать, что он пишет или нет?       - С каких это пор он стал для тебя шушу, Цзинь Лин? - вслух задаётся вопросом Оуян Цзычжэнь. - Я имею в виду, я знаю, что он твой боевой дядя, но в последний раз я слышал, как ты всё ещё называешь его цяньбэй.       - Он стал моим шушу с тех пор, как дядя Цзян решил, что он им является, - раздражается тот. – Я как-то назвал его «старшим Вэем», и дядя Цзян меня услышал. Мы тогда были в Ланьлине. Так он оттаскал меня за уши, крича, что я не уважаю тот факт, что моя мать - сестра Вэй-шушу.       - Почему тогда он просто не сказал, что старший Вэй - его брат?       - Не так громко, - одёргивает их Сычжуй, идущий за Цзинь Жуланем с висящей на локте корзиной. - Вы четверо в прошлый раз напугали кроликов, и они убежали обратно в лес, помните? К тому же, недалеко отсюда цзинши - Ханьгуан-цзюнь обычно резервирует час перед обедом для тихой медитации, так что нам лучше помолчать.       Четверо? Лань Ванцзи украдкой вглядывается из-за куста и с удивлением моргает, понимая, что на самом деле на поляне сидят пять фигур, а не четыре - с ними девушка из города И, А-Цин. Она насуплено молчит и хмурит брови, глядя как Оуян Цзычжэнь сажает нескольких крольчат на подол её юбки. Затем юноша укладывает рядом с детёнышами их мать, чтобы они успокоились.       - Я не хочу возиться с ними! – заявляет А-Цин. - Что мне с ними делать?       - Просто держи их, Цин-гунян! - Оуян Цзычжэнь улыбается и забирает одного крольчонка себе. – Смотри, ты действуешь на них успокаивающе. Их мать не позволяла мне держать своих детёнышей даже после того, как я скормил ей целый кочан салата, а теперь, когда она с тобой, она заснула.       - Ты слишком шумный, Цзычжэнь, - терпеливо объясняет Лань Сычжуй. - Она только пытается уберечь своих детей, а ты её пугаешь.       Оуян Цзычжэнь открывает рот, чтобы возразить, но Цзинъи прерывает его сердитым фырканьем и вытаскивает из рукава пачку бумаг.        - К делам, господа. И, конечно, нежная госпожа. Первым на повестке дня у нас публичное представление писем, которые мы получили от старшего Вэя. На этой неделе Цзинь Линь был единственным, кого удостоил посланием Вэй-цяньбэй, так что, он собирается открыть собрание.       Лань Сычжуй мысленно улыбается и тянет кролика к себе на колени, потому что молодой лидер Ордена (без ведома всех, кроме Сычжуя, Цзинъи и самого Лань Ванцзи) не единственный, кто получил почту из Юньмэна. Вэй Ин пишет Сычжую почти через день, когда его обязанности в Пристани Лотоса позволяют это, но Лань Ванцзи никогда не читает эти письма и не спрашивает Сычжуя, что в них написано. Его сын дорожит всеми свидетельствами и знаками любви Вэй Ина так сильно, что хранит их все, спрятанными на дне сундука в цзинши, чтобы Цзинъи не наткнулся на них в общем шкафу или на общих полках. Единственная причина, по которой Цзинъи знает, что они существуют (помимо того, что он лучший друг Лань Сычжуя и ревнивый хранитель его секретов) в том, что именно он забирает конверты при получении утренней почты.       - Что он пишет? - спрашивает Сычжуй, ласково проводя пальцем по кроличьей голове.       Цзинь Лин смотрит на письмо, как будто не может понять, на что он смотрит, и даже не протестует, когда А-Цин наклоняется, чтобы увидеть всё самой.       - Это даже не письмо, - хмурится девушка. - Что это?       - Может быть, рисунок пальцем? Переверни, А-Лин.       Цзинь Лин переворачивает лист, и милое лицо Сычжуя освещается ухмылкой при виде смазанной местами каллиграфии – явно почерк Вэй Ина, но примерно в два раза более изогнутый, чем обычно.       - Спасибо Лин-гэгэ от Сяо-Ю, - читает вслух Сычжуй. - Ой, как мило! Он сделал это красками, которые ты прислал ему из Цайи?       - Приятно иметь двоюродного брата, - самодовольно говорит Цзинь Лин. - Цзюцзю сказал, что он вырастет надоедливым маленьким дурачком, если я продолжу так его баловать, но, смотрите, он уже отправляет благодарственные письма. Боги знают, я такого не делал, когда мне было два года.       - Ага, ну, - бормочет Цзинъи, - Цзян-цзунчжу воспитал тебя, а не Вэй-цяньбэй, так что, конечно, ты не делал.       - Скажи это ещё раз, Лань Цзинъи!        А потом они игриво борются в траве, смеясь до хрипов в лёгких. А-Цин вскакивает на ноги и начинает подбадривать их. Оуян Цзычжэнь неодобрительно качает головой, а Сычжуй отворачивается и протягивает руки к корзинке для пикника. Открыв крышку, он вытаскивает паровые булочки и лепёшки с семенами лотоса и делит их на пять равных порций.       - Если вы двое сейчас же не остановитесь, я скормлю ваши булочки кроликам, - ругает «драчунов» Сычжуй и передаёт тарелку с самыми аппетитными лепёшками А-Цин, а следующую - Оуян Цзычжэню.       Но Цзинъи тянет Цзинь Лина на себя и закидывает руку ему на спину, не позволяя приблизиться к тарелкам с едой, и мальчишеские крики над поляной становятся лишь громче. Это позволяет Лань Ванцзи ускользнуть и на цыпочках вернуться в цзинши, где его ждет более спокойный обед на серебряном подносе с чаем.       Однако, как выясняется, обед - не единственное, что ждёт его в комнате. На подоконнике мягко чадит курильница для благовоний, на гладкой тёмной столешнице, напротив его прибора, поставлена вторая тарелка, и две чашки чая уже дымятся рядом. А за столом, неподвижный, словно статуя, сидит мужчина, одетый в траурные белые одежды, без единого украшения в волосах и без меча на поясе. Мужчина удивительно похож на призрак самого Лань Ванцзи, так он выглядел в дни после смерти Вэй Ина в Безночном городе, во времена его принудительного заключения, вдали от остальной части клана. Но затем мужчина поворачивается лицом к двери, и Лань Ванцзи едва не прикусывает язык, осознав, что это вовсе не привидение.       - Сюнчжан, - задыхается он, почти плача от облегчения, когда тонкие руки брата поднимаются, чтобы сжать его собственные. - Рад тебя видеть.       * * *       Облачные Глубины, Гусу Лань в Пристань Лотоса, Юньмэн Цзян.       Вэй Ин, в такие ночи, когда ты так далеко в Юньмэне, а я один в цзинши, я порой с любопытством гадаю, как выживали Облачные Глубины до твоего появления. В моём детстве каждый день был не отличим от предыдущего, вряд ли стоит вспоминать их все, кроме тех, что я провел с мамой. А потом ты перепрыгнул через стену с двумя кувшинами вина в руках, не заботясь о Гусу Лань с их тремя тысячами правил, и о тех, кто посмел советовать тебе их соблюдать. Облачные Глубины навсегда изменились после твоего прибытия, хотя ты можешь этого не знать. Встретив тебя, брат смеялся более свободно и чаще, а пять или шесть внутренних учеников нашли в себе мужество пробираться в город ночью, чтобы купить вина - собственно говоря, каждую ночь. В конце концов, старейшинам пришлось подкупить лавочников в Цайи, чтобы те не брали деньги у учеников Гусу Лань после наступления темноты, и причина, по которой они пошли на такие меры, заключалась в том, что сюнчжан вообще отказался наказывать детей.       - Невозможно доказать, кто из учеников виновен, - говорил он, - А коллективного наказания не будет, пока я являюсь лидером Ордена. Вместо этого у нас будут таверны и магазины Цайи. Разрешите их в нерабочее время, и пусть на этом всё кончится.       Говоря о моем брате, я с величайшей радостью спешу сообщить тебе о конце его уединения. Первые девяносто дней и ночей он провёл рядом с А-Цин, играя на Лебин, чтобы исцелить её, пока она не проснулась, но затем он снова заперся в ханьши и открывал двери только для меня. Таким образом, когда А-Цин спросила о нём на третий день после выздоровления, врачи сказали, что он осваивает изолированное совершенствование и не принимает никого, кроме Сычжуя, шуфу и меня как верховного заклинателя и действующего лидера Ордена. Но А-Цин, будучи ребёнком, таким же своенравным и упрямым, как ты (кстати, Цзинъи всё ещё остается номером один в списке твоих последователей, к отчаянию моего дяди), отказалась принять это и устроила настоящий бедлам, взывая о помощи и непреклонно заявляя, что не будет ни есть, ни спать, пока мой брат не выйдет к ней из ханьши. Здесь я должен отметить, что перед тем, как уйти в уединение, сюнчжан предупредил шуфу и старейшин, что А-Цин ни в коем случае нельзя наказывать, что бы она ни делала.       Фактически, он настаивал на том, что девушка перенесла достаточно жестокости и насилия в своей жизни, и что дальше, находясь под его опекой, она не должна знать ничего, кроме утешения и доброты. Поэтому целители сначала просто напоили её успокоительными, а затем вернулись к своим делам, посчитав, что её истерика была лишь симптомом долгой болезни. Но это было не так, и ранним утром следующего дня А-Цин выскользнула из лазарета и встала на колени на пороге ханьши - хотя я не могу понять, как она его нашла, поскольку сюнчжан живёт почти в полумиле от остальной части комплекса - и там она оставалась до позднего вечера, пока лекари не поняли, что она пропала и не подняли тревогу.       Мой брат не слышал зов А-Цин, так как его дом защищен талисманами от всех звуков извне, и члены внутреннего клана могут войти в него только в случае крайней необходимости. Но когда Сычжуй пришёл просить его о помощи, он нашёл бедную девушку лежащей на пороге, посиневшей от стужи, потому что ночами в Облачных Глубинах сейчас так же холодно, как в Юньмэне зимой.       Сюнчжан почти обезумел от страха за А-Цин и так опечалился из-за того, что его уединение стало причиной её тяжелого состояния, что лично отнес девушку к целителям и оставался рядом с ней до утра, обещая, что больше не закроется и будет навещать её, по крайней мере, два или три раза в неделю. А-Цин была так рада это слышать, что не позволяла брату покинуть её весь следующий день. Шуфу, конечно, появлялся каждые несколько часов сказать, что такая привязанность - ребячество и опрометчивость, но, в конце концов, мой, брат потерял терпение и заставил его замолчать. При этом он применил заклинание молчания, да с таким размахом, что два ученика, стоявшие неподалёку от лазарета, не могли заговорить в течение следующих двадцати минут. Цзинъи был в соседней комнате в то время, и он до сих пор не оправился от шока, а Сычжуй, с другой стороны, упорно отказывается верить, что подобное вообще когда-либо могло произойти.       Но я уверен в истине, мой чжи, и это так. Сюнчжан напоминает Цин-гунян Сяо Синчэня, поэтому она цепляется за него как ребёнок за своего отца. Точно так же как он теперь знает, что есть на свете ещё один человек, который не видит жизни без него, и что его следование за нашим отцом в уединение едва не разбило сердце бедного ребёнка. Её дух и его были безвозвратно связаны воедино за эти три месяца исцеления, ибо такова природа магии Лебин, смешивающая ци исполнителя и слушателя, чтобы принести мир и здоровье обоим. Сюнчжан играл на сяо и для своих заклятых братьев, и это сблизило их так, что потеря Не Минцзюэ чуть не убила его, но смерть Цзинь Гуанъяо была ещё хуже. И если бы не А-Цин, боюсь, мой брат никогда бы не поправился. В последнее время ему становится лучше. Хотя он продолжает носить только простые одежды, скорбит и отказывается прикасаться к Шуоюэ. Но его уединение подошло к концу, и этого достаточно, пока что.       Я бы хотел, чтобы ты был рядом со мной, Вэй Ин. Я желаю этого, поскольку я редко чего-либо желал в своей жизни, хотя я ничего не скажу о шестнадцати годах, когда ты ушёл от меня, потому что тогда желание было ни чем иным, как мучением. Мы все нуждаемся в тебе здесь, в Облачных Глубинах: я, сюнчжан, А-Юань и даже Цзинь Жулань, который так сильно скучает по тебе, что А-Юань скрывает от него все твои письма, из боязни, что он будет ревновать. И сюнчжан снова засмеялся бы, если бы ты был здесь, я знаю. Просто так он делал, когда мы были учениками.       Но я знаю, что у тебя есть обязанности в Ордене и забота о Сяо-Ю, поэтому я больше не буду об этом говорить. Напиши мне в ближайшее время или попроси мастера Юй, чтобы написал мне. Хочу быть уверен, что с тобой всё в порядке.       На этом всё. Это письмо и так слишком длинное, и, возможно, ты не найдёшь столько времени, чтобы его прочитать.       Всегда твой, моё сердце - Лань Чжань.