Двенадцать лун и две недели

      Когда Лань Ванцзи был ребёнком - после смерти его матери, которая стала смертью его детства, даже притом, что в то время он едва ли был достаточно взрослым, чтобы покинуть ясли Ордена Лань - его любимым времяпрепровождением было чтение сборников стихов своей матери. Из того, что он помнит о времени, проведённом с ней, у неё были полные шкафы книг. Дядя всегда приносил с собой пару новых томов всякий раз, когда он покидал Облачные Глубины, и они неизбежно попадали в руки Чэнь Минъян, а затем в руки её младшего сына, так как Сичэнь отдавал предпочтение рисованию и приготовлению пищи, а не чтению. На самом деле, одним из самых ранних его воспоминаний было то, как их мать помогала Сичэню месить тесто для посыпанных сахарной пылью баоцзы с фасолью, а он сидел рядом в крошечном фартуке и читал вслух стихи из свитка Лань И. Позже, после того, как булочки пропарились, Лань Сичэнь подносил мягкую ладонь ко рту Лань Ванцзи и помогал ему выпить чашку сладкого соевого молока, в то время как их мать разламывала баоцзы палочками для еды и кормила его кусочек за кусочком с другой стороны. И всё это время драгоценные свитки не покидали его рук, хотя дядя, скорее всего, умер бы от унижения, увидев, что он на самом деле отказывается класть книги на стол.       После смерти Вэй Ина - и во время его собственного уединения, когда мысли о несчастной судьбе родителей казались вдвойне невыносимыми - Ванцзи никогда больше не прикасался к этим старым свиткам, особенно к свиткам своей матери. Они напомнили ему о прошлом, которого он больше никогда не сможет достичь, мечтал ли он о безопасности в руках своей матери или о трепетных надеждах на первую любовь мальчика, и Лань Ванцзи достаточно скоро научился следовать совету дяди и перестал мучить себя воспоминаниями.       Но теперь, когда все Облачные Глубины знают, что их второй Нефрит готовит свой дом для нового жениха, чтение пожелтевших любовных баллад вызывает в памяти только приятные воспоминания. Такие, как слабый запах цветков лотоса на изношенных подушках Вэй Ина или маленькие чернильные отпечатки пальцев на рукавах Лань Ванцзи. И порой всё, что может сделать Лань Ванцзи, это встать с постели и перестать мечтать о половине своей семьи, оставшейся в Пристани Лотоса.       Поначалу ему это сходит с рук, ведь готовить к приезду возлюбленного пока больше нечего, а А-Юань занят какими-то собственными секретными приготовлениями. Но потом начинают приходить письма из Ланьлин Цзинь и мелких Орденов и кланов, в которых они просят совета относительно новых мер, вступивших в силу после дискуссионной конференции. Но Лань Ванцзи пренебрегает ими всеми так явно, что однажды утром его дядя врывается в цзинши с чёрным, как чернила, лицом.       - Ванцзи! - кипит он, оглядывая корзины с неоткрытыми конвертами, и хмуря брови, пока его глаза почти не исчезают за ними: - Это то, чем ты занимался, запершись здесь на прошлой неделе?       - Ага, - неубедительно говорит Лань Ванцзи и закрывает сборник баллад, не зная, что сказать лучше. - Да, дядя.       Естественно, он ожидал нотаций, но Лань Цижэнь только вздыхает, устраивается по другую сторону его письменного стола и, подхватив одну из почтовых корзин, протягивает её племяннику, призывая заняться корреспонденцией.       - Разложи их по степени важности, - ворчливо предлагает он. - Молодой глава Цзинь написал из вежливости, в попытке продемонстрировать более сильные политические связи с тобой как с Его превосходительством, чем с любым из его дядей, так что, ты можешь разобраться с запросами из Ланьлина в последнюю очередь. Во-первых, обратись к самым молодым мелким кланам, а затем к более старым, в порядке возрастания стабильности. Так пойдёт быстрее.       К вечеру они вдвоем просматривают почти треть писем, и Лань Ванцзи задаётся вопросом, почему ему раньше не пришло в голову спросить совета у своего дяди. Вступление Лань Сичэня в политику прошло значительно более плавно, и после войны его межклановые отношения были, в основном, взаимодействием с его собственными братьями по присяге. Но Лань Цижэнь стал исполняющим обязанности лидера Ордена сорок два года назад, когда ему было восемнадцать, вообще без руководства, и его способ ведения дел гораздо больше подходил для нынешнего положения Лань Ванцзи, чем его брата.       - Ванцзи, - снова говорит его дядя, положив конец более чем пятичасовому молчанию, не прерываемому ничем, кроме шороха бумаг и свиста холодного ветра снаружи. - Я должен поговорить с тобой.       Лань Ванцзи возвращается от двери с подносом и расставляет миски и тарелки с ужином на столе, пока Лань Цижэнь убирает разорванные конверты.       - Этот слушает, дядя.       - В данный момент, мы не будем обсуждать, как ты отвлекаешься от своих обязанностей, - хотя даже упоминание о них, само по себе, является достаточным осуждением, и уши Лань Ванцзи горят от заслуженного стыда, - но для всего Ордена ясно, что ты готовишься приветствовать Вэй Усяня, по-видимому, как своего мужа. Я прав?       Лань Ванцзи коротко кивает и наполняет дядину чашку чаем:       - Так и есть.       Дядя снова вздыхает:       - Почему вы с ним устроили такую сцену в Цинхэ, Ванцзи? И почему, из всех людей, я должен был услышать об этом от главы Цзян?       - ...Простите? - спрашивает Лань Ванцзи, и у него кровь стынет в жилах, когда Лань Цижэнь залезает в рукав и достаёт письмо, написанное на бумаге с золотым обрезом из кабинета лидера Ордена Цзинь. – Я - что?       - Глава Цзян написал мне с жалобой на тебя, искренне надеясь, что я разберусь с этим, - резко говорит его дядя. - Он сказал, что ты делил с ним постель с того дня, когда ты впервые прибыл в Пристань Лотоса, не вступив в брак и не спрашивая разрешения главы Цзян на то, чтобы начать ухаживать за ним, и что ты не приложил никаких усилий, чтобы скрыть тот факт, что ты и Вэй Усянь жили в одних покоях во время дискуссионной конференции. Глава Цзян говорит, что это оскорбление чести клана Цзян, и я даже не могу попытаться опровергнуть это, не выставив себя полным дураком. Что ты можешь сказать в своё оправдание?       Лань Ванцзи отрывается от своей миски с рисом и встречается глазами с дядей.       - Я не нарушил ни единого правила нашего Ордена, когда спал рядом с моим возлюбленным, даже из тех правил, что сюнчжан уничтожил прошлым летом. Нет закона, запрещающего друзьям жить в одной комнате, и никогда не было.       - Независимо от того, насколько вы добродетельны, факт остаётся фактом: именно ты причинил главе Цзян большое огорчение, - отмечает Лань Цижэнь. - И с твоим выступлением в Цинхэ о том, что ты заявляешь права на Вэй Усяня, ты поставил под сомнение его честь и честь нашего Ордена. Как вы оба будете действовать дальше?       - Мы будем продолжать, как делали всегда, дядя.       Лань Цижэнь опускает руку на стол:       - Ванцзи! Давай объявим о намерении вступить в брак, по крайней мере, чтобы Ордены и кланы прекратили болтовню и признали, что вы с Вэй Усянем собираетесь вступить в законный брак. По какой причине вы могли бы не согласиться?       - Я не могу объявить о своём намерении вступить в брак, пока не придёт время.       - И когда это будет? - раздраженно спрашивает Лань Цижэнь. - Нет никаких причин ждать объявления, даже если свадьба должна быть отложена. Подождите десять лет, если хотите, или двадцать. Но не должно быть никаких домыслов о ваших намерениях.       - Вэй Ин не знает, что я собираюсь жениться на нём, дядя. Я едва ли могу объявить об этом миру, прежде чем сказать это моему возлюбленному.       - Он не знает… - Лицо Лань Цижэня багровеет. - Ты хочешь сказать, что всё это время, ты вёл себя так постыдно, даже не пообещав ему брак?       - Он не знает, что я питаю к нему чувства, выходящие за рамки глубочайшей дружбы, - уточняет Лань Ванцзи. - Он также не знает, что чувствует ко мне что-нибудь, кроме дружбы. Он даже никогда так не думал.       При этих словах Лань Цижэнь фактически роняет свою чашку.       - Лань Ванцзи!       Требуется больше получаса, чтобы объяснить всю правду, а именно, насколько неприемлемо было бы возложить такую ношу на тяжёлое сердце Вэй Ина и его смелое, светлое лицо, которое он носит, ни на что для себя не надеясь и трудясь только на благо других. Дядя серьёзно слушает, гладит то и дело свою бородку, и, наконец, качает головой и встречается взглядом с Лань Ванцзи.       - Ты рассматривал возможность… - И он выглядит скорее обеспокоенным, чем рассерженным, хотя Лань Ванцзи не может представить, почему. - Что он не сможет ответить на твои чувства?       Лань Ванцзи моргает:       - Дядя?       - Вполне возможно, что, хотя он и испытывает к тебе глубокую привязанность, она никогда не будет такой же, как у тех, кто влюблён, - с некоторой неохотой говорит Лань Цижэнь. - Если это так, что ты будешь делать?       - Это не тот случай, - решительно отвечает Лань Ванцзи, и его сердце слегка дрожит при одной только мысли, что дядя может быть прав. - Он любит меня, я никогда не сомневался...       - Я не это имел в виду, - ругается Лань Цижэнь, бросая на него успокаивающий взгляд, который заставляет Ванцзи чувствовать себя двенадцатилетним подростком, которого отчитывают. - Если бы у господина Вэя был возлюбленный, это мог быть только ты. Я хотел сказать, что, хотя он может быть счастлив как твой чжи, он никогда не будет счастлив в браке. Ты никогда не задумывался, почему мы с твоим братом не женаты?       В частном порядке Лань Ванцзи всегда считал, что его дядя слишком непреклонен, чтобы влюбиться, и что Лань Сичэнь был слишком занят как лидер Ордена Лань, чтобы находить время для супруги, даже если бы он этого хотел. Но вряд ли это то, что дядя пытается ему сказать.       - Нет, - честно отвечает он. - Я не думал.       - Есть... определённые наклонности, когда дело касается любви и брака, Ванцзи. Есть мужчины, у которых не будет супруги, кроме женщины, и те, у кого не будет супруга, кроме другого мужчины. Есть так же те, кому всё равно, так или иначе, и те, у кого есть только одна судьба.       - Я знаю это, - недоуменно отвечает Лань Ванцзи. - Нам говорили об этом на уроках.       - И точно также есть те, у кого вообще ничего не было бы, - продолжает Лань Цижэнь, игнорируя прерывание. - Есть мужчины - и женщины, конечно, - целомудренные от природы, не нуждающиеся ни в воспитании, ни в силе воли для поддержания своей добродетели, и которые сочли бы брачные отношения в лучшем случае тусклыми, а в худшем - мучительными. Я такой, и Сичэнь тоже.       Рот Лань Ванцзи чуть не приоткрывается от удивления, когда он обдумывает эту мысль. Он, кажется, припоминает слово, которое означало это, или, возможно, фразу - а потом понимает, что это был устойчивый оборот, сказанный сладким смеющимся голосом Вэй Ина, когда тот лежал в объятьях Лань Ванцзи, хотя он не может точно вспомнить, что это могло быть или где и когда он это услышал.       - Есть и те, чьи сердца рождаются целыми, - настаивает его дядя. - Отличаются от большинства других тем, что они не влюбляются.       Тишина.       - Ты знаешь, что Не Минцзюэ любил твоего брата, не так ли?       Лань Ванцзи кивает:       - Мн.       - Дело не в том, что Сичэнь не ответил на его чувства. Он не мог по своей природе, хотя его любовь к Не Минцзюэ не знала границ. Возможно ли, что Вэй Усянь может чувствовать то же самое по отношению к тебе?       После этого Ванцзи нужно время, чтобы подумать.       - Возможно, - говорит он после короткой паузы. - Но я живу с ним уже много месяцев, и знаю и люблю его уже много лет. Он делает меня самый счастливым человеком в мире, каждую минуту, проведённую рядом с ним, и я не сомневаюсь, что Чифэн-цзюнь чувствовал то же самое к сюнчжану.       В конце концов, он всё ещё помнит, как пробирался в спальню Не Минцзюэ во время своих детских визитов в Цинхэ и находил там своего старшего брата, потому что Лань Сичэнь предпочитал спать рядом со своим названым братом в Нечистом Царстве, даже когда ему было за двадцать. Иногда молодой Лань Чжань даже залезал с ними в кровать и сворачивался калачиком с правой стороны от своего брата, пока шестилетний Не Хуайсан спал на противоположной стороне, а Не Минцзюэ храпел у него за спиной. И поперёк маленького тела Хуайсана твёрдая загорелая рука Не Минцзюэ всегда сжимала мягкую белую руку Сичэня, как будто он мог получить смертельную рану, если когда-нибудь отпустит её.       Не Минцзюэ всегда был счастлив с Лань Сичэнем, независимо от природы любви Лань Сичэня к нему.       - Ну, это всё, что я пришел сюда сказать, - вздыхает дядя, поднимаясь на ноги и бросая неодобрительный взгляд на оставшиеся корзины с письмами. - И не пренебрегайте своей работой, ради небес. В своё время я видел, как многие из наших родственников женились, и никто из них не вёл себя так глупо до дня свадьбы.       Он отряхивает мантию и направляется к двери. Лань Ванцзи идёт за ним, чтобы попрощаться, но Лань Цижэнь внезапно останавливается на крыльце цзинши и роется в рукаве-цянькунь, в то время как Лань Ванцзи остаётся в комнате.       - Дядя?       В ответ Лань Цижэнь лишь кивает головой в небо и вытаскивает промасленный бумажный зонтик.       - Ничего, Ванцзи. Идёт дождь.       * * *       Облачные Глубины, Гусу Лань в Пристань Лотоса, Юньмэн Цзян.       Вэй Ин, как у тебя дела в Юньмэне, сердце моё? Я знаю, что сезон дождей - самый загруженный и самый неприятный в Пристани Лотоса, поскольку вам придётся охранять город и резиденцию от наводнений и охотится за трупами, пока вода не отступит, поэтому я не ожидаю, что ты ответишь на мои письма или даже прочитаешь их. Всё, что я прошу, это найти способ дать мне знать, время от времени, что с тобой всё в порядке, независимо от того, чьей рукой это будет написано - твоей или Юй Чжэньхуна, или учеников. Потому что я беспокоюсь за тебя день и ночь, и вроде бы без всякой уважительной причины. Но последние пять дней мне каждую ночь снится один и тот же сон, и это меня так ужасно пугает, что я каждый раз просыпаюсь в холодном поту.       Во сне мы с тобой снова в Нечистом Царстве, в тех покоях, что мы делили во время конференции. Я просыпаюсь посреди ночи и обнаруживаю, что ты пропал. Сначала я не беспокоюсь, так как вы с Не Хуайсаном часто вставали в неурочное время, но потом я вижу, что твои мантии всё ещё висят у кровати, поэтому я беру их, опасаясь, что тебе может быть холодно, и покидаю наши комнаты, чтобы найти тебя.       Но я не нахожу тебя ни в комнатах Юй Чжэньхуна, ни в библиотеке Не Хуайсана, поэтому я возвращаюсь в гостевое крыло, чтобы убедиться, что Сяо-Ю в безопасности, прежде чем услышать звук спотыкающихся шагов на лестнице. Они звучали так, будто человек, которому они принадлежат, пьян или, возможно, ранен, поэтому я спешу на этаж выше и следую за ними вверх, потому что они двигаются очень быстро, что не соответствует ни пьянству, ни травмам. Наконец, шаги приводят меня на крышу, и там я обнаруживаю, что человек, за которым я следовал - ты. Но ты не ходишь той раскачивающейся походкой, которая у тебя есть, и не поднимаешь голову высоко, как ты всегда делаешь. На самом деле, ты, казалось, озадачен, увидев меня, и так долго не узнавал меня, что я уже начал думать, а знаешь ли ты меня вообще.       Я спросил, чем ты занимаешься на крыше Нечистого Царства, и ты сказал, что пришёл искупить ужасную несправедливость.       - Ханьгуан-цзюнь, - произнёс ты очень мягко, но не так нежно, как моё имя всегда срывается с твоих уст. - Я совершил большое преступление, и я здесь, чтобы всё исправить.       - Вэй Ин не совершал никаких преступлений, - ответил я, потому что ты невиновен ни в одном преступлении, в котором мир когда-либо обвинял тебя, и я лучше умру, чем позволю тебе поверить в обратное. - Иди ко мне, и давай вернёмся в постель.       - Я не могу вернуться с тобой, - сказал ты мне тем же безмятежным тоном. - Ханьгуан-цзюнь, возвращайся первым.       Тогда я спросил, не вызвал ли я у тебя неудовольствие, потому что ты ни разу за десять минут не назвал меня по имени, и ты покачал головой.       - Нет, - сказал ты, - но я совершил серьёзную ошибку, и теперь кому-то другому придётся страдать от её последствий. Будет лучше, если я понесу их вместо него.       А потом ты бросился с зубчатой стены прежде, чем я смог добраться до тебя, и упал с башни так стремительно, что я едва успел вытащить Бичень из ножен, как услышал, что ты ударился о землю. Но когда я посмотрел за стену, земли не было, лишь пепел, огонь и лава, потому что смотровая башня Нечистого Царства внезапно превратилась в скалу, с которой ты упал в Цишане.       После этого я проснулся в слезах и звал тебя с разбитым сердцем, пока не пришёл в себя. На следующий день я был не в духе с рассвета до заката, и снова в течение следующих четырёх дней, так что, сегодня вечером я ушёл в ханьши в надежде, что мне будут сниться мирные сны, если я буду спать рядом с братом. Сюнчжан предположил, что сон в одиночестве может вызывать такие кошмары, поэтому, по всей вероятности, завтра я почувствую себя лучше.       Если ты дочитал до этого места, дорогой - хотя вы не должны чувствовать себя обязанным это делать, потому что я знаю, что у тебя, А-Хуна и остальных едва ли есть время спать - пожалуйста, пришли мне небольшую записку, чтобы сказать, как ты поживаешь и здоров ли Сяо-Ю. Я ужасно скучаю по вас, так сильно, что едва могу это вынести, но даже клочка бумаги, к которому прикоснулись твои нежные пальцы, будет достаточно, чтобы утешить меня.       Всегда твой, Лань Чжань.       * * *       Через три дня после того, как он обнаруживает трупы в болотном лесу, Вэй Усянь открывает глаза и находит Сяо-Ю, сидящим на его животе, а нераспечатанное письмо Лань Чжаня лежит на столе под забрызганным дождём окном.       - Мама ранен, - хнычет ребёнок, прежде чем Усянь успевает сесть и посмотреть на него. - Не делай этого снова! Сяо-Ю испугался, мама!       - Я не ранен, дорогой, - успокаивает его Вэй Ин, подпрыгивая вверх-вниз на кровати, пока маленький ротик Сяо-Ю не изгибается в ухмылке. - Тебе кажется, что папе больно?       Сяо-Ю кивает и указывает на пальцы Вэй Усяня:       - Здесь!       Вэй Ин открывает рот, чтобы сказать, что с его руками всё в порядке, но затем он опускает взгляд на них и видит, что его сын имеет в виду под «папе больно», потому что его ладони покрыты крошечными порезами, едва ли достаточно глубокими, чтобы повредить кожу, и не шире, чем самый маленький ноготь Сяо-Ю.       - Ха, - бормочет он, изучая пятна в явном замешательстве, прежде чем взглянуть на маленькие пальцы Сяо-Ю. - Я думаю, это от твоих ногтей, дорогой. Я не стриг их с прошлой недели.       - Сяо-Ю не царапался, - возмущенно говорит ребёнок, когда Вэй Усянь переносит его к маленькому туалетному столику и приступает к работе с парой коротких маникюрных ножниц. - Это вина папы. Да, да, - смеётся он, целуя каждый крошечный кончик пальца перед тем, как подготовить А-Ю к утренней ванне. - Папа должен был помнить.       Он и Сяо-Ю одеты и готовы к завтраку к восьми утра, когда Вэй Усянь высовывает голову в коридор и обнаруживает, что мальчики-ученики снова спорят, к счастью, не так громко, как накануне. Он даже смог услышать, как Юй Сихань ворчливо жалуется на шум. Кто-то, кажется, извиняется, хотя со своего места он не может разглядеть, кто именно. Подхватив сына на руки, Вэй Усянь идёт в сторону общежития для мальчиков, и на полпути сталкивается с Чжао Суйин.       - Что происходит? - спрашивает он, вытаскивая из кармана конфету и протягивая её Сяо-Ю. - Не говори мне, что они снова дерутся. Слишком холодно, чтобы отправлять их купаться в озере, даже если они виноваты.       Суйин указывает на дождливое небо.       - Ты не можешь, лидер Вэй. Мы все должны сидеть и экономить наше совершенствование для разведения дока, так как идёт дождь. Тётя Ли так сказала, когда пришла нас будить.       - На самом деле, я думаю, это может быть даже сегодня вечером, - бормочет Усянь, бросая тревожный взгляд на небо. - Но чем всё же занимаются твои шиди? Им следует отдыхать, если они не работают над своими уроками.       - Да-шисюн нашёл свой кинжал, - говорит девушка, закатывая глаза. - Он проскользнул между его матрасом и каркасом кровати, и он нашёл его только сейчас, потому что переворачивает матрас раз в неделю. А теперь Лю Пин снова спорит с Мин-шиди, так как тот не сказал, что сожалеет. Но они ещё не начали бить друг друга.       Вэй Усянь сразу же решает не прикасаться к этому котлу с рыбой и уходит в свой кабинет, отправив А-Ю на завтрак вместе с Суйин. Сам он решает отказаться от еды в пользу проверки реестра заклинателей, чтобы убедиться, что духовной силы хватит для ежегодного разведения дока. Яншо, конечно, позаботится о себе, так как у них есть несколько собственных заклинателей. Но доки, включающие Пристань Лотоса и Люфэн, все подключены к центральной силовой печати в главном дворе, которую Цзян Чэн отремонтировал после отклонения ци Вэй Усяня, а единственные заклинатели, оставшиеся в Пристани Лотоса, чтобы подпитывать её, - это А-Хун и ученики.       - Пятнадцать заклинателей для Люфэна и сорок три для Пристани Лотоса, - шепчет он себе под нос, а дождь настойчиво стучит по крыше над его головой. – На какую глубину мы укрепили опоры до войны?       Он продолжает копаться в строительной документации, пока через полчаса не появляется А-Хун с подносом с завтраком в одной руке и Маленьким Подснежником в другой. Кот протестующе шипит и запрыгивает на колени Вэй Усяня, крадёт кусок мяса с его тарелки и грызёт его, в то время как Юй Чжэньхун наливает две чашки чая и заставляет своего хозяина взять большую порцию супа.       - Ты пропустил завтрак, - неодобрительно говорит он, накладывая в тарелку Вэй Усяня ещё жареной утки со сливовым соусом. - Не думай, что я не заметил, что ты ещё и ужин пропустил.       Утка пахнет аппетитно, и рот Вэй Усяня наполняется слюной, но, на самом деле, есть оказывается труднее, чем он думал, и, в конце концов, он оставляет свою еду недоеденной. Губы Юй Чжэньхуна бледнеют, когда он убирает посуду, но он ничего не говорит об этом. Они просматривают списки заклинателей, готовых к наводнению и только после этого он спрашивает у Вэй Ина, вернулись ли ещё какие-нибудь из его шрамов.       - Ну, да. - Усянь пожимает плечами, оттягивая левую сторону воротника, чтобы показать шрам от клейма над сердцем. - Есть линия, которую Ван Линцзяо вырезала на клейме, когда меня поймали в Илине, и у меня так же появился шрам от операции по пересадке золотого ядра. Но они не доставили мне никаких хлопот.       - Это хорошо. - А-Хун вздыхает с явным облегчением. - Ты попробуешь съесть ещё немного, шисюн? Ты заболеешь, если не будешь нормально питаться.       - Я заболею, если сделаю это, - бурчит Вэй Усянь. - Если я съем ещё немного, я не смогу удержать то, что уже съел.       Юй Чжэньхун качает головой и уходит, отправляясь препираться с младшими учениками, а Вэй Усянь продолжает работать в кабинете ещё час, просматривая стопку неоткрытых писем из вассальных кланов Юньмэна, пока не появляется Сяо-Ю с братцем-пчелой в руках и надутым лицом.       - Папа! – кричит А-Ю, протягивая к отцу цепкие маленькие ручонки, и Вэй Ин поднимает его и сажает к себе на колени. - Папа, Сяо-Ю здесь.       - Так и есть, - смеётся Усянь, покрывая личико ребёнка поцелуями. – Чем бы хотел заняться, мой Сяо-Ю?       - Обними А-Ю, - объявляет его сын. - Не отпускай, мама!       Что-то в сердце Вэй Усяня сжимается при этих словах.       - Хорошо, - шепчет он, обнимая малыша как можно крепче, и утыкается носом в его пахнущие мылом волосы. - Мама никогда не отпустит тебя, дорогой. Я обещаю.       * * *       Вэй Усянь проводит остаток дня в странном приступе меланхолии, беспокойно передвигаясь по территории с А-Ю на руках - потому что ему так же не хочется расставаться с ребёнком. Он боится оставить А-Ю даже на минуту, хотя даже представить себе не может, почему.       - Ты чувствуешь, как меняется погода, да-шисюн, - замечает Ли Шуай в тот вечер, очевидно, исходя из собственного опыта; её дети цепляются за неё с обеда, даже семилетняя Юй Мэй, а Юй Мин в настоящее время привязан к ее спине перевязью. - Мне никогда не нравится, когда малыши исчезают из поля моего зрения, когда озеро разливается.       - Это было страшно, - вздрагивает Юй Мэй, прижимаясь к матери ещё ближе и запихивая в рот пикантную булочку. - Я чуть не упала в прошлом году, мама!       - Сяо-Ю падает? - Ребёнок требует ответа. - Папа?       - Нет, Сяо-Ю не упадёт, - успокаивает его Вэй Усянь, прежде чем повернуться А-Шуай. - Ты серьезно думаешь, это будет сегодня вечером?       - Учитывая то, как идёт дождь, я была бы удивлена, если бы это было не так, - с тревогой говорит она. – Штормы начались неделю назад в Ланьлине, и к завтрашнему дню все плотины между ними и нами будут переполнены, если этого не случилось уже.       - Все были готовы со вчерашнего дня, - успокаивает жену Юй Чжэньхун, позволяя Юй Джин заползти на свои колени и свернуться калачиком, чтобы спать там. - Мы лучше подготовлены, чем были прошлой зимой, помнишь?       - Если лучшая подготовка чего-то стоит. О, как бы я хотела, чтобы глава Цзян был здесь!       Никто из них не спит той ночью, хотя Чжэньхун приказывает всем ложиться отдыхать в половине первого и гасит все огни, кроме ламп вдоль причалов. Это оставляет комплекс почти в полной темноте, поскольку луна давно скрылась за плотным покровом облаков, и весь пирс выглядит как город-призрак под чернильным небом.       - Не нравится, - хнычет Сяо-Ю, когда Вэй Усянь закутывает его в одеяло и прижимает к себе, чтобы отогнать холод. - Папа, заставь свет вернуться!       - Спи, - успокаивает Вэй Усянь, тыча пальцем в кончик носа-пуговки ребёнка. – Утром солнце снова взойдет.       - Хочу прямо сейчас!       Вэй Усянь вздыхает и сажает А-Ю к себе на колени, укачивая его одной рукой, а второй тянется к нераспечатанному письму Лань Чжаня, всё ещё лежащему на подносе на его тумбочке, куда всегда доставляется его личная почта из Ланьлина и Гусу. Он вскрывает конверт и откидывается на спинку кресла, чтобы читать, пока А-Ю тихонько ворчит ему в грудь. Письмо оказалось тревожным, так как Лань Чжань большую часть его описывает дурной сон, который он видел несколько раз подряд. Он также беспокоится о здоровье Вэй Усяня, и тот чувствует, как его сердце разрывается изнутри, когда он обнимает Сяо-Ю немного крепче. Он ужасно скучает по Лань Чжаню, даже если в последний раз они виделись менее чем две недели назад, и каждый миг без него причиняет боль, за исключением тех минут, которые он проводит с сыном. Теперь, когда Лань Чжань ушёл, постель никогда не кажется достаточно тёплой, и он ест всегда в одиночестве, и он так привык просыпаться в объятиях Лань Чжаня каждое утро, что сон от одиночества иногда вызывает слёзы на его глазах.       «Я скучаю по тебе, я так скучаю по тебе», - с горечью думает он, желая, чтобы он мог позвать Лань Чжаня и снова прижать его к себе. Обнимать его при малейшем желании и покрывать его щёки поцелуями, или наполнять уши гулом его глубокого тёплого голоса, когда он поёт колыбельные Сяо-Ю. Такое ощущение, что он построил эту новую жизнь вокруг Лань Чжаня. Ехал ли он по сельской местности со своим чжи, чтобы раскрыть убийство Чифэн-цзюня или спешил здесь, в Пристани Лотоса, в свой кабинет, зная, что Лань Чжань завтракает в ожидании его возвращения. Или даже в Нечистом Царстве, где они оба накладывали овощи в тарелку А-Юаня и Сяо-Ю, а затем вместе ложились спать за красными шёлковыми занавесками Не-сюна и целовали друг друга, перед тем как заснуть.       «Лань Чжань! - Его сердце бешено колотится, пульс такой грустный, болезненный, что ему хочется плакать. - Вернись, дорогой. Не оставляй нас!»       - Я тоже скучаю по отцу, - шепчет Сяо-Ю, звуча так же несчастно, как чувствует себя Вэй Усянь. - И Юань-гэгэ. Может ли Сяо-Ю получить Юань-гэгэ, папа?       Но будь то к лучшему или к худшему (и Вэй Усянь не уверен, что будет хуже, потому что сказать Сяо-Ю, что его Юань-гэгэ слишком далеко, чтобы дотянуться до него, может сломить его прямо сейчас), у него никогда не будет шанса ответить на этот вопрос, потому что глухой рёв снаружи заглушает его голос прежде, чем он сможет что-нибудь сказать. В этот самый момент все спиртовые лампы по всему комплексу вспыхивают, заставляя открытые галереи гореть золотом, и топот бегущих ног разносится по коридорам.       - Это здесь! – слышит он крик Сяо Яна, хотя он и не утруждает себя тем, чтобы постучать в его дверь за помощью. Его потерянное золотое ядро стало открытой тайной среди учеников Цзян, даже если ни один из них никогда не говорит об этом ни слова. - Вставайте, вставайте! А-Хун сказал, что док в Яншо уже поднят!       Из комнаты мальчиков несётся буря проклятий, в основном всё ещё детским голосом Ло Мина, а затем А-Хун начинает кричать со стороны главного дока. Все ученики, прошедшие стадию формирования золотого ядра, находятся в движении, спеша к силовым печатям, разбросанным по всей Лотосовой пристани, и Вэй Усянь слышит, как Ли Шуай направляет их на позиции: самые сильные ученики занимают переднюю линию, чтобы их духовная энергия могла стекать обратно в меньшие печати, а младших учеников посылают охранять морскую сторону с горсткой старших заклинателей из города, чтобы они руководили ими.       Когда какофония кричащих голосов становится громче - решительной, бдительной, но ещё не испуганной - Вэй Усянь вспоминает взлёты и падения своей юности, когда он стоял на коленях на четырёх сильнейших силовых печатях с госпожой Юй с одной стороны и Цзян Чэном с другой, и что он чувствовал, когда Лотосовый пирс взлетал вверх под его ногами, поднимаясь над набегающей волной, как раз вовремя, чтобы не дать комплексу затопиться. Волнение от этого не было похоже ни на что, что он когда-либо испытывал - ни до, ни после. И мгновение спустя он приковывает к себе Сяо-Ю связывающим талисманом и выбегает за дверь, бросаясь к главному причалу, как раз вовремя, чтобы увидеть огромную волну, с рёвом несущуюся в сторону Люфэна. Достаточно высокую, чтобы закрыть луну, если бы вышла луна, и достаточно большую, чтобы дважды затопить деревню.       А-Хун падает на колени на главной защитной печати, и старшие ученики следуют его примеру, вливая свою силу в деревянные столбы под комплексом. Вэй Усянь видит, как оставшиеся стебли лотоса исчезают под поднимающейся водой, а затем…       А потом…       - Сейчас! - кричит Юй Чжэньхун.       Док протестующе стонет, и Сяо-Ю издает лёгкий испуганный писк. Но Вэй Усянь почти не слышит его, потому что в его крови поёт огонь, призывающий вернуть беззаботную силу его детства и устойчивую, бесценную свободу быть именно там, где он должен был быть.       - Не бойся! - Вэй Усянь говорит грубым голосом, поворачивая ребёнка на руках так, чтобы Сяо-Ю оказался лицом к бурлящим водам, а не к его красной нижней рубашке. - Смотри, Ю-эр! Разве это не прекрасно?!       А-Ю хнычет и пытается вывернуться из его рук, но Вэй Усянь крепко держит его и издаёт шипящие звуки рядом с ухом. Маленький мальчик замирает, и его глаза расширяются от удивления, когда весь док взлетает в воздух, поднимаясь примерно на пятьдесят футов над уровнем озера, так что огромная волна с грохотом проносится под ними, не причиняя вреда, и уходит в океан на другой стороне.       - Папа! - Сяо-Ю кричит, задыхаясь от восторга при ощущении ветра, пролетающего мимо их лиц. - Сяо-Ю полетел! Снова, снова!       - В следующем году, - смеётся Вэй Усянь, в то время как ученики стонут и барахтаются, как выброшенные на берег рыбы, прежде чем снова встать вертикально. - В следующем году, дорогой. Знаешь, мы не можем делать это каждый день.       - Я даже не хочу делать это каждый год, - бормочет Ли Цзяншунь. – Дядя Юй, мы можем вернуться в постель?       - Продолжай, - дрожащим голосом говорит Юй Чжэньхун, шатаясь и садясь на причал. - Разбуди поваров и попроси их дать тебе что-нибудь поесть, если ты голоден.       - Я сделаю это! - кричит Вэй Усянь, засовывая Сяо-Юя обратно под руку и шагая к кухне. - Кому нужен яичный суп?       Ответом, конечно, оказывается «всем», поэтому Вэй Усянь проводит следующий час, варя бульон и измельчая овощи, а затем раздаёт миски с рисом и супом А-Хуну и измученным младшим. Юй Сихань проглатывает три тарелки супа, а Чжэньхун съедает четыре и даже А-Ю умудряется доесть одну в одиночку; хотя Вэй Усянь ничего не ест, даже зёрнышка риса.       А потом они все возвращаются в свои комнаты, и смех разносится по дворам под шум дождя, и когда Вэй Усянь, наконец, засыпает, он с улыбкой уносится прочь.       * * *       - А-Хун!       - Мм, ещё пять минут.       - Нет… Юй Чжэньхун, вставай сейчас же!       Юй Чжэньхун садится и трёт глаза. Он открывает рот, чтобы спросить, неужели дети заболели, или ученики снова дерутся; но потом он понимает, что глаза его жены огромные от страха, и что он может слышать крики с внешней стороны пирса, который они подняли всего два часа назад. И ни у кого, кроме ночного дозора, нет никаких причин быть там, если только озеро не начало разливаться вновь.       - Что случилось? - сразу насторожившись, спрашивает он, поднимается на ноги и обнимает жену.       А-Шуай плачет, беспомощно всхлипывает в его руках, а толпа людей кричит где-то рядом с набережной - и, помимо всего этого, Юй Чжэньхун слышит непрекращающийся, сотрясающий землю рёв грозы, как раз перед тем, как А-Шуай вытаскивает его из спальни и бежит к главной посадочной площадке.       - Я не знаю, - выдыхает она. - Это… Глава Вэй и Сяо-Ю пропали, и никто не знает… Никто не видел, как они уходили, а глава Вэй не вышел бы в такую погоду, и он бы никогда не взял Сяо-Ю…       - Крик. - Юй Чжэньхун слышит свой собственный вздох, когда он ныряет под проливной дождь и следует за испуганными голосами своих учеников к длинной пристани, тянущейся к сердцу озера. - Сихань! Сихань, где они?       Юй Сихань продвигается вперёд по причалу, шатаясь из стороны в сторону, пока ветер треплет его стройное тело, как детскую куклу-качалку. А затем он полностью останавливается рядом с чем-то тёмным, обвившимся вокруг одной из колонн, и Юй Чжэньхун бросается вперёд и скользит по деревянным доскам, пока не добирается до племянника.       И тогда его сердце пронизывает приступ ужаса, потому что маленькое дрожащее существо, цепляющееся за столб - это Сяо-Ю, промокший до костей и во весь голос плачущий по отцу. Насколько Юй Чжэньхун может судить, он не выглядит обиженным, но отчаяние в его больших глазах заставляет Чжэньхуна похолодеть до глубины души. Как будто ребёнок стал свидетелем чего-то слишком ужасного, чтобы дать ему название, и теперь отказывался верить, что это вообще произошло.       - Сяо-Ю, - выдыхает он, дыхание покидает его тело с резким треском, когда мальчик качает головой и снова кричит. - А-Ю, где твой папа?       Сяо-Ю убирает свою крошечную руку со столба и указывает на воду.       - Ушёл, - рыдает ребёнок, трясясь, как осиновый лист, даже после того, как Сихань берёт его на руки. – Мама весь исчез!