Ты и я против (нас)

      – Как ты себя чувствуешь?       Тэён чуть не подавился лапшой от неожиданности. Он знал, что именно имел в виду Доён. В общежитии у них не было времени поговорить обо всём. Тэён только пробормотал на следующее утро за завтраком, что всё, что было между ним и Джэхёном, теперь в прошлом. Тогда Доён лишь посмотрел на него удивлённо во все глаза. Тэён пытался отыскать в его взгляде одобрение, что-то, хотя бы отдалённо напоминающее «Правильно сделал, так и нужно было поступить», но в итоге не увидел ничего. И вот теперь, когда они ушли ужинать вдвоём в свой любимый ресторан, видимо, пришла пора развёрнутого ответа.       – Нормально, – сказал Тэён; Доён, глядя ему в глаза, покивал, ожидая продолжения. – Лучше, чем раньше. Я ведь… ну как это сказать… в общем, последние года полтора всё было не очень.       – В каком смысле? – спросил Доён обыденно; его тон немного сбил Тэёна с толка: они как будто говорили о самых обыкновенных вещах, а не о том, как Тэён спал с Джэхёном несколько лет, а теперь больше не спит.       – Раньше было… весело. А потом… почему-то стало совсем не так.       После того, как всё закончилось, Тэён как будто прозрел. Он не мог описать иначе ощущение острой, кристальной ясности, которое пронзало его сознание снова и снова. Он как будто по-настоящему увидел себя и свою жизнь – впервые за последние четыре года.       Раньше, в самом начале, веселья было настолько много, что Тэёну казалось, что оно его затопит. Каждый раз, когда он и Джэхён прятались ото всех и запирались в каком-нибудь укромном уголке, они не чувствовали ничего, кроме азарта, удовольствия и радости. Они как будто подзаряжались от того, что дарили друг другу такое удовольствие, которое им не мог дать никто другой. Близость оставляла лишь приятное послевкусие. Они как будто шли следом за своими тайными желаниями, а потом обо всём забывали. Наутро Тэён как обычно в шутку нянчил Джэхёна или держался с ним за руки, если это было нужно по работе. Джэхён продолжал играть роль милого младшего брата. Находиться рядом друг с другом было комфортно и легко. Тэён общался с Джэхёном ровно столько же и ровно так же, как и остальными парнями. Его не настигали воспоминания о том, ради чего он и Джэхён накануне бежали друг за другом по коридору, сворачивали в пустую душевую, а потом дрались в шутку, чтобы уже через несколько минут задыхаться и сопеть от тяжести резко навалившегося желания.       Тогда, в начале, всё было просто. Просто мокрые поцелуи в шею, если вдруг хотелось чего-то особенного, просто руки за поясом брюк, за резинкой белья. Иногда они соревновались, у кого получится довести другого до разрядки быстрее. Им даже никогда не приходилось раздеваться: им вполне хватало одних лишь прикосновений, уединения, быстрого, сбивающегося дыхания друг друга. Тэён помнил, что ему казалось, что после каждой такой встречи с Джэхёном он был готов горы свернуть. У него всё получалось, настроение было просто замечательное. И Джэхён светился так же ярко, как и он сам, отчего радость буквально распирала грудь. У Тэёна не было ощущения, что он прячет от кого-то грязный секрет – ведь ничего подозрительного для стороннего наблюдателя они не делали. Они исчезали буквально минут на двадцать, чаще всего, когда шли в душ или когда точно знали, что в комнате никого не будет как минимум час. Никто даже не успевал заметить их исчезновения. Так прошёл примерно год.       А потом у их близости появилось новое послевкусие – горькое, вяжущее, с нотками зависимости. В какой-то момент взаимной мастурбации стало мало, она перестала приносить привычное удовольствие и яркую радость. Хоть Джэхён и был первым, кто безмолвно предложил перейти на новый уровень, Тэён, по всей видимости, этого тоже хотел. Тэён не осознавал своего желания чётко: у него не было воспоминаний о том, чтобы он хотел, чтобы кто-то из них в кого-то входил. Он хотел чего-то размытого, абстрактного – но точно чего-то, что было на уровень выше зажиманий по углам. Первый секс был сложным. Они определили свои роли самым глупым образом, на камень-ножницы-бумагу; тогда Джэхён выиграл, а Тэён проиграл. Тэён пыхтел и старался не ёрзать, пока Джэхён пытался растянуть его чуть подрагивающими пальцами. Когда настал тот самый момент, Тэёна сковал страх. Но Джэхён целовал его плечи, гладил бока и спину, нашёптывая спокойным, бархатным голосом «Всё хорошо». А потом медленно, но уверенно начало расти удовольствие, – огромное и заполняющее до краёв; такое, какого Тэён ещё не испытывал, – и беспокойство в один миг выключилось. Он и не думал, что ему может быть настолько хорошо. После первого раза они договорились «повторить как-нибудь потом».       Тэён долгое время игнорировал тот факт, что за ними в постели закрепились определённые роли. Всё получилось само собой, раскрылось без лишних размышлений: просто они поняли, что удовольствия больше, когда Джэхён сверху, а Тэён снизу – наверное, это так называется? Они несколько раз пробовали меняться ролями, но всё всегда заканчивалось не очень хорошо. Тэён нервничал слишком сильно и внутренне раздражался от того, что ему даже в собственной постели надо брать на себя какую-то ответственность – как будто ему её мало на работе. Джэхён, в свою очередь, капризничал и фыркал, ему было слишком сложно угодить, когда он оказывался снизу. Максимум удовольствия они оба получали тогда, когда Тэён выпускал на волю свою жалкую, слабую и уязвимую сторону, а Джэхён – сильную, всемогущую и всепоглощающую.       Как-то раз всё просто сложилось само собой: Тэён не успел снять яркий макияж и помыть голову, и Джэхён вдруг стал сам не свой. На тот момент Тэён ещё никогда не видел его настолько жадным до секса и до своего тела. Джэхён словно не мог остановиться, а его желание всё росло и росло, как будто не имея пика, после которого оно могло бы успокоиться. Тэён сходил с ума от пристального, ежесекундного внимания к своему телу, от напористости Джэхёна. Ему даже не приходилось ничего делать: он просто лежал на кровати и подставлялся под поцелуи и ласки, жадно пожирая всё, что ему давали, и испытывая неописуемую радость. Именно тогда Тэён услышал в свой адрес слово «куколка». Именно тогда Тэён, находясь в странном, подвешенном над действительностью состоянии, впервые прижал их ладони к своему животу, чтобы они оба могли почувствовать, насколько глубоко Джэхён находился внутри него. После, когда каждый получил своё удовольствие, они оба не могли отдышаться и прийти в себя. Тэёну казалось, что его протащило вслед за вагонеткой на крутых американских горках. Ошарашенный Джэхён, лежавший рядом и смотревший в потолок остекленевшими глазами, кажется, испытывал то же самое. И они снова договорились «повторить как-нибудь ещё раз».       Это начиналось как игра. Они каким-то образом улавливали настроения друг друга и проскальзывали в те роли, в которых им было комфортно. Тэён становился «куколкой» и «умницей», – один раз Джэхён в порыве назвал его «хорошей девочкой», но Тэёну это не понравилось настолько, что он слегка прикусил его член, – а Джэхён должен был брать его силой, иногда даже грубо на опасной грани. Тэён испытывал чистейший кайф от того, каким становился Джэхён. И его эго раздувалось ещё больше от мысли о том, что только он, только Тэён, способен пробудить к жизни ненасытное животное внутри Джэхёна, пожиравшее его заживо. Но вскоре границы и правила игры начали размываться. Тэён знал, что Джэхён нередко следил за тем, с кем и как Тэён общался, и часто злился, когда Тэён проводил больше времени с кем-то одним, как будто выделяя одного человека из всей группы. Если Джэхён оставался недоволен своими наблюдениями, то потом, в формате игры, Тэёну приходилось исправляться. Тэёна поражал его командный тон – и он заводился от этого тона быстрее, чем успевал сообразить хоть что-то. Джэхён, хотя Тэён никогда не задавал вопросов, всегда повторял, что его подозрительность и «наказания» – это часть их игры. Что он специально выуживает моменты, когда кто-то шлёпал Тэёна по заднице или обнимал его дольше, чем обычно. Он заверял, что благодаря опоре на действительные факты, их игра получает особую остроту, так градус накаляется сильнее. Тэёну с ним, почему-то, не хотелось спорить: его доводы казались вполне убедительными. В конце концов, таким образом они могли хоть сколько-то расслабиться, и с этим утверждением они соглашались единодушно. Но где-то на краю сознания Тэён подозревал, что Джэхён, на самом деле, вовсе не шутил и не играл. И что так, как делал Джэхён, вообще-то делать нельзя. Когда Джэхён снова погружался в свою подозрительность и поиски мнимых врагов, у Тэёна в голове стучала одна и та же мысль: «Он переходит все границы».       Но эта мысль так и не смогла достучаться до Тэёна. И теперь он очень сожалел, что не остановился раньше, не поставил Джэхёна на место ещё в самом начале, когда его мягко укололо его собственное подозрение в самый первый раз.       Со временем их общая тайна начала отпечатываться на их работе. Этот пункт не был оговорен в контракте, но так повелось практически с самого начала, что Тэён и Джэхён на публике были вместе очень часто. В компании было приято считать, что Тэён и Джэхён, как два вижуала, представляли разнообразие типов внешности в группе, были «визитной карточкой». Классическая, чисто мужская красота и красота экзотическая, как часто говорили, даже «магическая» – по словам менеджмента всех уровней, они бросались в глаза и запоминались сразу же, помогая запомнить и саму группу тоже. Стоя рядом друг с другом, они выполняли конкретную функцию. Тэён знал, что ни при каких условиях их не перестанут ставить плечом к плечу. Не имело значения, если они ссорились, не хотели друг с другом разговаривать или были просто не в настроении – они всё равно стояли рядом друг с другом, ровно по центру. И с тех пор, как их тайна стала окрашиваться в тёмные цвета, Тэён почувствовал, что ему стало трудно выполнять одну из своих основных функций. Он заставлял себя, как только мог, но у него всё равно мало что получалось. Его отталкивало от Джэхёна, хотя внутри что-то тянулось обратно к нему, до тонкой боли в груди. Иногда ему удавалось себя переламывать, и тогда он смотрел на Джэхёна и пытался с ним взаимодействовать, пока камеры записывали. Но проблема была также в том, что Джэхён как будто вовсе не пытался идти ему навстречу. Каждый раз, когда они оказывались перед камерами, Тэён натыкался на холодный, отстранённый взгляд Джэхёна. Джэхён перестал входить с ним в физический контакт перед камерами, а порой как будто вообще старался его не замечать. Иногда Тэён терялся от его чрезмерной холодности, и в итоге он выбирал не делать вообще ничего. Ведь помимо неизвестного напряжения внутри него скручивалось и вполне себе ясное напряжение: он начал бояться, что их с Джэхёном тайну могут раскрыть, если они оба не будут достаточно осторожны. Он знал, как фанаты выдумывали и приписывали им всем отношения, которых не было в действительности – и поводом для таких придумок чаще всего становился фансервис. Тэёну не хотелось ставить под угрозу то, что и так могло всплыть на поверхность в любой момент и перечеркнуть буквально всё: не только работу, которой он жил, но также его репутацию и его отношения с семьёй. Разве можно было заигрывать тем, что было необходимо держать в секрете? Он решил, что нужно перестраховываться. Но желание обезопасить себя быстро обросло слоями паранойи. Ему, например, думалось, что если он подойдёт к Джэхёну ближе и хотя бы положит ему руку на плечо по-дружески, то всем станет ясно, что буквально неделю назад Джэхён впечатывал Тэёна в стену, закрывая ему рот рукой, чтобы не было слышно его вульгарных стонов, и входил в него по самое основание. В итоге Тэён лишь время от времени, продолжая играть роль любящего хёна, мог заставить себя взаимодействовать с Джэхёном публично. И когда кто-то из менеджмента снова пытался жирно ему намекнуть на то, что во время записи можно было быть с Джэхёном помягче и поласковее, ведь их пейринг – один из основных в фандоме, он только отшучивался. К счастью, ему удалось убедить менеджеров, что между ними всё в порядке и что они оба делают это специально, чтобы добавить закадровой драмы. Его даже похвалили за эту задумку. Это был единственный раз, когда похвала вызвала даже не неловкость, а тошноту.       После того, как всё закончилось, Тэён не только прозрел. Он также осознал всю глубину собственной безрассудности. Когда-то он слышал, что с сексом шутить не стоит, ведь он может вызвать зависимость и подчинить себе всю жизнь. Тэён это понял буквально на второй день, когда его начало скручивать без секса, как наркомана во время ломки. Первое время пришлось очень тяжело, почти невыносимо. Он хотел было заткнуть уши, чтобы не слышать голос совести, и пойти к Джэхёну выклянчивать у него член, как последняя потаскуха. Но он сдержался. Ведь он сам, собственноручно обрубил эту порочную связь. Нужно было гнуть свою линию дальше. Он догадывался, что первое время будет самым тёмным, самым тяжёлым. Хотя к тому, что его поглотит бездна, он всё равно готов не был. Сказать, что ему было плохо или больно – это не сказать ничего. Джэхён как будто оторвал от него кусок живой плоти и унёс с собой, оставив Тэёна обливаться кровью и содрогаться от боли, каждую секунду.       Тэён не переставал поражаться тому, что его жизнь в какой-то момент стала базироваться на самых низменных инстинктах. Это ведь даже не назовёшь инстинктом размножения, чтобы оправдать себя хоть как-то. То, что он испытывал, было следствием порока, животного зова, зла, которое он не успел уничтожить в зародыше. И теперь ему было от себя противно. Он никак не рассчитывал опуститься в жизни настолько низко.       Каждый день он чувствовал, как внутри закручивался вихрь из отвращения к самому себе, ненависти, – к себе или к Джэхёну, он так и не мог понять, – и какой-то непонятной боли. Тэён недоумевал: о какой боли может идти речь, когда они только и делали все эти годы, что занимались сексом и при этом отдалялись друг от друга? Никакой боли просто быть не может.       Каждый день он рассматривал оставшиеся после их последнего раза засосы и синяки. Один засос ниже левой ключицы, другой, с лёгким следом от зубов, рядом с пупком, и ещё синяк под ягодицей, где Джэхён его ущипнул очень сильно. Иногда Тэён задумывался и прикасался к ним пальцами, пару раз надавливал, чтобы снова почувствовать боль. Чаще всего он просто смотрел на них: они манили взгляд, как магнит, гипнотизировали, погружая сознание в какой-то серый туман. Тэён злился, называя себя полным придурком, и запрещал себе заниматься такой ерундой. Но он не смог заставить себя перестать пялиться, когда на танцевальной практике у Джэхёна чуть сползла футболка, и из-под неё на спине показались светло-розовые длинные царапины – те самые, что оставил Тэён. В тот момент его почему-то ошеломило ощущение нереальности.       Каждый день он и Джэхён делали вид, что друг друга не замечают. Ведь по сути, у них не было никаких точек соприкосновения, кроме работы. Но даже на работе они сократили общение до необходимого минимума. Разговаривать с Джэхёном стало слишком тяжело; слишком сложно и слишком неприятно. Пытаться заглянуть ему в лицо, чтобы снова увидеть эти холодные непроницаемые глаза? Слушать, как он снова будет разговаривать сквозь зубы? Ну уж нет, хватит. В конце концов, у Тэёна ещё осталось понятие собственного достоинства. И к тому же, Тэён перестал понимать, как им общаться теперь. Ведь и раньше он иногда терялся, а сейчас ему даже не хотелось усложнять этим вопросом свою жизнь. С Джэхёном было проще не разговаривать – этот вариант был максимально оптимальным. По крайней мере, он был оптимальным для Тэёна.       Тэён повторял про себя, что очень скоро этот проклятый период закончится, и в голове прояснится окончательно. Отступит зависимость от секса, уйдут эти дурацкие навязчивые мысли, перестанет, наконец, тянуть непонятная боль. Всё будет нормально. А возможно, даже станет лучше, чем было. Ведь не зря же говорят, что трудности закаляют людей. Вот и Тэён тоже закалится. Он выдержит. Он вытерпит. Обязательно. И заслужит второй шанс на счастливую жизнь, к которой он всегда стремился.       Теперь, когда он начал исцеляться от своей мерзкой болезни, у него точно всё получится.       С ним наконец-то всё будет в порядке.       Конечно, всего этого он Доёну сказать не мог. Он был очень рад, что теперь они снова общались – стабильно хорошо и без взаимного раздражения. Ему не хотелось портить их дружбу слишком личными подробностями. К тому же, у Доёна с Джэхёном были совершенно другие отношения, уважительные и гармоничные. Их нельзя было назвать близкими друзьями, но хорошими друзьями они были точно. И Тэён не хотел встревать между ними, рассказывая Доёну о той стороне Джэхёна, которую ему не нужно было видеть с его перспективы.       – Наверное, стоило ожидать, что со временем это будет не просто… – Доён округлил глаза, как будто проглатывая слово; его рука медленно рисовала палочками круги в оставшемся на тарелке соусе. – Не просто «сделал дело и ушёл». В конце концов, такие отношения – это всегда большой риск… Не знаю. Мне так кажется.       Доён пожал плечами. Он никогда не навязывал свою точку зрения. Но ему и не надо было этого делать: Тэён и так был с ним согласен.       – Не знаю, почему я не подумал об этом, – пробормотал Тэён, пытаясь заглянуть в прошлое и вспомнить, какие мысли пробегали в голове четыре года назад. – Наверное, я не рассчитывал, что это будет повторяться. Или повторяться регулярно. И уж точно не думал, что это станет… почти что частью жизни.       – Это так опасно, Тэён-а, – Доён покачал головой; между его бровей залегла складка, наполненная переживанием за другого человека. – Мне очень жаль, что вы попали в эту историю…       – Знаешь, я чувствую себя так, как будто освободился из западни, – Тэён расправил плечи; он почувствовал, что глаза сами собой раскрылись шире. – Что мне не нужно больше прятать эту грязную тайну и переживать, узнает ли о ней кто-то или нет. Мне не нужно больше жить под давлением. Он и я – мы больше не должны друг другу ничего, совершенно. Теперь мы просто коллеги. Я как будто вернулся к заводским настройкам.       Доён покивал. Он понял. Понял, но словно думал о чём-то другом. Тэён решил пока не спрашивать, о чём именно он думал.