***
Ганнибал уже открывает дверь «Бентли», когда телефон заливается звонком Джека. Первый порыв – проигнорировать его. В конце концов, он не заключал никаких официальных договоров с Джеком Кроуфордом, и консультирует только по желанию, а если не может или не хочет – вполне вправе отказаться. Но поскольку слова Франклина все еще звучат в ушах, у Ганнибала возникает подозрение, что данный звонок может представлять особый интерес. В итоге он садится в машину и все же принимает вызов. Через две минуты он уже едет в сторону ближайшего концертного зала. По общему мнению, в сцене, которую Джек демонстрирует Ганнибалу, есть некий болезненный артистизм. Ганнибал отчетливо видит замысел – слияние человека и инструмента, желание Тобиаса сыграть на своей жертве, и это стремление было бы очевидно даже без сегодняшнего откровения Франклина. Бадж очень тщательно обнажил и обработал голосовые связки, настолько тщательно, что его пренебрежение остальными частями тела выглядит еще более вопиющим. Тобиаса не интересовали руки и ноги, поэтому он не уделил прочим частям тела ни малейшего внимания. По мнению Ганнибала, это выглядит растраченным впустую потенциалом, и он чертовски уверен в том, что это совсем не та реакция, которой Тобиас хотел добиться. Все, что он на самом деле ощущает – смутное разочарование. Возможно, при должных усилиях и дальнейшей практике Тобиас и смог бы усовершенствовать свое искусство, смог научиться выстраивать сцену более связно, но это его первое публичное убийство. Он решил представиться Ганнибалу, не отработав должным образом свои методы. Он проявил нетерпение. Ганнибал делится с Джеком своими умозаключениями, не упоминая, впрочем, имени Тобиаса. Пока нет необходимости вовлекать ФБР. К тому же, существует вероятность развернуть эту унылую ситуацию во что-то куда более перспективное. Тобиас, в конце концов, представляет из себя тот тип убийц, на которых Мимик нацеливался и ранее, и, хотя месту преступления, которое он оставил, не хватает определенного мастерства, оно также сложное, детализированное и уникальное. Настолько, что будет непросто воспроизвести его работу с достаточной достоверностью и практически невозможно выдать за оригинал. Тобиас посвятил Ганнибалу серенаду — это до смешного очевидно. Любое же ответное действие Уилла станет отдельной композицией, уникальной по сути, но предназначенной ему же, и Ганнибалу чертовски любопытно, что сделает Тобиас, когда поймет, что подражатель похитил его концерт и привлек внимание его вожделенного слушателя. Учитывая участие в концерте сразу трех убийц, его последствия могут быть только кровавыми. От Ганнибала же требуется лишь завести их и наблюдать, как они ходят.***
Он возвращается домой на пару часов позже обычного. С учетом коротких зимних дней это означает, что на улице уже давно стемнело, и именно кромешная тьма, кутающая его дом, делает яркое свечение каждого окна еще более заметным. Ганнибал готов поставить деньги на то, что абсолютно каждая лампа в его доме сейчас зажжена. Входная дверь заперта — маленькая уступка — и, открыв ее, Ганнибал тут же окунается в запах речной воды, ила и водорослей, настолько сильный, что он недовольно морщит нос. Взглянув на собственный холл, он, впрочем, не замечает ни грязных следов, ни невытертых луж, но запах все равно тяжело витает в воздухе. С отвращением кривясь, он следует на кухню. Запах там сильнее, почти подавляющий, и его источник сразу же бросается в глаза. На кухонной столешнице покоится большой термо-холодильник из пенопласта, чья крышка плотно закреплена кусочками скотча. Снаружи он безупречно чист и аккуратен, но именно он, несомненно, и является источником этой тошнотворной вони. Ганнибал не прикасается к холодильнику, оставляя за Уиллом право объяснить его появление. Когда найдет своего гостя, разумеется. Поднявшись наверх, Ганнибал обнаруживает, что дверь в комнату для гостей закрыта. Он без колебаний тянется к ручке, но не удивляется, когда понимает, что она еще и заперта. Несмотря на то, как нагло он проникает в чужие мысли, Уилл, похоже, ценит собственное личное пространство и анонимность. Однако когда Ганнибал останавливается у двери в свою спальню, его взгляд тут же отмечает небольшой зазор между дверью и косяком. Он уверен, что плотно закрыл дверь, уходя утром на работу, потому что он поступает так ежедневно, не допуская небрежностей, но, независимо от его утренней аккуратности, сейчас дверь приоткрыта. — Это всего лишь я, — отзывается Уилл из спальни Ганнибала, и Лектер не в силах не искривить недовольно губы. Уилл — не обычный человек, и возможность того, что именно он находится у него в комнате, стала одной из вещей, побудивших Ганнибала заколебаться перед дверью собственной спальни. «Я показал тебе, что мои зубы такие же острые, как и твои, чтобы ты дважды подумал, прежде чем вонзить их в меня» Уилл явно преуспел в этом стремлении – Ганнибал не допускает даже мысли о том, что уже сумел приручить Уилла. Во всяком случае, пока что. Он открывает дверь. Уилл валяется на его кровати, голова покоится на подушке, которую использует Ганнибал, босые пальцы ног сминают в складки одеяло. Он успел переодеться, хотя Ганнибал не сказал бы, что его нынешний образ слишком отличается от предыдущего — потрепанная рубашка на пуговицах сменилась тонкой футболкой, а выцветшие джинсы уступили место паре темно-серых хлопчатобумажных боксеров. Но он, по крайней мере, выглядит чище. Уилл явно только что принял душ, и, судя по стойким запахам в комнате, принял его в ванной Ганнибала. Средства гигиены в его душевой не содержат отдушек, но они по-прежнему обладают запахом, принося в комнату мягкие, тонкие ноты мыла, масла и пудры. Ганнибалу слишком хорошо знаком этот аромат, и теперь он шлейфом стелется за Уиллом, наполняя собой пространство. Прежде чем Ганнибал успевает прокомментировать увиденное, Уилл меняет позу, поднимая одну руку. Между его пальцами зажат знакомый прямоугольный кусочек картона — одна из визитных карточек Ганнибала. — Доктор Ганнибал Лектер, — протягивает он. – Иисусе, ты звучишь как злодей из Бондианы – Уилл делает паузу, щелкает карточкой между пальцами и осматривает Ганнибала с ног до головы. — И одеваешься соответственно. По выражению лица Уилла понятно, что это не так уж и плохо, но Ганнибал вздыхает в ответ, пытаясь стереть со своего лица выражение невольного наслаждения представшим перед ним зрелищем. – Ты должен знать, Уилл, что я при малейшей возможности стараюсь пожирать грубость. — Тогда хорошо, что я позаботился об извинениях заранее. Они на кухне, – Уилл широко улыбается в ответ. Предательское сердце Ганнибала не делает ничего столь банального, как пропуск удара, но в груди все равно что-то вздрагивает в предвкушении. Он видел работы Мимика; Уилл не импульсивный убийца. Ни в коем случае, не с его сложностью образа действий. Подготовка полноценного убийства заняла бы у него куда больше времени, чем Ганнибал ему предоставил, даже с учётом неожиданной экскурсии в концертный зал на представление Тобиаса. Уилл приподнимает бровь, глядя на молчащего Ганнибала. — Ты что, еще не видел? — Я предполагал, что ты покажешь мне сам, когда будешь готов, —произносит Ганнибал. – Ой! – Уилл сбрасывает ноги с кровати и вскакивает. – Тогда пойдем. Идем, давай же! Ганнибал отходит в сторону, позволяя Уиллу проскользнуть мимо него, а затем следует за ним вниз по лестнице. Уилл направляется на кухню, тут же подходит к кулеру и начинает отдирать с крышки куски скотча. — Вот, — нетерпеливо говорит он. – А теперь иди сюда и скажи, соответствует ли это твоим высоким стандартам? Ганнибал медленно подходит к холодильнику. У него есть определенные представления о том, что находится внутри — нет никакой другой причины, по которой кулер так сильно пахнет речной водой, разве что Уилл действительно успел утопить человека — но он все еще осторожничает. Затем Уилл поднимает крышку, и Ганнибал заглядывает внутрь. В шести или семи дюймах воды две крупные форели кружат друг вокруг друга быстрыми, порывистыми движениями. Емкость слишком мала для того, чтобы они чувствовали себя комфортно, но достаточно велика, чтобы сохранить их живыми и свежими. Существует целый ряд блюд, которые не пострадают от использования уже уснувшей рыбы, но только одно, тут же всплывшее в памяти Ганнибала, требует абсолютно свежей форели. — Прекрасная рыба, Уилл, — негромко произносит он. Он сбрасывает пиджак, планируя подняться в спальню и повесить его в шкаф, но прежде чем он успевает пошевелиться, Уилл протягивает руку и вырывает пиджак у него из рук. Ганнибал поднимает взгляд на молодого человека как раз вовремя, чтобы заметить очаровательный румянец на его щеках. Уилл устраивается на одном из барных стульев, положив пиджак Ганнибала себе на колени. – Моя очередь приносить мясо, — говорит он, наконец усевшись, пока Ганнибал обходит столешницу, чтобы закатать рукава и вымыть руки. — А мы соблюдаем очередность? — спрашивает Ганнибал, и Уилл отмахивается неопределенно-пренебрежительным жестом. – Не переживай, — говорит он. — Я не откажу тебе в возможности позаботиться обо мне, – он замолкает на мгновение, наблюдая, как Ганнибал вытирает руки, достает разделочную доску, а затем выбирает нож из блока рядом с раковиной. — Надеюсь, ты не разочарован, что сегодня мы побудем пескетарианцами? Ганнибал бросает на Уилла короткий взгляд, пока лезет в недра кулера и выуживает одну из рыб. – Я был бы разочарован, если бы ты решил продемонстрировать мне что-то, не подготовившись должным образом, — отвечает он. — А разнообразие меня не смущает, Уилл. Уилл кивает и какое-то время молчит, наблюдая, как Ганнибал разделывает рыбу. Процесс, как когда-то сказали Ганнибалу, выглядит жестоким — сначала нужно оглушить рыбу, а затем выпотрошить ее. Обратная сторона свежести – отсутствие нарядной упаковки, однако Уилл, похоже, не возражает. Впрочем, Ганнибал этого и не ожидал. Уилл явно заворожен тем, как Ганнибал чистит рыбу, а затем кладет ее в неглубокую кастрюлю, наполненную белым винным уксусом. — Я хороший рыбак, Ганнибал, — тихо говорит Уилл, нарушая тишину. — Но я отличный охотник. Терпение — это куда больше, чем просто черта характера. Это залог выживания. С рыбой покончено. Ганнибал моет руки и переходит к другим необходимым приготовлениям – ставит на плиту воду для бульона и достает еще одну разделочную доску, для овощей. Раскладывая стебли сельдерея, он поднимает взгляд на Уилла. – А свет? Он также является залогом выживания? – Хм? – Уилл оглядывается, словно только сейчас замечая, что все лампы в доме зажжены. – Оу. Я просто не люблю темноту. — На сегодняшней ночной прогулке тебя это не смущало – Нет-нет, – Уилл качает головой и неловко пожимает одним плечом. – Рискуя прозвучать невыносимо...– «Я не боюсь темноты снаружи. Мне не нравится темнота в домах». — Шейла Дилени, — кивает Ганнибал. — И это не звучит невыносимо, Уилл. Есть причины, по которым общество веками восхваляло поэтов и мастеров слова. Способность сформулировать общечеловеческий опыт является уникальной вещью, к ней нельзя относиться легкомысленно. Уилл наклоняет голову, но Ганнибал все равно замечает изгиб его довольной улыбки. – Мы, такие люди, как ты и я, не относимся к тому, что можно втиснуть в рамки общечеловеческого опыта, — говорит он. – Но свет в домах заставляет меня чувствовать себя… в безопасности. Ганнибал хмыкает. – В безвыходной ситуации все средства хороши? – Не прибедняйся, – пальцы Уилла ловко подхватывают кусочек сельдерея с разделочной доски. Он кладет его в рот, ухмыляясь в ответ на раздраженную гримасу Ганнибала. — Ты явно не «все средства». Его пальцы снова тянутся к разделочной доске, и в этот раз Ганнибал слегка шлепает по ним плоской стороной ножа. Уилл одергивает руку, но не выглядит испуганным. Выражение его лица становится более смешливым, но и более знающим. — Снова угрожаешь съесть меня, Ганнибал? — спрашивает он, и его голос понижается почти до мурлыканья. Ганнибал старательно не обращает внимания на жар, клубящийся внизу живота. – Угрозы нужны, чтобы испугать, — говорит он. — Ты не выглядишь особо напуганным, Уилл. — Тебе придется придумать что-нибудь пострашнее, если ты хочешь испугать меня. Уилл смещается, беспокойно ерзая на стуле, и, хотя Ганнибал не может учуять его запах из-за вони рыбы и речной воды, он уже знает этот взгляд. Его пиджак, похоже, будет пропитан ароматом возбуждения Уилла. Он задается вопросом, не постигла ли его кровать та же участь. — Иди одевайся, — говорит он. — Ты не сядешь за мой стол в нижнем белье. Уилл приподнимает бровь, словно спрашивая «Серьезно?», но все равно соскальзывает с табурета. – Хорошо, тогда я наверх. Ты сказал, через час? Ганнибал согласно кивает. — Думаю, я найду чем себя развлечь, — улыбается Уилл. Он поднимает пиджак и добавляет. — Отнесу его в твою комнату. Ганнибал выжидает, пока шаги Уилла не удалятся вверх по лестнице, чтобы наконец испустить долгий прерывистый вздох. Теперь больше, чем когда-либо, он хочет увидеть работу Уилла своими глазами.***
Через час, когда Ганнибал уже заканчивает накрывать на стол, Уилл возвращается. По просьбе Ганнибала он переоделся, скрыв голую кожу под еще одной парой джинс и серым свитером. Он выглядит расслабленным и удовлетворенным, и Ганнибал, проходя мимо, почти ожидает уловить запах его освобождения, резкий и горьковатый. Но все, что он чувствует вместо этого – скипидар, яркий и хвойный, и слабый намек на льняное масло. Он помечает эту смесь как еще одну загадку, еще один слой того, что делает Уилла таким интересным, и напоминает себе спросить у него об этом попозже. Подав рыбу, Ганнибал разливает вино и садится напротив Уилла. – «Truite au bleu», — рекомендует он. – Почти забытое французское блюдо, потому что только свежая форель приобретает характерный синий цвет в процессе приготовления. Губы Уилла вздрагивают, словно он борется с улыбкой. – Возвышение банальности даже здесь, — говорит он. – Выглядит просто чудесно. Спасибо. Ганнибал ждет, пока Уилл сделает первый укус, и следом видит, как его глаза закрываются в удовольствии. Уилл улыбается, мягко и очаровательно. – Ты избалуешь меня хорошей едой, — говорит он. – Я готовил форель, раз, наверное, пятьдесят, и она никогда не была такой вкусной. Мне придется найти достойный способ отплатить тебе за это. Ганнибал раздумывает об их соглашении, и, судя по блеску в глазах Уилла, он сейчас думает о нем же. Это прекрасная возможность, и Ганнибал не может допустить, чтобы она была потрачена впустую. Не с Уиллом, что так нетерпеливо сейчас ждет его ответа. – Несколько недель назад я встретил мужчину в опере, — медленно произносит Ганнибал наконец. – Тобиас Бадж. Мы с ним... увидели друг в друге то, чем являемся на самом деле. У меня были планы разобраться с ним по-тихому, но обстоятельства изменились. Сегодня он убил человека и использовал моего пациента, чтобы передать мне свое признание в преступлении. Уилл приподнимает бровь, и если он и расстроен внезапной сменой темы, то не показывает этого. – Он сомневался, что его убийство окажется достаточно красноречивым для того, чтобы донести его сообщение. Как… невзрачно. С тем же успехом он мог просто отправить тебе е-мейл. Ганнибал улыбается своему следующему кусочку рыбы. Там, где другие увидели бы хвастовство, Уилл видит дилетантство, видит неуверенность. Он меряет окружающих той же беспощадной мерой, что и Ганнибал, и эта мера — он сам. – Тобиас считает себя художником. — Я уверен, что Тобиас считает себя многими вещами, которыми он не является, — резко говорит Уилл, а затем его глаза впиваются в Ганнибала. — Ты решил скормить его мне по какой-то причине? Ганнибал отпивает вино из своего бокала. – Я бы никогда не стал диктовать темы твоих работ, — говорит он. – Я просто… предлагаю источник вдохновения. Глаза Уилла не отрываются от него, темные и настороженные. – Неожиданно удобный источник, — наконец произносит он. Это уступка, но его выражение лица не смягчается ни на грамм. — Думаю, я мог бы рассмотреть возможность выполнения своей части нашего маленького соглашения, если ты действительно считаешь, что это вдохновение стоит потраченного мною времени, – Уилл накалывает на вилку кусочек картошки. — Тобиас Бадж, говоришь..? Заведи его, – думает Ганнибал, – и смотри, как он ходит.