С нетронутой кожей и измененными душами

Уилл покидает свою комнату ранним утром среды, когда рассвет едва окрашивает небо в розовый цвет, а Ганнибал еще крепко спит в своей спальне. Ранее ему требовалось найти своего убийцу, прежде чем строить какие-либо планы, дав себе возможность окунуться в окружающее его пространство. Только потом он принимался за поиск потенциальных жертв и совершенствование своего замысла в соответствии с профилем убийцы. Зачастую на это уходило определенное время, дни или даже недели, потому что если уж убийца заслуживал быть скопированным им, то не мог быть настолько скучен, чтобы его можно было легко отыскать. Но в этот раз благодаря Ганнибалу у Уилла есть имя, а благодаря Интернету – место работы Баджа. Время охоты сократилось вдвое. Перед уходом он заглядывает в кабинет Ганнибала, подходит к клавесину и опускает одну руку внутрь инструмента, нежно проводя пальцами по струнам. Уилл не чувствует никаких аномалий, не видит ржавчины возле кеглей, и, учитывая ухоженное состояние всех вещей в доме Ганнибала, надеяться на то, что он найдет какой-то изъян было даже нелепо. Досадно. Теперь ему нужно придумать другой благовидный предлог, чтобы зайти повидаться с Баджем. Он задерживается в доме только затем, чтобы забрать из холодильника остатки вчерашнего завтрака и засунуть контейнер в рюкзак. Затем Уилл вызывает такси и по дороге в город с интересом читает репортаж на Tattle-Crime об убийстве в концертном зале. Он не узна́ет, действительно ли эта работа принадлежит Баджу, пока не познакомится с ним лично, не наверняка, но в целом он подходит — он владелец струнного магазина и точно обладает знаниями, необходимыми для преобразования голосовых связок в струны. За последнее время это единственное убийство, которое даже начинает возбуждать определенный аппетит Уилла. Его замысел начинает обретать форму в глубине сознания, еще расплывчатый и неясный. Все же в мире существует так много струнных инструментов, и еще больше способов их соединения с человеческим телом. Но только несколько частей можно трансформировать для игры так же, как голосовые связки жертвы из концертного зала. Такси высаживает его не у струнного магазина Баджа, а у ломбарда. Там он покупает скрипку, явно видавшую лучшие дни – корпус цел, но гриф потерт в нескольких местах, и отсутствуют три струны. Другими словами, она идеально подходит для целей Уилла. Владелец ломбарда продает ему инструмент за триста баксов, и Уилл усиленно делает вид, что это не чудовищный грабеж. Впрочем, он запоминает название магазина – завышение цен явно подпадает под категорию грубости . Прихватив спрятанное в футляре подмышкой оправдание для визита, Уилл направляется в магазин Баджа. Колокольчик над дверью магазина звякает, когда он открывает ее, но внутри никого нет. Магазин небольшой, узкоспециализированный и снаружи выглядит довольно скромно. А вот изнутри… изнутри все выглядит иначе. Уиллу требуется лишь мгновение, чтобы понять, почему волосы на затылке встают дыбом, и почему, несмотря на все его усилия, он ощущает скрытое беспокойство. Едва в его мозгу мелькает понимание, как из-за угла появляется мужчина, и Уилл, уже скорее по привычке, чем сознательно прилагая усилия, ускользает. Он чувствует, как его лицо светлеет, как на губах словно сама собой возникает улыбка, легкая и искренняя. Большинство умов, в которые Уилл погружается, мрачны и расщеплены, и это правильно — нормальные люди обычно не делают того, что привлекает внимание Уилла. Но проблема в том, что если в его голове будут жить лишь психопаты и социопаты, то стоит лишь кому-то начать искать – психопатия будет всем, что они найдут. Большинство людей (если такое понятие вообще применимо к серийным убийцам) строят стены, создают фальшивые идентичности, представляющие собой лоскутное одеяло из разрозненных черт, собранных вместе, чтобы походить на человека. У одних это выходит лучше, у других хуже, но Уилл не видит смысла создавать фальшивую версию себя, когда он может просто позаимствовать одну из уже имеющихся в его разуме. Поэтому, когда он смотрит на Тобиаса Баджа, то сразу видит пустоту в его глазах, холодную, тусклую искорку жестокости, что заменяет любую более естественную эмоцию. Но когда сам Бадж смотрит на него – он видит только покупателя. Обыкновенного во всех смыслах. — Что привело Вас ко мне? — спрашивает Бадж. Уилл поднимает футляр для скрипки. – Я, эмм, совершил довольно импульсивную покупку, но как оказалось, она не совсем в порядке. Вы продаете струны отдельно? Бадж улыбается. Улыбка не касается его глаз. – Разумеется. Есть сталь и полимер, или кетгут, если хотите. — Кетгут? — повторяет Уилл, и легкий ужас, вкрадывающийся в его собственный голос, почти так же забавен для него, как раздражающ для Баджа. Уилл точно видит момент, когда мужчина отмахивается от него, теряя интерес и ставя клеймо «банальность», и перестает обращать на него внимание. Даже когда Бадж начинает объяснять, что кетгут на самом деле производится не из кошачьих кишок, внимание его рассеивается, и, несмотря на направленный Уилла взгляд, мысли его бродят где-то еще. В этот раз, когда Уилл соскальзывает, он делает это намеренно. Воссоздавать сознание Ганнибала Лектера, сидя на пассажирском сиденье его «Бентли», ощущалось похожим на благословение. Закрыв глаза, Уилл может вернуться к этому моменту, к этому первому касанию столь великолепного разума, такого потрясающе структурированного, такого опасно-сложного... такого знакомого. Это воспоминание, к которому ему ещё не раз захочется вернуться, это слепок разума, который он хочет сохранить как можно ближе к своему собственному. Соскальзывание же в Тобиаса Баджа похоже на проглатывание нефтяного пятна. Уилл даже не вздрагивает, легкая улыбка не покидает его лица – он куда более опытен – но это все равно омерзительно. Там, где Ганнибал уютно свернулся вокруг его разума, сияя даже во тьме, Бадж полосует когтями края сознания, твердые и хрупкие одновременно. Психопатия Баджа делает еще более очевидным то, что Ганнибал находится вне пределов классификаций, за пределами таких понятий, как психопатия, садизм и всех тех ключевых слов, которыми так любят бравировать профайлеры ФБР. Он отчаянно пытается добиться того, что для Ганнибала естественно, как дыхание, и все же терпит неудачу. Тем не менее, погружение дает Уиллу то, что ему нужно – возможность заглянуть в субстанцию, что считается душой Баджа, и даже когда эта гадость марает его самого, пропитывая уголки разума пролитыми чернилами, он знает, что это придаст достоверности той сцене, которую он позже создаст. Обмен того стоит. Это того стоит. Уилл пытается спрятать Баджа в уголке своего разума, аккуратно и компактно, но его влияние остается. Это не ошеломляет — по крайней мере, пока что — но неприятное чувство, что приходится делить пространство в мозгу, никуда не девается. Уилл сопротивляется желанию стиснуть зубы. – Сталь, — говорит он Баджу, когда понимает, что мужчина ждет его решения. – Полный комплект? – Да, на всякий случай. Бадж кивает, разочарованный, но не удивленный, и что-то встает на место в голове Уилла. Этот человек очень хотел, чтобы Ганнибал узнал о его убийстве. Вот почему он послал к нему своего гонца. Уилл полагал, что концертное выступление было его пробой пера, но, судя по всему, это не так. Бадж привык убивать. Он, вероятно, убивает людей с тех пор, как обзавелся струнным магазином, если не дольше, поставляя покупателям кетгут, который, как он утверждает, импортируется. Виолончелист был его предложением. Осознание стекает по позвоночнику Уилла и скапливается в животе, скользкое и холодное. Своей картиной Бадж пытался донести свою точку зрения – он и Ганнибал одинаковы. Они оба прячутся у всех на виду, забирая части тела у своих жертв и потом возвращая их обратно миру. Бадж верит в это, верит, что равен Ганнибалу, достоен его общества. Он считает, что его безрассудство выглядит свежо, а его так называемый артистизм будет оценен им по достоинству. Он ждет ответа Ганнибала, думая, что это всего лишь вопрос времени, считая, что ему будет дозволено встать рядом, и беспечно не подозревая, что сейчас продает струны ответу Ганнибала на эти ожидания. Уилл платит за струны с вымученной улыбкой на лице, усиленно делая вид, что не представляет себе тело Баджа на сцене, распластавшееся на стуле, с перерезанным горлом и обнаженными голосовыми связками. Было бы уместно превратить этого человека в копию того, что, как он высокомерно полагал, сделает его Ганнибалом, но Уилл не может. Если он собирается подражать Баджу, он не может его убить. Пока еще нет. А вот после того, как он воплотит в жизнь свою собственную версию убийства в концертном зале... Он ничего не обещает. Уилл выходит из магазина, уже обдумывая собственную картину. Конечно, он мог бы выбрать и прямое копирование. Место преступления Баджа далеко от идеала, и если ФБР найдет другого музыканта с перерезанным горлом и поющими голосовыми связками, они решат, что убийца просто стремился к совершенству, улучшая технику. Также Уилл мог бы взять количеством, а не качеством. Конечно, это больше работы, больше тел, больше времени и больше шансов на ошибку, но это также подходит убийце подобного профиля – количество, а не разнообразие, до тех пор, пока ФБР не потонет в трупах. И если бы Уилл не встретил Ганнибала по пути в Балтимор, этого, вероятно, оказалось бы достаточно. Возможно, если бы он делал это не для своего зрителя, то удовлетворился бы и более рядовым вариантом, но вкус Ганнибала изыскан, а Уилл хочет произвести впечатление. Он действительно хочет произвести впечатление. Бадж поёт серенаду Чесапикскому Потрошителю, но Уилл поёт серенаду Ганнибалу Лектеру , и он, черт возьми, собирается сделать это правильно.

***

В любом городе со школой гуманитарных наук всегда много мест, где проходят прослушивания на роли в небольших авторских постановках, и в Балтиморе их тоже более чем достаточно. Уилл тратит час на просмотр онлайн-сообщений, отмечая время и местонахождение некоторых из них, что выглядят многообещающе. Сесилия Данлос приходит на каждое из пяти прослушиваний, которые Уилл посещает в течение следующих двух дней. Она студентка музыкального театра, белокожая и миниатюрная, с длинными темными волосами, завязаннными в хвост на затылке. Что-то в том, как она двигается, выделяет ее среди прочих для Уилла. Она сдержанная, но плавная, и в один момент ведет себя с грацией балерины, а в другой — двигается с видимой осторожностью. Сесилия выходит с пятого прослушивания с искаженными болью чертами лица и телефоном в руке. Уилл держится рядом, когда она подносит трубку к уху, и подслушивает ее разговор. — Да, — говорит она в трубку, направляясь к своей машине. – Все шло неплохо, почти до конца. А потом, я даже не знаю, что я сделала, наверное, слишком резко повернулась, но, похоже, ребро снова выскочило. У Уилла перехватывает дыхание, и его замысел внезапно обретает ошеломляющую ясность в его сознании. Она сыграет саму себя, решает он, не в силах сдержать яркое удовольствие, расцветающее в груди. Его убийство предназначено для Ганнибала, но нет ни одной причины не отправить сообщение и Баджу тоже. По крайней мере, ему-то точно не понадобится вторичная система доставки. Он выше этого. Уиллу очень хотелось бы увидеть момент осознания и сладкий вихрь ярости, который подденет эго Баджа и потащит его за собой. Но это слишком рискованно, и как бы ни было приятно на это посмотреть, Уилл не может пойти на подобное. Он и без того всегда ходит по краю. Он отпускает Сесилию, по крайней мере, на время. Ему нужно еще кое-что подготовить.

***

Уилл крадет необходимые ему химикаты из магазина Баджа, потому что, хотя он и избегает риска, когда это возможно, оказывается, что и ему самому, и Баджу в его разуме трудно удержаться от милого «Fuck you» в адрес противника. Достаточно трудно обуздать умы, которые он впускает в свою голову, когда их импульсы расходятся с его собственными. Когда же они совпадают так идеально, это почти невозможно. Он проникает в концертный зал имени Мириам А. Фридберг поздно вечером в пятницу. Здание закрыто на ремонт, и хотя рабочие находятся там ежедневно, они в основном сосредоточены на внешнем его фасаде. Работать там рискованно, но у Уилла нет особого выбора. В конце концов, он может украсть у Баджа материалы, но не пространство и время. Он просматривает хранилище инструментов в концерт-холле, пока не находит то, что ему нужно. Арфа изящная – красное дерево, замысловатая резьба – и небольшая. Ее высота всего около трех футов, что для целей Уилла подходит идеально. Он осторожно разбирает арфу, сматывая с настроечного штифта каждую струну, и откладывает их в сторону, оставляя свисать с планки крепления на деке. Струны стальные, каждая из них, и это успокаивает ту часть его разума, в которой поселился Бадж. Он находит это подходящим. Пусть Уилл и не планирует перетягивать арфу кишками, он все равно сделает ее лучше. Арфа представляет из себя, по сути, три скрепленных между собой куска дерева. Струны идут от деки к грифу, а колонна соединяет их, образуя более или менее равносторонний треугольник. Однако Уилла интересуют только две части. Он осторожно отделяет гриф и колонну от деки, убедившись, что они остаются прикрепленными друг к другу, и выносит их на сцену, где они присоединяются к остальным его принадлежностям. А затем, как только все остальное готово, он похищает Сесилию из ее дома. Он небрежно убивает ее, нанося единственный точный удар по затылку, которого она даже не осознает, а затем сажает тело в ее собственную машину и едет обратно в концертный зал. Под покровом ночи он вскрывает ей одну сторону груди, обнажая ребра. Осторожно, чтобы не повредить реберный хрящ, он разрезает ножом мышцы и соединительную ткань, лежащую между ребрами, аккуратно отделяя их от костей. После этого он вывихивает ребра одно за другим и выламывает их из позвоночника и грудины. Он следит за тем, чтобы хрящ оставался прочно прикрепленным к грудной кости. Препарат для первичной обработки, похищенный им у Баджа, представляет из себя гидроксид калия. Уилл перемещает тело так, что оно наклоняется боком над емкостью с реактивом, а кусочки хрящей погружаются в жидкость, и, удовлетворенный тем, что все идет как надо, устраивается ждать. Чуть позже он проверяет результат и обнаруживает, что хрящи растягиваются вовсе не так легко, как кишечник. Хрящ еще неподатлив под его пальцами, но гидроксид сделал свое дело и настолько денатурировал коллаген внутри хряща, что с небольшим усилием тот начинает поддаваться, медленно удлиняясь в его руках. В разобранной им арфе двадцать две струны. Грудная клетка человека состоит из десяти сегментов реберного хряща. Уилла больше, чем следовало бы, беспокоит, что это не идеальное совпадение, что у него нет двадцати двух сегментов, которые нужно соединить с настроечными штифтами. Он не хочет оставлять их пустыми. Это кажется… незавершенным. Его аудитория заслуживает большего. Его взгляд падает на оставшиеся стальные струны, и он делает паузу, раздумывая. Когда он принимает решение, ярость Баджа зашкаливает.

***

Бадж недовольно цепляется за его сознание, даже когда Уилл оставляет свою завершенную картину позади. К этому моменту он научился отмахиваться даже от самых назойливых разумов, тех, что обвиваются вокруг него тисками и отказываются отпускать. Но чаще всего желания умов, конкурирующих с его сознанием, расходятся с его собственными, и у убийцы, которого пригласил в свою голову Уилл, нет возможности хозяйничать и реализовываться. Проблема, как обнаруживает Уилл, в том, что они с Баджем хотят одного и того же. Ганнибала. Уилл не может удержать дистанцию. Его убийство вызовет реакцию Баджа, и если эта реакция окажется сосредоточена на Ганнибале, Уилл должен быть рядом с ним. Он не сомневается, что Ганнибал вполне способен защитить себя, подчинить себе Баджа, но что-то в нем восстает против этого. Это мелочно и собственнически, но Уилл не собирается подпускать Баджа к Ганнибалу. Нет, особенно если этого можно избежать. Бадж еще рядом, даже когда Уилл возвращается в дом. Уже давно заполночь, и он тихонько проскальзывает внутрь, взламывая замок на входной двери, потому что Ганнибал так и не дал ему ключа. Впрочем, это не ощущается вторжением. Скорее это похоже на то, что он впускает себя туда, где ему надлежит быть. Дополнительное присутствие в его голове лишь немного ослабляет это удовольствие. Уилл планировал подняться наверх и лечь спать, в надежде, что когда он проснется, Бадж сдастся и исчезнет, однако достигнув лестничной площадки, он обнаруживает, что колеблется. Его тянет к двери Ганнибала больше, чем к его собственной. Его рука ложится на дверную ручку прежде, чем он вообще осознает, что принял решение. В комнате по ту сторону двери темно, но Уилл различает смутную фигуру Ганнибала под одеялами, лежащего на спине, аккуратного и сдержанного даже во сне. Ему не терпится зайти в комнату, разбудить мужчину и сообщить, что его заказ выполнен, и ему стоит быть готовым к раннему звонку. Бадж же просто хочет, чтобы его увидели, чтобы его признали, чтобы… Уилл стискивает зубы и заставляет себя оставаться на месте. Дверной проем – его линия на песке. Пока он чувствует, как Бадж сочится из всех его пор, он не переступит черту. Этого должно быть достаточно.

***

На четвертую ночь отсутствия Уилла Ганнибал просыпается под утро и видит фигуру, замершую в дверях его спальни. Мужчина стоит напряженно, его плечи отведены назад, а подбородок слегка приподнят. Его руки в карманах, а ноги твердо упираются в землю. В свете из коридора Ганнибал узнает знакомую шапку кудрей, но несмотря на то, что тело Уилла занимает место в дверном проеме, слишком очевидно, что это не Уилл. По крайней мере, не только он. Тем не менее, когда Ганнибал заговаривает, с его губ срывается вовсе не имя Тобиаса. – Уилл. Я уже начал беспокоиться. Уилл вздрагивает, словно в испуге, и делает полшага вперед, прежде чем снова замереть, а затем влезает обратно в дверной проем, исходя такой злобой, какую Ганнибал раньше видел только у загнанных в угол животных. – Я не тот, о ком тебе стоит сейчас беспокоиться, — выдавливает он. Это звучит почти угрожающе. Уилл понимает это следом за Ганнибалом. Он судорожно выдыхает, опустив голову и явно пытаясь взять себя в руки. – Я… не совсем я, — говорит он. – Избавиться от твоего вдохновения оказалось сложнее, чем я предполагал. Ганнибал полностью проснулся в момент, когда увидел стоящего в дверях Уилла, но теперь он чувствует первый всплеск адреналина. – И о ком же мне стоит переживать? Уилл издает резкий, горький смешок, тут же оборвавшийся. — Он хочет быть твоим другом. Ганнибал медленно садится. Уилл взвинчен и взбудоражен, и у Ганнибала нет желания провоцировать его срыв чем-то вроде резкого движения. – Желать дружбы не так уж и необычно, — говорит он. — Разве ты сам не хочешь быть моим другом, Уилл? Уилл фыркает еще одним резким, пренебрежительным звуком. — Не сравнивай нас, — отрезает он. — Если бы дружба была всем, что я хотел от тебя, я бы попросил именно о ней. «Друг» звучит гораздо проще, чем «покровитель», не так ли? Возможно, поднимать тему сейчас — не самое безопасное решение. Уилл содран, обнажен и открыт так, как Ганнибал прежде не видел, изменилась даже манера речи — это самый слабый акцент, что он у него слышал, лишь едва заметный намек на южную протяжность. Поэтому Ганнибал все равно решается и давит. — Так чего же ты хочешь от меня? Уилл скалит зубы в безмолвном рычании. — Я думал, ты не задаешь вопросов, на которые уже знаешь ответ. – Удиви меня. Глаза Уилла блестят в тусклом свете, и на мгновение Ганнибал ничего не видит за ними. Затем что-то сдвигается, соскальзывает, и Уилл выдавливает сквозь зубы: — Бадж что-то в тебе увидел, — говорит он так тихо, что Ганнибал едва его слышит. – Тьму, холод, что-то, к чему он почувствовал влечение, потому что подобное чувство отзывалось эхом в пустоте его собственного существа. Это настолько отличалось от того, что ты демонстрируешь миру, что он решил, будто это все, что ты из себя представляешь. Он полагал, что став твоим другом, он сможет подобраться достаточно близко, чтобы ты тоже осознал это сходство, – Уилл делает паузу и облизывает губы, не сводя глаз с лица Ганнибала. — Он хочет Потрошителя. Что-то стискивает горло Ганнибала, и он осторожно сглатывает. Глаза Уилла прослеживают движение кадыка на его шее, а затем снова возвращаются к лицу, потусторонне-синие в тусклом свете. — Чего ты хочешь от меня, Уилл? Глаза Уилла вспыхивают. – Я хочу всего. Ганнибал уже слышал эту фразу. Его никогда не смущал факт того, что в нем имеются аспекты, которые он скрывает от мира. Люди, считавшие себя его друзьями, воспринимали его постоянную сдержанность как признак недоверия; люди, считавшие себя его возлюбленными, воспринимали это как признак уклонения от обязательств. И те и другие пытались убедить его в том, что какие бы тайны он ни скрывал, это не повлияет на то, как они его воспринимают, засыпая обещаниями, о которых могли позже пожалеть, вздумай он заставить сдержать их. Слова же Уилла – не бессмысленные банальности. Он притянул Ганнибала к себе и назвал самые дальние уголки его разума прекрасными, слизнул кровь Ганнибала с пальцев и точно понял, что это значит. «О», – думает Ганнибал и чувствует, как что-то в его груди сжимается от силы осознания. Он никогда ничему не подчинялся, еще с тех самых пор, как однажды ощутил прутья клетки под руками и холодный вихрь голода, подводящий живот. Но то, что предлагает Уилл, может стать исключением. Он может добровольно подчиниться унизительному испытанию быть увиденным, если только его увидит именно Уилл. — Уилл, — тихо произносит Ганнибал. – Иди сюда. На этих словах Уилл дергается вперед, а затем так же резко отшатывается. — Нет, — говорит он чуть сдавленным, но твердым голосом. – Нет. Бадж все еще… Я не настолько доверяю себе, чтобы прикоснуться к тебе прямо сейчас. – Уилл… — И я не верю, что ты знаешь, где провести черту. Ганнибал недовольно, звучно щелкает зубами, и Уилл криво улыбается ему. — Ты привык быть самым опасным человеком в комнате, — говорит он, и его голос снова становится мягким, а гласные звучат обтекаемо и протяжно. – И, мой дорогой, это просто уже не так. Огонь, опаляющий позвоночник Ганнибала, ожидаем, но от этого не менее силен. Улыбка Уилла становится острой, зубастой, и, когда он издает смешливый вздох, его язык влажно скользит по нижней губе. — Я пойду прогуляюсь, — говорит он. – Мне нужно очистить голову. Я предполагаю, что ФБР захочет скорректировать твои планы на утро, так что на твоем месте я бы попытался снова заснуть. Он закрывает дверь, прежде чем Ганнибал успевает возразить. Взгляд на будильник у кровати говорит, что пытаться снова заснуть практически бессмысленно. Уже почти четыре – через час он все равно проснется. Ему также стоит быть готовым, когда Джек позвонит и попросит о помощи.

***

Через полтора часа Ганнибал спускается вниз, одетый и готовый приготовить что-нибудь на завтрак. Уилла не видно, но как только он входит на кухню, он слышит приглушённый звук бегущей воды, будто бы доносящийся с внешней стороны стены. Другая сторона стены — это двор его дома. Вздохнув, он смотрит на блок для ножей. Мысль вооружиться заманчива, но для него рискованно ходить по улице с кухонным ножом. Соседи болтливы, и Ганнибал предпочел бы не включать их в свое меню. В конце концов, он выходит на улицу без ножа. Запах настигает его раньше, чем зрелище: дрожжи, грязь и сера, сплетенные вместе во влажную смесь. Следом он видит Уилла, стоящего на коленях на земле, с садовым шлангом Ганнибала в одной руке, и плотно утопленной в мехе другой. Мех и является источником запаха. Пес и человек одновременно поднимают глаза на Ганнибала, один с добродушной улыбкой, характерной для своего вида, другой с чуть более смущенным выражением на лице. — Он был там один, — произносит Уилл, тон его голоса увещевающий и лишь немного – оправдывающийся. — Я не мог просто оставить его там. Он снова полностью Уилл. В развороте его плеч, в хрипотце его слов нет и следа Тобиаса, и именно это больше всего прочего заставляет Ганнибала колебаться. Он вздыхает, переводя взгляд с человека на собаку и обратно. — Ты уже дал ему, имя, не так ли? Уилл улыбается, его щеки окрашивает румянец. — Ганнибал, это Уинстон, – он поворачивается к собаке. – Уинстон, это Ганнибал. Будь милым, и, возможно, он что-то для тебя приготовит. — Вряд ли это необходимо, — сухо говорит Ганнибал, и когда Уилл смотрит на него, в замешательстве сдвигая брови, Ганнибал презрительно морщится. – Я не допущу фабричного корма в своем доме. Уилл тихонько смеется в ответ. – Хорошо, никакого корма. Имеются ли другие правила, которые мне следует учесть? — Никаких собак на кухне, Уилл. Я умоляю тебя. Между ними повисает тишина, поскольку Уилл ждет большего, а Ганнибал, полностью это осознавая, больше ничего не произносит. Уилл поднимается на ноги и медленно приближается, его глаза темнеют и в них искрится нотка любопытства. Кошачьи, – думает Ганнибал. Не из-за цвета или каких-либо других физических характеристик, а из-за того, что этот взгляд внезапно заставляет его чувствовать себя так, будто с ним играют. — Обычно ты не предоставляяшь людям возможности поколебать твои границы, верно? – Уилл наклоняет голову, скользя взглядом по телу Ганнибала. Несмотря на вопросительную интонацию, он не дает ему времени ответить. – Когда они пытаются это сделать, ты их просто съедаешь. Но ты позволил мне. Смех Ганнибала короткий, резкий. – Мой дорогой мальчик, ты ничего не колеблешь. Ты просто разрушаешь. Уилл вздергивает бровь, выглядя, впрочем, довольным этим ответом. — Но ты все еще позволяешь мне. – Я чувствую, что не хочу этому противиться. Брови изгибаются еще выше. — Не хочешь или не можешь? Да, – думает Ганнибал, а затем прокашливается и отворачивается. – Убедись, что он полностью высох, прежде чем впустить его внутрь. Уинстон, верно? Уилл кивает, его выражение лица все еще оценивающее, но он не возражает против смены темы. Ганнибал выдыхает. – Я закажу ему ошейник. Если он собирается жить здесь, мы не можем допустить, чтобы он выглядел как бродяга. – Ганнибал, — в голосе Уилла слышна легкая досада, — он и есть бродяга. — Он перестал быть бродягой в тот момент, когда ты решил привести его домой, — возражает Ганнибал. И не может не заметить, как мгновенно распахиваются и испытующе впиваются в него глаза Уилла. «Я тебе не понравлюсь, когда меня подвергнут психоанализу»,— сказал он в их первую встречу, — но Ганнибал не может не замечать некоторые вещи. Он задается вопросом, когда Уилл в последний раз называл какое-то место своим домом, как давно он задерживался где-то так надолго, чтобы обосноваться. Он задается вопросом, понимает ли Уилл вообще, что он сейчас делает. Что он обживается. Устраивается поудобнее. — Ага, — медленно произносит Уилл, и ни один из них не упоминает о том, что его голос звучит куда более хрипло, чем прежде. — Да, я полагаю, что так и есть.