***
Джек ждет его у концертного зала. Лицо Кроуфорда напряжено, брови нахмурены, и Ганнибал пересматривает свою предыдущую оценку ситуации. Джек раздражен, и это может означать только одно. Ганнибал переводит взгляд на толпу, успевшую собраться за желтой полицейской лентой. — Новости распространяются быстро, — комментирует он, стараясь, чтобы его голос звучал нейтрально, и Джек сердито вздыхает. — Фредди Лаундс успела мило побеседовать здесь до нашего приезда, — говорит он. — Местная полиция не пускала ее на место происшествия, но у нее все же есть фотографии. Они были выложены на сайт примерно за десять минут до моего вам звонка. Что ж, по крайней мере, теперь не придется гадать, увидит ли Тобиас работу конкурента. Ганнибал следует за Джеком внутрь. Они проходят мимо строителей, которых отвели в сторону для допроса. Джек замечает, что взгляд Ганнибала задерживается на них, и, когда они входят в зал, поясняет: — Это они нашли тело. Здание закрыто на ремонт, и, придя утром на работу, они обнаружили передние двери открытыми настежь. Естественно, они пошли проверить, все ли в порядке, и обнаружили тело. Когда они подходят к месту преступления, глаза Ганнибала устремляются вверх. Вид на жертву Уилла пока блокируют спины техников и криминалистов — он узнает Беверли Кац, хотя, впрочем, не остальных — и лишь поднявшись по лестнице на сцену, он, наконец, видит всю картину целиком. На первый взгляд кажется, что девушка отдыхает, баюкая арфу на коленях, словно просто задремав посреди песни. Ее голова низко опущена, правая щека прижата к шейке арфы, а темные волосы локонами рассыпаются по груди, прикрывая ту часть ее туловища, на которой сохранились кожа и мышцы. Правая сторона ее обнажена, во всех возможных смыслах. Все кости, начиная от ключицы до последнего ребра, удалены, а органы изъяты. Легкого нет, а вместе с ним и половины диафрагмы — колонна арфы утопает в брюшной полости девушки, упираясь в кости таза, и Ганнибал подозревает, что органы ниже также были удалены. Подойдя ближе, он понимает, что правая рука у нее полностью отсутствует, а ее место в основании плеча занимает гриф арфы, скрепленный с ключицей и лопаткой чем-то вроде стальных струн. Но все это лишь прелюдия, готовящая почву для истинного замысла представления. Реберные хрящи девушки растянуты, превращены в длинные тонкие нити и прикреплены, чередуясь, к настроечным штифтам на шейке арфы. Остальные штифты перетянуты стальными струнами, чьи противоположные концы закреплены на ее груди. В качестве последнего штриха левая рука ее нежно покоится на струнах, и трупное окоченение держит пальцы девушки прижатыми как к стали, так и к хрящам. — Сесилия Данлос, — говорит Джек, вырывая Ганнибала из задумчивости. — Студентка факультета театрального искусства в Университете Мэриленда здесь, в Балтиморе. — Она играет саму себя, — тихо говорит Ганнибал, и Джек поворачивается, чтобы посмотреть на него. — Это важно? Да! — хочется сказать Ганнибалу. — Да, разве это не очевидно? Но это не так, не для Джека, предполагающего, что это один и тот же убийца. Ганнибал знает больше, знает, что это Уилл, и в этом вся разница их восприятия. Тобиас Бадж ушел после своего концерта, оставив лишь эхо своей серенады. Вот почему он почувствовал необходимость послать Франклина с сообщением — независимо от целей и смысла, он играл в пустой комнате и оставил лишь свой инструмент для Ганнибала, чтобы тот его обнаружил. При разумном применении дедуктивных способностей считать его намерения нетрудно, но это все равно требует усилий. Но сцена Уилла совершенно иная. Сесилия Данлос — не покинутый инструмент. Она — приостановленная запись, застывшая во времени мелодия, не эхо, а стоп-кадр. Уилл сделал их всех, включая Ганнибала, своей аудиторией, добившись того, что Тобиас сделать не смог. Но и это еще не все. Серенада Уилла — двойственна. Ее первая часть предназначена, без сомнения, для самого Ганнибала, как доказательство того, что Уилл именно тот, за кого себя выдает, и, помимо этого, доказательство того, что он — куда большее, чем Тобиасу суждено когда-либо стать. Но есть и другая часть, лежащая в основе замысла, скрытое послание, предназначенное не для них. И хотя Тобиас, скорее всего, не смог бы выстроить картину столь мастерски, Ганнибал не сомневается, что он способен прочесть это сообщение. Послание говорит слишком ясно. Неважно, насколько хорошо ты играешь, — говорит сцена с Уиллом. – В твоих услугах не нуждаются. Это острая шпилька в эго Тобиаса. Он считает себя особенным, считает свою работу чем-то, что может провернуть только человек с его особым интеллектом. Уилл не только сделал то же самое, но и преподнес все так, что присутствие Тобиаса стало практически бессмысленным. Музыкант не нужен, чтобы играть на этой арфе, потому что она играет сама по себе. — Почему арфа? Ганнибал секундно задумывается над тем, чтобы подать язык Джека Уиллу. Он ненавидит, когда его прерывают, и злится, что ему мешают рассмотреть все детали замысла Уилла, хотя и понимает, что это необходимо. Он здесь в качестве консультанта, и чтобы остаться, он должен дать им что-то. — Арфы — одни из древнейших известных инструментов, — произносит он в итоге. — Первые образцы были созданы из охотничьих луков. Классическая форма пришла позже, вместе с традиционной ассоциацией с ангелами и райской мелодией. Джек вздыхает. — Этот парень зациклен на религиозной символике? Ганнибал качает головой. — Не думаю. По крайней мере, не буквально. Это скорее говорит о его.., — он делает паузу, — последовательности и постоянстве. Арфы, сделанные из кишок, играют музыку даже спустя пару тысячелетий. Возможно, наш убийца хотел произвести неизгладимое впечатление, — Ганнибал пожимает плечами. — Или он просто счел инструмент подходящим. Та часть арфы, которая прикреплена к суставной сумке, называется плечом. Беверли отрывается от своих заметок. — Мы будем знать наверняка только когда проведем все анализы, но похоже, что хрящ был обработан теми же химическими веществами, что и у последней жертвы. Остальное за кулисами, если вам интересно. Ганнибал смотрит на нее. — Остальное? Она кивает, а затем указывает подбородком в сторону тяжелых кулис. — Все, что он у нее взял, упаковано в футляр для арфы. Прайс и Зеллер сейчас разбираются там. Джек оборачивается к Ганнибалу. — Я уверен, что это тот же убийца, что и с виолончелью. Вы не видите ничего, что дискредитировало бы эту теорию, доктор Лектер? — Я считаю подобное предположение вполне обоснованным, — отвечает Ганнибал, и его взгляд снова возвращается к жертве. — Добился ли он успеха? — Что, простите? — Убийца играл на голосовых связках тромбониста, как на виолончели. Это и было его целью. Разумно предположить, что его намерения с мисс Данлос были аналогичны. Если у него получилось, он может пока залечь на дно. Но если нет… — То, вполне вероятно, скоро мы увидим еще одну жертву, — Джек вздыхает, раздраженно покачав головой. — Хорошо, кто-нибудь, проверьте, может ли она… играть. Беверли смотрит на Джека, потом на Ганнибала, потом снова на Джека. — Я вытянула короткую соломинку в прошлый раз, проверив тромбониста на играбельность, — говорит она, а затем, подойдя к Ганнибалу, сует ему пару латексных перчаток, — так что потерпи́те. Ганнибал сдерживает дрожь удовольствия, испытываемого в этот момент, лишь благодаря чистой силе воли, и надевает перчатки, прежде чем приблизиться к телу. А затем осторожно, чтобы не сместить руку, лежащую на инструменте, подцепляет одну из самых коротких, ближайших к шее девушки, струн. Гул, который она издает, представляет собой низкий вибрирующий звук, не такой чистый, как у традиционной струны, но, тем не менее, звук. Ганнибал, сдерживая улыбку, сопротивляется желанию протянуть руку и опробовать еще одну хрящевую струну. Но одна попытка еще сойдет ему с рук, а вот две пояснить будет уже затруднительно. — Думаю, это можно назвать успехом, — говорит он, снова поворачиваясь к Джеку. — А сейчас, если я вам больше не нужен… Джек уже отворачивается, теряя к нему интерес. — Нет, пожалуй, на этом все. Спасибо. Грубо, — лениво думает Ганнибал, но даже не может заставить себя испытать настоящее раздражение. Картина Уилла прекрасна, она — настоящий шедевр, и Ганнибалу безумно хочется сказать ему об этом. Сказать и посмотреть, вспыхнут ли щеки Уилла от удовольствия, или же он примет похвалу с грацией художника, прекрасно осознающего свой талант. Он прощается с Беверли, оторвавшейся от своих дел достаточно надолго, чтобы установить зрительный контакт и попрощаться с гораздо большей вежливостью, чем это сделал Джек. Затем, с немалой долей сожаления, Ганнибал избавляется от перчаток и выходит из зала. Возвращаясь к своей машине, он достает из кармана телефон. Проверять его даже в выходные давно стало привычкой. Быть всегда «доступным» для своих пациентов — это еще один стежок в его личном костюме, еще один шаг от профиля Потрошителя. Фасад эмпатии, так сказать. Его телефон сообщает о семи пропущенных звонках, все — от одного абонента, Франклина Фруадево. Ганнибал испускает раздраженный вздох, но все же подносит телефон к уху, чтобы прослушать последнее сообщение на голосовой почте. Когда он слышит нервный голос Франклина, произносящий «Думаю, я должен сообщить об этом», то тут же нажимает кнопку повторного набора. — Франклин, — говорит он, когда звонок соединяется через пол-вдоха. — Я так рад, что успел застать Вас. Мы можем встретиться в моем офисе?***
— Но ведь я могу ошибаться. Ганнибал стискивает зубы, пока Франклин с лишь незначительным вмешательством извне отговаривает себя от обращения в полицию по поводу Тобиаса. Он нерешительный человек, и, подвергаясь стрессу, практически теряет способность принимать серьезные решения. Это результат, на который Ганнибал и рассчитывал, но его достижение все еще тяжкий процесс. Франклин вздыхает, закрывая лицо руками. — Люди постоянно что-то говорят, — вслух рассуждает он, и Ганнибал бросает взгляд на блокнот, лежащий у него на коленях. — Это ведь вовсе не значит, что он имел ввиду что-то серьезное. Каковы шансы, что именно Тобиас творит эти чудовищные вещи? Какова вероятность того, что в одной машине окажется сразу двое серийных убийц? — всплывает в голове Ганнибала. — Шансы выше, чем ты думаешь. Франклин вздрагивает от звука голоса Тобиаса и тут же вскакивает на ноги. Ганнибал двигается медленнее, сначала поворачивая голову, чтобы увидеть человека в дверях, и лишь затем откладывая блокнот и вставая с кресла, на ходу поправив пиджак. Тобиас выглядит… не то, чтобы безумным, но в его глазах есть блеск, который заставляет Ганнибала напрячься. — Я сказал тебе именно то, что хотел сказать, — бросает Бадж, обращаясь к Франклину, но не отрывая взгляд от Ганнибала. — Я не виноват, что ты мне не поверил. — Боже мой, — выдыхает Франклин. — Хорошо. Хорошо, ладно. Ты сказал мне. Ты хотел моей помощи, а я подвел тебя. Но я знаю, что это значит, ясно? Я знаю. Это означает, что ты на самом деле не хотел совершать то, что делал. Ты хотел, чтобы я остановил тебя. Верно? — он оглядывается на Ганнибала в поисках подтверждения, и тот, вопреки самому себе, практически впечатлен его тирадой. Если бы Тобиас и Ганнибал не были теми, кем они есть, у речи Франклина был бы шанс сработать. — Франклин, — прерывает Ганнибал. — Я хочу, чтобы вы ушли. Сейчас же. — Оставайся на месте, Франклин. Ганнибал вздыхает. Дикий блеск в глазах Тобиаса становится ярче с каждым вздохом, и в любой момент он может перерасти в действие. С Франклином между ними, тот, вероятно, станет первым объектом ярости Тобиаса, но его убийство не удовлетворит ревнивый гнев Баджа. Оно только разожжет его ярче. И Ганнибал действительно не может позволить его гневу усилиться. — Мы не можем изменить решения, которые мы приняли в прошлом, — мягко говорит Франклин, делая медленный, нерешительный шаг к Тобиасу. — Но мы можем решить, как будет выглядеть будущее. Теперь я знаю, как одиноко ты должен чувствовать себя сейчас… — Я не одинок, — рявкает Тобиас, переводя дикий взгляд на Ганнибала. И тот решает, что этого достаточно. Ганнибал подходит к Франклину сзади и одним плавным движением руки ломает мужчине шею. Фруадево безжизненно оседает на пол, под взглядом недоуменно моргнувшего Тобиаса. Его замешательство, однако, длится лишь какую-то секунду, а затем он снова смотрит на Ганнибала с горячим блеском злобы в глазах. — Я собирался сделать это. — Я в курсе. Гнев снова сменяется смятением. — Тогда зачем… — Вы ошиблись в своих ожиданиях, — перебивает Ганнибал. — Вы одиноки, Тобиас. Я получил ваше сообщение, когда вы убили тромбониста, и у того, что я не связался с вами, есть причина. Я не заинтересован в том, чтобы быть вашим другом. То, что Тобиас в ответ отбросит пиджак и оскалится в рычании — ожидаемо. Гаррота в его руке — нет, хотя это оружие не выглядит совсем уж неожиданным, учитывая его профессию. Ганнибала видит начинающую атаку в линиях его тела, едва только Тобиас начинает двигаться, яростно полыхая темными глазами, но ожидание нападения не делает его менее болезненным.***
Джек и Беверли прибывают, когда фельдшер уже заканчивает осмотр. — Легкое сотрясение мозга, — сообщает она Джеку, и этот же диагноз Ганнибал уже поставил себе и сам. Его голова пульсирует, глаза отказываются фокусироваться дольше нескольких секунд, а его обычно безупречная координация практически отсутствует. Он способен прижать марлю к колотой ране на бедре только потому, что для этого требуется лишь простая физика, не включающая мелкой моторики. Он понимает, что все могло быть и гораздо хуже. Слезы, навернувшиеся ему на глаза — в основном для публики, он понимает, кто он и где, и не собирается терять сознания, но при виде Джека ошеломленно моргает в знак приветствия, чтобы создать подобное впечатление. — Доктор Лектер, — Джек смотрит на него с растерянностью и намеком на подозрение, параллельно оглядывая комнату. — Я надеялся, что вы сможете ответить мне на несколько вопросов, касающихся всего этого… фиаско. Ганнибал делает вдох и уже было открывает рот, чтобы спросить, не смогут ли вопросы подождать по крайней мере до тех пор, пока его голова не перестанет кружиться, но Беверли опережает его. — Серьезно?! — сердито поворачивается она к Джеку, недоверчиво изгибая бровь. — В следующий раз, когда вы получите сотрясение мозга, я позабочусь о том, чтобы кто-нибудь допросил вас, пока вы еще будете еле стоять на ногах, и посмотрю, как вам это понравится! Джек и Ганнибал одинаково удивлённо моргают. — Черт возьми, — добавляет Катц. — Он один из нас, Джек! Или, по крайней мере, что-то вроде этого. Дай ему прийти в себя! — Полагаю, вопросы действительно могут подождать, — нерешительно произносит Джек, снова поворачиваясь к Ганнибалу. Позади него Беверли раздражённо закатывает глаза, возвращаясь к уликам. — Я позвоню вам позже, доктор. Ганнибал кивает, соглашаясь, и фельдшер рядом с ним подхватывает свою сумку. – Вы знаете, что нужно делать, — говорит она. – Пойдёмте. Прививки от столбняка у меня в машине. Идти больно, но ему удается добраться за фельдшером до машины скорой помощи, ожидающей снаружи. Он осторожно усаживается в задней части автомобиля, неловко сбрасывая пиджак и расстегивая рубашку, чтобы оголить плечо. К тому времени, как фельдшер заканчивает, он настолько обессилен, что веки тяжелеют, и только благодаря беспрецедентному самоконтролю ему удается удерживать себя в вертикальном положении. Но теперь, когда все кончено, он должен суметь добраться домой. Он сдвигается, собираясь с силами, но врач тут же протягивает руку и хлопает его по плечу. – Вы остаётесь здесь и сидите спокойно, — говорит она. — Я вернусь минут через десять. Необходимо проверить вашу рану и убедиться, что ей не нужны швы. Ганнибал решает съесть ее печень. Он вяло обдумывает рецепты, когда рядом снова возникает Беверли, засунувшая руки в карманы кожаной куртки. – Джек прислал узнать, как ваши дела, — поясняет она, и Ганнибал понимающе кривится. – Прошу прощения, мисс Катц. Она поднимает одну бровь. – За что? — Я уверен, что у вас есть дела поважнее всего этого. Беверли фыркает, и Ганнибалу по какой-то причине вдруг вспоминается Уилл. — Меня не назначали вашей нянькой, если вы об этом, но я знаю, какими тупыми могут быть парни, и подумала, что если я приду «присмотреть» за вами, то это, по крайней мере, обеспечит вам тишину и покой, пока вы немного очухаетесь. Ганнибал почти приподнимает брови, удивленный этой неожиданной добротой, потому что это и есть доброта. В выражении лица Беверли нет ни капли лицемерия, ни следа насмешки. Внутри едва слышно свербит желание убить ее просто за то, что она видит его в этом уязвимом, ослабленном состоянии, но оно далеко не так сильно, как могло бы быть. — Примите мою искреннюю признательность, — говорит он, слегка склонив голову. – Я чувствую себя уже куда более... приземленно. Теперь мне необходимо лишь отвезти себя домой. Рана на ноге уже перестала кровоточить, и даже с сотрясением мозга он в состоянии определить, что ему не нужны швы и нет необходимости ждать возвращения девушки-фельдшера, так рискующей своей печенью. Он поднимается на ноги, и в тот же момент Беверли вытаскивает руки из карманов. Она не тянется к нему, но делает шаг навстречу с недоверчивым выражением на лице. — Эмм, доктор Лектер, простите, но я не позволю вам сесть за руль с сотрясением мозга. Может быть, вам стоит вызвать сюда кого-то? Некого, – мелькает мысль, но он тут же понимает, что это не так. Уже не так. – Да, я могу позвонить кое-кому, — соглашается он, но, уже вытаскивая телефон из кармана, он понимает, что это может вызвать трудности. Его руки дрожат, и при взгляде на экран он обнаруживает, что отсутствие нормальной фокусировки зрения делает навигацию в аппарате практически невозможной. Ганнибал стискивает зубы. Никакое самообладание или сила воли не помогут справиться с сотрясением мозга, и хотя он, похоже, избежал серьёзных повреждений, опасения, что все так и останется, не могут его не беспокоить. Ему необходимо вернуться домой, и лучше раньше, чем позже. Беверли замечает его колебания и протягивает руку. — Позвольте мне, — мягко произносит она. – Кому звоним? Нет никакой возможности избежать этого. Ганнибал сомневается, что Беверли позволит ему просто вызвать такси — доброта и забота очень редко стоят тех неудобств, которые они причиняют – но чем больше он будет возражать, тем дольше ему придется унижаться. Он неохотно протягивает ей мобильный. – Контакт подписан как «Дом». Беверли бросает на него быстрый взгляд, но никак не комментирует. Вместо этого она делает несколько движений по экрану, а затем подносит телефон к уху, ожидая ответа. Ганнибал едва успевает сделать пару вдохов, как Беверли почти незаметно подбирается, а ее глаза возвращаются к Ганнибалу. — Здравствуйте, — произносит она. – Говорит агент ФБР Беверли Катц. Я здесь с доктором Ганнибалом Лектером, с которым, кстати, все в порядке, так что не нужно нервничать. Она делает паузу, слегка наклонив голову и слушая. – ...Довольно неплохо. Достаточно, чтобы попросить меня позвонить вам и передать, чтобы вы приехали за ним. У него легкое сотрясение мозга, и ему нельзя садиться за руль. Он у своего офиса. Я предполагаю, что вы… Хорошо, отлично. Снова пауза. – Он в состоянии двигаться и говорить, поэтому сам расскажет вам, что случилось. Могу ли я узнать ваше имя, чтобы сообщить его на периметр? Патрульным нужно знать, кого впустить. Беверли ерзает, засовывая телефон между плечом и ухом, чтобы вытащить блокнот из кармана. – Уилл Грэм, — повторяет она, записывая. — Хорошо, в течение получаса. Я дам им знать, чтобы они впустили вас. Хотите..? Ага, сейчас. Погодите секунду. Беверли убирает телефон от уха, прикрывая ладонью микрофон. – Похоже, он немного в истерике, — мягко предупреждает она. — Я пойду позабочусь о пропуске. Она передает ему телефон и, помахав блокнотом в качестве прощального извинения, уходит. Ганнибал сглатывает, поднося телефон к уху. Учитывая то, кем является Уилл, он очень сильно сомневается, что тот действительно в истерике. – Уилл? — Ты в порядке? Голос Уилла взволнован, но сдержан, и звук его куда более желанен, чем Ганнибал даже мог предположить. Внезапные слезы в его глазах уже совсем не для публики. Он прикрывает глаза и чуть сильнее прислоняется к борту машины скорой помощи. – Серьезных травм нет, — говорит он. – Ушибы ребер, небольшие ссадины. Сотрясение мозга, – он делает паузу. – Небольшая колотая рана на бедре. На другом конце линии на мгновение наступает тишина, а когда Уилл снова заговаривает, из его голоса исчезает дрожь волнения. Его тембр теперь ровный, по-прежнему контролируемый, но в нем слышится холод, похожий на подводное ледяное течение, вызывающий у Ганнибала мурашки по коже. — Что случилось, Ганнибал? – Произошла ссора с моим пациентом и его знакомым. Это звучит расплывчато. Ганнибал не уверен, есть ли кто-нибудь из агентов поблизости, не уверен, может ли кто-то их подслушать, и не хочет вдаваться в подробности о Франклине и Тобиасе, пока существует такая вероятность. Однако, судя по резкому вздоху Уилла, ему не нужны пояснения. В конце концов, Ганнибал упоминал при нем только одного пациента. Уилл резко, прерывисто выдыхает в трубку. – Я буду через полчаса, — говорит он. – Сажусь в такси. Просто… дождись меня. Скоро увидимся.***
Он прибывает, как и обещал, через полчаса. Джек лично сопровождает его от периметра до машины скорой. Когда они приближаются, Ганнибал буквально видит незаданные вопросы, готовые сорваться с губ Джека, вопросы, на которые рано или поздно ему придется ответить. Кто такой Уилл Грэм? Кто он для вас? Как вы познакомились? Почему он живет с вами? Но все это будет позже. Сотрясение мозга дало ему необходимую отсрочку, время, чтобы подумать и привести себя в порядок, и Ганнибал планирует бессовестно этим временем воспользоваться. Собственно, именно этим он и занимался до приезда Уилла. Уилл – эталон беспокойства. Линия его челюсти напряжена, брови нахмурены, щеки раскраснелись, а руки, засунутые в карманы, сжаты в кулаки. Он выглядит так, будто идет рядом с Джеком только благодаря силе воли, готовый сорваться и броситься вперед в любой момент. Но стоит его глазам остановиться на Ганнибале, как впечатление, производимое им на окружающих, явно перестает его волновать. Яростная секундная вспышка эмоций, которую видит в его взгляде Ганнибал, темная и острая, и больше всего напоминает гнев. Но стоит ему сморгнуть, как она пропадает, словно ее никогда и не было. Ганнибал знает, что это не так. Какие бы эмоции ни кипели сейчас внутри Уилла, их можно сдерживать, можно временно сдерживать, но они почти не поддаются контролю. При малейшем шансе они выплеснутся наружу, заставив Уилла выскользнуть уже не в разум убийцы, а из его человеческого покрова, его личного костюма, и хорошо, если это произойдет не здесь, не на глазах у Джека и собравшихся зрителей, а позже, когда они останутся одни. Ты привык быть самым опасным человеком в комнате. И, мой дорогой, это просто уже не так. — Господи, Ганнибал. Пальцы Уилла теплые и поразительно нежные, когда он приподнимает его подбородок, а его глаза, когда Ганнибал встречает их, мягкие. — Эй, — бормочет Уилл, проводя большим пальцем по щеке Ганнибала. Ганнибал встревожен тем, как от этого ласкового жеста у него снова наворачиваются слезы. – Ты со мной? Ганнибал напряженно кивает, и выражение лица Уилла на миг становится пустым, его губы секундно сжимаются в тонкую линию, прежде чем снова расслабиться. — Давай отвезем тебя домой, — тихо говорит он, и другая его рука, та, что не прижата к щеке Ганнибала, скользит по его запястью. – Пойдем. Давай же. Ганнибал позволяет себе немного опереться на Уилла, когда они покидают машину скорой помощи. Это в основном для Джека — в конце концов, Ганнибал должен поддерживать необходимое впечатление — но мертвая хватка Уилла на его запястье, крепкая настолько, что белеют костяшки, немного ослабевает, когда Ганнибал прислоняется к нему. Если не считать пальцев, стиснутых вокруг его руки, Уилл остается внешне спокойным, пока они не доходят до Бентли. Он открывает пассажирскую дверь для Ганнибала прежде чем самому сесть за руль, и только когда они выруливают на улицу, Уилл, наконец, позволяет своему костюму соскользнуть. Едва сдерживаемые эмоции делают его движения резкими, а черты лица практически звенят от напряжения. – Объяснись. Голос Уилла ровный, безэмоциональный. Его пальцы стискивают руль так же безжалостно, как до этого обхватывали запястье Ганнибала, хотя Уилла, похоже, куда меньше заботит кожа оплетки руля. Ганнибал делает мысленную пометку проверить его на наличие вмятин в форме полумесяца попозже. Он откашливается. – Похоже, Тобиас Бадж не оценил твоей картины. Он напал на меня и того самого пациента, которого он использовал, чтобы передать свое сообщение. Уилл резко поворачивается к нему. — Это Бадж напал на тебя?! Ганнибал кивает. – Где он сейчас? — Полагаю, в морге Куантико. Или, по крайней мере, по пути туда. Уилл делает резкий вдох, а затем медленно выпускает воздух сквозь зубы. — Ты убил его? Ганнибал в шаге от того, чтобы недоуменно нахмуриться. Он не уверен, то ли действительно слышит разочарование в голосе Уилла, то ли это его собственный ушибленный мозг слишком неправильно интерпретирует происходящее. У Уилла нет причин для разочарования, если только он не планировал убить Тобиаса сам, но это никак не вписывается в личность Мимика. — Он не оставил мне выбора, — сухо отвечает Ганнибал. — Если бы он остался в живых, возникло бы слишком много вопросов. – Окей. В голосе Уилла слышны низкие нотки ярости, он почти рычит. Его пальцы еще сильнее вцепляются в руль, а затем одна его ладонь внезапно отрывается от плетеной кожи, резко обхватывая сзади шею Ганнибала. Большой палец ложится на точку пульса, оглаживая ее маленькими нервными движениями, а остальные пальцы сжимаются на коже чуть ниже затылка. Не настолько сильно, чтобы оставить синяки, но достаточно, чтобы Ганнибал мог почувствовать каждый палец в отдельности. О, – думает Ганнибал и винит свое сотрясение в том, что не понял этого раньше. Он ожидал гнева, ожидал ярости, но, похоже, вовсе не их подавлял Уилл, и вовсе не их он так силился удержать в себе. Я хочу всего. Собственничество, когда Ганнибал сталкивался с ним ранее, всегда оставляло мерзкий привкус у него во рту. Возможно, это происходило потому, что все его прошлые отношения представляли из себя не более чем дымовую завесу, или потому, что сама мысль о том, что кто-то, кого он считал ниже себя, мог бы претендовать на него, – смехотворна. Но для Уилла он в очередной раз делает исключение. Уилл – не очередной шовчик в его человеческом костюме, и Ганнибал не считает его ниже себя с того момента, как в ту первую поездку в Бентли позволил ему сдернуть с себя маску. Внезапное осознание собственничества в Уилле вызывает жар возбуждения в венах, острого, сладкого и горячего. Встреча с Тобиасом и последующее шоу, которое он был вынужден устроить для Джека и прочих, заставили его балансировать на грани опустошения, но этого понимания достаточно, чтобы его сердце снова яростно заколотилось в груди, а член напрягся в брюках. Ганнибал вздрагивает, и рука на его шее тотчас же сжимается крепче, прежде чем снова расслабиться. Большой палец Уилла непрерывно считывает его пульс. Они остаются в этой позе до конца поездки: Ганнибал с полузакрытыми от усталости глазами, и Уилл, крепко прижимающий руку к его затылку. Он отмирает только после того, как машина останавливается, и только для того, чтобы выйти из машины, обойти ее и открыть Ганнибалу дверь. — Пойдем, — говорит он, протягивая руку. — Давай отведем тебя внутрь. Уилл держится рядом, и хотя его рука остается твердо лежащей на пояснице Ганнибала в устойчивом, поддерживающем присутствии, больше он никак не проявляет эмоций. Ладонь остается на месте, пока Уилл открывает входную дверь ключами Ганнибала, остается, когда он провожает Ганнибала внутрь, и исчезает лишь когда он закрывает за ними дверь. — Наверх, — произносит Уилл. – Спальня. В тоне Уилла нет неуверенности и места для споров, и у Ганнибала нет желания возражать. Он издает невнятный звук согласия, и осторожно следует по лестнице в свою спальню. С некоторой неохотой он включает свет и осматривает себя в зеркале, анализируя свои травмы сейчас, когда адреналин от драки полностью и абсолютно выветрился. Он как раз пытается сбросить пиджак, когда позади него вдруг возникает Уилл. Молодой человек тут же тихо, недовольно хмыкает, и, покачав головой, подходит к Ганнибалу ближе. — Не спеши, — говорит он, стягивая пиджак с его плеч, прежде чем отбросить вещь на соседнее кресло. Когда Ганнибал начинает расстегивать пуговицы на рубашке, Уилл снова издает звук неодобрения, накрывая ладонями его руки. Какое-то время никто из них не двигается. Уилл просто держит руки Ганнибала у него на груди своими, и Ганнибал просто позволяет ему это, терпеливо ожидая, пока он достаточно соберется с мыслями. В конце концов Уилл прочищает горло, и его пальцы переплетаются с пальцами Ганнибала. — Скажи мне, чтобы я отвалил, или позволь мне позаботиться о тебе. Голос Уилла ровный и спокойный, и Ганнибал не сомневается, что если он выберет первый из двух вариантов, если он скажет Уиллу отвалить, Уилл так и сделает. Он уединится в своей комнате и предоставит Ганнибалу возможность самому спокойно зализывать раны. Ганнибал давно научился заботиться о себе, давно освоил искусство собирать себя по кусочкам, и дело вовсе не в том, что он не в состоянии этого сделать. Опустить руки по бокам — его полностью обдуманное решение, и если судить по хриплому, прерывистому дыханию в ответ, Уилл понимает его вес. — Все в порядке, — шепчет Уилл. – Все будет хорошо.***
Уилл осторожно, методично избавляет Ганнибала от одежды, следя за тем, чтобы ткань не касалась его ран. Он не издает ни звука, пока раздевает его. Рубашка и туфли Ганнибала присоединяются к пиджаку, осторожно отложенные в сторону, и только стащив брюки с его бедер, Уилл, заколебавшись, останавливается, стоит лишь ткани упасть на пол. Ганнибал закрывает глаза, когда слышит его внезапный, резкий вздох. Он чувствует, как Уилл замирает, стиснув ладонями его бедра. Ганнибал тверд с того момента, как рука Уилла впервые легла ему на затылок, горячая и собственническая, и его смазка так же долго и неуклонно просачивалась в его боксеры. Промокший насквозь, шелк полностью испорчен, и очертания его напряженного члена кажутся ещё более непристойными из-за мокрой ткани. Ганнибал открывает рот, чтобы объясниться, но Уилл не дает ему такой возможности. Его руки скользят по бедрам Ганнибала, по шелку его боксеров, и когда он заговаривает, голос его низкий и хриплый. — О, милый, — выдыхает Уилл, и тело Ганнибала пронзает совершенно непроизвольная дрожь. — Ты такой мокрый. Ганнибал уже слышал эти слова раньше, но никогда таким тоном – таким бездыханным, таким... благоговейным. Он снова вздрагивает, и его член тоже дергается в плену боксеров, добавляя влаги к уже устроенному беспорядку. — Уилл.., — начинает он, но тот в ответ только качает головой, и его большие пальцы смещаются во впадинки у тазовых косточек Ганнибала. – Тише. Я ведь уже сказал, что позабочусь о тебе. И то ли из-за истощения, то ли из-за отсроченных последствий сотрясения мозга, то ли, возможно, просто из-за того, что Уилл без колебаний принимает каждую проявленную для него новую грань его личности, но в итоге Ганнибал просто кивает, и слова объяснений застревают у него в горле. Уилл с острым и сосредоточенным блеском в глазах поддевает пальцами пояс боксеров Ганнибала и тащит их вниз. Они присоединяются к брюкам на полу, а затем руки Уилла обнимают талию, подталкивая и побуждая вышагнуть из вороха ткани. — Пойдем, — говорит Уилл, мягко направляя его к кровати. — Почему бы тебе не прилечь ради меня? Ганнибал уступает, сглатывая от внезапного комка в горле, когда понимает, что именно он сейчас делает. Он подчиняется. Он ощущает себя до странности не в своей тарелке, – прошлой ночью он был готов к Уиллу, к когтям, клыкам и насилию, и теперь эта неожиданная мягкость, этот тихий шепот и нежные прикосновения выбивают его из колеи. Но Ганнибал повинуется, послушно откидываясь на шелковые простыни, стоит Уиллу отбросить одеяло, и пытается собраться с мыслями. Уилл не дает ему на это ни малейшего шанса. Он оказывается на постели вслед за ним, вставая на колени между его бедер и заставляя раздвинуть их шире. Ганнибал инстинктивно пытается снова сомкнуть их, но Уилл тут же резко смещается, нависает ниже и обхватывает пальцами его горло. Ганнибал замирает. Уилл не сдавливает его шею ни ладонью, чтобы перекрыть дыхательные пути, ни пальцами, чтобы остановить кровоток. Пока что, по крайней мере. Он просто оставляет свою руку лежать у него на шее теплой, уютной тяжестью, до тех пор, пока Ганнибал не начинает понемногу расслабляться. Когда он снова откидывается на матрас, губы Уилла изгибаются в улыбке. — Вот так, — тихо бормочет он. – Вот так. Отлично. Первое же неожиданное прикосновение пальцев Уилла к члену посылает в позвоночник Ганнибала вспышку яркого удовольствия. Это не проба пера, не движение исследователя – пальцы Уилла уверенно и твердо обхватывают его член и оглаживают от основания до самого кончика, распределяя по всей длине смазку, собравшуюся на головке. И стоит лишь рту Ганнибала приоткрыться в резком ответном вздохе, как Уилл наклоняется и целует его. Здесь не может быть двух мнений, его поцелуй — явная претензия, дикая и собственническая. Уилл вылизывает его рот, обхватывая рукой головку члена Ганнибала, и кусает его изогнутую верхнюю губу, начиная медленно и жестко двигать ладонью. Это именно так, как Ганнибал любит прикасаться к себе в тех редких случаях, когда он этим занимается, и то, что Уилл знает об этом, в сочетании с тем фактом, что это не его собственная рука, заставляет Ганнибала балансировать гораздо ближе к краю, чем он должен бы быть. Он пытается выгнуться под прикосновением Уилла, чтобы толкнуться в его руку в своем собственном темпе, и в тот же момент ладонь Уилла сжимается на его шее достаточно сильно, чтобы прервать очередной вдох на полпути. Пальцы Ганнибала в ответ вцепляются в шелковые простыни, в отчаянии сгребая ткань, и Уилл улыбается ему в щеку. Когда он заговаривает, его голос похож на соль и наждачную бумагу, глубокий, грубый и хриплый. — У него не было никакого гребаного права прикасаться к тебе, – пальцы Уилла сильнее сдавливают горло Ганнибала, рука на его члене ускоряется, сжимая крепче, и Ганнибал чувствует, как в ответ поджимаются пальцы ног и напрягаются от недостатка кислорода легкие. — И я так рад, что ты убил его, детка, но, боже, если бы я только смог это увидеть... Ганнибал чувствует, как кипящая удовольствием волна жара начинает стягивать пах, чувствует, как напрягается живот, пока Уилл продолжает так недвусмысленно заявлять на него свои права. Он выгибается, корчась, легкие отчаянно пытаются втянуть воздух, и рука, обхватившая его горло, в ответ ослабляет давление. Всего лишь на волосок, ровно настолько, чтобы Ганнибал судорожно вдохнул. – Уилл... — Пусть это произойдет, — губы Уилла мягко скользят по изгибу его челюсти. — Я с тобой, сердце мое. Он проводит большим пальцем по головке члена Ганнибала ещё раз, другой, одновременно царапнув зубами по точке, где сходит с ума пульс, и Ганнибал кончает с резким, потрясенным вскриком. Рука на горле не дает ему выгнуться, когда удовольствие заполняет его синапсы, но его бедра все еще подаются в руку Уилла, ища большего трения, даже когда он переливается через его пальцы короткими, тяжелыми импульсами. Запах его собственного освобождения сразу же наполняет нос, горький и резкий, но Уилл продолжает двигать мокрой рукой, одновременно осыпая его челюсть легкими, едва заметными поцелуями до тех пор, пока Ганнибал не начинает дергаться и вздрагивать от излишней чувствительности. — Вот так. Замечательно, — бормочет Уилл и перестает гладить, но не перестает прикасаться. Рука на горле Ганнибала остается, мягкое, постоянное давление, но другая ладонь Уилла, вся влажная от спермы, скользит между его ног. При первом же прикосновении пальцев Уилла к анусу Ганнибал дергается и выгибается, желая одновременно и податься им навстречу и уклониться от них, и Уилл, всегда наблюдательный, фыркает ему в шею. — О, детка, — улыбается он. — Ты же не думал, что мы на этом закончим? В осколках мыслей Ганнибала вдруг всплывает фраза Уилла «И я не верю, что ты знаешь, где стоит провести черту». Он отстранённо задается вопросом, что же изменилось, если что-то действительно изменилось. И существует ли для Уилла эта черта в принципе. Возможно, именно это он тогда и имел ввиду. Один из пальцев Уилла обводит колечко мышц, дразня с едва заметным нажимом и распределяя по коже гладкость его собственных выделений. Член Ганнибала, все еще твердый после оргазма, дергается от гиперстимуляции. Слишком рано, еще слишком рано, но Уилл и его собственное тело, кажется, довольны тем, что этот факт игнорируется. Облизывая губы, Ганнибал изо всех сил пытается вернуть себе голос. — Уилл, я… – Я с тобой. Рука на его горле исчезает, когда Уилл открывает ящик тумбочки и вытаскивает из него полупустую бутылку со смазкой. Он открывает крышку и капает жидкостью на другую руку, уже скользкую от спермы Ганнибала, а затем отставляет бутылку. Его глаза изучающе скользят по лицу Ганнибала, поразительно голубые в тусклом свете спальни, а губы изгибаются в мягкой улыбке, когда рука, скользкая от смазки, снова скользит ему между бедер. Один палец тут же погружается в него до второй костяшки, и Ганнибал, чувствительный и все еще переполненный отголосками первого оргазма, резко втягивает воздух. Уилл лишь криво улыбается, и его свободная рука нежно ложится на бедро Ганнибала. — Все в порядке? Он осторожно вводит палец, и Ганнибал с трудом сглатывает пересохшим горлом. — Все хорошо, — удается ответить ему, и улыбка Уилла становится шире, обнажая зубы. – А так? – второй палец дразняще обводит сфинктер. Слишком рано, но жжение от его проникновения столь же сладко, как и удовольствие от ощущения растягивающего наполнения. И, судя по тому, как улыбка Уилла превращается в ухмылку, он прекрасно осознает, что боль сейчас только сильнее разжигает пламя его удовольствия. – Полагаю, мы можем сделать и лучше, чем просто «хорошо». Как ты считаешь? Безудержный стон срывается с губ Ганнибала, когда Уилл резко сгибает пальцы, находя ими набухшую простату. Член, снова твердый и покрасневший, истекает скользким предэякулятом, и Ганнибал беспомощно выгибает бедра, пытаясь сильнее насадиться на пальцы Уилла и заставить их вонзиться глубже. Задыхающийся, довольный смешок Уилла доставляет ему почти столько же удовольствия, сколько дарят ему его пальцы, мучительно терзающие простату. — Вот так, — шепчет Уилл. — Еще чуть-чуть... Ты чертовски великолепен. Он проворачивает руку, резко сжимает пальцы, прижимая большой палец к промежности, и второй оргазм пронзает Ганнибала так внезапно, что его зрение белеет на один бесконечно-долгий момент. Когда он приходит в себя, его грудь еще лихорадочно вздымается, а мышцы подрагивают. Уилл целует его в щеки, в лоб, бормоча нежные слова, которые Ганнибал слышит, но не понимает по-настоящему. Одна рука Уилла мягко и успокаивающе перебирает его волосы, а другая, как он через мгновение понимает, все еще глубоко внутри него. Теперь три пальца, а не два. У Ганнибала перехватывает дыхание, на ресницах набухают слезы. Он вздрагивает и издает тихий жалобный звук, когда пальцы Уилла внутри него снова сгибаются, касаясь простаты, теперь до боли сверхчувствительной и нежной на ощупь. — Уилл, — хрипит он, почти сломленный. — Шшш, мой хороший, – Уилл целует его в губы, прежде чем подняться. Его пальцы покидают тело, и Ганнибал словно в тумане видит, как Уилл быстро раздевается, отбрасывая свою одежду на пол у кровати, прежде чем снова вернуться к Ганнибалу. — Тише, – он протягивает чистую руку, чтобы стереть большим пальцем слезинку с лица Ганнибала. – Это много, я знаю. Но ты так хорошо справляешься, детка. Ты ведь сможешь дать мне еще один, правда? Он ждет, пока Ганнибал наконец ошеломлённо не моргает. Все тело ощущается проводом под напряжением, так, будто малейшего прикосновения окажется достаточно, чтобы заставить его мозг заискрить, но в глазах Уилла есть желание, желание, горящее столь ярко, что Ганнибал чувствует его, как свое собственное. Еще один оргазм, если Уиллу удастся вытащить его из ставшего сверхчувствительным тела, скорее всего, сотрет грань между удовольствием и болью и просто поглотит его изнутри. — О, — выдавливает он срывающимся голосом. — Пожалуйста, Уилл. Глаза Уилла вспыхивают, и он придвигается, наклоняясь, чтобы жадно поцеловать Ганнибала в губы. — Отлично, — шепчет он. — Черт, ты просто идеален. А потом его член упирается в распухшее кольцо сфинктера, и мир Ганнибала сжимается до тех мест, где его касается Уилл. Ганнибал растянут, и Уилл не пожалел смазки, но первый толчок его члена все равно обжигающий, заставляющий Ганнибала задыхаться у губ Уилла. Но Уилл не дает ему передышки, не дает времени приспособиться. Он не останавливается, пока не погружается до упора, пока его бедра плотно не смыкаются с бедрами Ганнибала, и Ганнибал дрожит от того, как его тело реагирует на это внезапное, жадное, подавляющее вторжение. Уилл выкроил для себя место внутри его тела, и пусть это не его рука, стиснувшая бьющееся сердце Ганнибала, и не его язык, скользкий от крови, но это так хорошо и так правильно, что Ганнибалу хочется закупорить это чувство в бутылку, хочется спрятать его ото всех, как самое ценное сокровище, чтобы потом вытащить и насладиться им снова. Насладиться, как ожогом от глотка виски холодной ночью, как той мгновенной болью, которая стоит последующего удовольствия. – Блядь... – голос Уилла грубый и жёсткий, словно гравий, и Ганнибал думает, что, может быть, он тоже знает что-то о крови и горении. Уилл начинает двигаться, подаваясь вперед бедрами в жестких, резких, безжалостных движениях, и каждое из них заставляет Ганнибала задыхаться, извиваться и пытаться свернуться калачиком только для того, чтобы обнаружить, что Уилл все ещё здесь, у него внутри, занимает положенное ему место. Когда Уилл делает свой первый правильный толчок, Ганнибал кричит, и его руки взлетают вверх, чтобы впиться в спину Уилла, схватить его за волосы, попытаться притянуть еще ближе. Уилл не избегает его измученной простаты, направляя свои толчки так, что головка его члена царапает набухшее местечко с каждым движением, рассыпая искры удовольствия и боли по позвоночнику Ганнибала. Он ни капли не осторожничает, трахая Ганнибала до звучных шлепков бедер, и словно подталкивая все выше, все ближе к пропасти, с которой он намеревается сбросить их вместе. Когда он тянется между ними, чтобы обхватить пальцами истекающий смазкой член Ганнибала, тот издает низкий, дрожащий всхлип. Он снова тверд до боли, и Уилл жестко дрочит ему в такт собственным толчкам. Ганнибал кончает, насухо, со всхлипами, в момент, когда Уилл с рычанием вонзает зубы ему в плечо. Он все еще содрогается, когда Уилл догоняет его несколько толчков спустя, замирая с глубоко вонзенными в Ганнибала зубами и членом. Ганнибал чувствует его пульс, чувствует, как горячо он изливается внутри, и как его зубы постепенно ослабляют хватку на мышцах. Когда Уилл отстраняется, его рот измазан кровью, и Ганнибал ощущает новую волну экстаза от этого зрелища. О, Уилл. Уилл целует его, нежно уговаривая губы и язык Ганнибала прикоснуться к своим заалевшим зубам. Они разделяют вкус железа между собой, и кровь Ганнибала покрывает их рты. Ганнибал не может не вздрогнуть, когда Уилл выходит, хотя поцелуй отвлекает его от худшего. Уилл снова целует его в губы, прежде чем откинуться назад и нежно улыбнуться окровавленными губами. — Не двигайся, — говорит он. – Я сейчас вернусь. Ганнибал совершенно уверен, что не смог бы пошевелиться, даже если бы захотел. Он закрывает глаза, позволяя себе расслабиться на матрасе, дрейфуя на последних отзвуках удовольствия. Спустя пару вдохов Уилл уходит и тут же возвращается, принося с собой теплую влажную мочалку, а потом деликатно убирает следы их безумия на коже Ганнибала – кровь и сперму, высыхающую на его животе и ниже. Движения Уилла осторожны настолько, насколько это вообще возможно в нынешнем гиперчувствительном состоянии Ганнибала. Губка отбрасывается в сторону, чтобы присоединиться к одежде на полу, а затем руки Уилла скользят под тело Ганнибала и приподнимают его. Ганнибал напрягается, пораженный, но Уилл лишь помогает ему сместиться на другую половину кровати, и осторожно укладывает обратно. На растерянный вопросительный взгляд Ганнибала он криво улыбается. – По-моему, ты не из тех, кому понравится лежать на мокром пятне, — говорит он, легко пожимая одним плечом. – В следующий раз я подстелю полотенце. В следующий раз. Ганнибал вздрагивает при этой мысли, и его переутомленное тело снова безуспешно пытается ответить. Уилл тихо смеется в ответ, а затем сам забирается в постель и накрывает их обоих одеялами. Когда он устраивается рядом на спине, у Ганнибала возникает невыносимое желание протянуть руку и прикоснуться к нему, сохранить контакт — как будто он только что не получил его в избытке. Ему хочется стиснуть зубы в сопротивлении, чтобы полностью подавить эту нелепую мысль, но затем Уилл поворачивается, поднимает ближнюю к Ганнибалу руку и нежно смотрит на него. — Иди ко мне, детка, — говорит он. — Можно тебя обнять? Это звучит как вопрос, и Ганнибал мог бы отказаться, если бы захотел. Но он не хочет, в ответ сокращая расстояние между ними, и кладет голову Уиллу на грудь, обвивая одной рукой его талию. Уилл издает тихий звук удовольствия, и его поднятая вверх рука удобно ложится на волосы Ганнибала, а пальцы начинают ласково расчесывать пряди. На мгновение наступает тишина. — Ты так и не сказал, что думаешь о моей серенаде. Усталость баюкает мысли Ганнибала, но слова Уилла все же на время возвращают его к ясности. Он неловко приподнимает подбородок, сглатывая пересохшим горлом, и безуспешно подбирает слова, чтобы выразить все то, что он почувствовал в подаренной ему картине. Учитывая то, что произошло за это время, нескольких слов похвалы уже совсем недостаточно. Через несколько секунд он ерзает и протирается щекой о ключицу Уилла. Рука в его волосах на мгновение инстинктивно напрягается, а затем расслабляется на следующем вдохе, и пальцы возвращаются к своим нежным, успокаивающим движениям. Ганнибал вздыхает, легко и счастливо. – Я играл на ней, — тихо произносит он и чувствует, как Уилл вздрагивает, и дрожь рябью проходит по всему его телу. Его собственный голос хриплый и рваный, но тембр обретает стабильность, когда Ганнибал продолжает. – Я скормил Джеку байку о том, что убийца может снова нанести удар, если у него не вышло, чтобы самому суметь опробовать инструмент, который ты мне оставил. Разумеется, он не оказывал инструменту Тобиаса Баджа такой же чести, но ему хочется быть уверенным, что Уилл это понимает. Прижавшись ближе, он проводит пальцами по ребрам Уилла, тщательно подбирая слова. – Команда Джека сыграла на жертве Тобиаса в своей лаборатории. Мне сказали, что это был интересный звук. Уилл судорожно вздыхает, и Ганнибал прячет улыбку в его коже. — Поспи немного, сердце мое, — через мгновение говорит Уилл. Его голос звучит на полрегистра ниже, чем прежде. — Я разбужу тебя через несколько часов, чтобы убедиться, все ли с тобой в порядке. Ганнибал невнятно согласно хмыкает, и, уже балансируя на грани сна, лениво раздумывает, как будет выглядеть следующая картина Уилла. Внутри постепенно формируются мечты о том, как именно он представит Потрошителя и какую сцену оставит для Джека и его команды. И с острым чувством удовольствия, ярким настолько, что оно граничит с болью, Ганнибал задается вопросом, какие именно кусочки своей добычи Уилл принесет домой к их столу.