***
Уилл чуть ли не загоняет его в кабинет после обеда, и Ганнибал поначалу ничего не понимает — любое общение в его кабинете практически неизменно сопровождается бокалом коньяка или бурбона, — но потом Уилл вытягивается на диване и раздвигает колени, чтобы Ганнибал точно понял, чего он хочет. Вздохнув для приличия, Ганнибал устраивается между его раздвинутых бедер и прислоняется спиной к его груди. Руки Уилла скользят, обнимая его за талию, и Ганнибал слышит его тихий, удовлетворённый вздох, сопровождаемый прикосновением щеки к волосам. – Как ты себя чувствуешь? Ганнибал оценивает свое самочувствие. Тело побаливает, но не настолько, чтобы предположить какие-либо серьёзные последствия. Голова слабо пульсирует сконцентрированной за глазницами болью, а порезы, царапины и синяки, разбросанные по телу, ноют, но, помимо накопившейся усталости, ему особо не на что жаловаться. — Измученным, — говорит он в итоге, наполовину потому, что это правда, наполовину потому, что ему любопытно, как отреагирует на это Уилл. Мужчина за его спиной хмыкает, сдвигаясь так, чтобы положить подбородок на плечо Ганнибала и дать рукам чуть сильнее сжаться на талии. Губы Ганнибала изгибаются в улыбке. Явное собственничество Уилла, вся кровь, зубы и резкие слова — это тоже он, но эта мягкость – другая сторона той же медали. Нежность уравновешивает грязь, и ощущается в Уилле не менее естественно. — Я постараюсь не задерживать тебя слишком надолго. Ганнибал тихо смеется в ответ. – Если ты это сделаешь, завтра тебе придется самому обзванивать пациентов, чтобы отменить их сеансы. – Ух ты, – Уилл ерзает, проводя носом по изгибу челюсти Ганнибала. — А я-то думал, что мне придется уговаривать тебя взять перерыв. Ганнибал снова усмехается, с удивлением осознавая факт того, что если бы Уилл попытался настоять на этом, то, вероятно, преуспел бы. – На меня напали на моем рабочем месте, — поясняет он. – Пациенты в любом случае будут ждать определенных… объяснений по поводу отмены сеансов. Если я не буду проявлять хотя бы умеренные признаки посттравматического стресса в течение приемлемого периода времени, у окружающих могут возникнуть вопросы. — Я только за, — бормочет Уилл. – И абсолютно не возражаю. К тому же, перерыв даст тебе возможность поближе познакомиться с бездомным, которого я привел в твой дом, – он замолкает на секунду, и Ганнибал ощущает, как он мнется, не совсем соскальзывая, но все же ощутимо меняя настроение. — И кстати, не припомню, чтобы благодарил тебя за это. Ганнибал подумывает вслух отклонить благодарность Уилла. В ней нет ни малейшей необходимости, однако он сомневается, что именно прямое отклонение будет воспринято правильно (и, как ни странно, желая по-настоящему его успокоить). — Ты перестал пользоваться тем лосьоном после бритья, — говорит он в итоге через мгновение. — Я не чувствовал его на тебе с той первой ночи, как ты впервые попал в мой дом. Если Уилла и смущает внезапная смена темы, он этого не показывает. — Он тебе не понравился, — отвечает он. — Ты ничего не сказал, но я знаю, что запах тебя беспокоил. — Ты поставил мое удовольствие выше собственного? Уилл фыркает, но Ганнибал чувствует его улыбку кожей. – Ну если в целом, то да. Не то, чтобы это было принципиальным вопросом. Анализ затрат и выгод оказался в значительной степени в пользу твоего носа. Ганнибал чувствует, как его губы непроизвольно складываются в подобие ухмылки, но ничего не говорит. На мгновение между ними наступает тишина, а затем Уилл втягивает воздух и возмущенно поднимает голову: – Ганнибал, это не одно и то же! – Не вижу разницы. Уилл наклоняется вперед, чтобы поймать взгляд Ганнибала. – Серьезно!? С одной стороны –лосьон после бритья и негативная обонятельная реакция, с другой – бездомная собака, обретшая дом! – Я смотрю на это чуть иначе, — говорит Ганнибал. – Мой нос против твоего удовольствия и комфорта. Рот Уилла закрывается со слышимым щелчком. — Во втором случае анализ оказался в твою пользу, — сухо добавляет Ганнибал. Уилл откидывается на спинку дивана, уткнувшись лицом ему в шею. Какое-то время никто из них не говорит, а затем Уилл делает долгий, судорожный вдох и на долю секунды крепче обнимает Ганнибала за талию. — Шах и мат, — бормочет он, и они оба делают вид, что голос Уилла не стал куда более хриплым. – Но я не жалуюсь. Да и Уинстон тоже. При звуке своего имени лежащий в дверях Уинстон оживляется. Он потягивается, зевает, а затем подходит ближе и осторожно прижимается мордой к ноге Ганнибала. Он нюхает один раз, а затем его влажный нос сморщивается, и он фыркает, резко встряхивая головой. — Судя по всему, от тебя плохо пахнет, — шепчет Уилл, и в его голосе явственно слышна ухмылка. Ганнибал сопротивляется ребяческому желанию обнажить зубы, протягивая одну руку собаке. Он предлагает Уинстону тыльную часть кисти, чтобы тот снова понюхал, а затем медленно выпрямляет руку, пытаясь огладить мягкий на вид мех на макушке Уинстона. Пес уворачивается прежде, чем Ганнибал успевает его погладить, и сбегает на другую сторону комнаты, а Уилл, пряча лицо на плече Ганнибала, безуспешно пытается подавить клокочущий внутри смех. Ганнибал вздыхает. – Уинстону повезло, что он не является представителем того вида, что обычно украшает мой обеденный стол. Уилл снова хихикает, и Ганнибал обнаруживает, что от этого звука исчезают последние следы его раздражения. — Это не его вина, — через мгновение выдавливает Уилл. – В последнее время он, похоже, натерпелся. Просто дай ему немного времени. Он привыкнет. Ганнибал открывает было рот, чтобы ответить, но его прерывает вибрация из кармана. В первую секунду он думает проигнорировать звонок — уже слишком поздно, и его день был, как минимум, очень напряженным, — но любопытство в итоге побеждает. Он выуживает из кармана телефон и поднимает его так, чтобы Уилл смог увидеть имя, мигающее на экране. Джек Кроуфорд. — Без меня, – Уилл шустро высвобождается из-под Ганнибала, помогая ему удобнее устроиться на диване, и кивает в сторону двери. – Я выведу Уинстона. Уинстон, идем. Гулять! Ганнибал проводит большим пальцем по экрану, позволяя усталости отразиться в его голосе. – Джек. Чем могу помочь?***
Все меняется, и в то же время остаётся прежним. Дверь в спальню Уилла остается запертой, но Уилл все равно больше там не ночует. Уинстон объявляет шезлонг в углу спальни Ганнибала своим, и Ганнибал привыкает видеть его там по утрам, крепко спящим и прячущим нос под собственный хвост. ФБР возвращает ему офис, но он решает пока не возвращаться к практике. Они с Уиллом сходятся на двухмесячном «буфере», чтобы залечить раны и сохранить приличия, и Ганнибал встречается с Беделией. Он рассказывает ей о нападении, но не об Уилле. Его личное чувство собственности, существо с клыками и рогами, яростно оживает в груди при мысли о том, что Беделия точно попытается уложить Уилла под микроскоп собственных суждений с помощью его рассказов. Он не настолько глуп, чтобы верить, что долго сможет удерживать Уилла при себе, но не стремится приближать этот неизбежный момент разрыва. Иногда после ужина Ганнибал играет для Уилла. Если это вечер игры на клавесине, Уилл зачастую бездельничает рядом на диване, по обыкновению прикрыв глаза, со стаканом виски в руке и выражением самого чистого удовлетворения, которое Ганнибал когда-либо видел на его лице. (Ганнибал увековечивает это выражение в целой пачке эскизов. Уилл, как он успел обнаружить, становится абсолютно гедонистическим существом, будучи предоставлен сам себе, и с радостью проводит утро в ленивой постельной дремотности. Ганнибалу же всегда нравилось рано вставать, и разница в их распорядке дня дает ему возможность много часов подряд рисовать Уилла по памяти. Он уже успел зарисовать все – от расслабленных черт его лица в те тихие моменты, когда он наслаждается игрой Ганнибала, до памятных ему резких линий тела в ту ночь, когда Уилл стоял в дверном проеме его спальни, цепляясь за косяк пальцами и за контроль зубами). Если же это вечер с терменвоксом, то Уилл, снова сделав себя маленьким в своей сверхъестественной манере, чаще всего садится рядом, тесно прижавшись спиной к его груди, чтобы Ганнибал мог обвиться вокруг него и провести их сплетёнными руками по антеннам. Уилл быстро схватывает особенности инструмента и учится уговаривать его воспроизводить музыку, но в подавляющем большинстве случаев он все же просто опирается на Ганнибала и позволяет ему руководить своими движениями, направляя мелодию, которую они создают вместе. В одну из таких ночей Уилл снова прижимается к нему, кладя голову на одетое в шёлковую пижаму плечо, и смотрит на него снизу вверх. Выражение его лица легкое и безмятежное, но в его голубых глазах заметна та самая искорка, к которой Ганнибал уже успел привыкнуть. Теперь он понимает, как древние люди могли верить в то, что боги ходят среди них в людском обличье. Когда свет обрисовывает силуэт Уилла, освещая его спутанные кудри и зажигая искру в глазах, Ганнибал видит в нем отголоски силы. Он знает, что такое Уилл, видит его тьму и принимает ее, но иные люди в прежние времена? Они бы прозвали его иначе, хотя ответил бы Уилл, назови они его Паном — интересный вопрос. – Мне любопытно, — говорит Уилл, вырывая Ганнибала из задумчивости, — кем ты был до всего этого? Он неопределенно проводит рукой вокруг них, и его движение вытягивает из терменвокса резкий, дребезжащий тон. На лице Уилла в ответ появляется улыбка, и он смеется, но даже его смех не способен справиться с внезапным комом в груди Ганнибала, и с тем, как его горло сжимается при следующем вдохе. Уилл неумолим, неизбежен, и его дальнейшее присутствие в жизни Ганнибала почти гарантированно, но что-то внутри еще сопротивляется идее рассказать ему о Мише. Ганнибал вспоминает о той зиме, о бледных пальцах, лиловых артишоках и холодных актах безжалостной мести, которые утолили его жажду, но не успокоили, и думает, что Уилл поймет. Он знает, что Уилл поймет — это в мужской природе. Но он не уверен, хочет ли он, чтобы Уилл понимал его еще лучше, знал его еще ближе, чем сейчас. Ещё нет. По крайней мере, до тех пор, пока Уилл не согласится отплатить ему тем же. Уилл протягивает руку, касаясь тыльной стороной пальцев напряжённого подбородка Ганнибала. — Эй, — мягко говорит он. – Мне не нужна вся история твоей жизни по пунктам. Что бы ты ни захотел мне рассказать, меня это устроит. Я просто хочу узнать о тебе чуть больше. Ганнибал убирает руки с терменвокса, позволяя им опуститься на кровать, и вздрагивает, когда одна из них задевает что-то мягкое. Взглянув вниз, он видит Уинстона, прислонившегося к краю кровати и пристроившего морду на матрасе. Пес смотрит на Уилла, но не отстраняется, когда рука Ганнибала осторожно и ласково касается его холки. Просто дай ему немного времени. Он привыкнет. Ганнибал вздыхает, но позволяет другой руке сжаться вокруг голой талии Уилла и прижать его ближе. Возможно, он еще немного подержит Мишу при себе, но в его жизни хватало событий между той зимой и нынешним его положением, и больше ни одно из них не заставляет его колебаться, а горло сжиматься спазмом эмоций при мысли рассказать о нем Уиллу. – Я учился в университете имени Джона Хопкинса, — говорит он наконец, рассеянно перебирая пальцами мех Уинстона. – Когда я закончил ординатуру, я стал хирургом-травматологом. – Это имеет смысл, — говорит Уилл, утыкаясь носом в нежную кожу шеи Ганнибала, и тот немного расслабляется. — Почему ты ушел? – Я кое-кого убил. Или, скорее, не смог спасти, но мне казалось, что убиваю. Уилл улыбается. Ганнибал чувствует это кожей. – Тебе нравится, чтобы твои убийства были целенаправленными. Быть увиденным, – думает Ганнибал, никогда не станет менее потрясающим. – Это начало случаться слишком часто, — говорит он. – Я ушел из хирургии, и перенес свою страсть к анатомии в кулинарное искусство. Уилл грубовато фыркает, а затем целует на шее то самое место, где равномерно постукивает пульс, отчего по коже Ганнибала разбегаются колкие мурашки. — Ты дерзкий ублюдок, — говорит он, осторожно покусывая место, которое только что поцеловал. – Сколько раз ты использовал эту фразу? Ганнибал одобрительно выгибает шею, давая Уиллу больше места. – Столько же, сколько раз я говорил людям, обедающим за моим столом, что там нет ничего вегетарианского, — говорит он, и Уилл снова смеется, качая головой и проводя щетиной по шее Ганнибала. – Ужасно дерзкий, — повторяет он. – Мне нравится. Ганнибал сглатывает, когда зубы Уилла возвращаются к его шее, оставляя небольшую отметину, и думает о заданном Уиллом вопросе. В нормальных отношениях подобные разговоры предполагают взаимности, и хотя в их отношениях мало что можно счесть нормальным, ничто не мешает ему попробовать. — Если я правильно помню, ты охотился, путешествуя автостопом, – рука, лежащая на талии Уилла, смещается, пальцы ложатся на голую кожу живота, и Уилл в ответ довольно хмыкает. – Так что в этой комнате нет монополии на дерзость. Губы Уилла беззвучно шевелятся, и Ганнибал знает, даже не видя, что Уилл повторяет это слово в его кожу, едва сдерживая улыбку. Дерзость. Спустя мгновение он уже смеётся, тихо и с придыханием. – Не нужно чинить то, что не сломано, — протягивает он, а затем снова облизывает оставленный им на коже Ганнибала след юрким языком. – Людей не зря предостерегают от автостопщиков, знаешь ли. Уилл уходит от вопроса, легко и одновременно виртуозно, но Ганнибал не противится. У него нет желания давить на Уилла, не по-настоящему, и точно не по этому поводу — если Уилл не хочет делиться своей историей, то нет смысла настаивать. Ганнибал секундно размышляет о том, чтобы выяснить больше о самом Уилле, раз уж он теперь знает его фамилию, но эта мысль неудобна, как костюм не по размеру, и через мгновение он отбрасывает ее прочь. Уилла, как и Уинстона, нельзя торопить. Однако Ганнибал не может не задаваться вопросом, имеются ли и у Уилла свои воспоминания о зубах и холодных зимних ночах, запертые в безопасном уголке памяти, и существует ли для него то событие, которое он смог бы назвать мгновением окончательного перелома. Но в итоге, возвращаясь к настоящему моменту, Ганнибал просто поворачивает голову и утыкается носом в щеку Уилла. — Ужасно опасные автостопщики, — говорит он, и голос его показательно-сух, но даже он сам слышит в нем явные нотки привязанности. – Те еще назойливые существа. Уилл кусает Ганнибала в изгиб челюсти, не настолько сильно, чтобы прокусить, но достаточно для того, чтобы боль обожгла кожу. – От них вообще невозможно избавиться, — соглашается он. – И помоги тебе Бог, если ты приведешь одного из них домой. Ганнибал, посмеиваясь, поворачивается и прижимает Уилла к матрасу. Тот не возражает, расслабленный и податливый под его руками, и охотно позволяет Ганнибалу оказаться сверху. Их тела прижимаются друг к другу от груди до пят. Уилл улыбается, выразительно приподнимая подбородок, и Ганнибал без возражений склоняется ниже, чтобы подарить ему так недвусмысленно выпрашиваемый поцелуй. – Мой дорогой, — шепчет он через мгновение, касаясь губами губ Уилла, — я считаю, что в данный момент нам обоим не поможет Божья помощь. Уилл стонет и выгибает спину, чтобы прижаться всем телом к Ганнибалу. Его член уже почти тверд в боксерах, и Ганнибал не сильно от него отстает, наслаждаясь тем, как шелк его пижамных штанов прохладно скользит по быстро нагревающейся коже. Это приятно в какой-то ленивой манере, возбуждая и успокаивая почти в равной степени. Ганнибал, который ни разу в жизни не находил секс утешительным, счастлив отвлечься на него, на Уилла, на эти краткие, словно бы украденные мгновения. Уилл протягивает руку, запуская пальцы в волосы Ганнибала. Он не тянет, просто взъерошивая пряди, прежде чем притянуть мужчину вниз для еще одного поцелуя. – Однажды ты станешь моей самой прекрасной музой, — говорит он ему в губы, выдыхая все более возбуждённо, и Ганнибал чувствует, как непривычно-теплое чувство медленно, но непоколебимо расцветает в его груди. Он толкается бедрами, и Уилл втягивает воздух, на мгновение сжав пальцы в его волосах. – Однажды? — уточняет Ганнибал, повторяя движение. На этот раз Уилл стонет, его глаза закрываются. — Черт возьми, просто… — Уилл хватается за бедро Ганнибала одной рукой, и удерживает его на месте, чтобы потереться самому, и Ганнибал ощущает всю длину его массивного члена. Он сцеловывает следующий стон Уилла прямо у него изо рта, чем зарабатывает себе хаотичный, дрожащий толчок бёдер Уилла навстречу и предостерегающий рывок за волосы. — Однажды, — повторяет Уилл, отстраняясь. Его голос слегка срывается. – Ты же знаешь, что самое вкусное стоит оставлять напоследок, детка. Не беспокойся, – он делает паузу и рвано дышит, отчаянно цепляясь за Ганнибала в попытке притянуть его ближе, так близко, что следующие слова шекочут его ухо. — Я не оставлю твою кладовку пустой надолго. Звук, который издает в ответ Ганнибал, больше всего напоминает рык, хотя в нем нет ни агрессии, ни злости. Он рычит в шею Уилла, в его кожу, отчаянно пытаясь не думать о голосе Уилла, произносящем это «напоследок», и о том, что это может для них означать. Для таких людей, как Уилл, для таких, как они, не существует конца. Есть только изменение, эволюция, становление. Уилл сдается первым, когда Ганнибал задевает острым клыком мягкую кожу под его ухом, выплескиваясь прямо в боксеры с прерывистым стоном. Он так безжалостно сжимает на пике бедро Ганнибала, что тот уверен – утром там обнаружатся синяки. Уилл едва ли перестает вздрагивать от последних волн оргазма, когда просовывает руку между ними, запуская ее за пояс шелковых штанов Ганнибала, чтобы обхватить его член. Ганнибал совсем мокрый, совсем близко, и ему едва ли удается сделать несколько толчков в скользкую, жаркую руку Уилла, прежде чем он тоже изливается, заглушая крик удовольствия в изгибе покрытой щетиной шеи. Через несколько секунд они расцепляются, чтобы сбросить одежду и тут же рухнуть обратно в кровать. Уилл использует свои боксеры, чтобы навести порядок, а затем прижимается к боку Ганнибала, положив голову ему на плечо. Ганнибал любуется им, отмечая румянец его щек, его расширенные зрачки, затопившие радужку, и ленивую, довольную улыбку на лице, и размышляет о том, что именно сделал бы, чтобы сохранить его, чтобы удержать Уилла, если тот вздумает уйти. Уилл успевает задремать, пока Ганнибал, давно привыкший вставать раньше и ложиться позже, просматривает Tattle-Crime на своем телефоне, изучая последние статьи Лаундс на предмет чего-нибудь интересного. Время от времени, если не было новых убийств соответствующего ее сенсационности профиля, она вспоминает свои прежние убийства–фавориты. И чаще всего ее прежние «фавориты» — его авторства. Это очень похоже на скрапбукинг, только Ганнибалу не нужно ничего делать самому, чтобы сохранить приятные воспоминания. Уилл успевает проспать всего около двадцати минут, когда телефон в руке Ганнибала оживает. Он успевает отключить вибрацию до того, как она станет достаточно резкой, но глухое раздражение от звонка все равно скребётся где-то глубоко внутри. Он, в конце концов, давно знает, насколько беспардонен иногда бывает Джек Кроуфорд. – Джек, только не говорите мне, что у вас так скоро нарисовалось еще одно место преступления. – Абель Гидеон сбежал из перевозившего его авто, — торопливо и прерывисто сообщает Джек. – У нас есть достоверные сведения, что он планирует избавиться от людей, которые, как он говорит, «заставили его думать, что он является кем-то другим». В качестве меры предосторожности мы хотели бы приставить к вам охрану. Ганнибал переводит дыхание. — Сведения достоверные? – Чилтон. Он был последним, с кем Гидеон разговаривал перед побегом. Во всяком случае, последний из оставшихся в живых. — Я ценю ваше беспокойство, но мое участие в деле Гидеона действительно было в лучшем случае второстепенным. Если у вас есть лишние ресурсы, их лучше использовать для наблюдения за Аланой, самим Чилтоном, или даже за Фредди Лаундс. Уилл вздрагивает при звуке имени Лаундс, тут же поднимая голову с груди Ганнибала, и его сонное выражение лица быстро сменяется острым любопытством, когда он понимает, кто на связи. — Но я бы хотел побольше узнать о его побеге и деле, — продолжает Ганнибал, встретившись глазами с Уиллом. — Если вы свободны, мы будем рады пригласить вас на ужин.