***
Они поджидают его в подвале Балтиморского художественного музея, тихо и скрытно. Ганнибал не видит Уилла, но знает, что он рядом, прячется среди полок и наблюдает за дверями лифта так же внимательно, как сам Лектер. Они – два охотника, подходящие друг другу во всем, и поджидающие свою добычу. Двери открываются, и Ганнибал отступает еще дальше в тень, когда появляются Долархайд и одна из кураторов музея. Он наблюдает, как она достает картину Блейка «Великий Красный Дракон и жена, облаченная в солнце», как она раскладывает ее, видит, как Долархайд убивает ее одним небрежным ударом по затылку. И только когда Долархайд поворачивается, чтобы снова взглянуть на картину, Ганнибал наконец дает о себе знать. — Фрэнсис, — произносит он, выходя из-за полки, служащей ему прикрытием, и еще до того, как он заканчивает говорить, ему в лицо утыкается пистолет. Он ошеломленно моргает, прежде чем перевести взгляд на человека, который его держит. – Прости, — продолжает он. — Я не хотел тебя напугать. – Кто ты? Голос Долархайда резкий, хриплый, а глаза, устремленные на Ганнибала, темны и бездонны. В них нет ни капли сострадания, ни крупицы человечности — Долархайд не прячется за пеленой. Его зверь, его тьма выставлены напоказ. Ганнибал откашливается. — Ты уже знаешь ответ на этот вопрос, — говорит он, не позволяя себе вздрогнуть, когда палец Долархайда дёргается на спусковом крючке. — Ты оставил нашему... коллеге очень интересное письмо на месте его последнего преступления. Письмо обо мне. Что-то мелькает на лице Долархайда, тень эмоций, отличных от подозрительного гнева. Ствол пистолета чуть опускается, и Ганнибал продолжает давить. – Ты упомянул о своем становлении, — говорит он, а затем кивает на картину. — Это именно оно? Долархайд вздрагивает, и его пистолет наконец опускается полностью. — Я знал, что вы поймёте, — произносит он так тихо, что Ганнибал едва его слышит. Френсис ерзает, пряча пистолет куда-то под пальто, а затем снова поднимает глаза на Ганнибала. Они блестят, как бездонное, но бурное море – непредсказуемое и опасное. — Я… я восхищался вами много лет, — продолжает он, нетерпеливо и хрипло. — Я собрал полную коллекцию публикации о вас в прессе, – выражение его лица становится раздраженным. – Всю эту несправедливую писанину. Ганнибал осторожно подходит на шаг ближе, и внимательно смотрит на мужчину. — Они такие же несправедливые, как и то, что пишут о тебе? Им нравится давать унизительные прозвища, не так ли? Долархайд морщится, отворачиваясь. – Зубная фея, — бормочет он. Руки у него по бокам сжимаются в кулаки. Ганнибал делает еще один шаг, успокаивая его голосом. — Что может быть более неуместным? Еще раз содрогнувшись всем телом, Долархайд поднимает голову. В выражении его лица есть грубость, которую Ганнибал находит почти непристойной, желание близости, которую Ганнибал не желает разделять. Долархайд демонстрирует себя, ту версию себя, которой вот-вот станет, но Ганнибал не видит монстра. Он не видит дракона. Фрэнсис Долархайд, – думает он, – будет на вкус таким же, как и любая другая длинная свинья. – Мне было бы стыдно, что вы могли это увидеть, — дрожащим голосом говорит Долархайд, — если бы я не знал, что вы пострадали от таких же публикаций в прессе. Ганнибал сопротивляется желанию поджать губы. — Ты не хочешь, чтобы я видел тебя так, как все остальные? Долархайд рычит, поднимая одну руку, чтобы схватиться за край стола. — Я хочу, чтобы вы признали меня. Вот оно что, — думает Ганнибал, и все встает на свои места. Он делает еще один шаг вперед, и когда Долархайд не делает ничего, продолжая лишь пристально, тяжело смотреть, он движется вперед, пока между ними не остается лишь стол, и он не оказывается напротив другого мужчины. – Ты хочешь, чтобы я признал тебя, — мягко говорит он, – как Иоанн Креститель признал Иисуса? В глазах Долархайда что-то вспыхивает. Он наклоняется вперед, через стол, раскинув руки по обе стороны от картины Блейка, и низко рычит: – Я хочу сесть перед вами, как Дракон в книге Откровений, — говорит он. – У меня есть… то, что я хотел бы показать вам. Ганнибал проглатывает свое отвращение и изображает интерес. Позади Долархайда он видит движение в тенях, проблеск каштановых кудрей, но заставляет себя не отрывать глаз от человека перед ним. – Например..? Долархайд смеется низким, хриплым смехом. – Когда-нибудь, если позволят обстоятельства, я хотел бы увидеть, как ты… сольёшься с силой Дракона! Нападающий Уилл стремителен. Нож в его руке вонзается в щеку Долархайда по самую рукоять, и когда мужчина издает резкий вздох удивления, кровь брызжет из его рта, заливая и Ганнибала, и картину малиновыми каплями. Уилл дергает ножом вперед, вспарывая кожу и тонкие мышцы одним резким движением, пока лезвие не выскальзывает из лица Долархайда через рот. Шок мужчины длится только до этого момента. С яростным рыком Долархайд откидывается назад, прижимая Уилла своим телом к ближайшей полке. Ганнибал слышит удар и приглушенный стон боли Уилла, а затем перепрыгивает через стол с ножом в руке. Долархайд встречает его ногой, удар которой отбрасывает его назад, к столу, но прежде чем Ганнибал успевает снова броситься к нему, нож Уилла вонзается Френсису в бедро, бок и плечо тремя быстрыми тычками. Долархайд рычит и поворачивается к Уиллу, уже доставая из пальто пистолет, но Ганнибал снова бросается вперед, чтобы вонзить свой клинок в плоть на его плече. Мужчина вскрикивает, резко и гортанно, и Ганнибал вслепую тянется, вцепившись пальцами в окровавленные лоскуты кожи, которые раньше были щекой Долархайда. Он впивается в них и тянет, дергая голову человека назад, пока другой рукой вытаскивает нож из его плеча, намереваясь перерезать горло и покончить со всем этим. Уилл опережает его. Он бросается вперёд, впиваясь зубами в обнаженную шею Долархайда и, не колеблясь, крепко вгрызается. Ганнибал слышит, как его зубы смыкаются с отчётливым щелчком, а затем Уилл откидывает голову назад, выдирая кусок трахеи Долархайда. Кровь брызжет на его лицо, и он улыбается, остро, дико и красиво. Когда Ганнибал отступает, Долархайд падает между ними на колени. Он бессмысленно хватается за горло, и его глаза расширяются от осознания того, что произошло. Следом, через пару секунд, Дракон оседает на пол бесформенным месивом из крови и конечностей, словно кто-то перерезал нити, удерживающие тело. На мгновение единственным звуком в комнате остается дыхание Ганнибала и Уилла, почти мучительно громкое во внезапной тишине. Затем Уилл поворачивает голову в сторону и брезгливо сплевывает полный рот плоти и хрящей. – Были места и получше, чтобы нанести первый удар, — замечает Ганнибал, и Уилл поворачивается к нему лицом, демонстрируя окровавленные зубы. – Я знаю, — говорит он. – Возможно, я немного потерялся в мыслях, когда он сказал, что хочет слиться с тобой. Остаток напряжение в плечах Ганнибала спадает. — Уилл, — начинает он, и Грэм вздрагивает, отводя взгляд. – Я знаю. Твои убийства обычно чище. Ганнибал протягивает руку, нежно поворачивая лицо Уилла к себе. Его кожа скользкая от крови и теплая на ощупь, и Ганнибал чувствует, что не хочет прерывать это касание. — Уилл, — снова говорит он. – Ты был прекрасен. Он чувствует, как Уилл делает вдох, длинный, сорванный и дрожащий, и в награду получает еще одну окровавленную улыбку и тихий смешок. – Возможно, ты немного предвзят. — Не могу отрицать. Уилл качает головой, но его улыбка не гаснет. — Где сумка? — спрашивает он, и Ганнибал обходит тело, чтобы достать сумку, которую они принесли ранее. Уилл кивает, когда видит ее, и Ганнибал чувствует, как он соскальзывает дальше в себя, глубже в темноту, которую обычно прячет. – Ты должен взять у него то, что планировал, сейчас, — говорит Уилл. — Я пока займусь остальным. Остальным. Ганнибал не знает подробностей, что скрыты за этим словом. Уилл умолчал о своем замысле для Долархайда, рассказав Ганнибалу только о необходимых ему инструментах и средствах, но не о картине в целом. Ганнибал не протестовал, зная, что увидит произведение Уилла, когда оно соберется воедино. И спрашивать об этом не нужно. Он достает из сумки свои инструменты — скальпель, холодильник и ретрактор — и садится рядом с телом Долархайда, чтобы начать работу. Сердце не является легкодоступным органом, и хотя обычно он просто выламывает ребра, Уилл просил, чтобы тело было как можно более неповрежденным. Он работает так быстро, как только может, вскрывая грудь Долархайда и аккуратно раздвигая третье и четвертое ребра. Давление ретрактора заставляет их почти трещать, но этого достаточно, чтобы Ганнибал смог погрузить руки в грудную клетку и с точностью, достигаемой только практикой, отделить сердце от аорты, вен, и мышц. Скальпель аккуратно скользит по нежной ткани, и вскоре после этого Ганнибалу удается осторожно высвободить сердце из груди Долархайда. Он помещает орган в холодильник, снимает ретрактор и поворачивается, чтобы посмотреть, чем же занимался Уилл. На стене он обнаруживает что-то вроде сбруи или виселицы – три петли веревки, что сходятся к шкиву. Единственная веревка, выходящая из шкива, поднимается к потолку, где она привязана к большому серебристому крюку. Ганнибал совершенно уверен, что крюка не было, когда они прибыли, и убежден, что Уилл не сверлил дыру в бетоне, чтобы закрепить его там. Он поднимает бровь, и Уилл улыбается ему. Его лицо все еще в крови, а глаза блестят, и Ганнибалу вдруг хочется поцеловать его. Он сглатывает и сосредотачивается. У них будет время для этого попозже. — Цианоакрилатный клей, — говорит Уилл. – Время схватывания – тридцать секунд. Поможешь мне перетащить его? Уилл опускает веревки на землю, и вместе они подтягивают тело Долархайда к стене. Две петли веревки они закрепляют под мышками, а третью набрасывают на шею, туго затягивая ее так, чтобы удержать голову в вертикальном положении, демонстрируя рваную рану на горле. Вместе они поднимают тело, и когда Фрэнсис более-менее ровно стоит у стены, Уилл привязывает веревку к одной из полок. Еще мгновение он рассматривает получившуюся картину, а затем кивает самому себе. — Хорошо, — тихо бормочет он. – Великий Красный Дракон. Ганнибал отступает и наблюдает, как Уилл снова лезет в сумку, в этот раз доставая из нее кисть. Она большая, скорее малярная, чем та, которую художник использовал бы для репродукции, но Уилл все равно обращается с ней аккуратно, приближаясь к телу Долархайда. Он снова осматривает мужчину с ног до головы, обращая внимание на изгиб его конечностей и беспорядок в одежде, а затем очень медленно улыбается про себя. После паузы Уилл окунает кисть в провал раны, которую он проделал в горле мужчины, и широкими размашистыми мазками, оставляющими на сером бетоне багровые полосы, он окрыляет Фрэнсиса Долархайда. Ганнибал сглатывает нехарактерный комок в горле, пока Уилл рисует. Он понимает, почему Уилл держал свой замысел в секрете, почему он не рассказал, что планирует способствовать становлению Долархайда даже после его смерти. Смотреть, как это происходит – действительно захватывающе. Когда Уилл заканчивает крылья, спуская их кончики до самого пола, Ганнибал ожидает, что он отступит. Но вместо этого Уилл делает паузу и оглядывается, пока не замечает неподалеку стремянку, и не придвигает ее ближе, чтобы добраться до стены над головой Долархайда. Он снова начинает рисовать, и Ганнибалу требуется время, чтобы понять, что он пишет. И когда до него, наконец, доходит, у него отчаянно перехватывает дыхание. Фраза не совсем корректна, но даже с одним измененным словом остальная часть куплета по-прежнему легко узнаваема. Он слышит ее начало в своей памяти, эхо собственного голоса в фойе: «Любовь, любить велящая любимым, меня к нему так страстно привлекла, что этот плен ты видишь нерушимым...» О, Уилл. — Данте, — бормочет он, и Уилл резко поднимает глаза, сверкая голубыми глазами. — Немного исправленный, — говорит он, спрыгивая со стремянки. Совсем немного. «...любовь вдвоём на гибель нас вела» – вспоминает Ганнибал. Это начало следующего куплета. Это почти то же самое, что Уилл написал кровью над головой Долархайда. Почти. Шесть слов. Ганнибал переводит дыхание. «Любовь вдвоем нас к жизни привела» Уилл закрывает глаза, и его дыхание превращается в медленный, прерывистый выдох. – Я знаю, что там ошибка, — говорит он. – Но это не наш конец. Это наше начало. — Уилл, — начинает Ганнибал, удивляясь звуку собственного голоса. Он хриплый и сорванный, он звучит так, будто плачет, как будто ему в горло щедро плеснули песком, как будто ему внезапно вручили все то, о чем он даже не мечтал, и его тело теперь не знает, как реагировать. Улыбка Уилла медленная, дрожащая. — Я знаю, — говорит он. – Знаю. Мы почти закончили. Он поворачивается к столу и берет картину, разглядывая кровавые пятна на полотне. – На самом деле я очень гордился ею, — говорит он с мягким, почти сожалеющим смешком. – Но думаю, она уже выполнила свою задачу. Уилл кладет репродукцию картины в сумку, а затем обходит полку, чтобы достать настоящее полотно, надежно спрятанное ими по приходе. Он поднимает голову и осторожно кладет его под пластик, встречаясь взглядом с Ганнибалом через всю комнату. – Она бесценна, — говорит Уилл себе под нос. — Я не мог позволить Дракону уничтожить ее. Ганнибал в ответ поднимает руки, словно сдаваясь. — Я ничего не говорил. Уилл фыркает, заменяя пластик поверх картины, и следом снова ныряет в спортивную сумку, вытаскивая листок бумаги. Он смотрит на него, на мгновение заколебавшись, прежде чем положить его на стол рядом с картиной. – Уилл? — тихо спрашивает Ганнибал, и Грэм молча указывает на бумагу. Вняв сигналу, Ганнибал подходит к столу. Он смотрит на листок, сперва осознавая лишь почерк Уилла, и только спустя секунду понимает, что это список имен. Еще спустя миг он узнает некоторые из них. Кэсси Бойл. Сесилия Данлос. Пол Каррутерс. Рэндалл Тир. Другие имена ему незнакомы, но он может сделать выводы и по тем, которые знает. Это список жертв Уилла. Нет, – осознает он через мгновение. – Не список жертв Уилла. Список жертв Мимика. Он смотрит на тело Фрэнсиса Долархайда, которому подарили становление, и думает о том, что сказал ему Уилл. Картинка стоит тысячи слов. Сцена перед ним не имитация, не мимикрия. Это все – и смерть, и замысел и картина – это все Уилл. Ни один из убийц сейчас не находится в его голове, не направляет его руку, не влияет на его решения. И Ганнибал наконец понимает, что имел в виду Уилл под своим «напоследок». — Я думал, что это не твоя задача — исправлять чужое восприятие. Уилл хмыкает, но вслух не соглашается и не возражает. Вместо этого он смотрит на тело Долархайда, тело Дракона, получившего становление благодаря рукам, лишившим его жизни, и на записку, лежащую рядом с картиной Блейка. — Не моя, — наконец произносит он. — Я просто… проливаю свет на эту тему. Ганнибал сглатывает, внезапно почувствовав себя так, как будто это его распластали, его выставили напоказ, хотя Уилл даже не смотрит на него. — Это то, кем ты являешься сейчас? — спрашивает он, пытаясь добиться твердости в голосе. — Несущим свет? Уилл тихо смеется, касаясь кончиком большого пальца окровавленной нижней губы, а затем поворачивается. Его голубые глаза искрятся, когда он смотрит на Ганнибала, глубокие, открытые и такие знакомые. – Переходим на религиозные каламбуры? – спрашивает Уилл, и слова проникают в грудь Ганнибала, обвивая его сердце и сжимая… Уилл улыбается, и Ганнибал чувствует тяжесть его эмпатии, его понимания, словно теплые объятия. Я позволил тебе узнать меня, увидеть. Никто не понимал Уилла так хорошо, как Ганнибал. И никто никогда не знал Ганнибала так близко, как Уилл. – В любом случае, — продолжает Уилл, — это больше похоже на восхождение, чем на падение. Ганнибал делает вдох, пытаясь каким-то образом восстановить душевное равновесие. — Может, на эволюцию? — спрашивает он, и Уилл снова улыбается, демонстрируя окровавленные зубы. – На становление.Глава 14
9 декабря 2022 г. в 03:14
Зачастую людям не удается проникнуть в личное пространство Ганнибала.
Конечно, бывают и исключения, вроде того же Франклина, что до своей внезапной кончины постоянно пытался сблизиться с Ганнибалом в бесплодной попытке укрепить их отношения, или Аланы, которая при случае часто крутилась вокруг, позволяя себе нерешительные, но наполненные сдержанным желанием касания его рук, запястий и плеч.
Уилл, конечно, самое большое исключение.
Он хорошо знает монстра, который скрывается под тщательно сшитым костюмом, и все же прижимается теснее всех, прикасается к нему чаще прочих и чувствует себя так комфортно рядом с Ганнибалом, словно они давно и прочно принадлежат друг другу. Он спит рядом каждую ночь, без колебаний целует и льнет к нему всякий раз, когда ему предоставляется возможность.
Так, как сейчас. Они сидят на диване в кабинете, каждый со стаканом виски. Уилл упирается спиной в подлокотник, а его ноги закинуты на колени Ганнибала. Это уютно и непринужденно, и это тот уровень близости, которого ни одна из прежних пассий Ганнибала так и не смогла достичь.
Стакан Ганнибала покоится на колене Уилла, а его другая рука нежно гладит бедро молодого человека, и это ощущается так правильно и домашне, как он никогда не позволял себе ни с кем иным. Вуаль отброшена вместе с костюмом, но Ганнибал не чувствует нужды скалить зубы или показывать когти. И он знает, что они не напугают Уилла, даже если бы он это сделал.
Через мгновение Уилл ерзает и потягивается, стараясь не стряхнуть со своего колена руки Ганнибала.
– Ты готов? — спрашивает он.
Менее чем через двадцать четыре часа они встретятся с Фрэнсисом Долархайдом в Художественном музее Балтимора. Они спланировали все, что смогли, обсудили все детали, полученные от Джека и его команды, в частности, военную карьеру Долархайда и его склонность к огнестрельному оружию.
Ганнибал вздыхает, его пальцы чуть крепче вжимаются в изгиб бедра Уилла. Под его пальцами пульс молодого человека сильный и ровный, словно безмолвное свидетельство его готовности и уверенности. И Ганнибал тоже ощущает эту готовность и спокойствие. Долархайд, может, и превосходит тех свиней, что являются его обычной добычей, но он не сомневается в их с Уиллом способности убить его.
И, тем не менее…
— Оружие – это довольно безлично, — говорит он, и Уилл закатывает глаза — жест, в котором сквозят одновременно и нежность, и раздражение.
— Да, — соглашается Уилл. — Но оно также часть его МО. Я не пойду за ним без оружия лишь ради эстетики.
Ганнибал чувствует, как его губы кривятся в отвращении — его неприязнь к оружию гораздо глубже, чем эстетические предпочтения, но прежде чем он успевает возразить, глаза Уилла смягчаются, и его свободная рука скользит по бедру Ганнибала.
— Я никогда не думал.., — начинает было он, но тут же замолкает, хмуро глядя на стакан в руке, а следом качает головой и пытается снова. – Раньше я думал, что.., – это предложение тоже обрывается, поскольку разум Уилла не успевает облечь в слова все его ассоциации.
Ганнибал терпеливо ждет, не сводя с него глаз. Им некуда спешить, и он знает, что всего, что Уилл хочет ему сказать, стоит подождать.
Через несколько мгновений Уилл вздыхает. Он сжимает руку Ганнибала, а затем поворачивается к нему, сияя голубыми глазами. Выражение его лица открытое и уязвимое, и весь мир Ганнибала внезапно сужается до виски, тепла и Уилла Грэма.
— Я позволил тебе узнать меня. Увидеть, — говорит Уилл, и в груди Ганнибала что-то сжимается в ответ. — И ты сделал для меня то же самое. Я знаю, ты понимаешь, какой это редкий дар, Ганнибал.
Ганнибал напряженно кивает, и Уилл улыбается, продолжая:
– Долархайд считает себя богом, но я не собираюсь позволять ему вести себя как бог. Я не доставлю ему удовольствия убить тебя. И если гарантия этого — неэстетичность, то это цена, которую я готов заплатить.
Он снова сжимает руку Ганнибала, и в этот раз Ганнибал переворачивает его ладонь и нежно сжимает ее в ответ.
Мой дорогой, – думает он. – Мой возлюбленный. Mylimasys.
Слова дрожат у него на кончике языка, почти готовые сорваться с губ в одном пылком признании.
— Нам нужно немного отдохнуть, — говорит Уилл, и Ганнибал, сглатывая непроизнесенное, лишь кивает.
Они могут подождать, пока не убьют своего ложного бога.