Ровно через год, на том же месте

Сестра звонит ему по FaceTime, когда он не успевает проехать и пятисот метров. Морфей скашивает взгляд на экран и принимает звонок: конечно, с видео. ДиДи вышагивает по оживленной улице с зонтиком от солнца, бросающим тень на её бледное лицо. – Выглядишь уныло, братик. Морфей переводит взгляд обратно на дорогу, потому что он ответственно относится к обязанностям участника дорожного движения. Он и в самом деле чувствует себя всё более уныло по мере того, как расстояние между ним и пабом Хоба Гэдлинга увеличивается. Но едва ли это можно рассмотреть в его нейтральном выражении лица, которое наполовину скрыто за черными очками. – Я выгляжу как обычно. – Да! А вот голос сейчас звучал уныло, я тебя поймала. Не выгорело дельце? Морфей сжимает руль сильнее, ощущая, как вместе с унынием по клеткам его тела начинает расползаться отвратительная смесь тревоги и раздражения – нервозность, предваряющая необходимость заявить во всеуслышание, что он не справился. – Не выгорело. Он не продаст свою землю ни нам, ни кому-либо еще, – Морфей старается не пропустить эту нервозность ни в голос, ни в выражение лица. Ему удается, вообще-то, весьма неплохо (многие годы тренировок дали свои плоды), но старшая сестра знает его слишком хорошо. – Не переживай, пупсик. Отец позлится и забудет. Он всё равно всегда находит причины быть нами недовольным, если у него плохое настроение. – Он всё ещё помнит, как Дэйзи угнала его машину, разбил её и свалил всё на меня. – О, да он же не злится, ворчит просто. Ладно, мне пора, люблю-целую, удачи! – ДиДи сворачивает в какой-то переулок и обрывает звонок. – До встречи, – говорит Морфей потемневшему экрану, с сожалением отмечая, что отец не «просто ворчит». И из-за того, что он не выполнил возложенную на него задачу, непременно разозлится. У ДиДи получается относиться ко всему легко, не принимать близко к сердцу то, чему она не хочет давать власть над собой – у Морфея зачастую получается лишь не подавать вида, что глубоко внутри он задет за живое. Дорога даёт ему предположительно восемнадцать минут передышки, и Морфей, не сводя внимательного взгляда с дороги, пытается заметить всякое боковым зрением и отвлечься мыслями. Это полезно в таком состоянии. Так нервозности становится меньше, а эффективности – больше. Он пытается придумать, о чём грезит ребенок, сидевший на заднем сиденье проехавшей мимо машины и задумчиво смотревший на небо. Куда едет мужчина в клетчатой рубашке с закатанными рукавами, вываливший волосатый локоть из открытого донизу окна. Что снится по ночам кокер-спаниелю, неторопливо переходящему дорогу на зелёный свет вместе со своей хозяйкой в бледно-розовом платье. В какой-то момент Морфей, сам не зная, как, начинает думать, что ДиДи и Хоб Гэдлинг непременно подружились бы. Он так явно представляет их себе: по-доброму подшучивающих над ним, по-своему о нём заботящихся, принимающих неуклюжую заботу от него. И если с ДиДи всё понятно, то появление в его грёзах едва знакомого человека – явление, плохо поддающееся анализу. – Ты приходишь в мой кабинет сам только с дурными новостями. Или когда хочешь чего-то, – отец раздраженно смотрит на него через бескрайний простор своего огромного стола из массива гваякового дерева, и Морфей под его взглядом чувствует себя маленьким мальчиком, хоть он стоит, а отец – сидит. – Неужели сын не может зайти к отцу просто для того, чтобы поздороваться? – Морфей выдавливает из себя вежливую улыбку: получается еще хуже, чем до этого в пабе Хоба Гэдлинга. – Может. Только никто из вас так не делает. Фэйт – единственный, кто хорошо делает свою работу, никогда ничего не просит и не разочаровывает меня. Морфей чувствует, что с упоминанием старшего брата нервозность, которую он пытался прогнать отвлеченными размышлениями, возвращается и нарастает. Как морская волна, не оставляющая песку ни шанса остаться сухим и не солёным – только ждать, пока она откатится, придётся намного дольше. – Он никогда ничего не просит, потому что и так получил всё по праву первородства, – Морфей позволяет себе дерзость, и отец тут же наказывает его за неё уничижительным смехом. – Может, еще скажешь, что он отлично справляется со своей работой исключительно потому, что вылез из твоей матери раньше ДиДи и тебя? – к смеху добавляется такой же взгляд, и Морфей понимает, что в этой игре ему не победить – было бессмысленно начинать её с самого начала. – Нет. Прости, отец. – Как будто у меня есть выбор. Я так понимаю, ты не раздобыл нам участок этого… Додлинга? Гэмблинга? – Гэдлинга. Он не продаст его ни нам, ни кому-либо ещё. – О, он продаст! Кому-нибудь, кто справится лучше тебя. Иди с глаз моих. И не мямли, когда будешь говорить об этом на вечернем совещании. Не позорь меня, раз уж в Совете директоров сидят не только члены нашей семьи. Морфей кивает головой и выходит из отцовского кабинета, по размеру сопоставимого с его квартирой, плавно закрывая дверь: хлопать ею – не его прерогатива. Морфей останавливается за дверью на мгновение и закрывает глаза, делает глубокий вдох и глубокий выдох. Птицы. Что снится птицам? Как они летят, а потоки воздуха свистят и клубятся маленькими вихрями на кончиках их крыльев, или как они мирно сидят на ветвях деревьев, скрытые листьями и избавленные от необходимости контролировать свой полёт? Наверное, зависит от птиц. Вороны. Вороны – умные, они всё замечают: это понятно по внимательному взгляду их чёрных глаз-бусинок. Воронам может сниться что-то посложнее полета или безопасности в кроне деревьев – может, в своих снах они строят козни и заговоры, или ведут беседы с демонами, оправдывая свою мистическую репутацию. Морфей хотел себе ворона в детстве. Не собаку или кошку, хомячка, попугайчика – именно ворона. Отец сказал, что это дурь и блажь, и никакого ворона он не получит, и пусть даже не пробует выпрашивать его у матери. Не вышло. Спокойствие далеко от него так же, как от птицы, оказавшейся в пасти у лисы. Когда Морфей вспоминает о Хобе Гэдлинге в следующий раз, проходит месяц или полтора. И это случается так же неожиданно, как и в предыдущий: его взгляд падает на отпечатанную фирменным шрифтом надпись «Бесконечное Благоденствие» на документах, и ему становится смешно. Морфей прыскает себе под нос в тишине своего кабинета, заставляя Люсьен, эти документы принесшую, придать своему лицу озабоченное выражение. – Что-то не так, сэр? – Ты никогда не думала, что у нашей компании идиотское название? Люсьен недоверчиво наклоняет голову, пытаясь понять, насколько искренней ей можно быть в этом разговоре. Её начальник, впрочем, не из тех людей, что стали бы задавать подобные вопросы в стремлении подловить на недостаточной преданности работодателю. – Думала, если честно. Больше подошло бы пансиону для престарелых. Но это явно не то, что стоило говорить на собеседовании, – Люсьен позволяет себе мягко улыбнуться. – Ты права, – Морфей прыскает от смеха снова. – Один мой знакомый сказал, что еще бы подошло для ритуальных услуг. – О, так вы завели себе нового друга, который не боится подшучивать над названием вашей компании? Морфей перестает улыбаться, но Люсьен понимает, что полезла туда, куда не следовало, ещё за секунду до этого. Она уже собирается принести извинения за свою бестактность, когда оправдываться вместо неё начинает сам Морфей: – Нет, он не друг… Просто знакомый. Морфей продолжает думать об этом, когда Люсьен уходит. Друг. У него никогда не было много друзей – такой уж он человек, да ему и не надо (во всяком случае, он всегда говорил себе именно так). В детстве с ним вообще не дружил никто, кроме сестёр. Угрюмый бледный мальчик, разрисовывающий альбомы странными рисунками всех цветов радуги, а в свободное от этого время утыкающийся в книжку, вряд ли выглядел интересным кандидатом в друзья – но ему было и так нормально (во всяком случае, он всегда говорил себе именно так). Хоб Гэдлинг, наверное, был душой компании. Одним из тех, кто шумно носится по детской площадке, подбив остальных мальчишек играть в пиратов, или рыцарей, или мушкетеров. И у него, наверное, была дама сердца – маленькая леди в платье с Hello Kitty, которой он дарил сорванные с клумб маргаритки. Они бы не подружились. Но, может, Морфею было бы интересно понаблюдать за ним издалека, бросая взгляды поверх своего альбома или книжки. Морфей случайно вспоминает о Хобе то тут, то там: еще несколько раз до назначенной даты, отмеченной очередным автоматическим напоминанием в календаре. Как-то вспоминает, что он назвал его красавчиком. Как-то – что у него есть девушка. Как-то – что из-за него отец был им недоволен, а «Бесконечное Благоденствие» лишилось возможности реализовать перспективный проект. За месяц до назначенной даты, стоя в гостиной роскошного загородного дома, Морфей вынужденно вносит в календарь еще одно автоматическое напоминание на тот же день: о благотворительном вечере. – Я бы не хотел туда идти, – его длинные тонкие пальцы с раздражением стучат по экрану смартфона, добавляя в календарь новое событие. Экран слушается не с первого раза. У него всегда были слишком холодные руки. – Малыш, ты же знаешь, как много сил я трачу на организацию таких мероприятий? – мама картинно запрокидывает голову и откидывает на плечо длинные темные локоны. – Знаю, матушка. Но зачем там я? Я не любитель светских бесед, а нормальные разговоры по делу на таких вечерах приходится отыскивать, как жемчужину на дне океана. – Но там будут люди, которые захотят поговорить о проектах, узнать, чем занимается компания. А твой отец не умеет рассказывать о таких вещах! Он или закидывает собеседника заумными словечками, или вовсе пускается в бессмысленные философствования, – она встаёт с кушетки, покрытой темно-синим бархатом, и подходит к Морфею. Берет его худую холодную руку в обе свои – полные и тёплые, но Морфей всё равно вздрагивает от холода, а не греется. – Пожалуйста, ради меня. Тебе вовсе не обязательно будет обсуждать, кто с кем спит, на ком женится и от кого беременеет. Она делает бровки домиком, смотрит на него с кокетливой просьбой во взгляде – в который раз за свою жизнь Морфей думает, что так было бы уместнее вести себя с партнёром, а не с ребёнком. И в который раз он чувствует, что будет плохим сыном, если посмеет отказать. – Хорошо. Но я не пробуду там долго: у меня ещё есть дела в этот день.