Ровно через год, на том же месте

Морфей терпеть не может джаз. Он такой… хаотичный и бессмысленный, неупорядоченный. Сбивает стройный ряд мыслей, перепутывает их друг с другом, сплетает в отвратительные колтуны, где не найти начала и конца каждой из них, равно как и взаимосвязи между ними, которой, возможно, даже нет. Отвратительная музыка. Конечно, на приёмах, которые устраивает его мать, всегда играет именно джаз. – Прекрасно выглядишь, мой мальчик. Хотя если бы ты ради разнообразия надел что-нибудь не чёрное – ты сделал бы свою мамочку очень счастливой. Морфей стоит на нижней ступени широкой мраморной лестницы с позолоченными перилами, когда она не проходит – проплывает мимо в платье очередного невероятно идущего ей оттенка синего, и шлейф платья покорно скользит по полу следом за ней, как безропотный сумрачный слуга. Не такое уж и глубокое декольте кажется весьма глубоким на её пышных формах, серьги сверкают бриллиантами в тёмных волнистых волосах, как звёзды на ночном небе. Она мягко улыбается улыбкой не леди – королевы, и взгляды гостей, что она постоянно притягивает к себе, не имеют власти её этого статуса лишить, а лишь подтверждают его многократно. – Не требуй слишком многого, матушка, – Морфей делает небольшой глоток из своего бокала с безалкогольным шампанским, взятого лишь для того, чтобы вписываться в общую атмосферу и выглядеть благонадёжным собеседником. – Я и так пришёл сюда вести пустые разговоры, чтобы сделать тебя счастливой. – И я очень тебе за это благодарна, малыш, – она тянется чмокнуть его в щёку, и Морфей, подобно шлейфу её платья, послушно выполняет её волю: наклоняется вперёд и принимает этот короткий поцелуй, которым королева возвещает появление своего принца. Многочисленные взгляды: открытые и украдкой, мимо лица собеседника, поверх бокала, полукругом обводя зал и задерживаясь на мгновение – утверждают королевское послание принятым. Вместе со статусом мать автоматически наделяет его и обязанностями. Морфею не приходится искать собеседников, они сами находят его, пока он неторопливо дрейфует по просторному залу со своим бокалом безалкогольного шампанского, из которого постепенно выветриваются все пузырьки. По его ощущениям примерно так же, с негромким шипением и ощущением неумолимости физических законов, из него выветриваются жизненные силы. – Тот апарт-комплекс, что ваш отец спроектировал в прошлом году, просто поражает воображение! – говорит ему бизнес-леди с кричаще яркой красной помадой на губах и стянутыми в тугую причёску волосами, чьё имя он забыл сразу же после того, как услышал. – Да, мой отец большой выдумщик, – Морфей вежливо улыбается ей в ответ. – Ещё десять-пятнадцать лет назад реализация такого проекта была бы невозможной. Но возьмём современные технологии, новые материалы, приправим это щедрыми инвестициями – и здание с парящими в воздухе комнатами становится не менее надёжным и безопасным, чем стандартная бетонная коробка. Бизнес-леди коротко смеётся в ответ, а Морфей вспоминает, сколько усилий пришлось приложить ему лично и всему архитектурному бюро «Бесконечного Благоденствия» в целом, чтобы реализовать отцовскую «выдумку». И насколько неэффективной тратой денег был тот апарт-комплекс. «Пш-пш, – говорят пузырьки шампанского, – скоро все заметят, что ты ходишь с одним и тем же бокалом, и на самом деле ничего не берёшь с подносов официантов». «Пш-пш, – говорят его жизненные силы, – скоро все заметят, что ты ходишь с одним и тем же выражением лица, и на самом деле ничего никому не хочешь говорить». И когда Морфей, всё чаще поглядывающий на часы, приходит к выводу, что пробыл здесь достаточно – ему надо успеть в «Столетний паб» до закрытия, в конце концов, – мама подходит к нему с улыбкой, которую только он распознает как напряжённую. Взяв его под локоть и попросив прощения у его очередного собеседника, она отводит его в сторону. – Твой отец… – она всегда называет его так, никогда не по имени и не «мой бывший муж», но сейчас она говорит это с особенно чётко выраженной злостью. – Он устроил сцену с таким же надутым индюком в соседнем зале. Они кричат друг на друга и расстраивают гостей, – в её взгляде темнеет и поблескивает бликами света хрустальной люстры ненависть, и будь Морфей всё ещё ребенком, он бы был напуган. Сейчас же он просто раздосадован. Через мгновение, когда она искусственно придаёт своему взгляду теплоту, чтобы улыбнуться проходящей мимо парочке гостей – раздражён. – Так скажи им прекратить, – он знает, что это не сработает. – Ты прекрасно знаешь, что я не разговариваю с твоим отцом, – она ласково гладит его по плечу, начинает смотреть и улыбаться заискивающе, и Морфея снова тянет дёрнуться от иллюзорного холода. – Пожалуйста, мальчик мой, разберись с этим. – Матушка, я не хочу, – он позволяет своей усталости просочиться в голос и выражение лица, ставит почти опустевший бокал с обеспузыренным шампанским на поднос проходящего мимо официанта. Он знает, что это тоже не сработает. – Я и так был мил с твоими гостями весь вечер, я очень устал, и, как я уже говорил, у меня есть другие планы на сегодня. Взгляд матери снова холодеет, подёргивается злостью. Спустя мгновение она же искажает её лицо, и оно становится таким… некрасивым. – Ты всегда был эгоистом, даже в детстве, – её голос, до этого разливавшийся сладким мёдом, превращается в колючее шипение. – Я мало сделала для тебя за всю твою жизнь? Я не заслужила выполнения одной небольшой просьбы? Ты хоть представляешь, сколькие хотели бы оказаться на твоём месте, и как тебе повезло, что ты именно мой сын, а не чей-либо другой? Морфей вздыхает и опускает взгляд. Он мог бы просто развернуться и уйти. Он чувствует это: возможность, за которую, кажется, можно практически буквально ухватиться руками – настолько она близка, настолько она реализуема, совсем рядом, ещё чуть-чуть, просто протяни ладонь ей навстречу… – Хорошо, я попробую, – вместо этого срывается с его губ, и он начинает думать, что в «Столетний паб» он сегодня может и не доехать. – Спасибо, малыш, – в мамином голосе не звучит благодарность – только уверенность в восстановлении правильного положения вещей. Отец и его оппонент и в самом деле выглядят похожими на надутых индюков. Они бросаются друг в друга колкими фразами, как уколами шпаг на дуэли. Люди расступились вокруг них, оставили им полукруг пустого пространства возле камина – они не замечают этого. Над камином, украшенным антикварными статуэтками, растянут большой плакат с логотипом фонда помощи онкобольным – они не замечают этого. Люди поглядывают на них, кто с любопытством, кто с раздражением, но никто с восхищением – они не замечают и этого. – Здравствуй, отец. Добрый вечер, – Морфей узнает в собеседника отца другого крупного игрока на рынке и старается вспомнить его имя, – мистер Бёрджесс, если я не ошибаюсь. – Хуёрджесс, – вставляет отец, который, судя по блестящим глазам и покрасневшему лицу, успел набраться, и Морфей на мгновение закрывает глаза и массирует их своими холодными пальцами через веки. Вашу ж мать. – Какой высокоинтеллектуальный юмор. Такое же пафосное убожество, как и твои проекты, – отвечает Бёрджесс, и Морфею хочется послать их обоих нахуй и уехать отсюда в тот же момент. – Господа, давайте попробуем успокоиться, – он разводит руки в жесте не то примирения, не то иллюзорного сдерживания отца и Бёрджесса, как будто они готовы наброситься друг на друга не только вербально. – Мы все собрались здесь с благой целью, – он кивает головой на плакат, – может, оставим разногласия на потом? – Не вмешивайся, щенок, – Бёрджесс презрительно отмахивается от него, Морфей опускает руки и невольно сжимает их в кулаки. – Твой папаша заявил, что я строю «убогие коробки из-под обуви», и должен за это ответить. – За что ответить? За правду? – отец начинает смеяться, и по тому, как звучит его смех, Морфей убеждается окончательно, что он вусмерть пьян. – Твои жалкие выродки домов уродуют город. Даже гетто не заслуживают такого убожества! – В моих домах можно жить, не боясь, что они упадут тебе на голову! И не выкалывая себе глаза, чтобы не видеть эту пошлятину! – Я творю искусство, пока ты лепишь куличи из говна! – отец бросается на Бёрджесса и Бёрджесс бросается на отца практически одновременно – Морфей не успевает отследить, кто взрывается первым, и подскакивает к ним в рефлекторном стремлении разнять. Он не успевает отследить и то, от кого получает кулаком в глаз, когда ему на подмогу приходит охрана, и их всё же оттаскивают друг от друга. Мама охает и ахает, разводит руками, суетится вокруг него, когда он сидит на ступеньках на крыльце дома и прижимает к глазу пакет со льдом. – Боже мой, какой ужас! Мальчик мой, я не думала, что всё так получится! Твой отец перешёл все границы, чёртов пьяница, а я ведь передавала его секретарше: пусть приходит только в том случае, если не возьмёт ни капли в рот! Это он тебя, или тот, второй? – Я не знаю, мам. Всё нормально, – Морфей на неё не смотрит. Он смотрит на деревья с наполовину облетевшей листвой, освещённые фонарями с тёплым оранжевым светом. Какой же паршивый вечер. Как же хочется оказаться где-нибудь, где вот так же тепло, просто и спокойно, как, наверное, каким-нибудь неприметным птичкам на ветвях этих деревьев. – Да какое уж там нормально! – Заживёт. Я в порядке, посижу ещё немного и вызову такси. Возвращайся: если кто и способен исправить атмосферу после такого, то это ты. – Уверен, малыш? – Абсолютно. – Ладно, но если понадобится помощь – сразу же звони мне, хорошо? – Хорошо. Мама уходит, темно-синий шлейф её платья всё так же благоговейно ускользает вслед за ней, а Морфей, вызывая такси, раздумывает, какой адрес ему стоит указать в качестве точки назначения.