***
В ресторане безусловно красиво, но при этом как-то холодно, словно в той самой палате больницы. Всё окружение выглядит мёртвым, включая других посетителей. Пусть и некоторые громко смеются и разговаривают. Егору кажется, словно все звуки, издаваемые этими людьми, являются просто набором случайных звуков. Они все давят на мозг и вызывают противное чувство собственной ненужности. Здесь все веселы и счастливы, каждый знает своё место в жизни. Один только Егор — белая ворона, запутавшаяся буквально во всём. Егор неловко молчит, нервно изучая каждое блюдо из списка. В нём всё чересчур дорого и даже вульгарно (?). Подобным питаются исключительно мешки с деньгами на кривых ножках. И Шура относится к их числу. Судя по его уверенному взгляду и раскованному поведению, он здесь не в первый раз. Для него походы в подобные заведения являются чем-то вроде визита в какой-нибудь магазин, где по скидке можно купить колбасу или сыр. Шура, наверное, даже не знает размеров своего кошелька и тратит деньги, не шибко думая над последствиями. Нет, этот мужчина слишком ответственный. Он бы никогда не достиг таких больших вершин, если бы отпускал все дела на самотёк. А у Шуры буквально каждая мелочь находится на «коротком поводке». А вот Егор даже банковской карточки не имеет: все счета находятся у родителей, точнее, у матери. Именно она знает, насколько было заработано на всех выступлениях. И цифра никогда не оглашалась в доме. Но тут Егор сам виноват: он никогда не спрашивал, не прижимал мать к стенке с требованиями отдать хотя бы часть денег. Нет, молодой человек просто отдал все финансовые вопросы под бразды правления матери. А та только и приговаривала: «Ты катайся, сынок, не надо беспокоиться о таких мелочах». Это «не надо беспокоиться» привело к тому, что к своим восемнадцати годам Егор совершенно не знает, как нужно правильно распределять бюджет. Придётся учиться этому на практике, ведь маму больше не интересуют деньги с новой работы сына. Тот узнал от Шуры, что деньги вручаются прямо в руки наличными. А это значит, что появится возможность впервые купить нечто серьёзное для себя. – Что будешь заказывать, Егор? — Улыбается Шура, не отрывая взгляда от тёмно-бардовой книжки меню. – Салат, наверное, — пожимает плечами Егор, останавливая взгляд на относительно дешёвом и лёгким, если судить по описанию. — Вот этот, — название блюда тихо, чтобы услышал только Шура, зачитывается. – Ты сейчас серьёзно? — Поднимает бровь Шура. — Ты будешь именно это, а не что-то нормальное? – Ну, этот салат выглядит достаточно аппетитным, — совсем неуверенно заявляет Егор и поджимает губы. Шура тяжело вздыхает и, кажется, хочет начать читать лекции. Только не понятно на какую тему. Мать и тренера так выглядели, когда вопрос касался лишнего веса Егора. Но с Шурой всё по-другому. Он слишком странный и нечитаемый. Уман мастерски скрывает настоящие эмоции. К подобному умению стремится фактически каждый человек, но мало кому удаётся запереть чувства под замком. Егору это частично удалось, но исключительно благодаря способности уходить в себя. Точнее, в свой маленький мирок, где нет никакого катка, журналистов и славы. Там имеется небольшой домик где-то на берегу моря, а соседей там нет. – Я не про это, — Шура не сводит взгляда с собеседника, заставляя того сжаться. — Ты точно наешься одним лёгким салатом? Я не видел, чтобы ты ел хоть что-то сегодня. Ты только воду бегал пить. – Меня стошнит, если я съем слишком много, — Егор истерически улыбается и хихикает. — После голодовок нельзя налегать на еду, даже если очень хочется. У меня был знакомый, который пренебрёг этим правилом и в итоге угодил в больницу. Не знаю, что с ним случилось потом, но в спорт он так и не вернулся. На самом деле, это нечто вроде хождения по канату: никогда не знаешь, когда оступишься и разобьёшься, — смех стихает из-за слишком серьёзного вида Шуры. –И ты ещё не оступился, Егор? — Спокойно спрашивает тот без осуждения и отвращения в голосе. Вопрос болезненно «бьёт» по всему телу и лишает возможности трезво мыслить. Или же ответа на заданный вопрос просто-напросто не существует. Егор сам не знает, когда он оступится и упадёт в пропасть. Очень хочется верить в свою особенность и «избранность», благодаря которым удастся избежать участи всех «кривоногих». Наверное, Егор просто хочет оставаться лучшим хоть в чём-то. – Пока не оступился… Я знаю возможности своего организма и держу всё под контролем, — звучит всё это не шибко убедительно. – Под контролем? Егор, ты, конечно, славный и упорный парень, но меры ты не знаешь, — с губ слетает усмешка. — Не обижайся, но это правда. Тебя всю жизнь держали в узде тренера, они же и контролировали твоё питание. А сейчас некому это делать, и ты совсем потерян в погоне за идеалом. Слова задевают за живое, и в ответ Егор ничего не говорит. Он лишь наблюдает за тем, как Шура говорит с подошедшей официанткой. Та быстро-быстро записывает заказ в блокнот. И Егор чувствует на себе тот самый сочувствующий взгляд. Последний заставляет вжать голову в плечи в немощной и глупой попытке спрятаться от глаз девушки. К счастью, она уходит буквально через пару минут. Это заставляет немного расслабиться и прийти в себя. Егор чувствует себя неуютно под сочувствующими взглядами людей. Что-что, а жалость уже так приелась, что от неё тошнит и хочется рвать. Раньше Егор не понимал, почему инвалиды и больные так злятся на любое проявление «понимания». А после того падения стало ясно, насколько унизительно и отвратительно, когда кто-то чувствует жалость по отношению к тебе. А вот Шура фактически игнорирует сломанную ногу вне съёмок. Егор не понимает и этого, для него Уман чересчур сложный, прямо как учебник по какой-нибудь физике или геометрии. Но по последним есть хотя бы видеоуроки, а вот Шуру никто не в состоянии точно так же разложить по полочкам. Егору предстоит заняться этим самостоятельно, если он хочет хоть немного привести свою жизнь в порядок. Но легче будет сблизиться со всем коллективом на новой (?) работе, чем понять Шуру. – Шура, я могу спросить вас? — Егор ковыряет ногтями заусенцы, рискуя оторвать их в любой момент. – Конечно же можешь спросить, — Шура отрывает взгляд от экрана телефона и даже выключает тот. – Зачем вы предложили мне работу? Я же больше не катаюсь и не буду… –Егор по-прежнему не повышает голоса. Бортник не знает, что он хочет услышать. От фальшивой истории о том, что личность молодого человека важна и без катка, захочется перерезать вены. А от правды наверняка возникнет желание выть и рыдать. Одним словом, Егору страшно. Вот прям до чёртиков страшно. – Тебе сказать красивую и благородную версию или правду? — Шура благодарит подошедшую официантку. Та мило улыбается и разливает напиток в два бокала. Один из них точно предназначен для Егора. По-хорошему он должен сказать: «Шура, я не смогу нормально пить алкоголь, лучше возьми мне простую воду или чай». Но Бортник молчит и завороженно смотрит на красную жидкость в прозрачном сосуде. Алкоголь всегда был чем-то запретным и отвратительным, ведь он «губил карьеры многих спортсменов», как говорили тренера и мать. Но теперь Егор может не париться о подобном и начать пить. И он намерен воспользоваться этой возможностью. Официантка уходит спустя несколько минут, и только тогда Егор тихо отвечает на вопрос Шуры: – Давайте правду, я уже устал слушать всякий бред, — без раздумий говорит Бортник и нюхает вино. То пахнет странно и непривычно. Желания попробовать аромат не вызывает, но сам факт того, что красная жидкость является алкоголем, вынуждает обмочить губы. С них слизываются капли вина. Оно оказывается невероятно горьким на вкус. Но, несмотря на это, Егор делает несмелый глоток и морщится. – Я хотел предложить сотрудничество, когда ты стоял на коньках. А потом травма, больница, и мне пришла одна идея… И, Егор, не налегай так на вино: голова будет болеть. Особенно, если учитывать, что ты пробуешь в первый раз… — Шура, отвлёкшийся на распитие вина Егором, устало потирает переносицу. — Возвращаемся к сути. Я понял, что твоя травма не может помешать нашему сотрудничеству. А знаешь по какой причине? Ты хоть догадываешься? Егор отрицательно качает головой и делает ещё один небольшой глоток, снова кривясь от горькоты. – Потому что ты очень красивый, Егор. Даже без коньков у тебя симпатичное лицо, которое легко можно использовать. Плюсом ещё идёт твоя травма. Да это же выгодно фотографировать твою ногу: люди будут покупать каждый журнал и. Глядя на тебя, начнут верить в то, что жизнь на травмах не заканчивается, — со странным энтузиазмом говорит Шура. — Ты же не сидишь в своих фан-сообществах? Да они все только и пишут о том, какой ты молодец, что не опустил руки и показываешь травмированную ногу. Люди считают тебя героем. Слышать это одновременно приятно, и нет. С одной стороны, так мерзко, что даже после завершения карьеры ту славу нагло используют и наживаются на ней. А с другой, это как-то приятно? Не сами слова Шуры, а тот факт, что он говорит правду и не кормит сопливыми сказками о чистой душе. Слишком много эмоций и ощущений, вызванных словами. Они вертятся в голове, как пчёлы у своего улья. Егор теряется среди всего этого, но, на удивление, быстро приходит в себя. Он понимает — ему приятна правда, ведь она прекрасна в своей отвратительности. Похоже на нечто вроде самого настоящего мазохизма и медленного лишения рассудка. – А как звучит та красивая и благородная версия? — Нервно улыбается Егор, отпивая вина, что обжигает горло. – Я предложил тебе работу, потому что, глядя на тебя, я сразу заинтересовался твоей глубокой душой. А твоя внешность тут не причём, ведь для журналов важен именно богатый внутренний мир, — с насмешкой говорит Шура. Егор начинает смеяться, не замечая того, как голос становится громче. Неловкость, вызванная чужими взглядами, отходит на второй план, уступая место ненормальному веселью. Оно больше нервное и истерическое, ведь правда всё же больно бьёт по чему-то внутри. Её нужно было услышать, чтобы отмести всякие наивные мысли о «чудесном спасителе на чёрной машине». Но именно они заставляли поверить в собственную нужность хоть кому-то. – Настолько смешно? — С непонятной интонацией произносит Шура, делая несколько глотков вина и даже не морщась. – Я всё равно вас не понимаю… — Признаётся Егор, постепенно отходя от приступа смеха, заставившего людей обратить внимание. – Чего именно ты не понимаешь, Егор? Мне объяснить, как работают мозги у людей? — Уман поправляет ворот рубашки. – Почему вы со мной так много возитесь? Сперва сами возите на работу, отвозите обратно, а теперь ещё и этот ужин за ваш счёт. Зачем вам всё это? Не жалко тратить столько времени на меня? — Егор облизывает губы, чувствуя на языке остатки горького вина, вызывающего желание напиться простой воды. – Мне просто интересно, — пожимает плечами Шура, выглядя так, словно речь идёт о погоде или о покупки картошки. – Интересно? — Егор теряется только больше, утопая в мутной воде, прозрачность которой уменьшается по мере приближения ко дну. – Интересно, — терпеливо повторяет Шура и слабо улыбается. — Ты похож на маленького львёнка из цирка, который не видел жизни и постоянно прыгал под чужую дудку. А теперь ты на свободе, твои руки развязаны, и мне интересно, каким ты станешь без постоянного контроля, Лёва. «Лёва» не успевает ответить: официантка приносит заказы, а в её присутствии язык не поворачивает хоть что-то сказать. А когда девушка уходит, мысль успевает забыться, ну или потеряться в океане других. Чужие слова снова выбивают из «мира» и вынуждают погрузиться в свой. – Приятного аппетита, Лёва, — улыбается Шура, отрезая от мяса ровный кусок, как настоящий профессионал. – Приятного, — уголки губ вяло приподнимаются, как бы показывая, что сказанное ранее не вызвало обиду. Егор медленно ест и думает о том, что имя Лёва ему подходит намного больше чем то, что имеется сейчас. «Егор» нечто чужое, что никогда Бортнику по-настоящему не принадлежало. Егор — любимый сын, прекрасный спортсмен и идеальный пример для подражания. А Лёва — некто, кого никто не знает, потому что это «новый» человек с правом выбора и со своими желаниями. – Вкусно? — Шура отрывается от поедания приятно пахнущего стейка и переводит взгляд на Егора, нет, на Лёву. – Достаточно, — он нагло врёт: вкус еды совершенно не чувствуется из-за того, что специй в ней нет, да и тошнота играет свою роль. – Ты можешь добавить соли, если хочешь, — пожимает плечами Шура и возвращается к своему блюду.***