***
Курить с Шурой оказывается невероятно приятно. Лёва, максимально сосредоточившись, слушает рассказ о чужой бурной молодости. Шура то и дело смеётся, говоря о своих падениях на асфальт и неудачах на работе. Последнее кажется удивительным, ведь образ богатого человека, что закрепился за Уманом, никак не вяжется с прошлым растерянного парня. Шура говорит много и на самые разные темы, но не углубляется ни в одну. Он будто бы стремится раздразнить интерес Лёвы и вынудить того начать докапываться до сути при помощи своеобразных допросов. Но Бортник слишком боится спрашивать обо всём интересующим напрямую. И Шура не торопит и терпеливо ждёт, когда Лёва решится тоже говорить много-много. Мужчины садятся в машину и едут только после выкуренных сигарет: каждый «продымил» по одной. Лёва хотел было взять и вторую, но Шура порекомендовал повременить с этим. А такого человека Лёве хотелось слушать и внимать каждый, даже малейший и самый глупый, совет. Эйфория от первой покупки кружит голову и заставляет широко улыбаться. Возможно, Шуре смешного с этого, но Лёва ничего не может с собой сделать: ему слишком хорошо и радостно на душе. Как только Лёва заходит в квартиру, эйфория от первой осознанной покупки пропадает, и на душе становится мерзко. Противные чувства появляются не из-за того, что родители не встречают и даже не кричат банального «Привет, сын!» Морально плохо, ведь изнутри пожирает осознание собственной ненужности в этом доме. Кажется, здесь никогда не были рады Лёве по-настоящему. Мама улыбалась лишь достижениям в спорте и деньгам, а отцу было всё равно. Лёва ковыляет на костылях до кухни, где жадно осушает стакан воды. Помимо чувства одиночества в душе селится липкий страх. Он вызван воспоминаниями и неким рефлексом, твердящим о запрете сладкого. Оно всю жизнь было запретным для Левы. Он пробовал конфеты и шоколад раз пять от силы, настолько мать и тренера выдрессировали отвращение ко всему «сахарному». Лёва начинает ненавидеть себя за покупку плитки шоколада, ведь можно было бы купить какой-нибудь там творог или нечто в этом роде. И Бортник, на удивление даже для себя, отметает подобные мысли прочь. Он столько лет давился пресной и невкусной пищей по чужой прихоти, а теперь она исчезла. Руки (и рот) Лёвы полностью развязаны, ему больше не нужно прятаться в туалетах ночью, чтобы съесть украденную с родительского стола конфету. Лёва садится на стул и ставит костыли к стене. Дрожащими руками Бортник открывает упаковку шоколадки и жадно откусывает кусок, не удосужившись даже отломить кусочек. Подобное кажется каким-то лишним и ненужным, ведь теперь никто не будет ругать и кричать про прыщи и лишний вес. Шоколадка жуётся легко, её вкус приятный в меру сладкий и не приторный. Лёва довольно мычит, запрокидывая голову назад. Он никогда не ел чего-то настолько вкусного. Хотя, возможно, на восприятие влияет факт разрушения старых запретов и свежее подтверждение начала новой жизни. — Ты уже вернулся, Егор? — Спрашивает зашедшая на кухню мама, натянуто улыбаясь и показывая притворную радость. — Да, — Лёва морщится, когда слышит это имя «Егор», оно стало каким-то чужим и перестало ассоциироваться с собой. Лёва сжимает шоколадку и та ломается на две части, не выдержав такого напора. На молодого человека смотрят осуждающе и как-то разочарованно. От этого Лёва невольно вжимает голову в плечи и стыдливо поджимает губы. Он знает — сейчас, с минуты на минуту, мама начнёт громко кричать и возмущаться. Она наверняка отберёт шоколадку и демонстративно швырнёт её в мусорное ведро, а потом начнёт читать лекции о вреде сладкого для фигуристов. — Как дела на работе? — Мама, не убирая мерзкую улыбку с лица, прищуривается и наливает себе стакан воды. Лёва на мгновение верит в то, что его спрашивают искренне, ведь хотят наладить отношения и своеобразно извиниться. Кажется, будто мама сейчас скажет: «Прости, сын, что я заставляла тебя исполнять мои мечты, что никогда не слушала и не обращала внимания на твои переживания». — Хорошо, меня всё чаще хвалят, а сегодня дали зарплату. — Лёва предпочитает не говорить о своей сегодняшней панической атаке: что-то внутри подсказывает, что мама никак не отреагирует на это. — И много заплатили? Этого хватит хотя бы на булку хлеба? — С тяжёлым и страдальческим вздохом говорит мама. Молодой человек чувствует, как горькое разочарование перекрывает собой вкус сладкого шоколада. Было глупо надеяться на пробуждение совести и чувств вины. Наталья — не та женщина, которая резко признает свои ошибки и пойдёт извиняться. Первое ещё возможно, но никак не второе. — Достаточно, — сквозь зубы произносит Лёва и, вынув деньги из кармана, отсчитывает примерно половину и демонстративно кладёт купюры на стол. — Этого должно хватить на буханку хлеба. — сдержать «яд» и «желчь» в голове не выходит: всё вырывается наружу и «обрызгивает» собеседницу. Она растерянно хлопает глазами, глядя на сына. Последний всего несколько раз так язвил: первый раз в далёком детстве, а второй в подростковом возрасте, когда появились первые зачатки бунта, который быстро подавили. Оба случая объединяло то, что тогда ещё Егор был полностью зависим от семьи и не смел высказывать своего «нет». Теперь же всё иначе: Лёва уже совершеннолетний и спокойно может платить за себя честно заработанными деньгами, на которые никто другой не имеет права. Наталья больше не сможет управлять жизнью сына: он не позволит этого. — А что ты ешь? — Наталья пытается перескочить с неудобной для себя темы на ту, которая должна быть поспокойнее. — Это шоколад. Шура отвёз меня в магазин, и я купил себе плитку. Знаешь. А я ведь даже позабыл — насколько шоколад вкусный, — Лёва демонстративно откусывает кусок от плитки и медленно и показушно жуёт. Молодой человек едва подавляет улыбку, когда видит, как целая буря эмоций сменяется на лице матери. Лёве кажется это невероятно смешным и забавным, раньше подобное внушало дикий животный ужас, но теперь всё по-другому. Лёва чувствует себя как никогда сильным и способным постоять за себя. — Егор, милый мой, ты же можешь набрать вес, потом не сможешь его скинуть, — Наталья хмурит брови. — Я понимаю, что свобода в голову ударила, но нельзя же так запускать себя! Ты и так растерял форму, её ещё долго придётся восстанавливать. — голос звучит невероятно осуждающе. — Шура сказал, что мне будет полезно набрать вес. Это нужно для моей работы, мама. — последнее слово произносится как какой-то злобный плевок, который пропитан всей многолетней обидой. — Но ты же не всегда будешь работать там? Нужно думать о будущем заранее, ты уже взрослый человек, Егор. — Наталья качает головой и смотрит в упор, явно пытаясь надавить на совесть. Лёва вновь кусает шоколадку, несмотря на то, что к горлу подступает противный ком тошноты. Нельзя столько есть за раз, но внезапно возникшее желание позлить мать, думает совершенно иначе. — Мама, я и думаю о будущем: вот подписался на новые съёмки, начал следовать советам Шуры да и в целом выходить в люди, а то раньше ничего, кроме проклятого катка, не видел. — Лёва нервно хихикает. — В каком это смысле проклятого? — Наталья заметно вскипает и сжимает кулаки. — Благодаря этому «проклятому катку» ты сумел добиться невероятных высот и вписать своё имя в историю! — Потому что ты этого хотела, мама. Я никогда не любил ни коньки, ни каток, ни чёртовы выступления. Я на них был, как какой-то пудель в цирке. А теперь я, как ты говоришь, взрослый человек, которому нужно думать о своём будущем принимать важные решения. Хочу тебе объявить самое главное — я больше никогда не вернусь в мир спорта. — на удивление даже для самого себя, Лёва говорит уверенно и твёрдо, а не мямлит и не мычит в ответ на слова матери. Та громко цокает языком и подкатывает глаза, после чего складывает руки на груди и демонстративно отворачивается. Наталья всегда так делает, когда сын с ней не согласен и смеет возражать. Будучи маленьким ребёнком, Лёва начинал ходить вокруг и вымаливать прощения, а в конце концов начинал захлёбываться слезами и извиняться за все смертные грехи человечества. Даже сейчас Лёва открывает рот, чтобы начать долгую тираду извинений, но внезапно в голове проносится голос Шуры, говорящий: «Лёвушка, душенька моя, пожалуйста, успокойся и перестань извиняться». Это заставляет закрыть рот и собрать в кучу остатки гордости. — Мам, прекрати уже. Я не стану больше извиняться и бегать за тобой, мне больше не семь лет. — Лёва убирает остатки шоколадки в упаковку, убирает её в карман, берёт костыли и уходит в свою комнату. Сердце быстро-быстро бьётся от адреналина, возникшего, кажется, на совершенно пустом месте. Вроде это был обычный разговор, какие и раньше периодически случались. Тогда ещё Егор предпринимал робкие попытки поговорить с матерью о завершении карьеры. В подобные моменты Наталья сперва не кричала, а говорила тихо. Но голос постепенно становился звонче, пока не переходил на дикие вопли. Они отпечатались в памяти Егора как нечто кошмарное и ужасное. Лёва закрывается в комнате и садится на кровать. Руки дрожат от резкого прилива страха. Бортник не может отделаться от ощущения того, что с минуты на минуту в комнату ворвётся злющая, как голодный лев, мать, которая начнёт бесконечно повторять, какой её сын неблагодарный, что он последняя мразь и сволочь, играющая на чувствах и нервах бедных родителей.***
Ссора с матерью длится уже вторую неделю: ни Наталья, ни сам Лёва не собираются извиняться друг перед другом. Первая не считает себя виноватой, а второму до печёнок надоело извиняться за каждый свой шаг и вдох. Те слова Шуры заставили в кое-таки веки включить гордость. Она позволяет понять, что находиться в одной квартире с родителями по-настоящему невыносимо. В жизни Лёвы появляются и относительно хорошие перемены. Одной из них стали завтраки от Шуры. Он приносит на утренние съёмки различные булочки, которые заставляет Лёву есть. Последний пытается отнекиваться из-за дикой неловкости, но пронзительный взгляд Шуры заставляет из раза в раз замолчать, и, тихо поблагодарив, принять угощение и начать есть. Ненависть к себе из-за появляющегося веса всё ещё душит, но Лёва пытается себя утешить тем, что это нужно для новой работы. Последняя особенно важна, ведь является дверью в счастливую жизнь. Однако противные голоса и образы в виде матери и тренеров твердят об обратном. С ними борется голос Шуры и его бесконечные булочки на завтрак перед съёмками. Шура не всегда рядом: у него много других дел, но Лёва всё равно чувствует его присутствие. Это помогает дышать чуточку спокойнее и свободнее, ведь с головой окутывает чувство нужности хоть кому-то. Да, этот кто-то прямо рассказал о причине начала сотрудничества, но ведь в него не могут входить бесплатные завтраки? Так никакие начальники не делают. В один день всё проходит как и всегда — обычно. Вечером Шура отвозит Лёву в здание, где он живёт. А в квартире снова появляется чувство, будто что-то сильнейшим образом изменилось. Становится ясно, что именно, когда Лёва заходит в свою комнату. Там он видит стены, «украшенные» (изуродованные) плакатами. На них изображён Егор Бортник — молодой фигурист с фальшивой улыбкой на лице. Подобное зрелище вызывает секундный ступор. Лёва «ковыляет» к стене и проводит пальцами по одному из плакатов. Всё это явно дело рук матери, решившей «наставить любимого сына на путь истинный». Ненависть к Наталье усиливается с каждой секундой своеобразных гляделок с плакатом. На нём фотография Егора с большим букетом цветов. Лёва резко срывает плакат со стены и начинает громко и истерично смеяться. На постерах кто-то другой, некто, кого любит мама и большое количество людей. Но этот «некто» фальшивый и приторно идеальный до тошноты и отвращения. Не самые приятные чувства усиливаются, ведь Лёва узнаёт в этом Егоре свои черты лица. Это не удивительно, но разуму, находящемуся в истерике, подобное не объяснить. Он только нагоняет на глаза слёзы, а на сердце тоску. Лёва не замечает того, как костыли летят в сторону за уничтожением плакатов. В чувства на мгновение приводит острая боль в ноге, на которую Бортник наступил. Он открывает рот в немом крике и падает на пол. Слёзы всё продолжают течь на щекам и капать, руки дрожат, как у больного. Остатки плакатов частично висят на стене, а ошмётки от них валяются по всему полу. Бортник не выдерживает и издаёт звук, похожий на отчаянный звериный вой, пронизанный болью. Хочется наброситься на мать с кулаками и избить её до кровавых соплей. Наталье повезло, что она не дома, иначе бы точно произошло самое жестокое убийство, какое только может быть. — Лёва, — раздаётся голос Шуры сзади. И интонацию в очередной раз не выходит нормально разобрать. Лёва не отвечает и лишь закрывает лицо руками, продолжая сгорать от ненависти к плакатам, Егору Бортнику и себе новому.***