***
— Ты споёшь для меня, Лёвчик? — Говорит Шура таким тоном, что слова звучат утверждением, а не вопросом. Лёва неуверенно кивает, искренне не понимая, чем всем так нравится его пение. Оно точно неровное: сам Бортник прекрасно слышит, что он то и дело фальшивит и иногда слишком завышает ноты. Вообще, Лёва совершенно не старался, когда пел вместе с Максом, но даже тот его похвалил. — Я попробую, но не уверен, что у меня получится, — Лёва нервно проводит ладонью по волосам. Бортник одновременно хочет и отказаться, сославшись на какой-нибудь более-менее убедительную причину, и спеть, восхитив этим не кого-то там, а именно Шуру, и желание это оказывается слишком сильным. Оно застилает глаза и прогоняет напрочь всякий страх, смешанный со смущением. — Что из музыки знаешь? По-английски спеть сможешь? Если да — можем устроить «концерт» «The Beatles», — Шура нагло, не спросив разрешения, забирает гитару у Макса и с важным видом садится рядом с Лёвой. — Я только «Кино» спеть смогу, а песни на английском — нет, это будет звучать очень смешно, — тот рассеянно хихикает, не до конца веря в происходящее, ведь оно кажется самым настоящим сном. Шура быстро проводит большим пальцем по металлическим струнам, извлекая из них чистейший звук. На самом деле, Лёва слабо представляет, какие они, эти не фальшивые ноты, ведь раньше в его жизни не было места музыке. Сейчас же Бортник руководствуется исключительно интуицией и болью, которая достаётся ушам от фальшивых нот. Особенно плохо становится от того, что сам Лёва создаёт их. Он хочет исправить это и начать петь чисто, как какой-нибудь известный вокалист. — Я сперва разыграюсь, а потом уже и за твоё «Кино» возьмусь, — особенно счастливо улыбается Шура и начинает быстро-быстро перебирать струны, создавая бодрую и весёлую мелодию. Лёва не может оторвать взгляда от играющего Шуры. Сейчас он выглядит по-настоящему счастливым и расслабленным. Уман будто бы вернулся домой и прикоснулся к тому, ради чего раньше жил. Скорее всего, так оно и было, если вспомнить его рассказы о прошлом. Оно, вообще, достаточно туманно и почти неизвестно Лёве. Он в курсе только некоторых событий, и то они не раскрыты нормально и воспринимаются недосказанными. О подробностях нужно спрашивать напрямую, ведь сам Шура ничего просто так не поведает. Он явно ждёт момента, когда Лёва решит поиграть в «детектива». Только для последнего Бортник слишком труслив. Глядя на счастливого начальника, Лёва осознаёт — Шура находится не на своём месте. Уману нужно выступать на сцене, собирать стадионы фанатов и давать интервью, как музыканту. Шура не должен заниматься тем, над чем работает сейчас. Оно совершенно не подходит Уману и явно делает его несчастным. Он продолжает возиться со всем этим явно по трём причинам: первой является банальная привычка, второй — «слишком пожилой возраст для музыки», а третьей — страх бросать прошлое. По крайней мере, так считает Лёва, он не может точно утверждать и быть уверенным в своих словах. Шура не поёт, только облизывает губы, не отрываясь от игры. Лёва даже не думает о том, чтобы напомнить о совместном «концерте». Тот может преспокойно подождать, ведь сейчас Бортнику невероятно сильно хочется насладиться самым прекрасным зрелищем — улыбающимся Шурой. — Так «концерт» будет или нет? — Наглым образом прерывает идеальный момент Макс. — Мы устали ждать. — Да будет, я просто заигрался и забылся, — Шура перестаёт перебирать струны и поднимает голову. Лёва награждает Лакмуса самым злобным взглядом, передающим весь гнев Бортника до капли. Он готов наброситься на Макса с кулаками и избить его. Повезло, что у Лёвы всё ещё есть здравый рассудок. Иначе бы сейчас произошла драка, и закончилась бы она смертью Лёвы, ведь он самый настоящий «задохлик». — Будем петь «Пачку сигарет», — Шура не спрашивает, а ставит перед фактом. — Готов отжечь, Лёвчик? — Готов, — покорно соглашается Лёва, вспоминая текст песни и стараясь шёпотом его проговорить. — Тогда я начинаю, — Шура перемещает пальцы на определённые струны, чтобы сыграть нужный аккорд. Лёва дожидается момента и начинает петь. Сперва стараясь максимально пародировать голос Виктора Цоя. Выходит по-настоящему паршиво и неприятно. Лёва сам это понимает, поэтому отбрасывает прочь попытки стать «вторым» Виктором. Теперь Бортник поёт «своим» голосом. Он по-прежнему далёк от идеала, но при этом в нём есть что-то приятное и приковывающее к себе внимание. Лёва никогда не пылал особой любовью к «Пачке сигарет» «Кино». Однако сейчас эта песня кажется самой красивой, чувственной и лучшей. Любые «Битлы» и «Квины» меркнут на её фоне, ведь «Пачку сигарет» играет не кто-то из известных музыкантов, а сам Шура. Он для Лёвы является самым важным человеком в жизни. Она фактически вертится вокруг Умана и прикована к нему цепью. По окончании песни Макс и Боря начинают хлопать, от чего Лёва не чувствует себя мерзко, как раньше. До сегодняшнего дня аплодисменты воспринимались, как нечто отвратительное и даже позорное. Лёва выступал, вкладывая в программу всего себя, а потом слышал хлопки и понимал — на его месте должен быть кто-то другой. В мире было и есть множество ребят, которые мечтают «защищать честь страны». Лёва, наконец-то, открыл им дорогу в суровый и мерзкий мир большого спорта. Ещё «человек со скрипучим голосом» просто обожал хлопать, приговаривая о том, как же Егор хорош, когда на нём нет «ярких тряпок» и глупых улыбок. Лёва помнит, как ему было больно слышать эти «аплодисменты», сидя на холодном, почти ледяном, кафеле без кофты в одних трусах. В такие моменты «человек со скрипящим голосом» укладывал широкую ладонь на «заднюю» сторону шеи Егора и поглаживал, то и дело сжимая кожу. «Ты само совершенство!» — говорил тот мужчина, медленно хлопая в ладоши, и этим доводя маленького Егора до беззвучной истерики. Сейчас же Лёва ощущает, что эти аплодисменты заслужены и невероятно приятны. Они являются плодом того, что по-настоящему понравилось Лёве делать. Он счастливо улыбается и прикрывает глаза. Воображение переносит его на сцену, где рядом с гитарой в руках стоит Шура, недалеко от них Макс, а Боря — почему-то за барабанами. В руках самого Лёвы находится микрофон. Слышны крики толпы фанатов, которые жаждут услышать любимые песни от группы на сцене. Лёва сжимает микрофон и начинает петь, а все остальные играть. Вместе с этим на душе становится так легко. — Да ты талантище, Лёв! — Говорит Макс и взъерошивает волосы Лёве, вынуждая того освободиться из омута фантазий. — Тебе бы только немного потренироваться и сможешь на сцене выступать! Лёва неловко улыбается. Сейчас он понимает — ему, действительно, невероятно сильно хочется петь. Только это возможно исключительно на подобных посиделках, но никак иначе. Бортник не носит розовых очков, подобное помогает трезво оценить ситуацию. Она выглядит так: былая слава медленно проходит, на её место приходит новая, она намного меньше и явно не поможет в продвижении. Сейчас музыкантов пруд пруди и выделиться среди них фактически невозможно. Лёва и Шура играют вместе ещё несколько песен и просто продолжают общаться с Борей и Максом. Немного понаблюдав за ними, Лёва замечает, что они как-то по-особенному относятся друг к другу. Например, Макс смотрит на Борю непонятно-восторженным взглядом. Сам Боря то и дело задаёт один и тот же вопрос: «Тебе не холодно?» Мужчины невероятно нежны друг с другом, но будто бы пытаются скрыть это от гостей. Точнее, от Лёвы, знакомство с которым измеряется в часах. — Мне точно не холодно, Боря. Пожалуйста, прошу тебя, успокойся, — закатывает глаза Макс после очередного вопроса о температуре. Боря не отвечает, и только с некой тоской смотрит на лампочку, возле которой кружат ночные бабочки и прочие мотыльки. Они постоянно бьются о стекло, но всё не улетают в темноту, хотя стоило бы. — А ты, Лёвчик, не замёрз? — Спрашивает Шура с непонятной интонацией, вводящей в ступор и замешательство. Шура не то шутит, передразнивая гиперопекающего Борю, не то реально беспокоится о состоянии Лёвы. Тот не знает нужно ли ему смеяться. Против этого действия выступают Боря и Макс, на чьих губах нет ни намёка на улыбку. Значит, нужно отвечать с полной серьёзностью. — Нет, — качает головой Лёва и затягивается тлеющей сигаретой, которую любезно отдал Макс. Последний прыскает в кулак и начинает странно улыбаться. Лицо Бори же приобретает непонятное выражение, в котором читается нечто отдалённо похожее на испуг и беспокойство. Сам Шура улыбается и смотрит так, словно Лёва делает нечто восхитительное и невероятное. Воцаряется неловкое молчание. Лёва, мягко говоря, нервничает, совершенно не понимая и не представляя, что творится в головах у «старших». Вообще, их и Лёву разделяет многое. Взять ту же дружбу. Она длится у «старших» явно не первый, и не последний год. Лёва же просто не вписывается, ведь он даже нормально вести диалог не в состоянии. Становится невероятно стыдно. Отсутствие разговоров заставляет глубоко задуматься. Мысли в конце концов приходят к отношениям Бори и Макса. Между ними явно что-то большее, чем просто дружба. Ведь она, безусловно, может быть очень близкой даже у мужчин. Однако нечто странное есть в обращении Бори и Макса. Это «нечто» нельзя назвать противным, оно, скорее, наоборот. Красивое и, в некотором роде, милое. Только сейчас Лёва серьёзно задумывается о своих отношениях с Шурой. Они странные: их нельзя назвать дружбой или отношениями. Это что-то совсем непонятное и неразборчивое. Хотя это не Лёве решать, что можно назвать дружбой, а что нет. У него самого никогда не было друзей, даже в детстве. Как бы тренера и мать не утверждали, что они всегда будут самыми лучшими друзьями Егора, ничего подобного никогда не происходило. Все взрослые не стремились поддержать, если не считать одну учительницу, их волновали лишь баллы на выступлениях и вес. С последним он никогда не мог попасть под оценку «отлично». Килограммов было то слишком много, то чересчур мало. Золотую середину всё не удавалось найти, несмотря на отчаянные попытки. — Хотите выпить? У нас как раз есть хороший виски, — вдруг говорит Боря и встаёт со скамейки. — Да, — кивает Макс. — Ты только мне в мою кружку налей, в других виски будет невкусным и мерзким. Боря тяжело вздыхает, но на его лице расплывается тёплая улыбка. Он явно расслабился, когда услышал такую простую фразу от Макса. — Я не буду: мне ещё за рулём ехать, — Шура потягивается и приобнимает Лёву, заставляя того на мгновение выпасть из мира. Слишком нежный и родственный жест. Подобным не награждают друзей, а только людей, которые прям нравятся-нравятся, ну или маленьких детей. Только Шура совершенно не вписывается на роль отца: он невероятно пугающий и закрытый. Лёва начинает бояться, что его могут хотеть, как тот «человек со скрипучим голосом». Он всегда причинял боль, а вдруг Шура тоже начнёт? Подобные мысли быстро разбиваются об веру в Умана. Тот давно мог бы воспользоваться телом, но оно явно не интересует Шуру. Последний будто бы получает удовольствие от процесса адаптации Лёвы к «нормальному» миру, никак не связанному с фигурным катанием. — Я тоже не буду, — с запозданием отвечает Лёва и гладит себя по волосам. Их точно нужно будет немного подстричь. Боря уходит за стаканами, а Макс странно подмигивает Шуре. Лёва замечает это и начинает слегка дрожать. Но его успокаивает внезапно начавшаяся болтовня Шуры. Он начинает говорить что-то о журналах.***
— Как ты? — Спрашивает Шура почти через час в машине. — Всё было не так уж и плохо и страшно? Лёва улыбается и облокачивается о спинку сиденья. За вечер удалось почувствовать самые разные эмоции. Радость преобладает, ведь Макс попросил номер и пообещал писать время от времени. — Всё было хорошо, и я понял, чем хочу заниматься, — последнее Лёва говорит с желанием поделиться чем-то важным для себя. — И чем же? — С неподдельным интересом спрашивает Шура, подняв бровь и сделав музыку потише. — Музыкой, — на одном выдохе говорит Лёва и неловко улыбается, ощущая, что именно этих слов Шура и ждал.***