***
Лёва начинает поиски занятий по вокалу чуть ли не на следующее утро после той посиделки. Интернет показывает сотни тысяч различных объявлений, и среди них всех Бортник теряется. Разобраться с этим помогает Шура, он находит какого-то знакомого, занимающегося музыкой и записывает к нему Лёву. Тот долго благодарит и даже порывается обнять Шуру, но вовремя себя одёргивает, вспоминая, кем ему приходится Шура. Последний только взъерошивает волосы, а после приглаживает их и говорит: «Тебе идёт улыбка, Лёвчик». Учёба в каком-нибудь колледже откладывается на неопределённый срок: Лёва решает, что сперва нужно заработать на всё это и съехать от Шуры, начав жить самостоятельно. Для всего этого придётся долго и невероятно много работать. После решения вопросов о занятиях по вокалу Лёва садится и начинает расписывать бюджет и будущие затраты. Так выясняется, что учёба даже в самом ужасном колледже (Лёва смотрит на те, где есть художественные направления) стоит невероятно дорого. Квартиры тоже не радуют своей ценой. Да, Лёва неплохо, даже очень хорошо, зарабатывает, но он не может себе позволить настолько дорогие вещи. После съёмок Лёва долго собирается на эти занятия. Он минут десять причёсывается, пытаясь более-менее нормально уложить волосы. По-хорошему можно и не стараться так сильно ради часового урока. Однако Лёва загорается идеей произвести максимально хорошее впечатление. Бортнику безумно надоело выглядеть в чужих глазах жалким и морально сломленным. У посторонних сразу возникает тупая жалость, какая обычно бывает по отношению к брошенным животным. Их тоже бесконечно жалеют, но никогда не помогают и не смотрят, как на нормальных. — Ты чего, как Гитлер, волосы зализал? — Спрашивает Шура, бесцеремонно зашедший в ванную, где Лёва отчаянно пытался привести себя в самый презентабельный вид из всех возможных. Лёва смотрит на Шуру через зеркало и хмурит брови. Слышать сравнение с Гитлером после долгих стараний, как минимум, неприятно. Бортник переводит взгляд с Шуры на свои волосы. Они, действительно, сильно зализаны, но не как у Гитлера! Его уж точно никто не переплюнет. — И усы свои побрей, а то точно Гитлером будешь, — усмехается Шура, который явно не думает о том, чтобы оставить Лёву одного. — Разве у меня есть усы? — Лёва прищуривается и проводит пальцем над губой, от чего чувствует лёгкий пушок. — Есть, их немного видно, так что лучше побрей травку, а то Ян там со смеху копыта откинет, — Шура кладёт ладонь на плечо Лёвы и слегка сжимает. — Не надо собираться так, будто ты на свадьбу идёшь. Немного придержи коней, оденься в удобную одежду и нормально причешись. Лёва кивает, поджимая губы. Бортник чувствует тошноту от того, каким нелепым он выглядит в глазах Шуры. Тот наверняка смеётся с каждого глупого и наивного вопроса, жеста или действия. Да даже сейчас Лёва выглядит невероятно жалким, как тот самый выброшенный котёнок, которого всё же взяли к себе, и он сразу же принялся неумело вылизывать шерсть, от чего та встала дыбом. — Давай ты сейчас побреешься, оденешься, а потом я покажу тебе, как нужно причёсываться? — Преспокойно говорит Шура, не убирая руки с чужого плеча. — Мне несложно, а тебе будет полезно. — Буду очень благодарен вам, — улыбается Лёва и облизывает губы, ожидая, когда же сильная ладонь отпустит плечо. Однако Шура не уходит, он просто стоит и улыбается. Лёва нервно проглатывает слюни, начиная бриться. Ему почему-то крайне неловко даже бриться в присутствии Шуры. Под его пристальным взглядом у Лёвы создаётся чувство, будто он даже бреется неправильно. Вообще, это единственное, чему отец удосужился научить Лёву. Его просто в один день отвели в ванну, вручили бритву, и тогда отец принялся всё объяснять. Однако он делал это без энтузиазма и явно из-за того, что жена заставила. Её бесило в Лёве многое, но больше всего тот факт, что он рос и менялся. Любому понятно — человек не способен вечно оставаться ребёнком, но мать Лёвы отчаянно отрицала это и пыталась всячески замедлить взросление сына. Лёва наносит на лицо пену, понимая, что он совершенно не скучает ни по отцу, не по матери. Их удалось невероятно легко исключить из жизни, словно они были лишь малой незначительной её частью. Однако Лёве стало намного легче банально дышать, когда пропали те короткие разговоры с матерью. По правде говоря, её черты лица почти стёрлись и памяти, остался лишь смутный образ и противный пищащий голос. Он иногда снится и заставляет проснуться со слезами на глазах. В подобные моменты ненависть усиливается в несколько раз. Лёва всё чаще и чаще ловит себя на мысли о том, что ему хочется встретиться с матерью и хорошенько ей треснуть. Да так сильно, чтобы выбить зубы или хотя бы сломать нос. — Знаешь, что всё-таки смешно, Лёвчик? — Вдруг спрашивает Шура, отвлекая Лёву от размышлений о прошлом. — Что же? — Он уже заканчивает бриться и принимается чистить зубы мятной зубной пастой, что так горчит. — Ты всё ещё обращаешься ко мне на «Вы», но при этом ходишь при мне в одних трусах, преспокойно открываешь мне душу и знаешь половину моей биографии. Это довольно смешно, — широко-широко улыбается Шура. — Ты только не обижайся и не извиняйся, я же просто шучу. Лёва замирает с щёткой в зубах. Только после слов Шуры стало понятно, почему Макс подумал об интимных отношениях. Лёва, действительно, слишком доверяет Шуре и полагается на него, фактически слепо следуя любому его указанию. Так обычно делают либо совсем маленькие дети, либо влюблённые глупцы, которым нет и двадцати лет. Ещё Шура чересчур опекает и возится. Взять хотя бы тот факт, что он отвозит на работу, позволяет жить с собой и не торопит съезжать. Так обычно делают, когда человек невероятно сильно нравится. Из последнего выходит желание переспать. Однако только одна мысль о совокуплении вызывает у Лёвы приступ тошноты. — Я… я больше не буду так… — Непонятно каким чудом выдавливает из себя Лёва, вжимая голову в плечи. Он пытается отрицать, что его кто-то может хотеть. Этого жаждали и продолжают жаждать фанаты. Лёва иногда листает комментарии и видит, как какая-нибудь девушка (очень редко парень) пишет нечто вроде: «Ой, какой же этот Бортник красивый! Я бы хотела его утащить в постель». Подобное воспринимается, как оскорбление, а не как комплимент. Лёва — не ханжа, считающая, что секса до брака не должно быть. Просто Лёве невероятно мерзко от мысли, что кто-то увидит его без одежды. Так он порой снимал напряжение при помощи «фильмов для взрослых», но делал подобное крайне редко, пару раз в неделю. Всё это результат «трудов» «человека со скрипящем голосом», отбившим всякий интерес к совокуплению и прививший только отвращение. — Успокойся. Я говорю это к тому, чтобы ты перестал обращаться ко мне на «вы». Мы уже достаточно близки, чтобы опустить это. Мы же почти друзья, — Шура всё же отпускает несчастное плечо Лёвы. Тот кивает в ответ и сплёвывает слюни, смешанные с зубной пастой в раковину. Бортник умывается, а после смотрит на Шуру, пытаясь понять эмоции того. Они вновь непонятны и таинственны. Подобное заставляет нервничать, ведь любое незнание будет невероятно сильно злить. — Не хмурься, а то морщины будут, — весело усмехается Шура и оставляет Лёву одного в ванной. Вскоре тот одевается и подходит к Шуре с расчёской, дабы тот выполнил обещание. Настроение Бортника странное: его нельзя назвать ни хорошим, ни плохим, скорее, просто растерянным. Это из-за внезапного «открытия», нет, мысли, что Шура может хотеть Лёву, как «человек со скрипящим голосом». — Ты какой-то хмурый и мрачный, что-то случилось? — Спрашивает Шура, когда Лёва подходит к нему. Лёва качает головой, стараясь не думать о «грязных вещах». Иначе Бортник не может назвать секс. Он слишком отвратительный. Ну что может быть хорошего в том, чтобы обжиматься голым с другим человеком. Опыт, самый ужасный из всех возможных, показывает, что секс всегда будет приносить удовольствие лишь одному из партнёров. Им Лёве никогда не суждено стать: так говорил «человек со скрипящим голосом». Ему глупо верить, но иначе Лёва не может. — Да так… Я просто переживаю из-за занятия, — голос предательски звучит неуверенно и слишком робко. Шура хмурится и забирает расчёску из рук Бортника. Тот невольно напрягается. Он, до сегодняшнего дня, никогда не думал о возможности переспать с Шурой. Да, тот очень красивый и сильный, но Лёва видит в нём исключительно человека, которым можно восхищаться. Точнее, так было до тех слов Шурика. Ну вот зачем он это сказал? Ну почему он не мог нормально попросить обращаться к нему на «ты»? Если бы Шура сделал всё по-человечески — Лёва бы сейчас не мучился от паранойи и дикого страха повторения тех событий из прошлого. — Лёвчик, ты по-прежнему не умеешь врать, — Шура откладывает расчёску в сторону и прямо руками взъерошивает волосы Лёве. От такого он даже забывает обо всем на свете. Одно простое действие Шуры разрушает минуты труда над волосами. Только Лёве почему-то не обидно, а очень смешно. Возможно, так происходит из-за нервов. Они много на что влияют. Например, Лёва совершенно не может есть, когда начинает нервничать. Тогда кусок физически не лезет в горло. Шура отказывается понимать это и по возможности старается накормить Лёву. Тот из раза в раз сдаётся под чужим напором и через тошноту ест. Только благодаря этому вес Лёвы стал «нормальным». — Я не могу объяснить, это слишком… — «Глупо и отвратительно» — про себя заканчивает Лёва. — Что слишком? Выкладывай всё, — без раздражения в голосе говорит Шура. — Я никому не скажу: уж больно мне льстит твои искренность и доверие. Не хочется их потерять, ты должен это понимать. Лёва кивает, но направляется в сторону коридора. Хочется оттянуть момент некого признания на максимальный срок. Уйти от ответа не получится: Лёва не умеет так делать , да и врёт паршиво. Он должен быть более твёрдым, но с Шурой этого не получается, ведь с ним хочется быть искренним. Плевать, что сам Уман о себе говорит крайне туманно. Лёве всё равно хочется доверять на все сто пятьдесят процентов. Возможно, так происходит из-за доброты, которой Бортнику не хватало всю жизнь. Конечно, тут даже побитый котёнок будет тянуться к ласке. Бортник достаёт обувь из шкафчика. Молодой человек бесконечно доверяет Шуре, но теперь в душе появляется и страх. Чёртов «человек со скрипучим голосом», его нет в «новой» жизни Лёвы, но он до сих пор страдает. Во сне мучают кошмары с воспоминаниями, такими ярким, что хочется выть и плакать. В жизни тоже пытают последствия в виде страхов от прикосновений до шеи и неприязни к сексу. Лёва молод, в его возрасте нужно спать с девушками и веселиться на вечеринках, а не убиваться из-за воспоминаний, перенося их из прошлого в будущее. — Ты будешь говорить? Даже не пытайся молчать: я всё выпытаю у тебя. Поверь — у меня есть опыт и методы, — хохочет Шура, обуваясь и хватая ключи с журнального столика, стоящего в коридоре. — Я скажу в машине, не надо на мне испытывать ваши методы, — Лёва шумно проглатывает слюни, начиная «бой» с шнурками кроссовок. Завязать ярко-голубые «нити» не получается: Лёва слишком нервничает и загоняется, от чего руки дрожат, и из них всё-всё валится. Нужно успокоиться, да только слишком страшно из-за воспоминаний. — Лёва, Лёва… — Тяжело, но беззлобно вздыхает Шура и садится перед Лёвой на корточки, после чего берёт два конца шнурка в руки, случайно (скорее нет, чем да) задевает кожу Бортника. Уман помогает завязать шнурки, и Лёва кое-что понимает — ладони Шуры тёплые. Такая мелочь прогоняет прочь воспоминания, ведь кожа «человека со скрипучим голосом» была холодной, как лёд на катке. Тут Лёве становится стыдно, ведь он вновь смешал старые образы с новыми и испугался того, чего и в помине нет. Бортник давно не ребёнок, ему пора прекратить так сильно бояться. — Спасибо, ва… — Он замолкает на полуслове, вспоминая разговор в ванной. — Спасибо тебе, Шура. — Пожалуйста, Лёвчик, — Шура в очередной раз взъерошивает чужие волосы и тепло улыбается. Лёва весело хохочет, ощущая, как с плеч падает тяжёлая гора. На душе становится так хорошо и приятно, что все образы из прошлого сбегают в задворки воспоминаний, где им и место. В машине Шура всё же припоминает обещание Лёве. Тот сразу мрачнеет, делает несколько глубоких вдохов и выдохов в попытках собраться с мыслями. Нельзя же не сдерживать обещания. — Я загнался и-за кошмара… Ну, воспоминаний о большом спорте… — Слова даются невероятно тяжко. — Это из-за твоей матери? — Хмурится Шура и со злостью сжимает руль до побеления костяшек. Бортник обнимает себя за плечи. Он вспоминает, как его в первый раз отвели в раздевалку, как заставили раздеться до гола, а потом использовали, как вещь. Как неразумную вещь, которая больше ни на что не годна. Тогда Егор не плакал, он разрыдался ночью, когда никто не мог его видеть. Слёзы застали лишь подушка да любимая плюшевая игрушка, но не родители. — Это из-за одного тренера, он…он… — Лёва не знает, как сказать прямо, что с ним тогда делали. Насилуют только плохих людей, которые сами спровоцировали и подсознательно хотели совокупления. Правда, разве может маленький ребёнок хотеть быть сломанным и использованным, как игрушка? Разве маленький ребёнок может спровоцировать взрослого мужчину? Что такого Лёва сделал, чтобы стать плохим и заслужить столь отвратительных действий? — Что он делал? Бил? Заставлял выблёвывать еду? — Шура с каждым словом начинает сильнее давить на газ. Лёва мычит, будто ему внезапно вырвали язык. Сказать об изнасилованиях — значит ещё больше опуститься в глазах Шуры. Ему можно и соврать, сказав о побоях или издёвках из-за лишнего веса. В конце концов Лёва мужчина. Будь он девушкой, всё было бы проще, ведь тогда изнасилование не стало бы чем-то настолько позорным. В случае Лёвы возникнет вопрос: «Почему же ты не дал отпора?» И что говорить в ответ? Сослаться на возраст нельзя: мужчина всегда остаётся кем-то сильным. Лёва же таковым не является, он слабый, просто невероятно слабый. — Лёва, пожалуйста, не молчи! Что он с тобой делал?! — Фактически кричит Шура, уставший ждать ответа. — Он насиловал меня, Шура… Он уводил меня в раздевалку и там говорил, трогал… Он заставлял раздеваться и… — Лёва не договаривает, потому что слёзы начинают застилать глаза и душить. Шура резко сворачивает на обочину и смотрит в сторону Бортника. Тот обнимает себя, запрокинув голову. У него едва хватает сил на то, чтобы позорно не разрыдаться и не взвыть в голос. Уман быстро набирает кому-то и говорит: «Ян, занятие придётся отложить. У меня тут есть происшествие… Давай в следующий раз? Просто сейчас, вообще, никак не получится. Спасибо тебе, до встречи». Лёва сразу чувствует волну стыда и всхлипывает. Сил сдерживаться больше нет. Перед глазами бегут картины прошлого, от которого не удалось убежать. Внезапно Лёва чувствует, как на его плечи опускаются тёплые ладони. Они заставляют повернуться, и тогда Шура просто обнимает. Совсем не пошло, не как это делал «человек со скрипучим голосом». Лёва начинает тихо и беспомощно плакать, пока Шура нежно качает его. Обычно подобным награждают только самых любимых и дорогих сердцу людей. Лёва впервые удостаивается подобного. — Я сам виноват… Это моя вина… — Шепчет Лёва в перерывах между постыдными всхлипываниями. — Ты не виноват, как и моя хорошая знакомая. С ней тоже произошло это, так что я знаю — ты ни в чём не виноват, — Шура гладит одной рукой по спине. — Не смей винить себя. Это всё произошло из-за того урода. В изнасиловании всегда виноват насильник. Мне это доказала моя хорошая знакомая. Да и мой папаша это подтверждает. Он приходил пьяный и мучил эту чудесную женщину. Она всегда до последнего сопротивлялась, но это никогда не помогало. Мой папаша был намного-намного сильнее её. Он мог без труда сломать ей кости… — Шура замолкает и крепче обнимает Бортника. — Не смей, слышишь меня, не смей винить себя, Лёвчик, не смей… Я испорчу жизнь этому ублюдку, ты только его имя скажи, — тёплые руки баюкают Лёву. Тот бормочет имя, но быстро сам его забывает. Мозг вновь блокирует эту информацию. И это хорошо. Хочется вновь окунуться в мир незнания, где память о прошлом отшибло напрочь, и по ночам ничего не снилось. Однако дороги назад просто не существует. Лёва собственноручно сжёг все «мосты» и расстался с прежней жизнью. Она же слишком плотно засела в душе. — Я должен был дать отпор… Я должен был сказать об этом… — Еле слышно говорит Лёва, дрожа всем телом. — Эта тварь была в несколько раз больше и сильнее тебя. Она запугала ребёнка и просто пользовалась тобой. Ты буквально ни в чём не виноват… — Уверенно твердит Шура. — Никто не мог знать… Да даже если знали — игнорировали, потому что не хотели помогать. Они все твари продажные. Вскоре Бортнику удаётся более-менее взять себя в руки. Он укладывает голову на плечи Шуры, по-прежнему прижимаясь к нему. Истерика постепенно отступает, оставляя за собой неприятный осадок. Он будет напоминать о себе в бессонные ночи и твердить, что произошедшее — ошибка. — Поехали домой? Твои занятия немного перенесутся, — говорит Шура, по-прежнему поглаживая чужую спину. — Поехали… — Соглашается Лёва, но не выпускает Шуру из крепких объятий, продолжая прижиматься. Сейчас Лёва не хочет расставаться с теплом, которого не было на катке и в родительском доме. У Бортника такое чувство, будто если он отпустит Шуру — тот развернётся и навсегда уйдёт. Это, наверное, один из самых больших страхов — потерять единственного человека, которому ты по-настоящему нужен. — Я никуда не уйду, Лёвчик, и ничего с тобой не сделаю, потому что я не мой отец, — Шура будто бы способен читать чужие мысли. Лёва отстраняется только спустя две минуты.***