***
Лёва не запоминает дорогу домой: трясло так, что было не до этого. В квартире Шура почти сразу усаживает Бортника на кровать в его комнате. Он обнимает себя за плечи, ощущая грязь на коже, словно «человек со скрипучим голосом» вновь прикоснулся, снова вынудил встать на колени. Плевать, что этот мужчина сейчас находится далеко, что он старый, что больше не сможет причинить вред и боль. Лёву всё равно трясёт, как ненормального, он не может не чувствовать отвращение к самому себе. Объятия Шуры помогли, но, к сожалению, не надолго. — Лёва, давай ты зелёного чаю выпьешь с валерьянкой и немного успокоишься? Потом ещё горячую ванную примешь, это точно должно помочь, — уверенно говорит Шура, стоящий рядом с кроватью. Лёва поднимает на него взгляд и молчит. Сейчас хочется просто укутаться в одеяло и выпасть из мира хотя бы на несколько дней, а лучше недель. Признание ни черта не помогло морально, оно только усугубило моральное состояние, которое и без этого держалось на соплях и добром слове. Лёва теперь чувствует себя жалким и ничтожным, несмотря на те ласковые слова Шуры. Он постоянно говорит, что всё понимает, но он не может делать этого. Конечно, человек, не испытывавший того же голода, не способен понять голодавшего, получится только примерно представить. Вот и Шура наверняка просто воображает, но никак не понимает. — Откуда тебе знать, что всё это поможет? Ты постоянно говоришь, что всё знаешь, но откуда? Ты говоришь так уверенно, словно я не первый, с кем ты так носишься, будто у тебя уже есть опыт… Откуда ты знаешь столько? — Едва слышно спрашивает Лёва, не сводя взгляда с Шуры. Тот криво улыбается, обнажая ряд желтоватых зубов. Лёва напрягается: ему кажется, словно он перешёл черту дозволенного. Бортник кусает нижнюю губу до крови в попытках остановить панику, захлестнувшую с головой. Лёва полез не в своё дело, он должен был молчать и просто слушать, как делал это раньше. Чёрт знает, что потянуло за язык, раз Лёва так обнаглел. Он дрожит и вжимает голову в плечи, пытаясь хоть немного подготовиться морально к реакции Шуры. — Лёвчик, я же тебе говорил, что всему меня научила одна очень хорошая знакомая, у которой всегда были сломаны ноги, — тот снисходительно усмехается, по-лисьему прищурив глаза. — Она мне объяснила, как правильно мыть людей со сломанными ногами, как успокаивать после истерик, как приводить в чувства во время панических атак, как отойти от изнасилования. И мне очень нравится, что ты устраиваешь мне «допрос». Прошу не останавливайся, давай, продолжай, — Шура садится на стул, стоящий возле стола, и закидывает ногу на ногу. — Я и моя хорошая знакомая любили одну игру. Её смысл в том, чтобы задавать вопросы и всегда отвечать на них, даже если они неудобные и постыдные. А ещё всегда нужно говорить правду. Лёва пытается собрать всё, что рассказывал Шура о своём прошлом, воедино. Ничего из этого не выходит, ведь факты перемешиваются и невероятно сильно искажаются. Тут изначально надо было записывать каждую фразу в тетрадь, а потом пытаться расшифровать всё. Лёва не делал так: ему тогда было так плохо морально, что он не считал подобное нужным. — Эта «хорошая знакомая» была твоей девушкой? Или сразу женой? Или всё же бабушкой? А может дочерью? — Последнее явно совсем бредовое предположения, учитывая, что Шура говорил о присутствии этой женщины в своём детстве. — Кто был этой бедной несчастной женщиной… Кто? Судя по тому, что ты говоришь, она всю жизнь провела в адских мучениях… — У меня нет детей, жены тоже никогда не было, а девушка… Ну, я периодически по молодости пользовался услугами проституток, но потом перестал. А бабка померла ещё до моего рождения, что первая, что вторая. Так что, Лёвчик, ты не угадал, — Шура берёт со стола ручку и начинает вертеть её. — Та хорошая знакомая намного-намного ближе, чем ты думаешь, Лёвчик, — он с загадочным видом облизывает губу. — Эта хорошая знакомая родила меня. Лёва едва сдерживается от того, чтобы стукнуть себя по лбу: разгадка «великой тайны» была так проста. Однако она вызывает ещё больше вопросов, на которые снова придётся «выпытывать» ответы у Шуры. Он явно сам ничего не расскажет, тем более он прямо заявил, что хочет, чтобы Лёва устроил ему «допрос». Любой другой человек бы отказался от подобного, но не Шура. Ему наверняка весело наблюдать за тем, как Лёве приходится буквально переступать через себя, душа в себе стеснение, смешанное с диким страхом. Для Шуры подобное является забавным зрелищем, а на душевные переживания Лёвы по этому поводу Уману всё равно. Он называет свою мать хорошей знакомой, что безумно путает Лёву. Тот не понимает, почему нельзя сказать просто «мама» или, на худой конец, «мать», «родительница» или нечто в этом роде. Зачем говорить «хорошая знакомая»? Ради шутки над Лёвой? Ради иронии для самого себя? Тут снова нужно спрашивать в лоб, дабы узнать хоть крупицы ответа, если он, конечно, снова не будет шуткой. — Тогда почему ты называешь её хорошей знакомой, а не матерью? Или это просто шутка? — На последнем слове голос Лёвы переходит на странный отчаянный писк, похожий на кошачий или щенячий. — Потому что я не имею никакого права называть эту чудесную женщину мамой, Лёвчик. Она была самой лучшей и замечательной, я очень тоскую и до сих пор не верю, что она могла так глупо умереть по чьей-то прихоти. Эта женщина столько страдала, так долго пыталась держаться и не показывать слабость, а в итоге это привело к смерти, — Шура поднимает взгляд на собеседника. Тот поджимает губы, из-за всех сил сдерживая громкий истерический смех. Шура просто издевается, не более того, а Лёва отчаянно пытается узнать хоть немного правды, несмотря на весь страх. Он обволакивает разум, туманит его и путает мысли, от чего они превращаются в один огромный комок, который невозможно распутать, а при попытках ситуация портится. — Не бесись, я отвечу на все твои вопросы, ты сперва душ прими только, а то ещё больше крышей поедешь. Ты прости — я просто не могу по-другому рассказывать о себе, — Шура откладывает ручку в сторону и поднимается на ноги. — Я буду ждать тебя на кухне, там чай попьёшь, и мы поговорим. Обещаю, что шутить и врать не буду. Моя хорошая знакомая говорила, что обманывать можно только уродов и тварей, а ты, Лёвчик, хороший и не заслуживаешь лапши на уши. Ты мне можешь верить, ведь если бы я хотел убить тебя или воспользоваться твоим телом — я бы давил на другое и просто споил бы тебя или накачал наркотиками. У меня есть связи, так что добыть вещества для меня не составляет никакой проблемы. Лёва не успевает ответить: Шура быстро покидает комнату, оставляя собеседника наедине с мыслями и дрожью. Лёва ещё некоторое время просто сидит, смотря куда-то в стену. За сегодняшний день слишком много потрясений и переживаний. Со всем этим невероятно тяжело справиться, ведь оно морально давит и заставляет ненавидеть себя и желать умереть самой быстрой смертью. Лёва благодарен Шуре за заботу, но не за желание поиграть в допросы. Каждое вопросительное слово даётся Бортнику невероятно тяжело, ведь он не привык к подобному. Раньше только его спрашивали, а не он кого-то. Однако в новой жизни явно придётся изменить старым привычкам и завести новые. Судя по всему, Шура именно к этому и подталкивает. Стоя под струями горячей воды, Лёва ощупывает живот. Раньше его фактически не было, а теперь небольшой имеется. Или же Лёве просто опять поддаётся паранойе и идёт у неё на поводу. В новой жизни никто не говорил что-либо про лишний вес, наоборот, многие коллеги периодически шептались о ненормальной худобе Лёвы. «Я думала, что у фигуристов всегда красивые тела. Либо у меня были завышенные ожидания, либо этот фигурист какой-то бракованный» — сказала однажды одна из стилисток. Тогда Лёва фактически не обратил внимания на её слова. Однако сейчас они всплыли в голове. Лучше бы они, действительно, забылись. Лёва проводит пальцами по рёбрам, которые до сих пор немного выпирают. Шура периодически комментировал это, когда Бортник надевал футболку, плотно прилегающую к телу. «Скелет ты, костями гремишь» — говорил Шура, а после задорно смеялся. Самому Лёве никогда не было весело в подобные моменты. Он чувствовал себя невероятно жалко и ничтожно. Контрасты между старой и новой жизнью поразительны: в старой все обзывали свиньёй за каждую съеденную крошку; а во второй никто не высмеивает за вес, все лишь испуганно с неким отвращением смотрят. Непонятно, что из этого хуже. Лёве вроде и легче, ведь издёвки исчезли, но при этом комментарии о теле не пропали. Самое обидное, что в основном их произносил Шура. Он не просто говорил, а смеялся, как обычно смеются над животными с отклонениями. Их вроде жалеют, но не могут не смеяться над ними, ведь само их существование является чем-то необычным и из ряда вон выходящим. Как же Бортнику хочется стать обычным, чтобы его вес никто не смел обсуждать, комментировать и шутить над ним. Лёва отдёргивает пальцы от рёбер. Он не ощущает тело своим. Оно словно принадлежит кому-то другому, чьим сознанием Лёве непонятным чудом удалось завладеть. Этот кто-то наверняка был отличным человеком: хорошим сыном, успешным спортсменом и просто замечательным парнем. А Лёва просто испортил чужую жизнь и превратил её в один сплошной ад. Наверняка бедный владелец тела плачет и умоляет Лёву прекратить усугублять ситуацию. Жаль, Бортник не слышит несчастного, в голове только рой мыслей и безумных идей. Среди них появляется теория о том, что щипок поможет покинуть чужое тело и решить все проблемы. Бортник щипает себя за руку и морщится от неприятных ощущений. Тело хоть и болит, но по-прежнему ощущается каким-то костюмом. Кается, будто его можно в любой момент снять и поменять на нечто более красивое, а старое просто выкинуть. Лёва так поддаётся воображению, что начинает искать что-нибудь похожее на молнию или пуговицы. Конечно же, ничего подобного нет и в помине. Тело нельзя заменить на новое, как и прошлое, что до конца жизни будет напоминать о себе. Ярким примером служат воспоминания о «человеке со скрипучим голосом». Он наверняка скоро помрёт от старости, больно плохо он выглядел в ту случайную встречу. С губ Лёвы срывается нервное хихиканье. Он совсем запутался и в прошлом, и в настоящем, и в будущем. Ещё и в том, чего желает Шура. Он вроде и добр, чертовски добр, но при этом давит на самые больные места. Они подобно кровоточащей ране всё не могут затянуться, а Шура лишь заставляет двигаться. Он не понимает того, почему Лёве так плохо. В этом нельзя винить Шуру, ведь он с Лёвой совершенно разные. Шура — человек, сумевший достичь высот, а Лёва — «потеряшка», который без посторонней помощи и наставлений ни на что не способен. У Умана были свои трудности, которые Бортник никогда, несмотря на огромное желание, не поймёт какого потерять смысл жизни и родного человека, ведь Лёва никем до Шуры по-настоящему не дорожил. Та женщина-тренер не считается, ведь она почти не запомнилась. Лёва выключает воду и начинает вытираться. Обычно на подобные занятия уходит меньше пяти минут. Но сейчас Лёва намеренно затягивает, ведь хочет хоть немного да разобраться хотя бы в настоящем. Для прошлого неподходящее время, а для будущего нет никакой почвы. Вот и приходится её «создавать». Несмотря на всю моральную боль и желания закрыться от всего мира, Лёва обязан сделать это. Он надевает широкую футболку и штаны, а после смотрится в зеркало. Отражение показывает бледное лицо, где под глазами «красуются» тёмно-синие мешки, а губы выглядят измученно, и ранка от укуса неприятно саднит. Возможно, Лёве лучше начать пользоваться косметикой, чтобы скрыть все эти недостатки. Пока можно только в очередной раз умыться и натянуть улыбку. Лёва выходит из ванны и направляется на кухню, откуда слышится английский рок. Обычно он успокаивает, ассоциируясь с чем-то уютным и родным. Однако сейчас хриплый голос вокалиста наводит жуть. У Лёвы по всему пробегает целый табун неприятных мурашек, от чего возникает «гусиная кожа». Каждый шаг даётся с трудом, ведь это приближает к «игре в допрос», а она может раскрыть самые неприятные факты. Они наверняка расстроят, а может быть даже разочаруют. Подобное вполне возможно, но Лёва старается не думать о том, что Шура может «пасть». В конце концов это буквально спаситель Лёвы, Уман единственный, кто искренне беспокоится и переживает. Да, он сразу сказал, что на Лёве можно хорошо заработать, но он не уникален в этом. Однако Шура продолжает возиться с ним явно из-за каких-то личных причин. Лёва обязан узнать их. Лёва наконец заходит на кухню и видит Шуру, сидящего за столом и листающего телефон. Вид у Умана расслабленный и даже беззаботный. Ему явно всё равно на допрос, тот заставляет нервничать одного Лёву. Последний поджимает губы, понимая, что он чересчур сильно трясётся из-за различного рода мелочей. Только «игра в допрос» действительно серьёзная. – Я закончил, — вполголоса говорит Лёва и садится напротив Шуры, оторвавшегося от экрана телефона. – Тогда я заварю нам чая, — Шура поднимается на ноги и включает электронный чайник, после чего достаёт из шкафа две кружки: чёрную и зелёную. — Ты можешь пока спрашивать, не бойся, маленький лев. Я не браконьер, не застрелю тебя, — весело смеётся Уман, не глядя на Лёву. Тот делает несколько глубоких вдохов и выдохов и так несколько раз. Ему нужно как можно быстрее собраться с мыслями и добиться ответов. Однако все вопросы, как на зло, вылетели из головы. Поэтому Лёва остаётся только импровизировать и действовать так, как того велит интуиция. — Почему ты не можешь называть свою маму мамой или хотя бы по имени? Что плохого она сделала? — Спрашивает Лёва первое, что ему пришло на ум. — Она была как моя? Ты поэтому так злился на моих родителей? — Я злюсь на твоих родителей, потому что они два ублюдочных мудака, сломавших ребёнка ради своих тупорылых желаний. Моя хорошая знакомая тут не при чём, — Шура наливает кипяток в кружки. — Она была замечательным человеком с железной силой воли, я уже говорил тебе об этом, но повторюсь, ты наверняка либо забыл, либо не понял. Я не имею права называть её матерью, пусть я и люблю её и сильно тоскую за ней, — Шура тяжело вздыхает, явно собираясь с мыслями. — Я ей столько боли причинил своим рождением. Знаешь, Лёвчик, а ведь существуют те люди, которым лучше было бы не рождаться. Я отношусь именно к их числу. — Почему ты так считаешь? — Перед Лёвой ставят кружку с горячим чаем, от которого идёт пар. — Она прямо говорила об этом? — Последний вопрос почему-то кажется особенно интимным. Сам Лёва знает, что был незапланированным, но при этом желанным. Мама ещё на третьем месяце продумала будущее сына, решив всё за него, не дав время, чтобы выявить таланты и развивать их. Отец же явно так и не сумел полюбить. Возможно, так произошло из-за того, что он не проводил достаточно времени с Лёвой. В этом была вина исключительно матери, таскавшей сына по всевозможным мероприятиям, связанным с фигурным катанием. У отца банально не было возможностей, чтобы сблизиться с ребёнком. Да и, судя по всему, способов никто не искал. Это Лёва одно время отчаянно пытался устраивать «семейные вечера», но ничего не вышло. Отец не горел желанием, а мать сводила всё к тому, что Лёве лучше думать о фигурном катании, а не о ерунде. Подобные слова быстро отбили всякое желание сблизиться. — Она никогда бы не сказала мне этого, — Шура садится напротив Лёвы и делает несколько глотков из чёрной кружки. — Я сам понял это, когда вырос. Понимаешь, Лёвчик, моей хорошей знакомой не повезло понравиться моему папаше… Он был вдвое старше её, имел связи и просто в один день похитил её, увёз далеко от дома и запер в квартире. Моя хорошая знакомая долго сопротивлялась, и моему папаше это надоело. Он связал её и… Ты видел фильм «Мизери»? — Шура поднимает взгляд на Лёву и видит, как тот качает головой. — Так вот, там была сцена, где Энни, одна из героинь, взяла кувалду и сломала ноги своему пленнику. Мой папаша сделал так же. Один в один повторил эту сцену. А когда ноги моей хорошей знакомой заживали — он снова ломал, — с губ Шуры срывается нервный истерический смех. Лёва вжимает голову в плечи, наблюдая за чужим выражением лица. Оно совершенно не подходит человеку, который рассказывает ужасы во плоти. По идее Шура должен быть мрачным и грустным, а не таким бодрым и даже весёлым. Тут банально не над чем веселиться! Здесь плакать надо и проклинать своего отца-урода. Именно так Лёва и сделал бы на месте Шуры. — Что такое, Лёвчик? История пугает или моё лицо? — Тот поднимает бровь, облизывая губы, мокрые от чая. — Всё, но твоё лицо намного больше, — выдавливает из себя Лёва, чувствуя, как в комнате нарастает напряжение. – Это называется защитная реакция. Понимаешь, смех — своеобразный щит, благодаря нему не так больно. У некоторых людей щитом служит смех, у других безразличие, а у третьих ещё что-то. Это можно сказать, что своеобразный психологический трюк мозга. Правда смешно? Мне об этом Макс рассказал, — Шура коротко хихикает. — Так, а теперь вернёмся к моему папаше. Ты согласен? Или всё же лучше мне для тебя продолжать оставаться человеком-загадкой? Лёва сперва пожимает плечами, но любопытство быстро принимается пожирать с потрохами и требовать ответов. – Продолжай… Это ведь нечестно, что ты знаешь обо мне всё, а я о тебе ничего, — робко проговаривает Лёва. – А ты всё смелеешь, Лёвчик, — усмехается Шура. — Так вот, если возвращаться к теме — я плод насилия, боли и бесконечного унижения. Мой папаша надеялся, что рождение ребёнка заставит мою хорошую знакомую полюбить его. Этого, конечно же не случилось. Но моя хорошая знакомая полюбила меня, и мой папаша начал ревновать… Это выливались в скандалы, а один из них обернулся тем, что мой папаша убил свою «любимую», — он показывает пальцами кавычки. Лёва смотрит с сочувствием. Он не знает, как правильно поддержать Шуру, который выглядит сейчас уязвимым, несмотря на натянутую улыбку. Она наверняка и есть та самая защитная реакция. Последняя пугает до чёртиков из-за контраста между историей и выражением лица. – Ты говорил, что хотел стать музыкантом… Ты не мог бы рассказать об этом немного подробнее? — Осторожно говорит Лёва, решая, что этот вопрос будет последним на сегодня, ведь нельзя наглеть. – Моя хорошая знакомая очень любила музыку, поэтому её люблю и я… Эта женщина научила меня играть на гитаре, и я полюбил это дело всей душой. Помню, как она смогла уломать моего папашу, чтобы он купил мне гитару. Я воспринимал это подарком от хорошей знакомой, а не от того урода, — Шура со злостью сжимает кулаки. — Я так загорелся стать музыкантом, что стал тренироваться играть часами напролёт. У меня даже своя группа была, мы собирались бежать в Израиль, а потом некоторые события помешали. Я не хочу о них говорить, если спросишь — я вылью на твоё лицо чай, а он всё ещё горячий, — Шура тяжело вздыхает. — В любом случае, теперь я сижу здесь, перед тобой. Я так и не стал музыкантом. А другие члены моей группы разбрелись кто куда. Сейчас один Ян занимается музыкой, но он учит других, а не на сцене выступает. Ты будешь учиться у него, он хороший профессионал, поверь мне, Лёвчик. –Мне жаль, что тебе пришлось это пережить… — Неловко говорит Лёва, отпивая немного чая из кружки. Бортник прекрасно понимает, что сейчас лучше не спрашивать. Лучше просто переварить всю информацию и попытаться принять её. Ещё нужно будет выписать в тетрадку все интересующие вопросы, чтобы не сидеть и не тупить, а громко и чётко говорить. Ладно, негромко, но хотя бы более уверенно звучать. Шура наверняка оценит подобное и, возможно, даже похвалит. – Спасибо, но жалость тут не поможет. Мне приятно, что ты переживаешь, но я уже смирился и даже привык, — Шура допивает чай и ставит кружку на стол. — И ещё один момент… Лёвчик, я не буду ломать твои несчастные ноги и не стану держать тебя в четырёх стенах. Последнее чего я хочу — стать копией моего папаши. Так что можешь расслабиться и не бояться. Лёва кивает и нервно проглатывает чай. По-хорошему нужно бежать прочь от человека, у которого явно в пух и прах разрушена психика. Однако Лёва не собирается никуда уходить. Во-первых, банально некуда, а во-вторых, не хочется терять единственного человека, который так помогает. Подобное решение по-настоящему безрассудно, но Лёва думает, что в случае чего он сможет сбежать, а пока нужно более менее адаптироваться к самостоятельной жизни. — Ты будешь ещё что-то спрашивать? Я отвечу на всё, кроме причин, по которым мне пришлось взяться за бизнес папаши, — Говорит Шура, убирая прядь волос за ухо. — Или надоело слушать мои длиннющие монологи? Говори прямо и не бойся, что я буду кричать из-за этого. — Не сегодня, а то точно с ума сойду. Слишком уж всё на меня подействовало. Я хочу пожалеть тебя, но знаю, что ты не любишь жалость. Её никто не любит, я уж точно это знаю. Все жалеют, а надо, чтобы просто выслушали и хотя бы попытались понять, а не начали сюсюкаться и давать наитупейшие и бесполезные советы, — тяжело вздыхает Лёва. — И спасибо за чай, я успокоился. Действительно, «человек со скрипучим голосом» отошёл на второй план, как и истерика. Она больше не кажется такой унизительной и постыдной. В конце концов Шура не осудил и даже поддержал. – Я же говорил, что тебе это поможет, а ты не верил, — поворачивается Шура и добродушно улыбается. – Знаешь, слишком уж невозможно звучало, что горячая вода сможет помочь забыться, — Бортник поправляет причёску. — Прости, что не поверил… Я слишком разнервничался и забылся… Прости, что сорвался на тебя и засомневался… Мне пора привыкнуть, что ты всё-всё знаешь. – Прекрати извиняться, и мне не всё известно. Я сам бы не поверил в такое, если бы мне кто-то посоветовал просто искупаться… Тут просто не сама вода помогает а то, что ты остаёшься один и параллельно что-то делаешь. Это помогает разобраться в своих мыслях и найти примерный выход из ситуации, — Шура нагло треплет Лёву по волосам. — Ты прости, но мне нужно идти работать, а то слишком много дел накопилось. Ты сам должен понимать, что работа с бумагой самая нудная и противная. Ты скоро сам убедишься в этом, когда поступишь учиться. Ты готов мучиться с бесконечными конспектами по самым ненужным предметам? Лёва неловко пожимает плечами и допивает чай, наблюдая за тем, как Шура покидает комнату и направляется в свой кабинет. Молодой человек моет за собой кружку и уходит в свою комнату, где почти сразу находит чистую тетрадку, куда принимается записывать всё услышанное. К сожалению, многие детали успевают позабыться из-за общего эмоционального потрясения. Оно вполне естественно, ведь не каждый день узнаёшь про настолько отвратительное детство. Удивительно, как после такого Шура не стал психопатом, коллекционирующим что-то красивое. Например, девушек, плавающих в каком-нибудь формалине. Подобное, конечно, мерзко, но в нём что-то по-ненормальному прекрасное определённо имеется. В конце концов не даром люди, снимающие кино, периодически используют подобные сюжеты. Правда, Шура считает их бредом и подбивает Лёву согласиться с этим утверждением. А он не может, ведь сам бы хотел увидеть красивое тело, плавающее в формалине. Наверняка это зрелище не самое красивое, но, если верить фильмам, по-своему завораживающее. Жаль, что нельзя увидеть это в живую, а на многострадальный труп Ленина не хочется смотреть. Вот и остаётся Лёве только мечтать в тайне от Шуры. Лёва заканчивает свой «конспект» только через час. В тексте всё максимально упрощено, но даже этого хватит на то, чтобы более-менее реконструировать события, произошедшие в прошлом Шуры. Лёва воспринимает это занятие как личный квест или небольшое приключение, которое обязательно нужно пройти, узнав каждую тайну, насколько бы ужасной она не была. Лёва, как одержимый, раз за разом перечитывает написанное и принимается дополнять, ведь некоторые детали всё же всплывают в голове. Бортник спешит «задокументировать» всё, пока память в очередной раз наглым образом не изменила. Подобные дополнения вынуждают вновь переписать текст. Почерк неровный и кривой, да и сами буквы «танцуют». Но Лёве сейчас не до красоты текста, ведь намного важнее его содержание.***