***
Лёва не съезжает от Шуры и даже отбрасывает всякие мысли об этом. Конечно, зачем думать о переезде, когда никому не мешает совместное проживание. Оно, наоборот, скрашивает серые будни и заставляет лишний раз улыбнуться. Последнее редко получается сделать искренне. Чаще всего, приходится улыбаться через силу исключительно для публики, требующей вечно весёлых музыкантов. Для «фанатов» исполнители не имеют права быть в плохом настроении и не являться идеалом воплоти. Им, слушателям, плевать, что никто из людей идеальным быть не может. Исключением из правила не стали и музыканты из группы Лёвы. Они не плохие ребята, наоборот, очень даже хорошие, и, судя по всему, весёлые. Однако Лёве всё равно тяжело работать с ними. Уровень их игры приятно поражает, но никто из музыкантов фактически не слушает Лёву. Он пишет стихи, сам с нуля создаёт музыку и раздаёт всем чёткие указания и инструкции. Только их никто не собирается слушать. И гитарист, и ударник, и басист с клавишником обращают внимание на слова Лёвы, только когда тот прямо громким голосом говорит, что пора искать новых людей. Подобное не может не злить и не раздражать, ведь угрозы не всегда работают. — Нужно перезаписать музыку, я не могу спеть в этой тональности — она слишком низкая, — говорит Лёва, видя, что его буквально никто не слушает: все музыканты либо говорят друг с другом, либо сидят в телефонах. — Если начать сегодня — можно побыстрее покончить с этим и забыть. В ответ снова ничего, даже кивков ради вежливости нет. Лёва ощущает досаду, смешанную со злостью. Перед ним сидят взрослые умные люди, которым уже далеко за двадцать, но они никак не пытаются поддержать разговор о работе, а не о всякой ерунде вроде алкоголя и футбола. Конечно, зачем им всем работать, когда всем вечно занимается сам Лёва — единственный, кто живёт музыкой, а не занимается ей ради наживы. Да, он не разбирается в каждом инструменте идеально, но всё равно изо всех сил старается. Ещё немного — и из шкуры выпрыгнет. — Всё остальное готово, даже сторонний слушатель оценил. Нужно закончить только с одной песней. Тогда сможем немного расслабиться и выдохнуть, — Голос Лёвы «тонет» в громком шёпоте. Он хоть и громкий, но при этом невероятно неразборчивый. Несмотря на попытки понять чужие слова, Лёва ничего не может нормально расшифровать. Ребята словно специально так говорят, чтобы взбесить Лёву и лишний раз показать ему, что рабочих отношений не может быть без дружеских. Последние не нужны Лёвы именно от этих людей, так непохожих на Шурика. С ним имеют хоть что-то общее его друзья, другие люди же больше напоминают неудачные карикатуры. Шёпот не стихает, даже когда Лёва демонстративно кашляет в кулак в попытке привлечь к себе внимание. Музыканты даже не смотрят на него, что можно говорить о молчании? С каждой секундой подобное отношение начинает злить больше и больше. Особенно мерзко становится от осознания того, что эти люди слушают всех, но только не его, Лёву, являющегося вроде как самым главным в группе. Именно от него зависит успех, а не от смазливого лица гитариста. Раздаётся хриплый смех, становящийся последней каплей для Лёвы. Он безумно нервничает из-за предстоящей серии концертов, из-за выпуска альбома с экспериментальными песнями да из-за ряда проблем. А люди, вроде как обязанные поддерживать, игнорируют его, как надоедливого котёнка. — Вы вообще слушаете меня?! — Произносит Лёва с необыкновенной громкостью для самого себя. Шёпот сразу стихает, и на Лёву устремляются недовольные взгляды, полные раздражения и даже снисходительности. Подобное заводит только сильнее и вызывает приступ нервного кашля, который вовремя удаётся подавить. Сейчас для полноты картины не хватает только позорно забиться в истерике. Она сильнейшим образом понизит авторитет в глазах музыкантов. — Да мы с первого раза поняли, что ты облажался, и нам всем придётся отдуваться за тебя. Давай ноты и закрывай свой рот, откроешь его на сцене, а пока, будь добр, замолчи, — Данила, гитарист, громко цокает языком. — И без тебя настроение хреновое, а ты только вякаешь и больше портишь всё, — взгляд Данилы безумно осуждающий и невероятно пренебрежительный. Лёва теряется от такого. Отвращение к себе накатывает неожиданно и захлёстывает с головой. Раньше подобных проблем с коллективом не возникало: все нехотя слушали и делали то, что от них требуется. Теперь же ситуация изменилась в худшую сторону. Лёва пропустил момент, когда это началось. Он был так погружён в свои проблемы и мысли о Шуре, что просто пропустил все тревожные звоночки, а спохватился слишком-слишком поздно. Ситуацию больше не исправить. — Тебе сейчас лучше уйти и не путаться под ногами. Ты же у нас стихоплёт? Вот и иди писать свои стишки, когда нам нужна будет от тебя помощь — мы скажем, — Данила противно хрустит пальцами. Он самый старший в группе, у него намного больше опыта, соответственно и манера говорить правду совершенно не мягкая. Шуре тоже не мало лет, но он совершенно другой. Рядом с ним хочется находиться двадцать четыре на семь все триста шестьдесят пять дней в году. Компания Данилы же, наоборот, тяготит и вызывает желание уйти, лишь бы не ощущать его присутствие рядом. Данила, в целом, довольно неприятный тип, которого больше боятся, чем уважают. Удивительно, как Лёва не заметил сразу, кого принял в группу. Возможно, роль сыграл стресс, а может быть усталость. — Ну чего ты застыл? Давай набирай своему Шурику и чеши отсюда хотя бы на улицу. Мы не можем работать, когда ты стоишь над душой, — Данила смеётся, и все остальные подхватывают это веселье. Не весело одному лишь Лёве. Он чувствует себя паршиво. Отрицательные эмоции усиливаются, когда доходит смысл этого «Набирай своему Шурику». Тут явно не дружба имелась в виду, а любовные отношения. Нет, не платонические, а плотские, невероятные в своей отвратительности. Пусть и ненависть к ним привело насилие, Лёва всё равно не может думать о сексе иначе. — Это не мой Шура, — зачем-то говорит Лёва, сжимая кулаки от бессильной злости, смешанной с ненавистью к самому себе. — Мы друзья, ясно тебе? — Последний комментарий явно лишний. Данила в ответ мерзко-мерзко улыбается, обнажая ряд кривых зубов. Шура бы в ответ на подобное поведение хорошенько треснул или выпер на улицу к чертям собачьим. Он не терпит скотского отношения к себе и сразу же обрубает всякие зачатки. «Своих работников нужно на коротком поводке держать, а то они обнаглеют и забудут, что ты для них не друг, а начальник. Наглых сразу же нужно выкидывать на мороз» — говорил Шура во время одного из разговоров. — Конечно-конечно, он просто по-дружески спит с тобой и спонсирует все твои глупые стишки. Давай иди и дальше добывай денег для группы, а мы исправим твои ошибки. Давай, Бортник, покажи, что ты хоть на что-то способен. А то твои вечные разговоры об увольнении уже осточертели. Надоело слушать. Посиди дома и попробуй придумать что-то пооригинальнее. Фантазия у тебя хорошая, с таким простым заданием точно справишься! — Улыбается Данила. Лёву передёргивает от прямого намёка о сексе с Шурой. Ладно, когда о подобном говорят глупые крысы-журналисты. Их Лёва не видит и может быть более-менее спокойным. Но слушать о соитии от одного из музыкантов Бортник не намерен. Им завладевает странное чувство, которому он отдаётся целиком и полностью. Всякая ненависть к себе проходит, её заменяет ярость. — Я сейчас уйду, Данилочка, только скажу вам, моим дорогим, ещё одну важную вещь. Вы же не против? — Лёва мило улыбается, отходит немного назад, берёт стул и резко швыряет его в сторону Данилы. Тот каким-то чудом успевает отпрыгнуть назад, и стул летит в стену. Воцаряется молчание, нарушаемая только тяжёлым бычьим дыханием Лёвы. Последний широко-широко улыбается, сжимая кулаки. Он совершенно не думал, когда швырял несчастную мебель. Однако сейчас невероятно хорошо и легко на душе. Возможно, из-за того, что Данила, наконец, перестал улыбаться и замолчал. Он смотрит на Лёву шокировано и даже испуганно. Конечно, не каждый день в тебя швыряет мебель на вид спокойный человек. Лёва же рад этому растерянному взгляду и всеобщему молчанию. Оно совершенно не тяготит, однако от него всё равно почему-то хочется сбежать прочь, желательно к Шуре. Лёве непонятно, почему ему плохо, несмотря на то, что он дал отпор. Разве от подобного не должно возникнуть приятное чувство эйфории и лёгкости на душе? — Чтобы когда я вернулся, все вы записали всё так, как я вам это говорил сейчас, — не своим голосом произносить Лёва. — Вам платят не за то, чтобы вы спали с фанатками и бухали, как черти. Быстро взяли руки в ноги и работайте в темпе! Если не сделаете то, о чём я вас попросил — пеняйте на себя, — Лёва быстро-быстро берёт рюкзак с вещами и покидает помещение. Лёва буквально выбегает на улицу и начинает беззвучно смеяться. Да, он постоял за себя. Заткнул противного Данилу, но всё равно чувствует себя невероятно жалким и униженным. Данила будто бы не просто оскорбил словом, а окунул в лужу с головой и рассказал о том, что делал «человек со скрипучим голосом». О последнем никто, кроме Шуры, не может знать. Однако глупая паранойя упорно твердит об обратном, вынуждая биться в беззвучной немой истерике. В себя Бортник приходит только через минут десять. Он вызывает такси, едет домой, где сразу же уходит в свою комнату и предпринимает попытки отвлечься на книги. Они не помогают забыться и только напоминают о мерзких словах Данилы. По-хорошему его стоит уволить к чертям собачьим и найти кого-то помоложе и поспокойнее. Только что-то мешает принять столь ответственное и важное решение. Возможно, это больное чувство привязанности к человеку, который играл на одной сцене с самого начала. Волей неволей всё равно проникнешься к такой личности. Правда, вероятнее всего, что Лёвой руководит банальное чувство страха перед неизвестностью. Ведь если Данила уйдёт — придётся искать кого-то другого, а он может оказаться в миллиард раз хуже. Проще говоря, Лёва мечется между двух огней. Он отвлекается от размышлений только благодаря смс-ке, пришедшей от Макса. «Спасибо за наше общение, ты, правда, прикольный. Поэтому предупреждаю сразу, что некоторое время буду не в сети. Так что ты там не беспокойся и не накручивай себя. Всё у меня хорошо» — гласит сообщение. Лёва печатает нечто вроде согласия и желает всего самого хорошего напоследок. Переживаний из-за предстоящего молчания нет: уверенность в Максе слишком велика, чтобы посеять семена сомнения и паранойи. Да и не в стиле Макса обрывать общение подобным образом. Лёва облокачивается на спинку стула, думая, почему не все люди похожи на Шуру или хотя бы на Макса. С ними так легко и приятно, а с тем же Данилой невероятно тошно и противно даже дышать одним воздухом. Да, Лёва сам виноват, что сразу не создал дружеских или хотя бы товарищеских отношений с коллегами «по цеху». Правда, скотского отношения к ним Лёва всё равно не проявлял. Он смеялся над их шутками, никак не реагировал на опоздания и в случае чего преспокойно отпускал с репетиций. Никакого высокомерия со стороны Бортника и в помине не было. Он тяжело вздыхает, понимая, что позволил музыкантам слишком обнаглеть. Они ведь раньше если не уважали, то хотя бы слушали и делали то, что от них просили. Лёва же слишком «отпустил» поводок, дал чересчур много свободы и теперь вынужден пожинать плоды. Нужно было изначально следовать советам Шуры, а не копаться в своих воспоминаниях и переживаниях. Сейчас их слишком много в жизни Лёвы. Пусть он и обрёл любимую работу, она не способна утешить и закрыть образовавшуюся пустоту в душе. Лёва живёт в бешеном темпе, отчаянно пытаясь наверстать упущенные годы. Это можно сравнить с тем, как человек, проживший в тюрьме лет десять, не может нормально адаптироваться к миру, от которого был так долго отрезан. Только Лёве повезло: у него есть поводырь в виде терпеливого Шуры. Он чуть ли не за ручку водит и обучает базовым вещам, не злясь из-за постоянных ошибок. Все размышления Лёвы приводят к тому, что ему в срочном порядке нужно посоветоваться с Шурой. Он в конце концов не первый год управляет большим количеством людей, потому должен знать какие-то хитрости. Шуру уважают и боятся; все зовут его по имени без отчества, но ни в чьём голосе не слышится пренебрежение или дерзость. Все смирились и приняли авторитет Шуры. С ним определённо нужно поговорить на эту тему, только вот неудобно и стыдно. Лёва помрёт со стыда, когда скажет суть своей проблемы. Конечно, это выглядит так, словно Лёва является обиженным ребёнком, ищущим поддержку и защиту у своих родителей. Жаль только Лёва давно уже вышел из детского возраста и теперь вынужден самостоятельно справляться с проблемами. Никто сильный не придёт, чтобы спрятать от бед и взять их решением целиком и полностью на себя. О подобном можно только мечтать в минуты свободного времени.***
— Привет, а ты чего не спишь? Детское время давно вышло, — Раздаётся уставший голос Шуры, пришедшего с работы. Лёва оборачивается в сторону зашедшего. Тот никогда не стучится и не спрашивает разрешения для того, чтобы войти в комнату Бортника. Тот не требует ничего подобного, но всё равно чувствует себя несколько сконфуженным, когда Шура вот так вот резко заходит в спальню. — Я просто уснуть не могу, — зачем-то врёт Лёва, на мгновение поверивший, что Шура разучился видеть ложь. Лёва специально выпил несколько кружек кофе, дабы не впасть в дрёму. Нужно как можно скорее обсудить с Шурой вопрос, связанный с увольнением Данилы и скотским отношением коллег. Только все планы рушатся, разбиваясь о вид усталого Шуры, под чьим глазами видны синие мешки. Он точно безумно вымотался, а тут Лёва сядет ему на уши со своими просьбами. — Тогда пошли на кухню, вместе будем не спать. Я поем, а ты выпьешь свой кофе от бессонницы, — Шура мягко намекает на то, что ему прекрасна известна ложь Лёвы. — Жду тебя на кухне. Шура быстро уходит, а Лёва закрывает лицо ладонью, понимая, как глупо выглядело его враньё. Правда, Шура над ним не издевается, а только добро смеётся, от чего не возникают ни чувство стыда, ни неловкость. Лёва приходит на кухню только через пятнадцать минут с кружкой остывшего кофе в руках. Бортник садится за стол, Шура же уже ест еду, которую заказал несколько дней назад. У самого Лёвы не возникает ни малейшего намёка на аппетит. Ему после сегодняшней истерики нет места. — Так почему ты мучаешься от бессонницы и при этом хлестаешь кофе так, что им провоняла вся квартира? — Спрашивает Шура без тени укора в голосе, наоборот, с каким-то добром и лаской. — Потому что хочу поговорить с тобой… Нет, спросить у тебя совета? — С каждым словом Лёва сомневается всё больше. Нужно ли было затевать этот разговор? Не лучше ли было бы просто самостоятельно подумать чуть больше и дольше и прийти к выходу из неприятной ситуации? Шуры же самого проблем по горло. — Не тяни кота за хвост, Лёвчик, говори, что с тобой уже успело случиться? — Коротко смеётся Шура. Этот смех придаёт уверенности, а не вызывает ненависть, как это делает громкое гоготанье Данилы. — Как ты добился того, чтобы люди на работе слушали тебя? — На одном дыхание говорит Лёва. Шура удивлённо поднимает брови, прожёвывает еду, отпивает немного воды и облизывает губы. За такой короткий промежуток времени Лёва успевает несколько раз сойти с ума и проклясть всё на свете. — Я так понимаю — твои музыканты не уважают и не слушают тебя? — Шура тяжело вздыхает. — Просто уволь всех к чертям собачьим, найди музыкантов получше, а про прошлых распусти мерзкие слухи. Последнее нужно только, если хочешь отмстить им и показать, что будет, если кто-то не станет слушать тебя. Просто прояви твёрдость, Лёвчик, и стань злым начальником. Лёва кивает головой. Он знал, что услышит ответ примерно такого содержания, и всё равно почувствовал некоторое разочарование. Конечно, хотелось, чтобы Шура не просто сказал план действий, а именно поделился своим опытом. Правда, разве у такого серьёзного человека как Шура мог быть подобный этап в жизни? Шура слишком сильный для этого! А Лёва — нет. — Это не поможет: они не воспринимают меня серьёзно! Я для них как какая-то собачка, — Лёва поджимает губы. — Я пытался идти на уступки, но это не помогает! А я ведь никогда не был тираном и всегда старался понять их… Знаю — нужно было с самого начала налаживать с ними дружеские отношения, но я не могу с ними общаться не о работе! Они все слишком не похожи на тебя или твоих друзей. Я будто не с людьми говорю, а с какими-то голубями, тупыми птицами… Я уже пытался угрожать им увольнением, но они не верят, что я смогу выгнать их. До Лёвы доходит, что он сказал после того, как Шура усмехается. Тот заправляет прядь волос за ухо и смотрит прямо на Лёву. Тому одновременно и неловко, и весело. Вроде он сказал нечто такое, о чём следует молчать, но при этом «нечто» веселит и самого Лёву, и Шуру. Последний явно будет только за, если Лёва станет говорить подобные вещи чуточку чаще, чем обычно. — Лёвчик, тебя не уважают, потому что ты слишком молод и добр. Люди видят, чтобы тобой можно пользоваться и занимаются этим. Не надо быть тираном, но ты чересчур вежлив и добр. Тебе пора стать жёстче, грубее и твёрже по отношению к другим. Не позволяй вытирать о себя ноги, — Шура отправляет в рот ложку супа и довольно хмурится, наслаждаясь вкусом пищи. — Я сегодня бросил стул в гитариста, потому что он не слушал меня. Он говорил, что я сплю с тобой, что я должен заработать денег для группы, и я не выдержал. Этого гитариста нужно уволить, но я не могу… Он же со мной с самого начала, это ведь будет несправедливо и жестоко… Может ему стоит дать второй шанс? — признаётся Лёва и стыдливо закрывает лицо ладонями. От удивления Шура даже давится едой, но быстро приходит в себя и с одобрением смотрит на Лёву. — Похвально, Лёвчик, я в твоём возрасте не мог даже стул кинуть, а ты вот, чуть не прибил музыканта. Я сейчас серьёзно, Лёвчик, ты большой молодец, — Шура вновь убирает прядь волос а ухо. — Не тебя одного не воспринимают серьёзно. Когда я получил бизнес отца, меня буквально никто не слушал, все делали всё по-своему, а на меня даже не смотрели. Я пытался быть хорошим со всеми, но один раз не выдержал и… — Шура покосился на Лёву, словно задавая немой вопрос: «Мне стоит продолжать, или хочешь думать, что я белый и пушистый?» Лёва кивает: его уже ничем нельзя испугать из прошлого Шуры. Тот вовсе не рыцарь на белом коне, но именно с этим человеком Лёве комфортно и нестрашно. Никто другой не способен подарить эти чувства. — Я прострелил колено одному из подчинённых и выволок его на мороз, после чего запер дверь на ключ. Знаешь, после этого все перестали видеть во мне папенькиного сыночка и стали бояться. Я сделал калекой человека, который был рядом со мной, но не уважал. Я просто избавился от лишнего стресса, — Шура встаёт, моет за собой посуду, после чего подходит к собеседнику. — Так что, Лёвчик, не советую терпеть скотское отношение к себе. Ты слишком хорош, чтобы о тебя вытирали ноги всякие свиньи вроде того гитариста. Я могу помочь тебе с бумагами, чтобы было легче выпереть этого козла из группы. Обещаю, что все остальные станут шёлковыми, когда поймут, что угрозы об увольнении — это вовсе не угрозы, — Шура гладит Лёву по голове, вызывая у того табун приятных мурашек по коже. — Тем более, что главный в группе ты. Бортник довольно улыбается и невольно льнёт к чужой ладони, выпрашивая ласку. Когда же Лёва понимает, как это видит Шура, то пытается отстраниться. Однако Уман-Би-2 не позволяет и прижимает к себе. — Бумагами займёмся сегодня же. Я объясню тебе всё, чтобы ты потом смог справляться и без моей помощи. Хорошо? — Шура продолжает медленные плавные поглаживания. — Заставим твоих музыкантов дрожать. — Я согласен, Шура — окончательно расслабляется Лёва, прекращая всякие попытки отстраниться.***
Лёва не сразу говорит Даниле об увольнении. Сперва Бортник дожидается изменённой версии мелодии, потом записывает свой вокал и радостно объявляет всем о завершении работы. — К слову, Данила, тебе больше не обязательно выполнять мои требования, это теперь не входит в твои обязанности, — Лёва выдавливает из себя максимально милую и невинную улыбку. — Я теперь лидер группы? — Самоуверенно спрашивает Данила, гордо выпячивая грудь вперёд. — Нет, ты просто уволен. Бумаги на столе. Так что собирай свои манатки и проваливай на все четыре стороны, чтобы мои глаза больше не видели тебя. Свои указания будешь раздавать в другом месте. Мне не нужно такое «чудо», — Лёва, не убирая улыбки с лица, показывает пальцами кавычки. В комнате воцаряется тишина. Все смотрят на ошарашенного Данилу, ожидавшего чего угодно, но никак не увольнения. Лёва же из-за всех сил старается не показывать внутреннего ликования, как это учил делать Шура. Именно он подсказал подобный способ сообщения об увольнении. — Да ты шутишь, Бортник! — Данила громко смеётся. Но быстро затихает: его никто не поддерживает. — Нет, собирай свои вещи и проваливай, пока я не вызвал охрану, — Лёва вручает Даниле документы. Тот ещё некоторое время спорит, упирается, и тогда Лёва, действительно, вызывает охранников. Те фактически выкидывают бывшего участника группы на улицу, а следом и его вещи. — Так будет и с вами, если вы продолжите игнорировать мои слова, — холодно говорит Лёва. — Все свободны, увидимся на репетиции. В душе целая волна радости, но она быстро сходит на нет уже дома, где Лёва от Шуры узнаёт, что Макс попал в больницу из-за наркотического передоза. В ответ на удивлённый взгляд Лёвы, Шура лишь говорит: — Он опять сорвался.***