***
Лёва чувствует вину, ведь он не придал должного значения сообщению Макса. Он же фактически между строк намекал либо на запой, либо на долгий отпуск без интернета. Да лучше бы оно было так, чем наркотическая передозировка. Она же преспокойно и крайне легко может привести к смерти. По дороге в больницу Лёва понимает — Макс никогда не говорил о своей зависимости. Вот буквально. Он ни разу не заикнулся об этом и не обмолвился случайно. Лёва общается с этим человеком со своих восемнадцати, но так и не узнал о нём столь важной информации. В подобном хочется обвинить Макса, но при этом Лёва сам чувствует вину. Он ничем не лучше Макса: сам ничего не рассказал о спортивном прошлом и всячески избегал разговоров об этом. Пусть и прошло почти пять лет, Лёве всё равно мерзко даже заикаться о времени, когда он не имел ни воли, ни силы, ни просто возможности спокойно жить. Наверняка Макс испытывает тоже самое. Лёва смотрит на Шуру, на чьём лице находятся чёрные очки, закрывающие глаза. Сам Шура выглядит одновременно и безразличным и невероятно напряжённым. Он явно переживает за Макса, об этом говорит тот факт, что Шура не включил музыку, хотя обычно первым делом занимался именно этим. В машине царит молчание, разбавленное звуками, которые издаёт машина. Это слишком непривычно для Лёвы, ещё ни разу не видевшего Шуру настолько нервным и переживающим. Подобные эмоции кажутся какими-то несвойственными такому человеку, как Шура Би-2. Он, даже спустя долгие годы знакомства, ассоциируется с кем-то непоколебимым и стойким. Да, Шура любит шутить, но какие-то грустные эмоции совершенно не сочетаются с ним. Или же это Лёва не хочет признавать, что объект его трепетания и слепого восхищения может как-то морально страдать. Лёва в курсе почти всей биографии Шуры, но он говорит о самых страшных событиях с такой улыбкой, что Лёва невольно сам смягчает восприятие. Он по-прежнему понимает весь ужас из рассказов, но не может представить в нём взрослого, такого сильного Шуру. Пусть тот и является самым обычным человеком. Шура смотрит только на дорогу, но ведёт машину неаккуратно и несколько рвано. Лёва даже пристёгивается ремнём в страхе при резком торможении вылететь в окно и переломать все кости. Хочется сказать Шуре: «Я понимаю, что ты переживаешь, но, пожалуйста, не надо так сильно гнать. А то через пять минут мы окажемся в реанимации рядом с Максом». Однако Лёва молчит и просто вжимается в сиденье машины. Он не рискует лишний раз смотреть на Шуру, чтобы тот не занервничал сильнее. Лучше потерпеть ещё немного, чем лезть к человеку, который и без этого нервничает. Люди в таком состоянии способны и из машины выкинуть. Телефон Шуры всё разрывается от звонков, но владелец гаджета упорно игнорирует это. Лёву же начинает раздражать мелодия, которая всё отказывается замолкать. Возможно, звонит кто-то важный, например, Боря. Он сейчас в больнице и может хотеть сказать, что Максу стало хуже или, наоборот, лучше. Или вообще что Макс умер. Последнее даже представлять страшно, но и такой исход событий игнорировать нельзя, насколько бы мерзким и ужасным он не был бы. Лёва закрывает глаза и сразу представляет мёртвого Макса. Это довольно тяжело, потому что Лёва слишком привык видеть Макса весёлым и таким жизнерадостным. Однако воображение всё равно окрашивает лицо в бледный цвет а улыбку стирает. Подобный вид вызывает ком в горле и непонятный страх, смешанный с отрицанием. Оно отчаянно вопит, что такой человек как Макс не должен лежать в гробу, погребённом под землёй. «Это противоестественно и неправильно! Макс не может умереть!» — в истерике пищит внутренний голос, который всё никак не удаётся заткнуть. Конечно, Лёва прекрасно понимает — Макс не бессмертный, и, как любой человек, может погибнуть. Только разум отказывается принимать это в полной мере, ведь Макс является таким близким другом. Лёва привык к перепискам с ним, полюбил перечитывать их и ждать момента, когда придёт заветное сообщение. На самом деле, смс-ки никогда не несли в себе обсуждения чего-то масштабного и трагического. Лёва писал о мелких неприятностях на концертах, книгах и желании приобрести собаку. Макс говорил об алкоголе, работе и книгах. Ни у кого не было даже мысли показать душу и рассказать о слабостях, которые имелись в прошлом. Лёва вспоминает, что ему сказал Шура по возвращению: «Он опять сорвался». Вроде всего три слова, но они вызывают целую гору вопросов и размышлений. Лёва не знает, сколько раз Макс вот так «срывался», но почему-то думает, что больше трёх. Если бы Лакмус принимался за наркотики всего лишь три раза — Шура сказал бы «снова», а не это проклятое «опять». Последнее слово несёт в себе одновременно и переживания и вселенскую усталость. Возможно, всё это является лишь надуманными догадками Лёвы, но ему кажется, что он размышляет правильно. Шура останавливается только из-за пробки. Она настолько злит Шуру, что тот бьёт кулаками по рулю и шепчет различного рода проклятия. Лёва подавляет в себе желание положить на плечо Шуры руку и сказать ему на ухо: «Тише, всё будет хорошо. Пробка обязательно быстро рассосётся». Нельзя ничего говорить, потому что в стрессовых ситуациях любое, даже ласковое слово, способно вывести из себя. Лёва знает это благодаря тренерам и отцу. Последний особенно запомнился тем, что он иногда подходил, когда видел, как его сын сидел с мокрыми глазами. В подобные моменты Лёва, тогда ещё Егор, убивался из-за неудач на тренировках. Отец не понимал этой грусти и всегда говорил: «Ну, Егор, ты не грусти. Вроде как ты способный и можешь что-то да сделать. Ты это сейчас только не расстраивайся так сильно». Вроде ничего плохого отец тогда не имел в виду, но Лёве всегда было так обидно слышать подобное. Телефон всё продолжает звонить. Некогда приятная музыка какой-то английской рок-группы теперь вызывает только раздражения. Мелодия только накаляет обстановку не совсем приятную и весёлую. Лёва думает, что было бы здорово забрать телефон у Шурика и ответить человеку, который отказывается принимать, что с ним не хотят говорить. Тут либо слишком упёртая личность, не принимающая немого «нет», либо же человек тупой и совершенно не понимает, что другие могут быть заняты чем-то важным и нужным, а не пустой болтовнёй. — Лёва, — внезапно вполголоса произносит Шура, не отрывая нервного взгляда от лобового стекла. Лёва от неожиданности аж подпрыгивает на месте и растерянно смотрит на Шуру. Непонятно, что творится в его голове. Ясно только одно — в мыслях Шуры нет ничего более-менее нормального. Возможно, он уже похоронил Макса и представил, что будет потом, как придётся откачивать того же Борю. Он, судя по словам Макса, имел проблемы с нервами и достаточно сильные. — Что такое? — Лёва облизывает губы и невольно сжимает несчастный ремень, мокрый от пота. — Достань мой телефон, ответь на звонок и пошли нахрен этого гения, а то я выкину телефон к чертям собачьим, — шипит Шура, сжимая руль до побеления костяшек. — Телефон в кармане куртки. — Сейчас, — послушно кивает Лёва и тянется к карманам чужой куртки, откуда осторожно, но быстро достаёт телефон. Лёва даже не смотрит, кто звонит и быстро поднимает трубку. Сейчас нет времени на долгие прелюдии, состоящие из расспросов о самочувствии и состоянии дел. Лучше сделать так, как сказал Шура. — Пошёл на хер! Не звони сейчас сюда! Не звони! — Выпаливает Лёва, даже не слушая собеседника. — И тебе привет, Лёва, — говорит Боря таким тоном, что Лёве становится стыдно за свои вопли. Шура поворачивает голову в сторону Лёвы, заставляя того смутиться ещё больше. Шура явно не имел в виду прямо посылать звонившего, нужно было просто ответить и всё. Это Лёва, руководствуясь непонятным чувством страха, ответил слишком грубо человеку, у которого и без этого проблем выше крыши. А тут ещё и Бортник на нервах играет и заставляет лишний раз нервничать. — Прости, — виновато произносит он, опуская голову. — Прости, я не хотел так грубо… Это случайно вышло… — Забей, Лёвчик, сейчас не до тебя и твоих извинений, — спокойно говорит Боря, а после тяжело вздыхает. — Скажи Шурику, чтобы он не гнал так сильно, а то ещё и тебя угробит, — слышится нервная усмешка. — Максу лучше, он больше не находится при смерти. К нему ещё не пускают, но Шура всё равно нужен здесь, нам вчетвером нужно будет решить, что делать дальше, — Боря ненадолго замолкает, явно собираясь с мыслями. — Передай Шуре всё, что я тебе наговорил, Лёва, а то он со злости и на нервах тебя задушит. Ему сейчас нужно успокоиться. И скажи ему, не смей об этом молчать, что он должен немного снизить скорость. Нам для полного счастья только его в гипсе не хватает. Он же почти не пристёгивается… Короче, давай быстро и чётко передай ему всё. Я сам не хочу с ним говорить, раз ты трубку взял. — Хорошо, я всё скажу, — зачем-то кивает Лёва, но его ответа не слышат — Боря сбрасывает трубку. Пробка всё ещё длинная, Шура по-прежнему злится, а Лёва отчаянно пытается собраться с мыслями. Он не может нормально действовать в стрессовых ситуациях, от чего во времена спортивной карьеры принимал лёгкие успокоительные. Да и сейчас, будучи музыкантом, Лёва продолжает что-то пить. Но, кажется, именно сегодня таблетки перестали действовать и дали волю нервам. — Это Боря звонил, он сказал, что Максу лучше и тебе необязательно так гнать… — Лёва проглатывает скопившиеся слюни. — Он вроде как в порядке, но к нему никого не пускают. Боря просит, чтобы ты приехал и вы вчетвером… — Вспомнив количество людей, Бортник заминается. — Короче, ты должен помочь что-то решить… — Наконец-то, заканчивает говорить Лёва. Шура выдыхает и медленно поворачивает голову в сторону Лёвы, кусающего нижнюю губу, где уже имеется ранка. Он робко протягивает Шуре телефон и только тогда замечает как сильно дрожат руки. — Он точно это сказал? — Шура забирает телефон и кладёт его в карман куртки. — Или ты просто успокаиваешь меня? Говори честно, Лёвчик, мне сейчас не до глупых утешений и шуток. Лёва считает, что лучше не говорить Шуре про удушения. Это кажется одновременно и сильным преувеличением, и правдой. Пусть Лёва и не чувствует опасности рядом с Шурой, но паранойя всё равно возникает. Однако Бортнику удаётся быстро задушить её и взять себя в руки. Сейчас нет времени, чтобы позволять мыслям закручиваться возле каких-то странных фраз. — Боря правда так сказал, а ещё всё время твердил, чтобы ты не смел гнать, — Лёва морщится от боли в губах. Его голова готова прямо сейчас взорваться. Лёва не понимает, как Боря узнал, что Шура едет с максимальной скоростью (или так просто кажется), и почему именно вчетвером необходимо что-то решать. Тут явно не имеется в виду Лёва: он не такой уж и близкий друг и является другом (?) Шуры, но не Бори. Тут правда и непонятно, кто Лёва для Умана-Би-2, потому что тот никогда не говорит на эту тему. У самого Лёвы слишком мало опыта и в дружбе, и в прочих отношениях с людьми. Так что статус отношений с Шурой остаётся туманным и непонятным. С этим Лёва разберётся как-нибудь позже, когда никто из более-менее близких людей не будет находиться при смерти. — Знает меня, чёрт поганый, — усмехается Шура и качает головой. — А ты чего трясёшься? Думаешь, что я управление потеряю, и мы попадём в аварию? — Он поднимает бровь и нервно улыбается. — Я ничего сейчас не думаю… — Тяжело вздыхает Лёва, решая не говорить о том, что Шуре лучше не прикасаться к рулю. Шура внезапно начинает смеяться и хватает Лёву за плечо. Тот проглатывает слюни и несколько испуганно смотрит на собеседника. Тот выглядит безумным и уставшим. Кажется, он даже готов расплакаться от облегчения. Конечно, ведь теперь известно, что Макс хотя бы не умер. — Врёшь ведь, Лёвчик. Ну не надо мне лгать: ты не умеешь, — Шура сжимает руку. — Боря говорит мне не гнать, потому что мы с ним однажды попали в аварию. Он тогда чуть из окна не вылетел. Было это всего раз, но он мне это упорно продолжает напоминать, — он уже не выглядит таким нервным. Лёва вяло улыбается и переводит взгляд в сторону лобового окна. Машины всё не двигаются, благодаря чему становится ясно, что Макса удастся увидеть не скоро. Возможно, это к лучшему, ведь он может прийти в себя и с ним предоставится возможность более-менее нормально поговорить. — Не бойся, я поеду сейчас нормально, так что не дрожи. Сегодня ты не помрёшь, — Шура не отпускает плечо Лёвы. В ответ тот кивает и не скидывает чужую руку с плеча. Прикосновения Шуры даже спустя годы кажутся крайне приятными и невероятно тёплыми. Лёва думает, что было бы неплохо, если бы Шура крепко-крепко обнял, прижав к себе. Только подобное по-прежнему кажется неловким. — Я, Боря, Ян и Андрей обсудим, что делать дальше, а ты можешь либо попробовать помочь, либо просто погулять в прибольничном парке. Не подумай, что мы считаем тебя глупым или лишним. Ты в конце концов друг Макса, просто… — Шура начинает мычать в попытках придумать нужную фразу. — Я просто почти не знаю Макса и не смогу ничем помочь. Он не говорил мне, что употреблял, я не рассказывал ему о том тренере. Мы говорим друг с другом, чтобы отвлечься, но о проблемах не знаем. Сейчас вам нужно решать проблемы прямо. А я тут просто бесполезен, потому что ничего не знаю о наркотиках, — быстро-быстро произносит Лёва. Шура тяжело вздыхает. Лёва чувствует — именно это и хотел сказать Шура, но более мягко и не так обидно. Только вот правда, действительно, горькая и неприятная. В неё Лёва виноват сам: он должен был спросить Макса о его прошлом, а не о книгах. Ещё Лёва должен был сказать что-то Шуре о том сообщении Макса. Возможно, это смогло бы предотвратить несчастный случай. — Ты за него так сильно переживаешь? От тебя аж исходит напряжение. Ты будто человека убил, — Шура немного расслабляет хватку. — Говори давай, Лёвчик, знаешь же, что я ничего и никому не расскажу. — Макс писал мне, что не будет отвечать несколько дней, — на одном дыхании произносит Лёва. Он даже не думает, что Шура разозлится. Многолетнее общение показало, что Шуру фактически невозможно вывести на импульсивные и необдуманные поступки. Однако сегодняшняя поездка прямо показала — Шура спокоен, только если дело не касается близких ему людей. — Он говорил тебе, что обдолбается? — Со странной интонацией говорит Шура, вновь сжимая плечо. — Нет, он просто сказал, что его не будет в сети… Я тогда подумал, что он уйдёт отдыхать или просто уедет… Я даже не мог представить, что он начнёт употреблять… — Лёва отворачивается к окну. — Мы с ним не обсуждали его зависимость. Он не говорил, да и я не спрашивал. Знаю, что нельзя не интересоваться чужими проблемами, но мне так не хотелось говорить о них… — Если ты сейчас начнёшь извиняться — я выкину тебя из машины. Ты не виноват, что взрослый мужчина решил сорваться. Да и то сообщение никому бы не помогло. Макс постоянно всякую фигню пишет. Так что расслабься и даже не думай, что здесь есть твоя вина. Поверь мне, Лёвчик, если наркоман решил обдолбаться — его никто не сможет остановить, — Шура отпускает чужое плечо и давит на газ: пробка начинает медленно рассасываться. — Как скажешь, — покорно соглашается Лёва, не желая забрасывать Шуру вопросами, пусть их и накопилось крайне много. Примерно через пятнадцать минут мужчины паркуются возле здания больницы. До нужного отделения удаётся добраться относительно быстро благодаря знанию Шуры, где именно находится нужные палаты. Он явно знает об этом благодаря не совсем положительному опыту. В конце концов Шура и Лёва приходят в больничный коридор, где на скамейке сидят Ян и Андрей, а возле двери стоит мрачный Боря. Его лицо будто бы постарело на несколько лет и заимело новые морщины. — Мы здесь, — говорит Шура, подходя к абсолютно измотанному Яну со стеклянным взглядом. Это снова сильно бьёт по восприятию Лёвы. Тот благодаря занятиям с Яном привык видеть того вечно весёлым и улыбающимся. Теперь же что-то внутри вопит о том, что происходит нечто неправильное. Его обязательно нужно остановить, но Лёва совершенно не знает, как именно. Он слабо слушает чужой разговор и «просыпается» от размышлений, только когда Боря подходит к вопросу о произошедшем. До этого он всячески оттягивал данную тему и пытался всех отвлечь. — Мы с ним поссорились на днях и не поговорили нормально. Макс отказывался принимать, что я решил отказаться от своих таблеток. Он опять начал свою шарманку: «Боря, ты же знаешь, что сказал врач. Боря, ты не продержишься долго. Боря, это всё плохо закончится». Я не выдержал и наорал на него, — Боря косится в сторону Лёвы, и тот неосознанно прячется за спину Шуры. — Я ждал, когда он извинится, а он ждал того же. Ну вы знаете, какие мы упёртые бараны. В итоге я вернулся с работы и обнаружил его в ванной, а рядом лежал шприц. Больше ничего про ссору Боря не рассказывает. Лёва подозревает, что мешает именно его присутствие здесь. Сейчас максимально личный момент, где нет места кому-то постороннему, коим и является Бортник. Он прекрасно понимает это, от того и ждёт, когда Боря скажет о состоянии Макса ещё раз, чтобы потом уйти на улицу, покурить и обдумать всё. — Максу сейчас лучше, угрозы жизни больше нет. Но нужно решить, что делать с ним… — Боря снова смотрит в сторону Лёвы и видит, как тот быстрыми тихими шагами уходит в сторону выхода.***
Лёва садится на скамейку, находящуюся во дворе больницы, и достаёт из кармана пачку сигарет. Он не рядом с Максом, потому что бесполезен там и лишь отвлекает своим присутствием. Лёва тогда поднялся с Шурой больше из желания удостовериться, что Макс жив, а не ради обсуждения его будущего — чтобы Лёва мог об этом размышлять, он должен полностью знать и прошлое Лакмуса. Оно же остаётся туманным и непонятным для Лёвы. Он планирует расспросить обо всём Шуру, когда тот освободится. Сейчас же остаётся только думать. Лёва вынимает сигарету из коробочки, берёт её в рот и поджигает, после чего затягивается. Вспоминаются те посиделки с Максом у него и Бори дома. Только сейчас Лёва понял, что тогда были идеальные моменты для душевного разговора. Бортник мог бы признаться в насилии в мире большого спорта, а Макс поделиться историей своей зависимости от наркотиков. Только тогда Лёве не хотелось раскрывать душу — он желал почувствовать себя самым обычным человеком, у которого не было тяжёлого прошлого. Возможно, Макс тоже не жаждал открываться кому-то с кем изначально просто легко, весело и забавно, но не более того. Бортник затягивается и думает, что и тем, кто остался в больнице, стоит тоже так расслабиться. Не выпить, нет, это чревато слишком плохими последствиями. Кара же за курение настигнет намного-намного позже, а сама сигарета позволит расслабиться и ненадолго забыться. Именно это и необходимо тому же Боре, чей внешний вид оставляет желать лучшего. В голове вертятся самые разные вопросы, но один из них особенно сильно занимает мозг. И звучит этот вопрос невероятно банально и крайне просто — «Зачем?» Лёва не понимает, зачем Боре и Максу понадобилось ссориться. Можно же было сесть и поговорить, избежав этим проблем. Вот зачем было не слушать друг друга, избегать извинений и доводить ситуацию до крайности? Лёва понимает, почему люди ссорятся, но не осознаёт зачем. Вроде легко ответить на последний вопрос, но Лёва не находит слов. Возможно, потому что он сам никогда не ссорился с Шурой. Да, Бортник пребывал в самом паршивом состоянии, говорил различного рода бред, но это ни разу не перетекло в конфликт. Были какие-то мелкие разногласия, моменты, когда Шура бесил своим поведением (наверняка это происходило взаимно), но всегда выходило взять себя в руки и преспокойно всё обсудить с трезвым умом, не затуманенным эмоциями и обидами. Это же так просто, почему тогда Макс с Борей не могли сделать так же? Лёва снова делает затяжку и быстро находит ответ на вопрос. Он заключается в том, что отношения Бори и Макса слишком сильно отличаются от тех, что имеют Шура и сам Бортник. Он не может назвать Умана-Би-2 ни другом, ни братом, ни отцом, ни любимым. Наверное, потому что Лёва не знает, как чувствуется хоть что-то из этого благодаря долгому «заточению». Ему просто хорошо рядом с Шурой, а на остальное наплевать с высокой колокольни. Бортник мысленно возвращается к отношениям Бори и Макса. Глядя на них, Лёва всегда чувствует себя лишним. Он понимает, насколько близкие отношения у этих двух. Одного взгляда Макса достаточно, чтобы понять, какую нежность он испытывает по отношению к Боре. И это взаимно. А ссоры наверняка является следствием того, что любящие люди отказываются видеть недостатки в своём партнёре. Так Макс в упор не видит седины у Бори, а тот — прибавившихся морщин. Лёва знает о таких мелочах, потому что сам Лакмус рассказывал об этом. Сигарета тлеет в руках, а Лёва чувствует себя выжатым, как лимон. Слишком много событий произошло за день, чересчур резкая смена эмоций произошла за одну секунду. Усталость пришла только сейчас, когда стресс отступил. Аппетит же не вернулся, пусть и нужно сейчас поесть, чтобы продолжать хоть как-то поддерживать работу больного желудка, измученного спортивными диетами. Лёва берёт вторую сигарету и курит уже её. Плевать, что нельзя дымить, как паровоз. От одного такого раза лёгкие не откажут и не почернеют. В остальное же время Лёва курит совсем мало. — Егор? — Раздаётся голос, который Лёва так давно не слышал. — Неужели, это ты, Егор? — Слова становятся громче. Лёва поднимается на ноги и собирается уходить подальше, чтобы не говорить с матерью. С ней банально нечего обсуждать. Её совершенно не хочется даже видеть, ведь это заставляет чувствовать себя беспомощным ребёнком. В прошлую встречу рядом был Шура, а сейчас он занят, и Лёва остался наедине с человеком, сломавшего его и морально, и физически (чего только стоит желудок). — Егор, стой! — Наталья хватает сына за рукав куртки, не позволяя уйти или хотя бы отодвинуться. — Егор, ты не узнал меня? Это же я, твоя мама! Как же я скучала, ты не представляешь! Конечно Лёва не представляет, как можно скучать по тому, кого совершенно не знаешь. Сам молодой человек тоскует только по Шуре, когда находится в туре, где нет возможности даже созвониться. А вот по матери и отцу Лёва ни разу не скучал, он вспоминал их только в моменты, когда ему было особенно плохо морально. В остальное же время мысли Лёвы заняты Шурой или музыкой. — Егор… — Наталья резко обрывает фразу, когда замечает тлеющую сигарету в руках сына. — Ты куришь? Ну как же так! Ты же такой взрослый человек и должен понимать, как это вредно! Вот именно! Лёва уже взрослый человек, у него даже имя другое, а Наталья читает нотации и бесполезные лекции, как какому-нибудь непослушному подростку. Она серьёзно думает, что имеет на подобное право. Единственным, чьи комментарии Лёва согласен слушать, является Шура. — Ну вот чего ты молчишь? Неужели, тебе всё-таки стыдно перед родной матерью? Совесть, наконец-то, заиграла? — Улыбается Наталья, сильнее сжимая рукав. — Вот чего ты ждёшь, Егор? Имя «Егор» режет слух и заставляет поморщиться. Оно уже чужое и принадлежит кому угодно, но никак не Лёве Бортнику. Тот чувствует себя ребёнком, но теперь не испуганным, а очень и очень злым. Страх затмевается яростью, вызванной тем, что Наталья ведёт себя так, словно ничего плохого и не было. Она строит из себя заботливую мамашу, которой никогда и не была. — Я жду, когда ты заткнёшься и дашь мне уйти, — неожиданно даже для самого себя произносит Лёва. Он невольно улыбается, чувствуя себя так, будто рядом находится Шура. Именно его длинные речи о вине родителей смогли задушить страх и заменить его яростной ненавистью. Она постоянно показывает картины прошлого, где Наталья причиняла только боль и не оказывала никакой заботы. — Егор, не говори так: ты ранишь моё сердце, — Наталья делает максимально жалобное выражение лица. — Мы так давно не виделись, а ты меня прогоняешь прочь. Представь, как больно матери, когда её единственный ребёнок отказывается даже говорить с ней! Егор, ну постыдись ты. — Постыдиться чего? Того, что мне нет дела до человека, который мне всю жизнь испоганил? — Лёва зло шипит. Он почему-то хочет плакать. Вроде и удалось дать отпор, и у матери больше нет власти, но всё равно к глазам подбираются противные слёзы. От них хочется убежать куда-нибудь далеко, желательно под «бок» к Шуре. Рядом с ним всегда чувствуется безопасность и надёжность. — Я сломала тебе что-то? Да я открыла тебе двери, чтобы ты смог добиться чего-то в спорте! А ты так неблагодарно ведёшь себя, — Наталья на мгновение теряет маску заботливой и любящей матери. — Я не просил тебя об этом! Я ненавидел чёртов спорт! Меня воротило от одного вида коньков, а ты продолжала трахать мне мозги, запрещать нормально жить. Да ты мне не дала даже возможности получить нормальное образование! Тебе всегда было плевать, — Лёва выдёргивает руку. — Тебя волновало только чёртово фигурное катание, куда ты по своей тупости не смогла пробиться. Поэтому ты превратила мою жизнь в ад. Я до сих пор не могу нормально питаться из-за чёртовых диет. Ты сломала мне жизнь, а теперь делаешь вид, что ничего не было? Перестань пытаться давить на жалость, это тебе не поможет. Знаешь почему? Да потому что я не ребёнок! Мне двадцать три года, у меня своя жизнь, где тебе нет места. И ещё я курю, потому что могу себе позволить, и мне плевать, что ты об этом думаешь. Так что закрой свою пасть, — Лёва затягивается сигаретой и выдыхает дым прямо в лицо Натальи. Она начинает кашлять, а сам Лёва едва сдерживает слёзы. Он так давно мечтал сказать это, столько раз бессонными ночами представлял лицо матери. А когда сделал, то о чём фактически мечтал, почувствовал только боль и слепую злость, направленную на то, что утраченных лет больше не вернуть. — Егор, ну зачем же ты так? — В голосе Натальи проскакивает нечто, отдалённо похожее на отчаяние. — Меня не Егор зовут, прекрати называть меня этим чёртовым именем! — Лёва снова демонстративно затягивается. — Сынок, я же к тебе за помощью иду, — Наталья наигранно изображает печаль. — У твоего отца с сердцем проблемы, его в больницу положили. На лечение необходимы большие деньги… Лёва закатывает глаза и начинает нервно смеяться. Ему плевать на отца и его состояние. Он не заставлял заниматься ненавистным фигурным катанием, но и никогда не вставал на защиту сына. Михаил предпочитал игнорировать боль своего ребёнка, так почему последний должен поступать иначе? — Думаю, что денег, которые вы на мне заработали, хватит на лечение двадцати тысяч сердечников. Давай расчехляй заначки, потому что ничего большего от меня вы не получите. Понимаешь? У меня самого проблемы со здоровьем, а они намного важнее, чем какой-то мужчина, которому всегда было наплевать на меня, — Лёва натянуто улыбается. — Не смей больше даже подходить ко мне, иначе я тебе хорошенько тресну или найду способ испортить жизнь. Не забывай, что ты живёшь на мои, — он делает акцент на последнем слове, — деньги, которые я в любой момент могу отсудить. Так что не советую снова попадаться мне на глаза. Прощай. Лёва быстрым шагом уходит, куда глаза глядят, стараясь не заплакать. Сейчас как никогда нужен Шура и его своеобразная поддержка. Только Лёва не может пойти к нему сейчас - нужно справиться с эмоциями самостоятельно. Ноги ведут в непонятном направлении, Лёва не собирается останавливаться. Ему сейчас слишком тяжело, чтобы думать о чём-то, в том числе и о работе. Сейчас нужно искать нового гитариста, а не страдать из-за матери, которая никогда не поймёт своих ошибок. Однако успокоиться Лёва всё равно не может. Его внутренний ребёнок так надеялся услышать извинения, а не упрёки. И теперь истерику этого «чада» всё не удаётся унять: оно так отчаянно хочет защиты. Лёва же может предоставить только одиночество и груз проблем на работе и в личной жизни.***