***
«Привет. Как ты?» Печатает Лёва спустя сотни попыток написать хоть что-то. Он обещал Шуре, что дома сразу же поговорит с Максом по телефону, морально подготовив к следующему разговору, который будет в больнице, и просто подтолкнёт к решению лечь в клинику, где помогут с зависимостью. Лёва чуть ли не клялся, но набрал два коротких предложения лишь спустя почти два часа после возвращения домой. Шура ждёт результатов «переговоров», а Лёва не может ему ничего предоставить, по крайней мере сейчас. Вроде бы это так просто — написать другу и поговорить с ним нормально. Только Лёве от чего-то страшно даже поздороваться с Максом. Последний не будет орать или заносить в чёрный список, максимум, что он сделает — просто проигнорирует сообщение или ответит немного позже. Всё до невозможности невероятно банально, а Лёва накручивает себя, сходит с ума, и в итоге не может даже пальцами пошевелить из-за паранойи и нервов. Лёва облокачивается на спинку стула и закрывает лицо ладонями, тяжело вздыхая. В голове вертятся самые разные мысли, но среди них господствует одна: «Шура бы сделал всё намного-намного быстрее. Он бы не стал так трястись из-за несчастной смс-ки». Лёва злится из-за собственных размышлений, сильнее накручивает себя и вновь впадает во время, когда только удалось выбраться из «ледового плена». Тогда, точнее в промежуток между началом обучения у Яна и созданием группы, Лёва постоянно сравнивал себя с Шурой. Тот никогда не был идеальным человеком, но именно на него Лёва старался и старается равняться и быть максимально похожим. Исходя из этого желания, Бортник постоянно проводил сравнения между собой и Шурой. Последний раз за разом оказывался намного-намного лучше. Сперва данный факт расстраивал, потом злил, а в конце Лёва перестал рассматривать его и начал упорно игнорировать. Лёва включает телефон и смотрит на экран, демонстрирующий, что никаких новых сообщений нет. Конечно, Макс сейчас лежит в одиночной палате и наверняка мучается от ломки, ему не до Лёвы и «важных» разговоров. На самом деле, он даже не знает, смогут ли убедить беседы о вреде наркотиков наркомана. Опыта общения с зависимыми людьми у Лёвы толком-то и нет (Макс не считается). Всё, что Лёва знал о «тяжёлых» наркотиках — рассказы тренеров и матери. Они все повторяли, что наркоманы — безмозглые люди, являющиеся социальным дном. В «свободной жизни» Лёва сталкивался с людьми, которые употребляют лёгкие наркотики. Их даже предлагали Бортнику, но тот сразу отказался. Однако не из-за желания не опускаться на «дно», а из-за того, что Шура не очень-то и лестно отзывался о лёгких наркотиках. Только это заставило отказаться и уберечь себя от одного из видов зависимостей. «Лёгкие» наркоманы понятны, как пять копеек. Лёва чётко знает и понимает, почему эти люди употребляют, как нужно с ними вести себя и откачивать. Как-то раз Бортнику пришлось провожать обдолбавшегося барабанщика из другой группы в номер. Опыт не самый приятный, но он всё же есть. И вряд ли он будет похожим на то, что бывает у «тяжёлых» наркоманов. Наверное, стоит прочитать в интернете хоть что-то о наркоманах. Только во всемирной паутине врут на каждом углу, а поговорить с Шурой нельзя: он уверен, что «переговоры» идут успешно. Лёва загнан в угол, где выхода не видно, нужно только ждать сообщения от Макса. Последний вызывает ещё больше вопросов, ведь он рушит сформировавшиеся в голове Лёвы представления о наркоманах. Те видятся грязными, уродливыми и просто жалкими, а Макс совершенно не подходит под подобное определение. Он буквально один из приятнейших людей в жизни Лёвы. Он отвлекается от мыслей из-за того, что на телефон, наконец, приходит сообщение. Лёва тут же включает гаджет и сразу заходит в диалог, где красуется короткий текст от Макса: «привет.» Это одновременно и радует, и злит: столько переживаний ради одного слова, написанного с маленькой буквы. Лёва замечает, что Макс ещё что-то пишет. Однако смс-ка не приходит ни спустя одну минуту, ни две, ни даже пять. Макс будто печатает не ответ на вопрос, а какую-нибудь поэму на миллион сообщений. Конечно, будет хорошо, если Макс подробно распишет про своё состояние, расскажет свою версию произошедшего и поделится переживаниями. Но разве можно так долго печатать? Лёва знает ответ — можно, сам молодой человек может одно короткое предложение минут десять писать. Только в сложившейся ситуации этот факт забывается напрочь. «Со мной всё нормально. Ты как?» — гласит сообщение от Макса. Лёва перечитывает два предложения несколько раз, нервно улыбается и чудом подавляет желание швырнуть телефон в стену. Бортник берёт себя в руки, делает несколько тяжёлых вдохов и выдохов, после чего предпринимает попытки разговорить Макса. Настроение последнего невозможно понять из-за нечитаемых эмоций в тексте. К удивлению Лёвы, Макс быстро втягивается в разговор и печатает в несколько раз больше и быстрее самого Лёвы. Тот фактически не успевает отвечать на одни сообщения, как появляются другие. Они говорят обо всём на свете, но только не о произошедшем. Конечно, человеку в больнице никогда не захочется обсуждать своё местонахождение. Один раз только появится желание пожаловаться, но только на неделю пребывания в больнице, когда тоска совсем замучает. От переписки Лёве становится настолько хорошо, что он даже забывает об обещании. Оно вспоминается резко, прямо посреди разговора, вертящегося вокруг темы музыки. Нарушать идиллию не хочется от слова совсем, но именно это и требуется от Лёвы. Последний прекрасно понимает — одно неверное слово способно нарушить всё, что выстроилось с Максом. Лёва устало потирает переносицу и печатает сообщение, где прямо спрашивает о том, что говорят врачи. Макс читает сообщение и выходит из сети. Лёва сам виноват в этом: он прекрасно знает, насколько сильно злят любые упоминания о причинах нахождения в больнице. Личный опыт заставил Лёву вкусить всю мерзость любой заботы. Хотя, её толком и не было. Мать спрашивала исключительно о возможности как можно скорее вернуться на лёд, тренеров интересовало тоже самое, журналистов тоже, а отцу было всё равно. Ну или же он просто-напросто не знал, что говорить. В любом случае, в больнице сам Лёва не желал говорить с кем-то о недуге. Ответ от Макса всё же приходит. На этот раз он довольно полный и даже разделён на абзацы. Лёва принимается внимательно вчитываться в текст. Из него выясняется, что у Макса всё не плохо, но и не хорошо, состояние просто «нормальное». Врачи в основном молчат и выполняют работу, настроение у Макса препоганое, потому что Боря не отвечает на смски, но читает их. Лёва несколько раз пробегается глазами по тексту и поджимает губы. Сейчас нужно поддержать Макса, как-то его приободрить. Только Лёва так и не смог научиться искусству поддержки людей. Лёва может купить любую безделушку, глупо пошутить, прислать забавное видео, но не успокоить разбитого морально человека. Лёва пытается, но ничего у него не получается. Лёва быстро-быстро набирает сообщение: «Что будешь делать дальше?». Фраза кажется слишком высокомерной и неподходящей, нужно как-то показать, что состояние Макса, действительно волнует. Лёва думает несколько секунд и добавляет текст ещё одним предложением: «Я могу как-то помочь?» Почему-то Лёве кажется, будто так Максу будет немного спокойнее. Макс отвечает быстро и признаётся, что ничего не знает, что не видит будущего рядом с человеком, который в любой момент может вскрыть вены. Лакмус впервые за всё время общения с Лёвой отправляет не одно сообщение, а много маленьких, содержащих в себе не больше трёх слов. Читать подобное трудно, но Бортник запихивает все возмущения куда-то глубоко и просто принимает обстоятельства. Высказать мнение можно и потом, а сейчас нужно просто немного потерпеть. Макс пишет о том, как боится, что Боря примется за старое, что оборвёт все связи и бросит, что жить без Бори не получится. Лёва читает это и ловит себя на мысли, что чужой монолог чем-то напоминает подростковый, от этого становится даже смешно. Но всё веселье пропадает, когда Лёва осознаёт — он сам мало чем отличается от Макса. Его, Лёву, тоже по пятам преследует страх стать ненужным Шуре, надоесть ему или поссориться настолько сильно, что тот оборвёт общение. Сообщения от Макса приходят толпами, Лёва всё внимательно читает и ждёт, когда появится возможность хоть что-то сказать. Непонятно только, что можно говорить человеку, который находится в состоянии Макса. Ему сейчас явно не до шуток или рассуждений о «важных» проблемах. Сейчас Максу может помочь только серьёзный разговор с Борей наедине, без посторонних. Вроде решение всех проблем так близко, но поймать его не получится: всё потому что и Макс, и Боря чересчур гордые люди, и не смогут нормально поговорить. По крайней мере, так думает Лёва, опираясь на то, что видит. Однако он уже не может доверять своим наблюдениям, ведь все эти годы они были неполными. Вот и остаётся только слушать (читать) Макса. Тот перестаёт писать резко, Лёва даже не сразу понимает этого и просто ждёт сообщений ещё несколько минут. Потом же он некоторое время пытается представить, что именно сейчас можно написать. Бросаться банальными словами поддержки не хочется: это будет неуважением. А пытаться перевести тему глупо и мерзко, потому что Макс расстроится и подумает, будто Лёве плевать. Ему же не всё равно, он искренне хочет помочь, не только из-за Шуры. «Попробуй поговорить с ним. Напиши ему первым» — гласит сообщение Лёвы. Он сильно сомневается, что его слова хоть как-то повлияют на Макса. Последний наверняка найдёт миллион отговорок, чтобы не говорить с Борей. Упрашивать упрямого человека бесполезно, нужно осторожно толкать его в нужную сторону. Лёва попытается сделать это завтра, когда снова будет в больнице и сможет говорить с Максом лично, увидев все его эмоции без глупых скобочек. Приходит новое сообщение от Макса: «Я попробую, но не сегодня и не завтра». Это не совсем отказ, но и не соглашение. Лёва принимает подобное за маленькую победу и переписывается с Максом ещё некоторое время, после чего они желают друг другу спокойного сна. Тогда Лёва немного расслабляется, засовывает телефон в карман и медленно плетётся к кабинету Шуры. Лёва чувствует усталость и желание хорошенько отоспаться, вот только разговор о Максе нельзя откладывать на потом. Исключительно это побуждает Лёву идти в кабинет Шуры, где тот либо работает, либо курит, либо слушает музыку. В любом случае Лёва ненавидит отвлекать Шуру даже от отдыха. Совесть начинает грызть Лёву, пусть тот и знает, что сейчас необходимо поговорить с Шурой. Лёва тихо стучится в дверь и сразу же делает несколько шагов назад, готовясь в любой момент убежать. Бортник так дрожит и нервничает, словно Шура будет орать или закатывать сцены. Он никогда так не делал, пусть и иногда Лёва действительно отвлекал от каких-то важных дел. Шура всегда реагировал спокойно и без раздражения в голосе говорил, что занят. Паранойя всё мучает, заставляет сильнее нервничать и побуждает уйти прочь. Лёва старается держать себя в руках и постоянно прокручивает в голове, что никто орать не будет, что бояться банально нечего, что нужно просто дождаться разрешения войти. Однако тревожные мысли отказываются уходить. Вообще, их не должно быть, учитывая годы, которые Лёва провёл рядом с Шурой. Привычки и повадки последнего вроде бы изучены, мало что способно удивить. И всё равно Лёва вспоминает «прошлую жизнь» и упорно продолжает перекладывать её на «новую». Это стало какой-то привычкой, почему-то оставшейся с первых месяцев знакомства с Шурой. — Заходи, заходи, — слышится спокойный и даже расслабленный голос Шуры по ту сторону двери. Лёва осторожно открывает дверь и заходит внутрь комнаты. Она одновременно и красивая, и при этом какая-то холодная, неуютная. Помещение выглядит идеальной декорацией для фильма, съёмки, но не для постоянного нахождения здесь. Полки забиты разными дорогими вещами, книгами, но ничего из этого не способно прибавить хотя бы каплю уюта и тепла. Не физического, а морального. Лёва ненавидит эту часть квартиры и изо всех сил старается избегать кабинет. Его стены словно с каждой секундой на миллиметр сдвигаются к середине, угрожая в любой момент раздавить и переломать все кости. Вроде ничего плохого для Лёвы здесь не происходило, отсюда никогда не было слышно истошных криков боли, но всё равно чувствовалась та атмосфера отчаяния и тоски. В совокупности это давит и заставляет вспомнить самые ужасные события из жизни. — Ты что-то хотел? — Шура отпивает немного виски (о содержимом стакана Лёва судит по цвету). — Да… — Лёва скользит взглядом сперва по стакану с алкоголем, а после и по расслабленному Шуре. — Я поговорил с Максом, — Лёва облизывает губы и садится на стул, стоящий напротив Шуриного. Тот довольно хмыкает и делает ещё несколько глотков. Шуру явно не напрягает холод кабинета, а, наоборот, расслабляет. Конечно, комната обустроена так, как пожелал сам Шура. Именно его представления о прекрасном царствуют в кабинете, и никто не смеет тут что-то менять. Да, Лёва готов лично полностью переделать каждый сантиметр комнаты, но прав на это нет. — И как? Он сказал тебе что-то важное? Или вы опять каких-нибудь собак обсуждали? — Шура пристально смотрит на Лёву. Тот предпочитает проигнорировать комментарий о собаках. После сегодняшнего происшествия (чуть не случившегося убийства Лаки) даже думать о псах неприятно: совесть начинает грызть. — Мы поговорили о произошедшем, — Лёва поправляет чёлку, сползшую на глаза. — Если говорить сразу о важном — Макс согласен поговорить с Борей и почти готов сделать первый шаг. Мы ещё завтра поговорим, тогда точно всё будет ясно и понятно, — он старается говорить быстро и не сильно вдаваться в подробности, которые явно сейчас не очень-то и нужны. — Про клинику Макс ничего толком и не сказал. Но думаю, что он ляжет, когда поговорит с Борей. — Спасибо, — коротко отвечает Шура и улыбается, после чего ставит стакан на стол и облокачивается на спинку кресла. Лёва кивает, но теперь в сердце поселяется нечто крайне неприятное. Оно шепчет, что Лёва выдал слишком личную информацию, которую Макс доверил. Его по сути же предали, раскрыв важные тайны. Друзья так не поступают, они молчат и просто поддерживают. А не пересказывают результаты переписок. Всё это не должно выходить за рамки общения двух людей. — Ты какой-то слишком нервный. Что у тебя уже успело случиться? — Шура отвлекает от размышлений. — Не надо только говорить, что ты переживаешь за Макса или из-за ухода того гитариста. Я вижу, когда ты врёшь, — в голосе слышится уже привычная добродушная насмешка. Лёва сам невольно ловит чужое настроение и потирает переносицу. Бортник честно пытается научиться правильно врать, это даже получается с некоторыми людьми, но не с Шурой. Тот будто бы в мозгах окружающих людей умеет копаться и читать их мысли. Или же Лёва просто невольно выдаёт обман какими-то мелкими жестами, которые Шура с предельной лёгкостью замечает. — Я сегодня с матерью говорил, — как только Лёва произносит это, сразу слышит в ответ недовольный вздох Шуры. — Как она только нашла тебя? Мы же номер тебе поменяли и заблокировали её везде… Через кого она до тебя докопалась? Кто у нас тут «сердобольный»? — Тот всегда кривится, когда речь заходит за Наталью. Лёва помнит, с каким невероятным удовольствием он уничтожал старую сим карту, где были номера людей из «прошлой жизни». Вроде в этом действии не было ничего сверхъестественного, но Лёва в тот момент ощутил свободу. Её чувство только усилилось, когда Шура помог разобраться и настроить новую сим карту. Первым номером на ней стал тот, что принадлежал Шуре. — Она мне не звонила, Шура… Мы с ней во дворе больницы столкнулись. Я курил и ждал тебя, а она шла от отца. Его вроде как положили из-за проблем с сердцем, — Лёва нервно улыбается. — Мама… — Он осёкся, когда поймал на себе недовольный взгляд Шуры. — Мать опять начала шарманку, что я её не ценю, не уважаю. Она начала читать мне нотации из-за сигарет, а потом потребовала деньги на лечение отца. Я ничего ей не дал, не надо смотреть на меня так, Шура, — Лёва проглатывает скопившиеся слюни. — Я высказал ей всё в лицо и ушёл, чтобы больше не видеть её. Лёве больше не хочется плакать или прижаться к Шуре. Сейчас пришло странное спокойствие, в котором нет оттенков ни грусти, ни радости. Лёва вспоминает разговор с матерью и не может разобраться в своих эмоциях. Их слишком много, они мешаются между собой, но Лёве получается разобрать кое-что конкретное — разочарование. Такое вот тягучее и облепляющее сердце. — Прямо сам послал её? — Шура удивлённо поднимает бровь. — Да ты прямо герой! Хвалю тебя. Не представляешь, как сильно я ждал, когда ты поставишь эту суку на место и постоишь за себя сам. Ты не думай, что я брошу или перестану быть для тебя опорой. Я никуда не денусь: слишком уж с тобой хорошо, — Шура усмехается. — Просто мне нравится, что ты начинаешь прямо говорить: «нет» — даже когда меня нет рядом. Я прямо горжусь тобой, Лёвчик. Слова немного приободряют Бортника и заставляют его слабо улыбнуться. Осадок неприятного разочарования медленно стихает и просто ложится тонким слоем где-то в углу души. Это определённо даст о себе знать где-то в будущем, но не сейчас. Так что можно не надолго расслабиться. — А ещё я чуть не убил собаку, а потом помог ей найти хозяина и сфотографировался с ним, — добавляет Лёва. — Щенок ничего мне не сделал, он даже не укусил меня. Я просто увидел его и понял, что хочу причинить ему боль и заставить страдать. Мне чудом удалось одуматься и ударить эту собаку… Я нашёл её хозяина, тот так благодарил меня… — Лёва резко замолкает, не решаясь продолжать говорить. После пересказа происшествия с собакой Лёва начинает чувствовать себя ещё большей сволочью и чудовищем во плоти. Конечно, когда говоришь всё вслух, обелять себя не получается от слова совсем. Разум предпринимает жалкие попытки, но ничего дельного из этого не выходит. — Ну ты молодец, что хоть не прибил этого щенка. Я бы на твоём месте не сдержался, — Шура достаёт из шкафчика второй стакан и наливает в него алкоголь. — А ты смог даже помочь кому-то… Просто удивительно, Лёвчик, — Шура кивает в сторону наполненного сосуда, мол, бери и пей. Лёва не хочет сегодня выпивать, но подчиняется и делает глоток. Горький вкус жидкости распространяется по горлу, и становится ясно, что это виски. Такой хороший и качественный виски. Лёва не поклонник этого напитка, и пьёт его только из-за предложения Шуры, чьё мнение всегда важно. Если он решил, что Лёве сейчас необходимо выпить — значит так оно и будет. — Я чуть не сорвался на мелкой псинке… Разве это не жалко? — Лёва мочит губы алкоголем, но толком не делает глотков, чтобы совсем не впасть в откровения и не сказать чего-то ненужного. — Это нормально, Лёвчик. Когда плохо, хочется сорваться на ком угодно, кто хоть немного слабее тебя. Я так однажды в десять задушил уличного котёнка. Отец наорал и выгнал на улицу, и я сорвался на несчастном животном. Помню, как пришёл в себя и разрыдался, после чего похоронил котёнка, — Шура опустошает стакан одним глотком. — Многие так делают не только с животными, но и с людьми. Ты не одинок в этом, но отличаешься от многих тем, что сумел во время остановиться. Некоторые так с ума сходят, что начинают резать других людей направо и налево. А у тебя даже щенок не помер. Можно считать, что ты мастерски держишь себя в руках. — Я просто посмотрел на этого щенка, и мне стало так стыдно, — Лёва всё же нормально отпивает алкоголь и морщится из-за неприятного горького вкуса, что своеобразно обжигает язык. — Я повторю, что ты молодец. Только не надо винить себя за то, что тебе захотелось почувствовать себя сильным. Некоторые браки заключают и заводят детей только ради этого. Так что успокойся, Лёвчик. Ты не плохой человек и не сделал ничего криминального. Напомню, что ты даже собаку спас от смерти на улице. Дыши свободнее и отпусти всё, — Шура поднимает стакан и вытягивает руку с ним в строну Лёвы, намекая на то, что нужно стукнуться. — Спасибо, — Лёва чокается и снова толком ничего не выпивает, потому что не хочет проснуться завтра с больной головой и потерять возможность адекватно мыслить рядом с Максом (возможно, тут Лёва утрирует). На тело накатывает усталость, и веки начинают слипаться. Навряд ли это алкоголь так действует, скорее весь адреналин покинул тело, от чего вся бодрость и испарилась. Лёва хочет лечь в кровать и хорошенько отоспаться, чтобы проснуться с чистой головой и возможностью трезво мыслить. — Лёвчик, ты только не спи в кресле: спина будет болеть, — беззлобно усмехается Шура. — Если хочешь — можешь прилечь на диван, — он кивает в сторону чёрной мебели, стоящей в другом углу кабинета. — Спасибо, но я пока не хочу ложиться, — Лёва мягко уклоняется от предложения, не желая случайно оскорбить интерьер кабинета. — Ещё немного посижу с тобой, если ты, конечно, не против… — Не начинай свою шарманку с этим «не против», прошу тебя, Лёвчик, — Шура вынимает из пачки, лежавшей на столе, сигарету, поджигает её и затягивается. — Я хочу, чтобы ты провёл ещё немного времени со мной. Только ты это… не слишком засиживайся, а то завтра не встанешь. Лёва улыбается, а после начинает рассказывать что-то про музыку. Замолчать заставляет Шура, протянувший Лёве сигарету, которую сам курит. Жест странный и даже не прошенный, но Лёва послушно затягивается, после чего Шура убирает сигарету и сам вдыхает табак. — Ты чего замолчал, Лёвчик? Продолжай давай, — Шура говорит это таким тоном, словно ничего такого в его действиях не было. — Мне очень интересно, что там у тебя в турах происходит. Лёва молчит ещё несколько секунд, после чего начинает рассказывать про бывшего гитариста группы Данилу, про его любовные похождения и самые тупые выходки на сцене. Шура внимательно слушает это, смеётся и периодически задаёт вопросы на тему. Лёва подобно на всё отвечает и старается не опускать всех деталей, что стали такими привычными, от чего про них легко забыть. Разговор стихает только из-за того, что Лёва начинает засыпать на ходу, а Шура путаться в словах. Последний предлагает Лёве переночевать прямо в кабинете, на одном диване. Но Лёва отказывает и медленно уходит в свою комнату, где заваливается на кровать и засыпает прямо в одежде.***
Утром Лёва просыпается только благодаря настойчивости телефона, который находится на другом конце комнаты. Тот отчаянно проигрывает мелодию, заставляющую открыть глаза и оторвать голову от подушки. Лёва относительно быстро заканчивает с утренними процедурами и плетётся на кухню. Нужно приготовить хоть что-то на завтрак или заказать на крайний случай. Не то, чтобы Лёва хочет есть утром, просто если пропустить приём пищи — Шура наградит тем самым взглядом, от которого становится стыдно. Лишний раз проваливаться сквозь землю от неловкости не хочется. Лёва заглядывает в холодильник, где вроде и есть еда, но прикасаться к ней нет никакого желания. Однако нужно хотя бы яичницу пожарить и сделать это максимально нормально. Сам Лёва может и «угольки» поесть, но нельзя кормить подобным Шуру. Он ничего против не скажет, только пошутит, съест всё, а потом будет мучиться от болей в животе. Лёва решает не «травить» Шуру и просто заказывает еду из ближайшего кафе. Бортник даже не спрашивает, что хочет Шура на завтрак. Не потому что плевать на чужие предпочтения, а потому что Лёва успел всё выучить и запомнить. Он точно знает, чем Шура любит трапезничать после выпивки, на трезвую голову и по праздникам. В этом помогли долгие наблюдения. По правде говоря, Лёва старается есть то же, что и Шура. Судя по звукам из ванной, Шура уже встал. Лёва включает электрический чайник и садится за стол. Сейчас не хочется куда-то ехать. Лёва с удовольствием бы провёл день в компании Шуры без выходов из дома. Однако плевать хотели обстоятельства на мечты Лёвы. Он резко подрывается, вспоминая, что Шуре нужно приготовить таблетки от головы и минералку (она всегда в холодильнике). Вообще, это не входит в обязанности Лёвы, он просто хочет помочь и оказать хоть какую-то заботу. Она же всегда всем нужна, как бы сильно человек не упирался. Шура заходит на кухню, и ему сразу же вручают стакан с минералкой и таблетками от головы. Шура ничего не говорит и быстро кидает капсулы в рот, после чего за несколько больших глотков выпивает всю воду. Лёва внимательно наблюдает за этим так, словно Шура не минералку пьёт, а какую-нибудь блоху подковывает. — Спасибо тебе, Лёвчик, — говорит Шура, откладывает стакан в сторону и треплет Лёву по волосам. Тот совершенно не сопротивляется и даже сам льнёт к ладони. Шура усмехается и начинает просто гладить по волосам, как кота по шерсти. Лёва получает искреннее удовольствие от этого, но старается не говорить о своей любви вслух. Не нужно разглагольствовать о том, что и так прекрасно видно. — Ты решил отравить нас сегодня или заказал уже завтрак? — Шура убирает руку от чужих волос. — Не драматизируй, я не так уж и плохо готовлю. Плохо, но не ужасно, — Лёва улыбается и наливает кипяток в две кружки. — Я не драматизирую, а говорю правду, Лёвчик, — Шура щипает собеседника за бок, заставляя того отпрыгнуть. Лёва демонстративно громко цокает языком и закатывает глаза. Однако лицо быстро меняет выражение на более мягкое: сейчас не тот момент, когда стоит долго-долго хмуриться. Конечно, не каждое же утро удаётся так спокойно провести в компании Шуры за шуточным обсуждением «яда» в еде. Иногда Лёва даже жалеет, что отказался от полноценной модельной карьеры и выбрал музыку. В первом случае было бы больше возможностей подольше насладиться компанией Шуры, его рассказами о молодости и рассуждениями на самые разные темы. Лёва безусловно любит музыку, но она отнимает чересчур много времени и сил. Ничего из этого в полной мере не остаётся, свободных часов на личную жизнь фактически не имеется. То, что всё же есть, Лёва тратит на переписки с Максом, но чаще созванивается с Шурой и либо просто молчит, либо разговаривает. Шура не заставляет рассказывать что-либо неприятное, он позволяет просто болтать и рассуждать. В любом случае, нескольких часов Лёве никогда не хватает. — Не бойся: я ничего сегодня не буду готовить. Нам уже везут нормальный «не ядовитый» завтрак, — Лёва перемешивает сахар в двух кружках (количество сахара в обоих сосудах одинаково). — Спасибо, что спас мой желудок, — Шура нагло и бесцеремонно забирает две кружки у Лёвы и ставит их на стол. Бортник садится на привычное место. Он думает, что ему нужно не только Шурин желудок спасать, но и свой. Да, состояние организма намного улучшилось, но оно по-прежнему далеко от идеала. Аппетит нерегулярен и чаще всего просто отсутствует, из-за чего Лёве приходится буквально заставлять себя пережёвывать пищу. В такие моменты в горле возникает противный ком тошноты, угрожающий в любой момент «лопнуть», выпустив жалкое содержимое желудка наружу. Оно же иногда выходит, но только не в присутствии Шуры, и Лёва делает всё для этого. — Ты же себе нормальную человеческую порцию заказал? Или опять, как котёнок поешь, а потом будешь валяться с больной головой? — Шура поднимает бровь в ожидании прямого и точного ответа. — Я себе заказал столько же, сколько и тебе, — отмахивается Лёва, не желая продолжать обсуждать эту тему. Разум устраивает Лёве настоящие эмоциональные качели. То некоторое время разговоры о еде, готовке и питании не вызывает ровным счётом никаких эмоций, то, наоборот, одно упоминание супа способно довести до ручки. Обычно подобные скачки можно как-то отследить, но сегодня не получилось. От «ядовитого» веселья не остаётся и следа. Это место занимает нечто болезненное и тоскливое. Его ничем не выходит нормально заглушить. Даже компания Шуры не спасает. — Ты сможешь столько съесть? Я же привыкший и вечно голодный, а ты можешь не выдержать и блевануть. Убрать всё сможем, но тебе же плохо будет. Я не говорю, чтобы ты ел тоннами, это тоже плохо. Просто ешь хоты бы средние порции, — голос Шуры звучит крайне обеспокоенно и даже заботливо. — Смогу, всё будет хорошо, — Лёва говорит неуверенно: он сам не знает, сможет ли осилить всё, что заказал себе. Лёва только сейчас понял, что переоценил свои силы, когда брал чересчур много. Придётся либо силой запихивать в себя всё, либо оставлять на потом, либо просто выкидывать всё. За последнее совесть сама сожрёт с потрохами, но сперва переломает все кости и изобьёт до кровавых соплей. — Ты только не запихивай всё в себя, если не сможешь много съесть. Хорошо? — Серьёзно произносит Шура. Лёва кивает, и его телефон начинает звонить. Это доставка. Бортник наспех обувает тапки, накидывает на плечи кофту, берёт деньги и выходит на улицу. Там быстро расплачивается с курьером, и вскоре Лёва сидит напротив Шуры и пытается осилить порцию. Она выглядит чересчур большой, нет, просто гигантской. Шура ест всё преспокойно и с настоящим удовольствием. Сам же Лёва с трудом пережёвывает каждый кусок и изо всех сил подавляет желание вырвать. Вот вроде уже пять лет Лёва пытается лечить желудок, но успехи слишком жалкие и незначительные. Вот вроде и есть результат, но он преступно далёк от идеала, который представляется чем-то очень далёким. Шура замечает беспокойство Лёвы, но тот отмахивается и бодро откусывает пищу. Её вкус толком и не чувствуется, во рту находится просто что-то очень и очень пресное и бесформенное. Возможно, в этом виноваты все эмоциональные потрясения, которые произошли буквально за один день. Лёва всегда крайне сильно реагирует на любой стресс, а если его много — вообще ужас будет. Он обычно заключается в апатии, голоде, головокружении и бессоннице. — Лёвчик, ты только не давись, пожалуйста, — повторяет Шура, и отпивает горячего чая из кружки. — Я не давлюсь, — отмахивается Лёва и фактически силой запихивает в свою глотку очередной кусок. Это нужно для того, чтобы Шура поверил, будто Лёва совсем забыл о комплексах, связанных с весом и питанием. Конечно, ничего из этого «прекрасного» букета не исчезло. Просто Лёва бежит от всего и старается игнорировать каждый противный голосок, припоминающий слова тренеров и матери. Лёва съедает свой завтрак и не рвёт перед Шурой. «Очищение» желудка происходит в туалете прямо перед выездом в больницу. Лёва несколько секунд смотрит на рвоту, смывает её, после чего идёт в ванную, где умывается холодной водой, чистит зубы. Только после этого Лёва, закрыв дверь квартиры на ключ, выходит на улицу. Все действия происходят, словно в каком-то тумане, из которого нет никакого желания выбираться. Тогда же снова придётся столкнуться лицом к лицу с комплексами.***
Лёва говорит с Максом в его палате наедине. Остальные ребята ждут снаружи и не рискуют зайти. Или же они снова что-то обсуждают и пытаются решить те вопросы, для которых Лёва бесполезен. Он не обижается и просто обсуждает с другом сперва машины, а после медленно сводит разговор к теме наркотиков. В этот раз Макс не такой откровенный, он произносит что-то новое, но не такое уж и полезное. Однако Лёва ценит даже подобную информацию, ведь она означает доверие. Макс доверяет Лёве историю (пусть и малую её часть) своей зависимости. Бортник же не спешит рассказывать что-либо о фигурном катании, истеричной матери и тренере-педофиле. Сейчас не то время и место, да и сам Лёва банально не готов открывать душу кому-то, кроме Шуры. — Помолчи, — вдруг говорит Макс, и Лёва послушно стихает, из-за чего слышит неразборчивые голоса Шуры и Яна. — Они обсуждают, как затолкать меня в клинику и найти мои запасы с наркотой. — Они хотят лучшего для тебя, Макс, — Лёва шепчет, не рискуя поднимать голоса, чтобы его никто не услышал. — Я знаю, что они хотят мне помочь. Мы же, Лёва, все впятером связаны так плотно, что уже не разорвать нас. И это не из-за того, что мы так долго знакомы… — Макс замолкает, и Лёва видит в его взгляде нечто, похожее на страх, смешанный с сожалением. — В любом случае, они могли бы говорить тише. Лёва не решается спросить, что именно связывает этих пятерых. Опять неудачный момент, да и собственная голова забита проблемами с желудком. Из-за него снова придётся записываться к врачам и слушать от них самые отвратительные комментарии в адрес прошлого и настоящего. — Не злись на них… И ты всё же решился поговорить с Борей? — Лёва облокачивается о стену. — Сам знаешь, что без этого никак. Макс неоднозначно хмыкает и открывает рот, чтобы что-то сказать, но его прерывает открывшаяся дверь. В палату нагло и бесцеремонно заходит Боря, заставляя Лакмуса закрыть рот, а Лёву вжать голову в плечи. Последний скользит взглядом по руке Бори и замечает у того бинт, на котором виднеются бледно-красные капли. Воображение сразу же достраивает картину произошедшего. — Ладно, Макс, удачи тебе, поправляйся там, — быстро-быстро бормочет Лёва и торопливо покидает палату. За ним сразу же закрывается дверь. Сердце Лёвы бьётся быстро-быстро. Он не в состоянии объяснить непонятный страх, возникающий из-за присутствия рядом Бори. Нет, Бори в плохом настроении. Кажется, что такой Боря способен убить одним ударом за любой косой взгляд. В обычное время с Лифшицем можно и пошутить, и просто поговорить о различных мелочах. — Лёвчик, ты чего застыл у двери? — Шура подходит сзади и укладывает ладонь на чужом плече. — Да так задумался… А они не перегрызут друг другу глотки? Их точно можно оставлять наедине? — Лёва не скидывает с себя руку Шуры и лишь наслаждается его тёплыми прикосновениями. — У них всё будет хорошо, нам нужно только подождать. Боря и Макс бешеные, но никогда не смогут ударить друг друга. Для этого у нас всегда есть либо я, либо Андрей. Последний нужен в крайних случаях: у него удар тяжёлый, — Шура мягко ведёт Лёву в сторону скамеек и кивает на одну из них, мол, давай садись. Лёва опускается на скамейку, а Шура размещается рядом. Ян и Андрей остаются шептаться у двери. — На улицу не выходи, Лёвчик, там слишком холодно. Отморозишь себе всё, а потом лечить тебя нужно будет. А сигареты всегда успеют подождать. — расслабленно «мурлыкает» Шура, заставляя Лёву немного забыть об утренней рвоте.***