***
В больнице всё не так уж и плохо. Лёва представлял, что будет намного-намного хуже. Ничего совсем ужасного нет, но и хорошего крайне мало. Лёва слишком привык постоянно чем-то заниматься и не сидеть сложа руки. Пребывание в больнице же вынуждает отойти от всех дел и просто отдыхать. Только последнее успевает невероятно сильно надоесть и приесться. Сперва Лёва наслаждался своеобразной свободой и, отключив уведомления на телефоне, целый день читал и рисовал. На седьмой день Лёве уже захотелось лезть на стену от скуки. Она буквально сжирает, побуждая копаться в своих мыслях всё дольше и дольше, пробираясь в самую глубь. Спастись от собственных мыслей не выходит, даже разговоры с Шурой не помогают. Тот не приходит в «гости» и только звонит или печатает сообщения. Виной тому не ссора или желание отдохнуть от общества Лёвы (последний искренне надеется на это), просто у Шуры нарисовалась какая-то работа в другом городе. Лёва не стал вникать в суть и просто смирился с тем, что видеть родное лицо будет исключительно на фотографиях и во снах. Грустно не из-за этого, а оттого что после больницы будет тур, который снова вынудит расстаться с Шурой на долгое время. Переписки с Шурой лишь на короткие мгновения спасают от рефлексии и возвращения к старым травмам. От них в своей манере пытается спасти Шура. Он говорит: «Лёвчик, ну не бери ты это всё в голову! Ты теперь совершенно другой человек! У тебя даже имя другое, и теперь необязательно плясать под чью-то дудку. Ну хватит так загоняться из-за парочки килограммов, от них никто не помрёт. Нет ничего плохого в том, что у тебя появился живот. Ты теперь больше человека напоминаешь». Однако подобные речи лишь не заставляют поверить в себя. Это похоже на то, что к ране подорожник приложат. Вроде и приятно чужое внимание, но толку от него крайне мало. Лёва не говорит об этом Шуре и просто старается наслаждаться странной заботой. Она по-настоящему появилась лишь в «новой» жизни, так тесно связанной с Шурой. Он не тот человек, который будет мягко подталкивать вперёд. Шура скорее даст хорошенького подзатыльника или пинка и прямо заявит, что нужно идти вперёд, как бы больно не было. Лёва в некотором роде рад этому. Возможно, потому что он привык к подобной заботе. И та, что оказывает Шишкин, кажется невероятно непонятной и неестественной. Хотя вроде как именно так люди и поддерживают других. Шишкин пытается именно этим заниматься. Он периодически пишет и звонит, но не приходит в «гости» из-за того, что тоже уехал в другой город, к родителям. Воспоминания больше не так душат, но и ничего хорошего за собой не несут. Лёва прокручивает в голове детство, отрочество, юность и настоящую. Это приводит к одному единственному выводу — жизнь до встречи с Шурой имела тёмно-красные, серые, блеклые и чёрные цвета. Детство имело серые и грязно-зелёные оттенки, только каток выделялся: он был отвратительно идеально-белым, лишь изредка появлялись мелкие красные вкрапления. Их с каждым годом становилось только больше и больше. Отрочество было просто грязным, отчего нормально отличить хоть что-то, кроме ярких белого и кроваво-красного, не удавалось. Наверное, поэтому рисунки в то время были какими-то кривыми и не имели должной палитры. Юность же приобрела такие оттенки тошнотворные оттенки, что глядеть на них было чисто физически больно. А потом в жизни появился Шура и будто бы стёр всю грязь, позволив взглянуть на мир под другим углом. Да, Шура пришёл прямо в разгар юности, но Лёва привык считать, что она оборвалась как раз в момент падения, перелома и завершения «блестящей и яркой» карьеры. Больница же просто серая, в ней нет ярких оттенков не только в мировосприятии Лёвы, но и в действительности. На это имеется банальная причина — пациентов, отходящих от процедур, не нужно лишний раз раздражать. Это только в детских клиниках стены разукрашены всеми цветами радуги. (Тогда ещё) Егор любил рассматривать нарисованных животных в ожидании очереди. Сейчас Лёва не помнит многих важных вещей (например, имена коллег в группе), но в голове до сих пор хранятся образы тех настенных зверей. Самым любимым был чёрный пёс с большими голубыми глазами. (Тогда ещё) Егор смотрел именно на эту собачку, а не в телевизор, как остальные дети. В то время Бортник почему-то был свято уверен, что чёрный голубоглазый пёс с минуты на минуту сойдёт со стены, возьмёт за руку и уведёт прочь от матери и ненавистного катка. (Тогда ещё) Егор искренне ждал и надеялся, но собака так и не ожила. Во взрослой больнице нет ничего, что могло напоминать того чёрного голубоглазого пса. В одиночной палате Лёвы имеются некоторые вещи от прошлого «владельца». Точнее, Лёва нашёл только бледно-розовый блокнот с твёрдой обложкой, спрятанный (или просто-напросто забытый) за тумбочкой. Содержание личного дневника на время помогает Лёве забыться и погружает в ворох чужих мыслей. Все они мрачные, депрессивные и невероятно тоскливые. Каждая строчка посвящена тому, как неизвестная для Лёвы личность страдает из-за своего веса. Он постоянно кажется некой девушке (об этом говорят записи о менструации) слишком большим и ужасным. Почти на каждой второй странице присутствует торжественные и отчаянные обещание похудеть до тридцати пяти-тридцати трёх килограмм и добиться взаимности. Лёву так затягивает чтение чужого дневника, что он полностью отключается от проблем с собственным весом. Он меркнет на фоне переживаний некой девушки. Её записи становятся всё длиннее, почерк неразборчивее, а на страницах то и дело виднеются следы от слёз. С каждой записью Лёва замечает, что ошибки в предложениях мелькают всё чаще и чаще. На первых страницах записи хоть и короткие, но такие красочные и художественные. Последние же станицы больше напоминают собой дневник сумасшедшего. Почерк из почти что каллиграфического превращается в отвратительный и фактически не читаемый. Лёве приходится хорошенько напрячь зрение, дабы хоть немного понять написанное. Оно вызывает тошноту и какую-то глупую жалость к несчастной девушке, так поздно понявшей, что парень не стоит убитого здоровья. В тексте нет ни запятых, ни деепричастных оборотов. Это просто отчаянная и горькая истерика, вынесенная на страницы бумаги в бледно-голубую клеточку. Лёва отрывается от дневника, потому что записи резко обрываются. Приходится несколько раз перечитать последние предложения, чтобы найти объяснение. Однако ничего подобного банально нет. Догадки о произошедшем с девушкой, быстро доходят до Лёвы. Он пытается убедить себя в том, что «леди» потеряла дневник, а не умерла. Да только последние записи буквально говорят — девушка разучилась переваривать пищу и теперь не может даже банально встать с кровати. Лёва бережно укладывает дневник туда, где он был найден, и ложится на кровать. Прочитанное полностью выбивает из душевной колеи и подталкивает к размышлениям о самом диагнозе «Расстройство пищевого поведения», оно же РПП или анорексия (в случае Лёвы). Судя по многочисленным статьям, дневникам и откровениям в интернете, мучаются из-за проблем с весом люди самых разных возрастов и полов. Однако причины у всех свои: одни закомплексовали из-за «большой и искренней» любви, вторые с ожирения перешли на анорексию (из крайности в крайность), третьих же принудили голодать, привили им отвращение к набранным килограммам и заставили стремиться к какому-то непонятному невозможному идеалу. Лёва поворачивает голову в сторону тумбочки, за которой так «надёжно» спрятан потрёпанный дневник. Девушку одновременно безумно жалко (по некоторым записям можно узнать, что ей не больше шестнадцати лет), и при этом Лёве по-ненормальному смешно с её судьбы. Конечно, жизнь оборвалась буквально из-за тупого мальчишки и его длинного языка. Тут плюнуть нужно было и забить, а не строить вокруг комментариев культ и доводить себя до истощения. Лёве хочется подойти к этой девушке и ударить её дневником. Она же имела доступ к постоянному и нормальному питанию, её никто не гнобил за вес двадцать четыре на семь и не устраивал скандалов за лишний съеденный кусок. Эта девушка из-за одной чёртовой фразы довела себя! Лёва ненавидит её за это, презирает и жалеет, вот как побитую собаку. Лёва не понимает, как можно так зацикливаться на словах какого-то человека, пусть он и нравится. Бортник думает о том, как это глупо и бессмысленно, про себя он зло смеётся на девушкой. «Да разве ты чем-то лучше? Сам зацикливаешься на чужих словах и постоянно доводишь себя. Вот что тебе только мешало взять себя в руки и нормально полечиться ещё пару лет назад? У тебя даже тогда были деньги, а ты просто трусливо сбежал! А теперь лежишь здесь и гниёшь живьём, медленно помирая!» — возникает противный голос в голове, заставляющий замереть. Лёва пытается найти себе оправдание. Возвысить себя над незнакомой девушкой и выглядеть на её фоне лучше. Однако подходящих слов не находится. Лёва буквально ничем не лучше, возможно, он даже хуже, ведь сейчас никто на него не давит и противных комментариев о большом весе не получает, а нормально питаться по-прежнему боится до дрожи. Лёва достаёт дневник и принимается листать его, периодически останавливаясь на некоторых случайных страницах. В этот раз внимание целиком и полностью сосредотачивается на содержании. Так Лёва замечает, что у девушка периодически упоминает худобу родителей, тонкую талию подруги и выпирающие рёбра сестры. Окружение несчастной девушки, судя по всему, было, как минимум, красивым и не толстым. Скорее всего слова парня просто подтолкнули девушку к смертельной погоне за «идеальным» весом. Бортник всё же откладывает дневник и устремляет взгляд в потолок. Лёва горит со стыда и отвращения к себе. Он никогда толком и не думал о том, что какие-то его мысли способны задеть или унизить другого человека. Теперь же становится мерзко, ведь девушка не сделала Лёве буквально ничего плохого. Он лишь захотел сорвать на ком-то злость и обиду. Последняя особенно душила. Она постоянно шептала: «Это твоя мать виновата, что ты такой поломанный и жалкий. Тебе нужно просто позвонить ей, назначить встречу и хорошенько вмазать этой твари! Она же совсем тупая и не понимает по-хорошему. Вот и объясни ей всё на кулаках!» Номер матери Лёва до сих пор помнит, но не заносит его в список контактов и не записывает в какой-нибудь блокнот. Чёртовы цифры просто есть в голове и отказываются забываться, прямо-таки соблазняя набрать их и снова высказать матери всё в лицо. Правда, толка от подобного явно не будет. Прошлая встреча только подтвердила это. Мать будет лишь лицемерить и строить из себя невинную овечку, которую бросил единственный и любимый сын. Лёва может попробовать рассказать ей о своих диагнозах, показать все отклонения в весе от нормы и просто включить несколько документальных фильмах о рпп. И это явно никогда не поможет. Наталья наверняка лишь рассеянно разведёт руками, невинно похлопает глазками и скажет: «Сынок, никто тебя не доводил до такого. Это ты сам себя загнал. Не смотри на меня так. Ты никогда не имел большого самоконтроля и постоянно уходил в крайность. Я лишь хотела, чтобы ты не заплыл жиром! А теперь ты смеешь обвинять в своих болячках родную мать! Да как тебе только не стыдно, Егор! Я и твой отец столько сил угробили на твоё воспитание, а ты так ведёшь себя!» Лёва морщится, хотя матери рядом нет. Она вызывает ненависть и жгучие слёзы злобы, смешанной с детской обидой. Из-за этой женщины Лёва не может нормально смотреть на счастливые семьи. Член одной из них лежит в соседней палате. Это девушка (вроде как её зовут Ася, Бортник точно не помнит), к которой постоянно кто-то приходит и проводит время. Лёва то и дело либо прижимается ухом к стене, либо сидит рядом с чужой палатой, дабы хоть на мгновение погрузиться в атмосферу любящей и заботливой семьи, где все друг друга понимают. Лёва не знает, почему Ася (?) попала в это отделение, на данный факт, мягко говоря, всё равно. Лёва просто слушает её голос, такой радостный и воодушевлённый. Ася много говорит с матерью, и последняя не упрекает дочь и старается максимально поддержать её. «Ты со всем справишься, я и твой папа всегда поддержим тебя» — говорит Асина мама, а Лёва кусает губы, стараясь не завыть от зависти. Бортник за всю жизнь не слышал столько ласковых слов от своей матери, сколько Ася за одну минуту. Вроде нужно радоваться за девушку, но Лёва не может. Отец Аси тоже её поддерживает, постоянно делает комплименты и обещает, что всё будет хорошо. Этот мужчина приходит в палату чуть ли не чаще своей супруги. Каждое слово отца Аси заставляет Лёву мучиться от обиды. Его отец никогда не интересовался его жизнью и делами. Наталья однажды сказала: «Егор, тебя только я по-настоящему хотела тебя, а твой отец просто согласился». Он всё время «просто соглашался». Михаил не давал умных советов, не учил кататься на велосипеде и не ругал за плохие оценки. Максимумом для Михаила было просто поздороваться и принести в комнату стакан воды. Складывалось ощущение, словно Михаил ни черта не понимал, как нужно вести себя с детьми, поэтому и спихнул всё воспитание на супругу. Слушая чужие разговоры, Лёва злится, горит от зависти, но продолжает нагло подслушивать. Он кусает губы и закрывает глаза, представляя себя на месте Аси. Подобные мечты побуждают грустно и тоскливо вздыхать. Возможно, если бы родители Лёвы были другими — сама жизнь Лёвы имела совершенно другой вид. Скорее всего, он бы никогда не связался с фигурным катанием и не познакомился с Шурой. «Настоящий» Лёва не представляет себя хоть сколько бы то не было счастливым без Шуры. Из-за этого все мечты об иной жизни разбиваются вдребезги. Лёва перестаёт подслушивать, когда ловит на себе хмурый и подозрительный взгляд отца Аси. Лишних скандалов и ссор не хочется, поэтому лучшим решением оказывается прекращение своеобразного мазохизма. Он заменяется простым разглядыванием себя в небольшом зеркале. Оно из раза в раз демонстрирует лицо человека, который, кажется, никогда не сможет вернуться в норму. Только была ли она хоть раз в жизни Лёвы? Скорее всего, нет. Нахождение в больнице больше не кажется хорошей идеей. Да, необходимо вылечить желудок, чтобы потом жить нормально, как все, и больше никогда не думать о прибавившихся или убавившихся килограммов. Однако так тошно сидеть в четырёх стенах двадцать четыре на семь. Вроде бы можно заняться тем, до чего обычно не доходят руки, но как же быстро всё надоедает до невозможности. Даже книги и дневник девушки теперь вызывают раздражение. Лёва не прочитал и половины из того, что взял, а глаза уже слипаются от вида текста на бумаге. У Бортника будто бы развилась дислексия, мешающая «собрать» буквы воедино. Лёва рисует много, пытаясь отвлечь себя от дурных мыслей. В блокнотах уже сотни рисунков и набросков ящерицы, будущей татуировки. По правде говоря, Лёва уже давно, буквально за первые дня два пребывания в больнице, успел выбрать эскиз. Новые же являются плодом скуки и отсутствия вдохновения и новых идей. Последнее побуждает перерисовывать одни и те же образы по сотню раз. Отличие видят только те, кто не приложил руку к созданию и не способен читать мысли Лёвы. Последний знает — его работы отличаются друг от друга лишь цветом и видом той самой ящерицы, иных ярких и индивидуальных черт просто-напросто нет. Лёва не только копается в себе, разгребая «мусор», но и ходит на все процедуры, соблюдая рекомендации врачей. Те причитают что-то себе под нос, но в лицо никогда ничего не высказывают. Конечно, Лёва немало денег отвалил им. Точнее, не он, а Шура, снова взявший всю ситуацию под свой контроль. Бортник мог бы и сам сделать это, но опять доверился Шуре, как и всегда. Единственное от чего Лёва сразу же отказался — поход к психологу. Это кажется чем-то постыдным и позорным. Наверное, потому что Шура однажды посмеялся над людьми, которые ходят к психологам. Шура явно не имел в виду что-то плохое и негативное. Лёва же не хочет стать объектом для шуток и насмешек, даже для таких добрых, которые произносятся в узком кругу. Врач периодически пытается намекнуть на поход к психологу, ведь это «поможет избавиться от проблемы раз и навсегда». Лёва сразу же злится на подобное и чуть ли не огрызается. Он не собирается, даже представлять то, как кто-то посторонний будет копаться в «мозгах» и давать глупые советы. Унизить и пристыдить себя Лёва может и без посторонней помощи, стоящей денег. В окружении Лёвы есть человек, посещающий психолога. Это Боря. Над ним смеяться и шутить не хочется. Лёва понимает — Боре необходимо посещать подобного специалиста и пить определённые таблетки. Лёва же верит, что способен обойтись без всего этого и обойтись лишь собственными размышлениями и разговорами с Шурой. Последний умный и всегда знает, что нужно делать. Он сразу бы сказал, если бы Лёве нужно было психологическое лечение. Килограммы постепенно набираются, тошнить начинает меньше, но в глубине души что-то болезненно скулит и стонет. Лёва списывает всё это на тоску по Шуре и старается не разбираться. Зачем? Это же определённо снова загонит в апатию, откуда так тяжело потом выбраться. Намного-намного проще убедить себя в чём-то более-менее приятном, чем признать горькую правду. Лёва выходит на улицу, несмотря на холод, чтобы покурить и хоть немного развеяться. Самое противное в подобных вылазках — невольные встречи с матерью. Точнее, Лёва просто её видит и фактически сбегает в противоположную сторону, дабы не видеться и не говорить с родителем. Мать же наверняка снова заведёт шарманку о деньгах и примется давить на жалость. По идее Лёва должен начать беспокоиться, ведь мать почти каждый день ходит в больницу. Тут два варианта: либо ей самой стало плохо, и она отчаянно пытается отодвинуть момент смерти; либо же отцу так и не полегчало. Любой хороший и любящий сын на месте Лёвы узнал бы всё о диагнозах родителей и полностью оплатил бы лечение. Однако Лёва не был ни хорошим, ни любящим сыном. Он испытывает ненормальную привязанность к матери и пустое «ничего» к отцу, ничего более близкого и тёплого нет. Лёва старается убедить себя, что вина целиком и полностью лежит на плечах истеричной Натальи и безразличного Михаила.***
Лёва не поворачивает голову, когда дверь палаты открывается. Врач, уборщица или медсестра точно не зайдут в такое время, значит, что кто-то просто ошибся и сейчас уйдёт, извинившись. — Лёв, привет, к тебе можно? — Вместо извинений слышится бодрый и немного запыхавшийся голос Макса. Лёва тут же меняет положение с лежачего на сидячее и удивлённо глядит на гостя, на чьём лице сияет улыбка. Она и счастливая, и уставшая, и просто какая-то родная. Только сейчас до Лёвы доходит — он не видел Макса слишком долго и успел позабыть, как его лицо выглядит вне фото. — Конечно можно, заходи давай, а не на пороге стой, — Лёва хлопает рядом с собой, как бы приглашая сесть рядом. Макс закрывает за собой дверь, но садится на стул, а не на кровать. Бортник не обижается и внутренне радуется, ведь сидеть с кем-то рядом слишком близко нет желания от слова совсем. Это ощущается чем-то невероятно некомфортным и чересчур интимным. Чувства притупляются только рядом с Шурой. Он кажется таким безопасным, рядом с ним Лёва защищён. — Ну как ты? Почему сразу не сказал, что тебя в больницу положили? Я все ноги отбил, пытаясь найти твою палату. Ты же, жук, и на сообщения не отвечаешь, — Макс начинает смеяться. Лёва подхватывает веселье и полностью расслабляется. Он в некотором роде сильно-сильно тосковал по таким простым посиделкам с кем-то. Иногда так хочется спокойно посмеяться с близким (и родным) человеком, не затрагивая болезненных и «высоких» тем и избегая воспоминаний. В конце концов всем нужно отдохнуть от мучительного пресса собственных мыслей. — Прости, что не отвечал: я просто задумался, — Лёва улыбается. — Сам понимаешь, что в больнице только думать и можно, а остальные дела выходят из рук вон плохо. Так что не надо мне тут причитать. Шура рассказывал, как и до тебя дозвониться не могли, а ты просто трубку не хотел брать. Макс с невинным видом пожимает плечами, мол, ничего не знаю, на меня всё наговаривают, не верь никому. — Ладно, а хоть с чем тебя положили сюда? Ты опять ногу сломал? — Макс осекается, вспоминая, в каком отделении он находится. — Или ты решил пожить нормальной жизнью рокера и нажрался всякой дряни? Тогда рассказывай, как всё прошло, и почему ты не позвал меня с собой? Тут Лёва заминается: он не знает, как всё объяснить. Вроде бы можно просто назвать диагноз, а потом перевести тему, но как же не хочется падать в чужих глазах. Да ладно чужих, в глазах друга. Он не похож на того человека, который будет посвящён в проблемы, вызванные похудением. — Никаких вечеринок я не устраивал, сам знаешь, что мне нельзя много пить: я становлюсь неуправляемым. Мне уже нельзя так сильно напиваться, сам понимаешь, какие слухи поползут, — Лёва неловко смеётся. — А в больнице я лежу из-за желудка, это мелочи, не так уж и важно. — У тебя язва что ли или что-то такое? — Непонятно зачем Макс уточняет, на него подобное не очень-то и похоже. Лёва удивлённо смотрит на Макса и отмечает, как тот немного нервно ёрзает и рассеянно оглядывается по сторонам. Наверняка что-то случилось. И это что-то на сто процентов связано с Борей. Возможно, Макс снова поссорился с ним из-за антидепрессантов или своей зависимости. Возможно, ссора не была слишком сильной для того, чтобы мстить, но достаточной для разъезда в разные стороны. Возможно, Боря остался дома, а Макс ушёл, надев первую попавшуюся куртку и хлопнув дверью. Возможно, Макс приехал навестить не из желания встретиться с другом, а потому что захотел сбежать от проблем и банально отвлечься. — Ну… Это… Это с питанием связано, — всё же отвечает Лёва, выпавший «из мира» почти на минуту. Макс облизывает губы и смотрит на Лёву как-то оценивающе, словно пытаясь найти что-то новое. Последним по большей части является прибавившийся вес. Он. По мнению Лёвы, в основном пошёл в щёки и бока. Или же Бортнику просто так кажется, ведь именно на эти части тела указывала мать, когда говорила о диетах. В любом случае, изменения, пусть и незначительные для многих, имеются. Вроде как это только к лучшему, оно же является шагом вперёд, в будущую спокойную жизнь. Там же нет места постоянным диетам и мыслям о рвоте. — Понятное дело, что с питанием, говори, что конкретно, — Макс определённо не собирается отступать. Он наверняка хочет переключить своё внимание на чужие проблемы, решение которых вроде как важно. Лёва не злится на Макса из-за этого, просто не хочет раскрываться ему и переводить дружбу с уровня «общаясь с тобой, я просто отвлекаюсь от внутреннего ада» до «я расскажу тебе о своих проблемах, выслушаю твои, и мы вместе найдём решение и поддержим друг друга». Ничего плохого в этом нет, просто Лёва очень и очень сильно боится потерять свой островок спокойствия. — У меня желудок посажен, я не могу нормально есть, — Лёва пытается отмахнуться. — Ничего серьёзного. — Если бы оно было несерьёзным — ты бы сейчас сидел дома или за Шуриком бегал, а не лежал тут, — хмыкает Макс. — Ты же не три дня здесь находишься, так что тут что-то серьёзное. — Я тут вторую неделю лежу, — зачем-то говорит Лёва. — У меня не самый запущенный случай, так что не стоит переживать. — Поэтому говори прямо, что с тобой творится. Лёва, не надо мне тут зубы заговаривать, — Лакмус хмурит брови. — Ну у меня почти такая же проблема, как и у тебя. — Лёва всё же пытается юлить и убегать от ответов. — Ты колешь героин себе в желудок? — Макс поднимает бровь и нервно, но совершенно не весело смеётся. — Я не про это, — Бортник понимает, что нормально скрыть правду за различными метафорами и намёками не выйдет. Макс недовольно подкатывает глаза и тяжело вздыхает. Лёва чувствует вину, ведь ему Лакмус что-то да рассказывал про свою зависимость и проблемы в отношениях с Борей. Это значит, что Макс доверяет, а Лёва показывает обратное. Ну не может же он объяснить свою позицию и при этом не обидеть человека. Возможно, тот всё-всё поймёт, но дружба прежней уже не будет. — Макс, у меня РПП, оно же расстройство пищевого поведения или анорексия, — быстро-быстро говорит Лёва и опускает голову. — Да, это та самая болезнь, которая обычно бывает у избалованных детей и девочек-подростков, — добавляет он, решаясь обезопасить себя от возможных шуток. — Я и сам заработал себе такое «чудо», потому что пытался похудеть. Знаю, знаю, это тупо. Макс как-то нервно усмехается и принимается более пристально рассматривать Лёву. Тот невольно морщится. Он ненавидит, когда его разглядывают, чтобы найти недостатки и изъяны. — А я говорил Шуре, что ты не просто так такой худой и нервный. А он всё говорил, что ты просто по привычке на диетах сидишь. Ты же раньше выглядел так хреново, я смотрел на тебя и думал, что ты вот-вот помрёшь. Но на тех фотографиях ты смотрелся очень хорошо и живо, особенно на тех, что Шура делал. Что, что, а фотографировать он умеет, — произносит Макс. Лёва удивлённо смотрит на собеседника. Тот не выглядит удивлённым и явно не собирается осуждать. От этого становится немного спокойнее. Лёва надеется, что Макс не будет комментировать тело, как это делает Шура. Последний не хочет обидеть, но именно это и делает. — И не говори, пожалуйста, стереотипами, а то я тресну тебе, — голос Макса становится немного грубее. — Я живу с человеком, у которого диагностирована депрессия, а у Андрея, вообще, ОКР, а я сам уже в который раз пытаюсь избавиться от зависимости. Знаешь, сколько тупой херни я слышал в свой адрес? Все эти тупые шутки про депрессию в ноль лет, что её поможет вылечить простая работа. А что мне про наркотики говорили? Просто замени их сигаретами! Да ни черта это не работает! Хоты бы ты, Лёвчик, подумай головой и прекрати нести бред. — Прости, я не хотел… — Лёва виновато поджимает губы. — Я просто думал, что ты ржать надо мной будешь. — Лёва, тут не над чем смеяться. Я, к счастью или нет, знаю, что у каждой психологической болячки есть причины. Ты же не проснулся утром и не решил, что с сегодняшнего дня жрать ничего не будешь, — Макс замолкает и нагло берёт с тумбочки стакан с водой, после чего выпивает почти всю жидкость. — Вот, например, лично у меня были причины, чтобы начать колоться. — Шура говорил, что ты начал колоться, чтобы забыться, — Лёва слишком поздно понимает смысл сказанного. Тут нужно было кивнуть в ответ, а не раскрывать тему разговоров с Шурой. Макс определённо не в восторге, что его жизнь кто-то обсуждает за спиной и делает какие-о свои выводы. Главное, чтобы сейчас Макс не вышел из себя, не начал возмущаться и не разбил о стену (или голову Лёвы) стакан, где осталось немного воды. Тут можно только надеяться на нормальную реакцию. — Длинный у него всё-таки язык, — «фыркает» Макс, но с некой теплотой, а не со злостью. — Он сам курить начал примерно в то же время, когда я к игле пристрастился, а Боря сделал то, что сделал. Да и у Яна с Андреем проблемы начались. У нас у всех примерно в один момент жизнь покатилась, чёрт знает куда. Сейчас всё получше, но как это получше случилось? Да через одно место. — И почему же покатилась? — Лёва спрашивает больше из желания показать своё небезразличие, чем узнать ответ. Правда пугает похлеще прошлого, диагноза и собственных мыслей. Реальность может запросто разбить тот идеальный образ Шуры, который Лёва так старательно себе выстроил. Подобное гложет слишком сильно. С одной стороны, нужно знать прошлое человека, с которым буквально живёшь. С другой, так не хочется узнавать нечто неприятное и отвратительное. — Мы пятеро ввязались туда, куда не следовало, скажем так, — Макс становится немного мрачнее. — Мы думали, что быстро со всем покончим и навсегда забудем. А оно, Лёва, чёрт его дери, не забывается. Вот вроде столько лет прошло, я уже совсем другой человек, но всё ещё помню этот запах… Макс резко замолкает, явно поняв, что лучше не вдаваться в подробности. Однако Лёва слишком заинтересовался. Это любопытство больное, оно слишком душевно ранит, но так манит к себе и заставляет задушить любой страх. Точнее, последний просто отходит на второй план и лишь заставляет сердце сильнее биться. Само же любопытство ласково шепчет, что нужно «прижать к стенке» Макса и устроить ему допрос, обязательно выбив всю правду. — А что за запах, Макс? — Спрашивает Лёва и смотрит прямо в чужие глаза. — Ну не молчи же, ты слишком заинтриговал, а теперь не договариваешь. Ну что за ты человек? Говори же, я никому не скажу. — Давай… Давай тебе лучше Шурик расскажет об этом? Я просто… — Макс мычит, будучи не в силах подобрать нужные слова. –Я просто не хочу снова возвращаться к этому, да и Шурик всё получше помнит. Короче, просто спроси у него по возможности, он обязательно всё-всё расскажет. Лёва тяжело вздыхает, понимая, что правды так и не дождётся. Он слишком мягкий для своих друзей и никогда не смоет по-настоящему надавить на них. Непонятно, насколько это хорошо или плохо. — А так ты чем целыми днями занимаешься? Только в поток плюёшься? — Не очень-то и плавно переводит тему Макс, чьи губы немного дрожат. — Или пишешь свои музыкальные шедевры? Лёва принимает это и решает немного расслабиться, обсуждая музыку, погоду или что-то ещё. — Пытаюсь писать и рисовать, но почти ничего не получается. Раньше времени не хватало, а теперь непонятно что мешает, — Лёва берёт с тумбочки блокнот, где обычно рисует. — Чувствую, что совсем скоро с ума здесь сойду от скуки. Сам понимаешь, как хреново просто лежать и всё. Лёва протягивает собеседнику блокнот. Макс берёт в руки тетрадь и начинает листать её, внимательно разглядывая рисунки. Почти все они имеют в себе образы ящериц или чего-то очень похожего. — В случае чего тут совсем рядом сидит психолог. Он быстро приведёт тебя в чувства, — Макс перелистывает страницу. — Да я к нему не пойду, лучше уж сгнию здесь, — смеётся Лёва, но поддержки не находит. Макс обеспокоенно смотрит на Лёву, и тот рассеянно пожимает плечами. С Шишкиным разговоров о психологах не было толком, а Шура постоянно незаметно переводил всё в шутку. Лакмус же выглядит так, словно ему, как минимум, страшно из-за чужих слов и тона, с которым они произнесены. — Ты разве не ходишь к психологу? Рпп это же вроде психологическая болячка и её нужно лечить и психологически, а не только физически. Мы с Борей как-то смотрели про это фильм, — Макс держит пальцами страницу. — Нет, я поговорил с Шурой и понял, что это не нужно. Со своими тараканами я смогу справиться, а вот сам желудок нужно вылечить. А в домашних условиях это тяжело сделать, — улыбается Лёва. Он сталкивается с серьёзным взглядом Макса. Последний выглядит так, словно ему рассказали какой-то бред и попытались убедить, что он реален. Возможно, с позиции Макса оно так и есть. — Лёв, ты же понимаешь, что тараканы без психолога никуда не денутся? Боря тоже первое время не хотел ходить, а потом плохо совсем стало, еле откачали его… — Макс грустно улыбается. Лёва неоднозначно пожимает плечами. Он точно понимает, что психологи нужны, но ведь не всем. В конце концов есть множество примеров людей, выбравшихся из пучины психологических проблем при помощи собственных сил. Так почему бы Лёве не стать одним из них? Тогда в будущем можно будет гордиться подобным достижением и притуплять им ненависть к себе. — Мне хорошо и без психолога. Если станет хуже — я обязательно обращусь к специалисту, — Лёва пытается успокоить Макса. — Ты будешь первым, кто узнает, что я пошёл к психологу. Обещаю. Макс кивает и тяжело вздыхает. Очевидно он не поверил Лёве, но решил перестать лезть в душу. Лёва искренне рад этому. У него нет никакого настроения обсуждать возможный приём у очередного врача. — Красивый рисунок, — Макс меняет тему и показывает пальцем на изображение ящерицы. — Ты молодец. — Спасибо, — Лёва устало улыбается. — Я хочу набить его себе на руку. — он проводит пальцем по плечу. — Я много ящериц нарисовал и в итоге выбрал эту. Шура помог определиться с окончательным выбором. Я Шуре штук двести этих рисунков отправил, а он почти сразу выбрал лучший вариант. Я не считаю его самым красивым, но Шурик же фотограф, ему лучше такое знать. Лакмус в ответ на очередное упоминание Шуры награждает Лёвы странным взглядом, но ничего не говорит. Лёва убирает чёлку с глаз, подозревая, что Макс опять думает над его отношениями с Шурой. Наверняка Лакмус не верит в дружбу Лёвы и Шуры и видит нечто большее. Бортник сам же ничего не знает и просто старается плыть по течению и ждать, когда Шура скажет всё прямо. Дальнейший разговор проходит без упоминания диагнозов и Шуры. Макс рассказывает про дела в своём магазине и планы на выходные. Лёва прикусывает язык, чтобы не сказать о желании поскорее встретиться с Шурой и провести с ним хотя бы один день вместе, без кого-то постороннего. Лёве и хочется говорить о Шуре, делиться с кем-то своим счастьем, и при этом нет желания, чтобы кто-то был посвящён в это. Вроде бы ничего плохого в подобных разговора нет, но Лёве всё равно стыдно и жутко неловко. Он будто бы пускает кого-то постороннего в нечто личное. Пусть и Макс не является кем-то чужим, Лёва не может заставить себя по-настоящему открыться другу. Он сам рассказывает о своих отношениях совсем немного. Макс периодически упоминает Борю, но делает это как-то ненавязчиво. У Лёвы же выходит всё совершенно иначе и не в лучшую сторону: он невольно начинает говорить так, словно в его жизни не существует ничего, кроме Шуры. Макс уходит только через почти полтора часа, когда ему звонят. Судя по бодрому и ласковому тону Макса, ему набрал Боря с просьбой вернуться. Лёва наблюдает за счастливым Максом, за него и хочется по-настоящему порадоваться, но жгучая тягучая не позволяет нормально воспринимать чужое счастье. Макс прощается и уходит, а Лёва снова остаётся один со своими мыслями. В этот раз они не такие мрачные, а просто тёмно-серые. Хорошего в них по-прежнему мало, но Лёва старается радоваться и малейшим улучшениям. Этим вечером он не выходит из палаты и проводит остаток дня, переписываясь с Шурой. Последний обещает совсем скоро приехать в «гости» аж на целый час. Ради такого можно взять себя в руки и в очередной раз затолкать куда подальше все мрачные мысли. Им рядом с Шурой нет места.***
Шура приезжает буквально через два дня. Он врывается в палату без стука и нагло садится на кровать к Лёве. Тот совершенно не против. Он глупо и широко улыбается, быстро пытается пригладить волосы и расспросить Шуру о дороге. Последний по-доброму улыбается и бесцеремонно взъерошивает волосы Лёвы. Он наигранно возмущается, но быстро замолкает, решив не тратить на пустые слова время. — Ты уже лучше выглядишь, — говорит Шура и несколько по-хозяйски укладывает ладонь на чужом затылке. — Спасибо… Я чувствую себя намного лучше, — Лёва уже, кажется, в сотый раз умалчивает о некоторых фактах. Он не хочет думать о плохом, когда Шура сидит так близко. Сейчас идеальный момент для расслабления. — Я нашёл тебе хорошего тату-мастера. Вот выпишут тебя, и отметим это первой татуировкой, — улыбается Шура, и Лёва повторяет за ним.***