***
Лёва ёрзает на сиденье от нетерпения. Молодого человека прямо-таки разрывает ожидание, не позволяющее отвлечься ни на секунду. Лёва готов выскочить из машины и пулей побежать к зданию, где располагается тату-салон. Да Лёва так бы и сделал, если бы только знал точное местонахождение. Оно известно Шуре, потому что именно он выбирал мастера, а Лёва просто доверился. По правде говоря, он чересчур сильно полагается на решения Шуры и почти никогда не спорит. Лёва может быть на сто процентов уверен в своём решении, но тут же отбросит его, если Шура скажет что-то другое. Непонятно, насколько это плохо или хорошо. — Тише ты, — усмехается Шура, глядя на то, как Лёва постоянно смотрит в окно, в надежде, что пробка хоть немного начала шевелиться. — Ты сейчас так навертишься, что вспотеешь, а потом выйдешь на улицу и заболеешь. И что мне тогда делать? У тебя и без этого желудок больной, а с простудой совсем плохо станет. Ты же из этой больницы не выйдешь. И мы ещё долго не сможем видеться. Последние слова заставляют Лёву замереть на месте, а после медленно повернуть голову в сторону Шуры. Лицо того одновременно насмешливое и при этом невероятно серьёзное. Лёва внимательно рассматривает его, но понять ничего не может, от чего злится на себя и Шуру. — И расстегнись, а то точно вспотеешь, — тот не меняет выражения лица, чем вызывает у Лёвы ещё большую потерянность. — Тут печка на всю работает. Я, конечно, могу выключить, но на улице холодно, и мы быстро замёрзнем. Так что расстёгивайся и сиди смирно. От того, что ты вертишься, как уж, пробка никуда не исчезнет, Лёвчик, — Шура тяжело вздыхает и немного уменьшает напор, исходящий от печки. — Настолько надоело сидеть на одном месте в больнице? Лёва кивает и расстёгивает куртку, после чего облокачивается о сиденье и прикрывает глаза. Он хоть и пребывает в приятном предвкушении будущей татуировки, но не может не думать, что тратит время зря. В конце концов можно было выделить день на общение с Шурой и поездку домой. Столько не видеться, не говорить нормально, чтобы в итоге спустить возможность совместно отдохнуть… Возможно, стоило просто отпроситься у врача домой и посмотреть с Шурой фильмы, а не ездить с ним в тату-салон. Однако Шура сам поставил перед фактом, что именно сегодня нужно набить, а не откладывать на потом. Тем более, что врач разрешил. — Вы сами не устали торчать в этой пробке? — Спрашивает Лёва, чтобы отвлечься и не думать о зря потраченном времени. — Нет, потому что мы в пробке всего пять минут от силы, Лёвчик, — Шура треплет собеседника по волосам. — Правда? Просто по ощущениям мы уже сто лет стоим на месте, а пробка даже меньше не стала, — тот неловко улыбается и немного расслабляется, когда ему не удаётся разглядеть раздражения на чужом лице. — Ты просто бежишь вперёд паровоза, вот тебе и кажется, что все медленные-медленные, — последние слова Шура произносит, чтобы лишний раз подколоть Лёву. — Куда ты так торопишься? Мы при всём желании не опоздаем на сеанс. А ты ведёшь себя так, словно начало через пять минут. Лёва неловко кивает. Он знает — впереди целый день, что кажется и невероятно много, и чертовски мало. Тут, скорее всего, играет большую роль разлука, заставляющая желать только большего. Конечно, Лёва чересчур привык к тому, что все всё свободное время от туров, концертов и репетиций проводится дома. Днём Лёва развлекается сам, а вот ближе к ночи приходит Шура, и тогда получается по-настоящему улыбнуться и расслабиться, на некоторое время забыв о неприятностях. — Просто не хочу потратить целый день на татуировку. Мы же пообщаться не сможем, — Лёва снимает куртку, потому что стало чересчур жарко, прям невыносимо жарко, скорее всего, от волнения. — Лёвчик, всё мы с тобой сто раз успеем, не переживай и расслабься, наконец, — Шура достаёт из кармана мятную жвачку, закидывает один кусок в рот и протягивает упаковку собеседнику в немом предложении. Лёвчик качает головой. Ему сейчас нельзя просто жевать и не глотать, потому что для желудка подобное будет жуткими качелями. Да и в целом жвачки ассоциируются с вечными попытками заглушить голод хоть чем-то. Это подсказала мать, человек далёкий от мира диет и прочего. Почему-то она решила, что сама сможет решить, как правильно питаться сыну-спортсмену. — Я просто не хочу провести слишком много времени в салоне… — Признаётся Лёва и облизывает губы. — Мы и так и так будем там долго, потому что тату-мастера обычно стараются растянуть время, чтобы получить побольше. Я, конечно, намекну, что не нужно тянуть кота за хвост, но вряд ли это поможет, сам понимаешь, — Шура говорит спокойно и легко, он явно не разделяет эмоций Лёвы. Тот обречённо вздыхает, начиная жалеть, что не сделал татуировку в туре. Это, конечно, могло бы очень плохо обернуться (после нанесения татуировки нельзя слишком активно двигаться), но тогда бы не пришлось тратить целый день на поездку. Она же из-за пробки может совсем затянуться. — Ты же заберёшь меня, когда всё будет закончено? Или мне на такси нужно будет ехать? — Спрашивает Лёва. Он искренне надеется, что Шура всё-таки заберёт, а после повезёт домой хотя бы на пару часов перед возвращением в больницу. Последняя вызывает стойкое чувство отвращения и тоски, ведь там снова придётся столкнуться со своими мыслями и воспоминаниями. Ещё хуже будет от того, что Шура в городе, но с ним чисто физически невозможно будет находиться рядом. Да, Лёва мог бы плюнуть на рекомендации врачей и просто уйти, его никто не держит. Однако тогда лечение прервётся, и к нему придётся вернуться снова через крайне короткий срок. — Я заберу и посижу с тобой, пока тебе будут набивать. Хочу посмотреть, как ты отреагируешь на свою первую татуировку и станет ли она последней, — добродушно улыбается Шура. Лёва аж начинает светиться. Он не останется один с незнакомым человеком и сможет хоть немного поговорить с Шурой. Значит, всё не так уж и плохо, как казалось на первый взгляд. Лёва боялся именно отсутствия Шуры рядом, а не боли. Последняя мало волнует: она уже успела стать привычкой. Лёва так и не научился получать удовольствие от всяких там порезов и проткнутой кожи, но всё равно никогда не хныкал, когда получал травмы. Перелом стал исключением из правил. Тогда уж Бортник не смог сдержать беспомощных и отчаянных слёз. Они сами собой катились по щекам. Из-за тех рыданий лицо жутко опухло, а глаза болели, от чего плакать хотелось только сильнее. Лёва искренне рад, что Шура не видел того паршивого состояния. — Тс, я не боюсь боли, — Лёва наигранно закатывает глаза. — Прекрати говорить так, будто я не понимаю, на что подписался. Я в конце концов растяжкой занимался и знаком с настоящей болью. — Я так говорю, потому что ты, действительно, не понимаешь, на что подписался. Это все до сеанса такие смелые и привыкшие к боли, готовые набить хоть сто татуировок на всех возможных местах, а после пяти минут пищите, как мыши, и проклинаете всё и вся, — Шура сжимает руль. — Так что самоуверенность немного сбавь, Лёвчик, и морально приготовься к худшему. — Я на сто тысяч процентов готов буквально ко всему. Мне после спорта ничегошеньки не страшно, — Лёва старается звучать максимально уверенно. — И пищать я не буду, не дождёшься. Шура в ответ смеётся, а Лёва в очередной раз не может понять чужие эмоции. Шура навряд ли старается задеть, но и интонация не подходит для шуток. Лёва подозревает, что Шура не воспринимает многие его, Бортника, решения серьёзно. Он из кожи вон лезет, чтобы выглядеть уверенным и твёрдым в глазах окружающих, а Шура, судя по его тону и взгляду, по-прежнему видит перед собой запуганного восемнадцатилетнего паренька, а не независимого мужчину. По правде говоря, независимого в Лёве не так уж и много: он по-прежнему бесспорно слушает Шуру и слепо следует его указаниям, игнорируя собственные решения. — Ну мы на это ещё посмотрим, Лёвчик. Ты, конечно, терпеливый и сильный у меня, но и рисунок у тебя достаточно сложный, — Шура вновь треплет Лёву по волосам, но тот больше не чувствует той эйфории, что и раньше. — И пищать, и верещать ты точно начнёшь, а ещё вырываться, и тогда мне придётся лично держать тебя, чтобы ты никуда не смог сбежать, Лёвчик. — Никуда я вырываться не буду! И это же простая ящерица, у неё нет никаких сложных элементов, — хмурится Лёва и открывает блокнот, где нарисована ящерица. — У неё, даже чешуя толком не прорисована. О какой сложности ты говоришь? Ладно бы у неё какой-то хитрый узор был, а у неё буквально ничего… Шура, прекращай издеваться надо мной! И покажи эту сложность, если она есть. Шура проводит пальцем по рисунку, явно на что-то намекая. Лёва же ничего не понимает и лишь рассеянно хлопает глазами. Ответ явно прямо под носом, а Лёва в упор не может видеть его. — Я всё равно не понимаю, что ты имеешь в виду. Пожалуйста, очень тебя прошу, прекрати намекать и скажи прямо, а то у меня сейчас мозг из ушей потечёт, — сдаётся Лёва, обречённо и громко вздыхая. — Лёвчик, у тебя ящерица полностью закрашена. На бумаге ты просто раскрасил карандашом, а в жизни мастер тебе иглой всю кожу продырявит. Вот и сложность твоего наброска, — Шура давит на педаль газа: машина впереди немного двинулась. — Поэтому я и говорю, что ты пищать будешь. Лёва теряется: он совсем забыл про подобные детали и просто выбрал ту ящерицу, которая больше всего понравилась Шуре. Последний наверняка выбрал, что ему больше всего запало в душу, не думая о том, как целиком и полностью закрашенную ящерицу будут наносить на руку. Об этом стоило побеспокоиться самому Лёве. Он же просто погряз в своих отвлечённых мыслях и с чего-то решил, что только контур ящерицы принесёт боль, а остальное покажется укусом комара. — Ты чего так скис? Боишься, что совсем больно будет? — Шура укладывает одну руку на плечо Лёвы и слегка сжимает его. — Мы можем остановиться, и ты выберешь из своих рисунков что-то другое. У тебя же сотни похожих ящериц, среди них точно будет что-то красивое. А если тебе так важно моё мнение — я помогу. Ты только не кисни и не переживай, а то опять перестанешь есть. — Спасибо, — коротко отвечает Лёва и поднимает взгляд на спокойного и расслабленного Шуру. Тот кивает и убирает ладонь, и Лёва принимается внимательно рассматривать чужое лицо. Оно в силу возраста имеет тонкую паутинку морщин, синеватые мешки под глазами и усталый взгляд. Лёва надеется, что это не он виноват в вымотанности Шуры. У того в конце концов всегда много работы, а с Лёвой он не так уж и много времени проводит. Так что вины Лёвы тут не должно быть. Однако ему всё равно неловко, ведь из-за него Шура не лежит дома, а сидит за рулём. Поездка на машине всегда изматывает, даже пассажиров, что тут можно говорить о водителях? — Ты какой-то уставший. Может тебе стоило отлежаться дома? Я смогу татуировку в любой другой день набить, а ты вроде очень устал, — Лёва говорит осторожно, чтобы не выглядеть так, словно ему противна копания Шуры. — Давай лучше поедем домой, там ты отдохнёшь, а в больницу я доберусь на такси. — Последнее чего я хочу в свой выходной — лежать дома в одиночестве и отправлять тебя в больницу на такси. Лёва, сейчас мне хочется просто отвезти тебя в салон, а потом ещё куда-нибудь, чтобы нормально отдохнуть и расслабиться. И тебе, и мне необходимо немного развеяться, — серьёзно говорит Шура. — Мы можем либо встретиться с Борей и Максом и посидеть у них, либо просто зайти в какой-нибудь ресторан и поесть там. Выбирай сам, мне всё равно. Поездка в ресторан точно не обернётся чем-то хорошим, потому что велик шанс, что там встретятся фанаты, которые не так поймут посиделки с Шурой. Люди почему-то не могут понять, что не только пары могут сидеть в ресторанах, но и друзья, пусть и вдвоём. Окружающим всегда нужно всё опошлить и раздуть из этого скандал чуть ли не мирового масштаба. Лёва уже видит эти «гениальные» заголовки желтушных статей, орущих о гомосексуальной связи, которой нет. По крайней мере, Лёва думает, что её нет, а что там считает Шура неизвестно. Он вечно отшучивается или спрашивает самого Лёву: «А что ты хочешь, чтобы между нами было?». Бортник никогда не знает ответа, поэтому просто нечленораздельно мычит. А вот поездка к Боре и Максу наверняка не обернётся чем-то плохим, и имеет все шансы окончательно расслабить. В конце концов у этих двух никаких ссор в последнее время не было, значит, что неловкости не возникнет. Разве что с Борей Лёва уже в который раз поговорить не сможет и будет держаться (на самом деле прятаться) рядом с Шурой. Лёва не способен объяснить тот непонятный страх, возникающий рядом с Борей. Последний никогда не говорил и не делал Лёве что-то плохое, последний дрожит, как осиновый лист или заяц, без видимых на то причин. В основном Бортник чувствует себя некомфортно именно благодаря Бориному взгляду, такому пронзительному, оценивающему и ищущему подвох чуть ли не в каждом вздохе. Проще говоря, Боря ждёт от Лёвы подвоха или какой-нибудь подлости. Лёва листает многочисленные наброски и полноценные рисунки ящериц и думает, что глупо подозревать его в чём-то плохом, особенно если оно связано с Шурой. Бортник помереть готов ради Шуры, а Боря смотрит, как на врага народа или самого жестокого убийцу. На это хочется пожаловаться Шуре, просто чтобы излить душу и услышать в ответ какую-никакую поддержку. Лёва даже порывается начать рассказывать про подозрительные взгляды Бори, но вовремя прикусывает язык. Нельзя же жаловаться на человека, который ничего плохого не сделал, а просто предпочёл свести общение к минимуму. От этого буквально никто не страдает, в том числе и Лёва. Ему просто обидно, что его так оценивающе разглядывают, как какого-то щенка в зоомагазине или преступника, только устроившегося на работу в какой-нибудь магазин. Внезапно до Лёвы доходит, почему Боря настолько подозрительный. Тут дело в самом Лёвином знакомстве с Шурой. Оно остаётся невероятно странным и непонятным даже по прошествии многих лет. Лёва просто принял всё и не стал обдумывать. Только теперь стало понятно, насколько само появление Лёвы в жизни Шуры странное и непонятное. Всё больше походит на анекдот, чем на реальность. Всё слишком гладко складывается, ну не мог же Шура магическим образом убедить семью Бортников в сотрудничестве так, чтобы Наталья не начала названивать сыну. Бортник смотрит на рисунки. Шура появился в больнице будто бы из ниоткуда, словно он просто проходил мимо и решил зайти от скуки. Да, Шура говорил, что общался с Михаилом и договорился о встрече, но всё равно что-то тут не так. Почему мать тогда не позвонила и не потребовала быть максимально вежливым и обходительным с будущим начальником? Почему после начала работы так агрессивно относилась к ней? Почему отец договорился обо всём? Он же никогда не отличался особым интересом к состоянию жизни сына и занимал роль стороннего наблюдателя. — Давай поедем к Максу и Боре? Думаю — они будут только рады, если ты приедешь к ним, — Быстро говорит Лёва. — И я могу спросить ещё кое-что? Это никак не связано с Максом и Борей, — На ответ на первый вопрос Лёве глубоко плевать. — Спрашивай давай, — Шура пожимает плечами и заинтересованно косится в сторону собеседника. — Почему ты пришёл ко мне? Как, вообще, получилось, что ты познакомился с моим отцом? Обычно моя мать в курсе всего такого и руководит этим, а тут отец, которому обычно плевать. Она, когда узнала о моей работе, вообще, жутко злилась, значит мать не была в курсе. Ты вроде говорил, что связался именно с моим отцом. Или это меня память подводит? Что тогда случилось? — Лёва произносит всё быстро-быстро и только в конце делает глубокой вдох. Шура удивлённо поднимает бровь, а после широко-широко улыбается. Лёва же нервно проглатывает слюни. Он предчувствует, что ответ не будет радужным и приятным. Наверняка он разочарует или просто сделает морально больно. Лёва точно потом будет ночами напролёт обдумывать правду. Ему бы разобраться с запахом, о котором говорил Макс в последнюю встречу, но сейчас волнует и собственная жизнь, где всяких противных ароматов тоже предостаточно. Так что история прошлого Шуры и его друзей может немного подождать. Никуда она не денется. — Давай начнём по порядку? Так проще будет, а то ты мне такую тираду сейчас выдал, что я и ответить ничего не могу, — Шура нажимает на педаль и уже не убирает с неё ногу: машины впереди, наконец, начали двигаться. — Только пообещай мне, что не будешь загоняться и голодать. — Обещаю, — почти моментально отвечает Лёва, не желая думать над своими словами слишком долго, чтобы никакие переживания и загоны не успели возникнуть и не принялись душить. — Так вот, — Шура на секунду замолкает. — Я же давно знал о тебе, периодически смотрел твои выступления и интервью. И ты меня сумел заинтересовать, Лёвчик. Буду честным и не стану врать, будто твои мысли зацепили, я захотел узнать твой внутренний мир. Нет, мне понравилось твоё смазливое лицо и яркие глаза. Я смотрел на твои фотографии и видео и представлял тебя в своей студии. Мне в душу это запало, и я стал искать возможность сотрудничать с тобой. Тогда и начался сплошной ад в поисках, — Шура постукивает пальцем по рулю. — Тебе тогда было вроде лет шестнадцать или семнадцать, то есть мне нужно было связываться с твоими представителями. Одним из них была твоя мать, а отца никто не видел толком. Лёва поджимает губы. Он мог познакомиться с Шурой намного-намного раньше и, возможно, даже сбежать или просто завершить карьеру, опираясь на поддержку и защиту. Шура же при таком раскладе всё равно смог бы привязаться и стать кем-то близким. По крайней мере, Лёве нравится так думать. Он уже представляет жизнь, где не было никакой травмы. Подобное так греет и живьём жрёт. — Тогда почему ты не связался с моей матерью? Она бы согласилась на сотрудничество, приносящее деньги. Да моя мать сама готова была таскать меня по всяким студиям, где платили за одно моё присутствие. Она бы никогда не отказала тебе. А мой отец — пассивный слизняк, которому всегда было плевать на меня. Почему ты предпочёл его, а не мою мать? — Лёва произносит это, не думая. На его душе так тоскливо от осознания, что весь тот ад мог закончиться намного раньше. Если бы Шура связался с матерью и договорился о сотрудничестве — Лёва смог бы потом обговорить возможность отчисления и лично себе денег. Тогда бы имелись хоть какие-то личные накопления. Возможно, по достижению восемнадцати Лёва смог бы повесить коньки «на крючок» и уйти из дома, а после начать строить свою жизнь. Вероятно — Шура приютил бы и помог встать на ноги. Конечно, могло бы и быть всё не так гладко, но Лёва полностью отдаётся мечтам. Становится так обидно, что Шура соизволил обратить внимание так поздно, когда вся ситуация обострилась и превратилась в непонятно что. Только вот Лёва не имеет право высказывать что-то Шуре: тот банально ни в чём не виноват. Он не был обязан сотрудничать и возиться с кем-то таким проблемным. Однако разве можно объяснить это сердцу и внутреннему ребёнку? Последний, вообще, готов горько реветь от обиды и скулить побитой псиной. Лёве быстро удаётся задушить противное «создание». Сейчас не до детских обид и загонов. — Потому что она сраная истеричка и просто очень мерзкая женщина, с которой лишний раз говорить не хочется. Что тут можно говорить о постоянном сотрудничестве? Я бы точно задушил её после пяти минут общения, — со «сталью» в голосе говорит Шура. — Я же изучаю людей, с которыми собираюсь сотрудничать, а не берусь работать с каждым встречным. А о твоей матери я ничего хорошего не слышал. Все говорили, что она чуть ли не волоком тащит тебя на всякие мероприятия, а потом скандалит, когда ты неправильно дышишь и говоришь что-то не то, а потом ещё и на других срывается. Я тогда только от одной огромной проблемы избавился, а вторую получать не захотел, поэтому решил немного подождать. Я почему-то решил, что что-то да изменится. И оно ведь, действительно, изменилось! Ты же тогда такое громкое заявление сделал, что твоя мать аж позеленела от злости. Тогда я и понял, что можно начинать действовать. — А что такого я сказал? — Лёва пытается вспомнить, но ничего дельного из этого не выходит от слова совсем. Вообще, Лёва чувствует себя странно. Прямо при нём оскорбляют родную мать, но злости из-за этого толком нет. Раздражение больше вызвано тем, что каждое слово Шуры является правдой в чистом её виде. Лёва знает — все хорошие дети готовы убить за своих родителей или хотя бы ударить человека, посмевшего хоть как-то оскорбить семью. Сам же Лёва и пальцем не пошевелит, если с его родителями что-то такое случится. Их вроде как нужно любить, но молодой человек не ощущает ничего тёплого по отношению к ним, только горечь и бесконечную обиду. Проще говоря, из Лёвы получается самый паршивый и неблагодарный сын. — Ты правда не помнишь этого, Лёвчик? — Голос Шуры звучит удивлённо и при этом весело-весело. — Я не помню, что нёс на интервью, потому что всегда отвечал по шаблону, чтобы «никого не обидеть» и «выглядеть хорошим». Там даже вопросы всегда были одни и те же. Их просто иногда переформулировали, но суть оставалась той же, — Лёва несколько стыдливо опускает голову. Вспоминается факт предстоящего интервью, где придётся отвечать не по шаблону на самые неловкие вопросы. Интервьюер, несмотря на «небольшой денежный взнос», наверняка почти не будет спрашивать про музыку и докопается до личной жизни. Она, в свою очередь, буквально вертится вокруг Шуры. На интервью придётся объяснять и знакомство с ним, и дружбу, и совместное проживание. Проще говоря, Лёве придётся разглагольствовать на самые неловкие для него темы. — Понятно-понятно, — Шура усмехается, а после весело хихикает. — Кажется, тебе тогда только восемнадцать исполнилось, и кто-то из журналистов спросил тебя про будущее в спорте. Твоя мать начала нести какой-то бред, а ты громко кашлянул в кулак и сказал, что надеешься на отсутствие будущего в спорте! Ты не представляешь, как сильно я ржал, когда смотрел запись. Лёва рассеянно хлопает глазами. Он припоминает нечто такое, точнее то, что было после короткого интервью. Тогда Наталья закатила такой скандал, что осадок от него остался до сих пор. Она кричала, что без спорта Лёва никто, что он обязан отдать свою жизнь фигурному катанию и заниматься им, пока «ноги не отвалятся». «Ты неблагодарная свинья! Я не имела возможности заниматься, а у тебя есть всё, а ты нос воротишь! Мы с отцом всё для тебя делаем, а ты нос воротишь!» — в голове возникают фразы того «разговора». Тогда Лёва ничего не ответил и просто смирился, что ближайшие несколько часов предстоит выслушивать не самые лестные слова в свой адрес. Спорить было бессмысленно, да и не умел Лёва этого. Он мог препираться, закатывать глаза и вяло угрожать, но всегда, из раза в раз, сдавался. Сейчас же ситуация улучшилась благодаря Шуре, научившему и курить, и правильно спорить. — Она тогда меня чуть не убила. Помню, как она говорила, какая я скотина и ленивая тварь… — Лёва нервно смеётся. — В чём-то она и была права. Я так привык, что все проблемы решают за меня, что до сих пор не могу нормально разбираться самостоятельно, всё за тобой бегаю или представляю тебя на своём месте. Честно? Я только благодаря этому не поехал кукухой окончательно. В ответ Шура ничего не говорит и поворачивает руль. Навигатор показывает, что к салону ехать ещё приблизительно пятнадцать минут. Вот над было же Шуре выбрать настолько дальнее место… — Так вот… Тебе исполнилось восемнадцать, и я решил поговорить с тобой лично. И никак не получалось связаться с тобой. Лично тебя ни в одной социальной сети я не нашёл. Тот аккаунт в инстаграмме не считается: его вёл не ты, — Шура снова поворачивает руль. — Я тогда совсем отчаялся и просто смирился. Потом было выступление, где ты ногу сломал. Я же пришёл посмотреть… Не знаю, видел ли ты записи, но выглядело всё это ужасно. Помню, как девушка рядом со мной запищала, когда ты ещё попытался встать. Там же и кости твои видно было. Те записи со своего последнего выступления Лёва не смотрел. Он не смог заставить себя открыть видео и проанализировать всё, сделать выводы и придумать решения. Как только Лёва собирался вводить нужный запрос, руки начинали трястись, как у ненормального, а к горлу подкатывал ком тошноты. — Тебя увезли на скорой, твоя мать что-то там бегала и выясняла, а я столкнулся с твоим отцом на улице. Он стоял, курил и тяжело вздыхал. Мы с ним разговорились, и я начал промывать ему мозги, — Шура вдруг остановился у какого-то магазина, забрал блокнот и Лёвы и начал листать. — В каком смысле «промывать мозги»? — Лёва смотрит то на собеседника, то на блокнот. — Что ты ему там наговорил? — Ничего такого сверхъестественного. Помнишь, я рассказывал, почему начал работать с тобой? Ну я примерно это и говорил ему, просто немного в другой форме, — Шура не отрывает взгляда от рисунков. — Я сказал, что ты навряд ли сможешь вернуться на каток, а на рекламах долго не проживёшь. Он тогда кивал и постоянно мычал, как корова какая-то, — он делает небольшую паузу. — Я потом предложил ему устроить тебя на хорошую работу, объяснил в чём суть, и что нужно делать. Основным условием было не говорить твоей матери, чтобы она не начала делать мозги. Твой отец на всё согласился, мы обменялись номерами и периодически созванивались. Точнее, я звонил, чтобы узнать о твоём самочувствии и состоянии. Твой отец не горел желанием общаться, он делал всё, потому что я сказал ему, что ты после выздоровления повиснешь на его шее или просто наложишь на себя руки. Он тогда так перепугался. Сам решай от чего больше, я не стану склонять тебя к какому-то варианту. Просто помни, что к твоему нынешнему положению приложил руку твой отец. Лёва не хочет склоняться к какому-то варианту. Каждый в какой-то своей мере кажется отвратительным. Молодой человек не представляет, чтобы его отец беспокоился именно о нём, Лёве, а не о собственном комфорте. Михаил точно не горел желанием содержать кого-то или тратиться на похороны. Он никогда не любит лишние траты, о чём периодически говорил с женой. Лёве не посчастливилось стать невольным свидетелем тех бесед. Они всегда останавливались на том, что в семье недостаточно денег, и (тогда ещё) Егору следует работать больше и лучше. — Но почему ты не взял мой номер? Так же было бы всё намного проще. Мы бы сразу обсудили все вопросы, и тебе бы не пришлось так долго возиться со всем, — Лёва вжимает голову в плечи. — Потому что ты не стал бы меня даже слушать. Твой отец рассказывал, как ты «позитивно» на всех реагировал, и я решил лишний раз не рисковать, не создавать плохого впечатление и просто подождать нужного момента. Потом я пришёл к тебе в палату, мы поговорили, а дальше ты всё сам в принципе знаешь. И скажу заранее, что с твоим отцом я больше не общаюсь: я разорвал с ним все связи сразу после твоего переезда ко мне, — Шура лениво перелистывает страницу. — Он пытался дозвониться мне, но, думаю, что это твоя мать его заставила. — Наверное, я не знаю — Лёва не знает, что ещё ему нужно сказать, поэтому просто вяло кивает. — Лёвчик, давай лучше сейчас выберем тебе ящерицу, а потом рассмотрим скелетов в нашем шкафу, пойдёт? Обещаю, что и о себе расскажу, чтобы всё было честно, — Шура спрашивает с такой интонацией, что становится ясно — отрицательный ни в каком виде ответ не принимается. Лёва и не собирается препираться, требовать более подробного рассказа или ещё чего-то в этом роде. Сейчас необходимо в максимально коротком сроке решить что-то с эскизом татуировки. В больнице можно будет подумать об отце и его странных и непонятных решениях. — Мне эта нравится, — Шура показывает на ящерицу с крупными прорисованными чешуйками. — Похожа на то, что нам сперва понравилось, но при этом не так долго набивается. Это идеальный вариант для тебя, Лёвчик. Можешь тащить рисунок мастеру, и он всё сделает. Лёва неуверенно рассматривает выбранный вариант и ничего к нему не чувствует. Вообще, это чуть ли не самый неудачный рисунок, он чисто физически не может нравиться. Но Шура считает иначе, значит, что-то привлекательное в ящерице всё-таки есть. Шура же не может ошибаться, как считает Лёва. — Значит — набью именно это, — согласно кивает тот и забирает блокнот из чужих рук. — Спасибо, Шура. Шура в который раз взъерошивает волосы собеседника, но вскоре сменяет движения на поглаживающие. Подобное вызывает у Лёвы улыбку и короткое забвение. Мысли об отце и его мотивах больше не гложут. Какая разница, зачем он тогда помог? Лёва всё равно не даст ему денег, даже если от этого будет зависеть вопрос жизни и смерти. Пусть лучше тратят накопления с выступлений. Последние смогли сколотить целое состояние, которое хватит на полное обеспечение человек десяти. Двум «старикам» определённо точно хватит всего этого с головой. — Нервничаешь? Первая же татуировка всегда волнительна, — Шура решает прервать возникшее молчание. — Помню, как свою набивал, когда был чуть младше тебя. Я тогда стал самым первым живым клиентом татуировщика. До меня он тренировался на всяких ремнях и яблоках. — И как он набил? — Лёва с интересом поднимает бровь. — Пришлось потом перекрывать или сводить? Вдруг Шура принимается громко смеяться, чем сперва вводит Лёву в замешательство. Однако оно быстро проходит, потому что Бортник вспоминает, с кем он сейчас говорит, и какие привычки имеет этот человек. — Лёвчик, если я попытаюсь сделать что-то с этой татуировкой — меня живьём закопают или сразу сожгут, — Шура приходит в себя. — Мне эту татуировку набивал Андрей Звонок, а он очень ранимый. — Он умеет бить татуировки? Серьёзно? А по нему и не скажешь, что он занимается таким, — Лёва включает телефон и смотрит на время, показывающее, что до начала сеанса есть ещё двадцать минут. — Это сейчас он умеет, а раньше у него руки так дрожали, как у алкаша… — Шура улыбается. — Он бил мне татуировку будучи пьяным. Мне пришлось чуть ли не самому всё заканчивать, чтобы нормально вышло. А теперь он настоящий мастер, и тебе хорошую татуировку набьёт, не переживай. Лёва кивает: он не уверен, но старается верить Шуре. Тот может недоговаривать, намекать и шутить, но никак не врать. По крайней мере, Лёву никогда не обманывал Шура. Он просто специально утаивал некоторую информацию. — Видел молнию на моей руке? — Вопрос риторический, Шуре не нужен никакой ответ. — Это мне пьяный Звонок набивал. Вроде бы даже красиво получилось, хоть он и нажрался, как не знаю кто. А трезвым он ещё большую красоту набивает, и с твоей ящерицей запросто справится. — Я верю, — Лёва понимает, что его зачем-то пытаются успокоить, когда он совершенно не нервничает. Шура недоверчиво косится и хмыкает. Наверное, он слишком привык к вечной неуверенности Лёвы и не может поверить в твёрдость некоторых его намерений. Это в некотором роде обидно. Через десять минут Шура отводит Лёву в салон, где их встречает улыбчивый и бодрый Андрей. Он быстро здоровается со старым другом, усаживает того на небольшой диванчик, а Лёву — на специальную кушетку. Лёве не приходится долго объяснять, чего он хочет: Андрей понимает всё чуть ли не с полуслова. Он не задаёт вопрос о смысле татуировки, не предлагает передумать и выбрать «нечто более серьёзное». Звонку, судя по всему, плевать, что набивать. Он просто готов выполнять свою работу. Шура оказывается не прав: Лёва не пищит, когда кожу протыкает игла. Он просто закусывает губу в попытках не замычать, что есть силы. Бить татуировку определённо больно, но не настолько, чтобы орать и биться в истерике. Хотя, возможно, Лёве просто повезло с мастером и довольно высоким болевым порогом. Андрей не говорит, что даёт возможность Лёве поддержать диалог с Шурой. Пусть всё выходит крайне неловко. Бортник одновременно пытается не материться, не подавать виду, что ему больно, и не стесняться присутствия Андрея. Да, тот давний знакомый, но он не настолько уж и близок Лёве. Вот ему и приходится, откровенно говоря, страдать, пока Шура беззаботно рассказывает что-то о музыке. Ему-то легко и хорошо, не он мучается от быстрых-быстрых уколов острой иглы. Шура сейчас смотрит и широко-широко улыбается, чем доводит Лёву до нервного смеха. Бортник более-менее успокаивается только к концу сеанса, когда Андрей наклеивает заживляющую плёнку. Она нужна, потому что в больнице Лёва при всём желании не сможет нормально использовать различные крема да и в целом ухаживать. Вот и придётся смириться с болью, которая настигнет при снятии плёнки. Андрей сразу предупредил, что нужно отдирать медленно и осторожно. Лёва в ответ на все рекомендации кивает, не отрывая взгляда от нового элемента на своём теле. Татуировку не удаётся нормально разглядеть из-за защитной плёнки. Однако Лёва всё равно счастлив. Он чувствует себя ещё более свободным от родителей, чем раньше. Мать никогда бы не одобрила татуировку и закатила бы скандал. Только теперь Лёва в праве самостоятельно всё решать. Шура тоже оценивающе смотрит на результат, а после говорит, что вышло довольно неплохо, за что получает от Андрея подзатыльник. Звонок явно считает, что у него шикарные, а не неплохие работы. Шура просто смеётся, после чего принимается «критиковать» результат, а Андрей лишь закатывает глаза. Лёва же быстро вынимает из штанов бумажник и прерывает разговор двух друзей вопросом о цене. — Шура уже заплатил за всё. Можешь одеваться и идти отсюда, — пожимает плечами Андрей. — Но если ты всё-таки хочешь потратить деньги — можешь оставить мне побольше чаевых. Я буду очень благодарен. Лёва удивлённо смотрит на Шуру, который просто машет рукой, мол, не бери в голову и одевайся, нам ещё ехать. Бортник решает, что о деньгах лучше поговорить в машине, а не в присутствии чужого человека. Плевать, что он таковым является только для Лёвы, а не для Шуры. Последний говорит со Звонком, пока Лёва одевается. Потом Шура быстро прощается с другом и берёт Бортника под руку, после чего уводит того на улицу. Лёва не сопротивляется и послушно следует за Шурой. В машине Лёва прямо спрашивает о деньгах и просит, нет, требует ответить прямо, а не намекать. — Считай это за подарок, Лёвчик. Можешь мне ничего не отдавать. А если хочешь отблагодарить — просто подаришь мне то, что я захочу. Когда я найду что-то такое, обязательно позвоню тебе. Хорошо? — Ласково улыбается Шура и укладывает ладонь на его плечо. — Хорошо, — Бортник не в настроении спорить и просто позволяет себе насладиться подарком от дорогого человека.***
Лёва не чувствует напряжения, сидя на кухне Бори и Макса рядом с Шурой. Всё проходит достаточно гладко, а воздухе не витает напряжение, которое обычно возникает после ссор и скандалов. В комнате, да и в самом доме, царит спокойствие и умиротворение, в котором хочется раствориться. Шура осознанно или больше по привычке (Бортник не знает точного ответа) приобнимает рукой Лёву. Тот совершенно не возражает и старается получать удовольствие от самой ситуации. В конце концов сейчас всё, как никогда, хорошо. Никто не находится при смерти, не страдает, не пребывает в паршивом состоянии, а сам Лёва не хочет очистить желудок от одного только вида еды. Единственное, что немного напрягает — Боря. Пусть он почти не смотрит на Лёву, тот всё равно чувствует на себе этот подозрительный взгляд. «Я ничего не сделаю Шурику, пожалуйста, прекрати думать обо мне, как о главном враге народа!» — так и вертится на языке, но, к счастью, не слетает. Сейчас лучше промолчать, потому что тут может не быть чего-то плохого. Вероятно — Лёва накрутил себя, придумал эту антипатию и теперь страдает, а Боря придерживается нейтралитета. — Тебя ещё не выписали? — Макс резко вспоминает, что Лёва лежит в больнице, и непонятно зачем поднимает эту тему. — Нет, меня просто Шура на один день отпросил. Но, думаю, что скоро смогу уйти оттуда навсегда и приходить только на осмотры. Меня уже тошнит от больницы и врачей. Один из них всё к психологу пытается затащить меня. Говорит, что это необходимо, а мне оно сто лет не надо. Если подпишусь на это — ещё месяц проваляюсь там. Я лучше из окна выпрыгну, чем пойду к этому психологу, — Лёва весело смеётся отпивает немного апельсинового сока из стакана. Шура только сильнее прижимает к себе, Лёва вновь не возражает. Он привык к тому, что его периодически так резко стискивают в объятиях, не спрашивая разрешение. Оно буквально всегда есть у Шуры. Ему Лёва готов разрешать чуть ли не всё, ведь верит, так слепо и отчаянно верит. — Ты не хочешь идти к психологу, потому что боишься лежать в больнице? Ты сейчас серьёзно? — Внезапно спрашивает Боря, напрямую обращаясь к Лёве, чего обычно никогда не было. Лёва от такого теряется, запоздало вспоминая, что Боря стабильно посещает психолога (или психиатра, для Бортника два этих слова являются синонимами). Сейчас необходимо перевести всё в шутку. — К психологам должны ходить люди, которым нужна помощь, а я без неё справлюсь. Плюс мне некогда: туры и репетиции. Сам понимаешь, что работа в приоритете, — Лёва из-за всех сил старается звучать убедительно. Боря неоднозначно хмыкает и хмурит брови. Злобы Лёва не замечает, что даёт ему немного расслабиться. — Борь, не лезь человеку в душу. Он взрослый и сам решит, что ему нужно. Возможно, он сходит к этим всяким психологам, когда захочет, — вмешивается Шура и вынимает из кармана штанов пачку сигарет. Как завороженный, Лёва внимательно наблюдает за тем, как Шура поджигает сигарету и затягивается ей. Он выдыхает дым и тот, сперва кружится в быстром плавном танце, а после растворяется в воздухе. Ничего особенного в этом нет, но Лёве кажется, что Шура красивее всех курит. — Знаю это ваше «когда захочу», — Боря закатывает глаза. — Вы всегда так говорите, а в итоге один до сих пор не называет людей своими именами, а второй, — он смотрит в сторону напряжённого Макса. — Второй на сырое мясо нормально смотреть не может, — с губ срывается тяжёлый вздох. Макс нервно цокает языком и толкает Борю в бок, мол, замолчи. Лёва сам хмурится, невольно вспомнив о противном запахе, о котором говорил Макс в больнице. Он не вдавался в подробности и прямо-таки сбежал от прямого ответа. Последний известен всем присутствующим, но только не Лёве. Он прикусывает язык, чтобы не спросить напрямую о том, почему Макс не может смотреть на мясо. Сейчас неподходящий момент, нужно остаться наедине с Шурой. — Мне Звонок татуировку набил, — переводит тему Лёва, чтобы уберечь всех от ссор и неприятного напряжения. Это помогает. Шура одобрительно кивает, как бы говоря, мол, ты большой молодец, уже делаешь успехи в общении с людьми. — Это та ящерица? Показывай, хвастайся, — Макс с удовольствием втягивается разговор о татуировках. Боря тяжело вздыхает и смотрит прямо на Лёву. Последний не замечает в чужом взгляде привычного подозрения. Его заменяет нечто, отдалённо похожее на сочувствие и жалость. Лёва невольно морщится из-за этого. Прошло так много времени с перелома, а Бортник до сих пор терпеть не может жалость по отношению к себе. Она тупая, «колючая» и бессмысленная, и нужна исключительно животным, таким побитым и выброшенным всем на улицу. — Тут толком ничего не видно из-за плёнки, но без неё выглядит очень круто, — Лёва закатывает рукава кофты, показывая татуировку. — Это не совсем то, что я собирался набивать, но мне всё равно нравится. Дальше разговор идёт о татуировках, даже Боря к нему подключается. Он больше не хмурится, но Лёва всё равно ощущает его напряжение, витающее в воздухе и оседающее тонким слоем. Кажется, это замечает один лишь Лёва, от чего тот старается свалить все неприятные ощущения на разыгравшуюся паранойю. Она же постоянный спутник, пусть и ненавистный. Уезжать приходится достаточно скоро из-за того, что Лёве нужно возвращаться в больницу. Это достаточно сильно расстраивает, но деваться банально некуда. Макс прощается и желает удачи, Боря просто кивает и пожимает Лёве руку перед тем, как тот залезет на пассажирское сиденье. После пяти минут поездки Лёва отрывает взгляд от окна и смотрит на Шуру, расслабленного и спокойного, как удав. Он,вроде как, не злится на Борю за ту тираду о психологах, пусть она и напрямую его, Шуру, задевала. Возможно, он просто привык или же решил не заострять внимание на подобной мелочи. Это Лёва любит их «смаковать» и упорно игнорировать нечто более крупное и весомое. — Шура. я могу спросить? — Лёва прерывает молчание, решив расставить все точки над буквой «ё». — Ты уже спросил, но разрешаю попытаться снова, — по-доброму усмехается Шура и поворачивает руль. — Макс говорил, что помнит какой-то противный запах, а Боря ещё про мясо говорил, ты тоже на что-то такое намекал… И Ян как-то про это упоминал… Да и вы все что-то там… — Лёва не может нормально сформулировать мысль, от чего несёт какой-то откровенный бред. — Что там, вообще, у вас произошло? Макс говорил, что после какого-то события ваша жизнь подкос пошла. Шура тяжело вздыхает. Бортник поджимает губы, надеясь, что за вопросы из машины его не выкинут. Вроде как это не та тема, которая сильно неприятна Шуре, но Лёва не может знать наверняка. Он начинает жалеть, что не смог удержать язык за зубами и начал докапываться. Лучше бы жил в неведении, радовался каким-то мелочам и накручивал себя из-за какой-то ерунды. — Ну, мы впятером вляпались в одну не очень красивую историю. Точнее, я вляпался и случайно утянул всех за собой. Знаешь, я их не заставлял, они могли послать меня и уйти. Но они, как хорошие друзья, согласились помочь и фактически спасли мою шкуру от смерти, — Шура начинает издалека. — Вот знаешь, а я ведь знаю, что Боря покончить с собой пытался не только из-за смерти членов семьи, но и из-за того, в какое болото он из-за меня попал. Я до сих пор виню себя за это. Лёва внимательно слушает и едва сдерживается, чтобы не потребовать прямых ответов. Нет никакого желания выслушивать длинную тираду об эмоциях, вызванным тем инцидентом. Однако Лёва понимает — Шура так много говорит, чтобы морально подготовить себя, а не разозлить Лёву. — Они говорят, что моей вины нет, но я знаю — она, чёрт подери, есть! Это из-за меня у всех кукуха поехала, именно я стал тем толчком, который всё попортил, — Шура тяжело вздыхает. — Помнишь, я тебе говорил о своём папаше? Ну ты должен помнить, что у него не все дома были… Так вот, он однажды не сдержался и задушил мою хорошую знакомую и даже не похоронил её. Я после этого сбежать пытался, но он поймал меня и пригрозил моих друзей прибить, если я снова выкину что-то такое. За себя я не боялся, а вот за остальных… Мы чисто физически не смогли бы скрыться все вместе, и нас бы перерезали поодиночке. Вот я и решил устранить свою главную проблему довольно радикальным способом, чтобы больше не вспоминать о ней… — Шура на мгновение перестаёт говорить и смотрит в сторону Лёвы. — Ты же не сбежишь от меня, когда узнаешь правду? Если хочешь, чтобы я остался для тебя эдаким добряком, то давай просто опустим эту тему. Так будет намного-намного лучше для нас обоих. — Шура, куда я от тебя денусь? Сам знаешь, что только с тобой я и могу жить. Говори давай, — мягко улыбается Лёва. Он, действительно, не сможет сбежать от Шуры, даже если сильно захочет того. Шура слишком сильно «врос» в голову, изменил, и теперь Лёва полостью зависим от этого человека. Возможно, подобное не совсем хорошо, но Бортник счастлив, а остальное не так уж и важно. — Я украл у отца пистолет и начал стрелять, пока он был пьян. У меня тогда сильно дрожали руки, и я всё не мог добить его и просто стрелял по рукам и ногам, пока мой папаша не отключился… Соседи привыкли к нашим разборкам, поэтому не вызвали полицию… А я, как трус, созвал Борю, Макса, Яна и Андрея, чтобы они помогли, — Шура нервно улыбается, а после смеётся. — Мы расчленили тело и принялись прятать куски по всему городу. Андрей предлагал растворить это добро в кислоте. Но мы не нашли подходящей ёмкости, вот и пришлось импровизировать. Мы тогда месяц ждали, когда нас менты повяжут, но в итоге ничего. Ну как ничего? У всех крыша поехала, а дальше ты примерно знаешь, что произошло. Лёва сам не сдерживается и нервно хихикает. Ему больше мерзко, чем страшно от всей истории. Лёва, в самом деле, готов принять Шуру любым, поэтому за свою жизнь почти не беспокоиться. — Ты поэтому бросил музыку? Пришлось дела отца разгребать? — Спрашивает Лёва, чей голос на последнем слове становится высоким. — Да… Меня тогда прибить могли, вот я и взялся за то, что ненавидел. В самом начале нашего знакомства я говорил немного иначе, чтобы ты проникся и не боялся меня, ты и без этого зашуганным был. А теперь говорю всё, как есть, — Шура качает головой. — Как видишь, я не жертва обстоятельств, я сам себя в них загнал и заодно втянул во всю эту грязь своих самых близких людей. — Помню, что ты обещал меня кипятком облить и избить, если я про это спрашивать начну, — Лёва осторожно укладывает ладонь на чужое плечо в попытках показать, что никого побега не будет. Шура выдыхает и слабо улыбается. Лёва надеется, что собеседник не чувствует себя одиноко сейчас. В конце концов он, Лёва, не бросит, даже если его избивать будут. Он начнёт возмущаться, орать и попытается дать отпор, но всё равно придёт по первому зову. С родителями подобное не сработает: они никогда не оказывали доброты и ласки, в отличие от Шуры. — Если ты захочешь выговориться — я всегда буду готов выслушать тебя, Шура, — говорит Бортник. Он не обещает, что поддержит, потому что банально не умеет этого. Лёва способен только выслушать и обнять. — Спасибо тебе, Лёвчик, — коротко отвечает Шура и останавливает машину возле здания больницы. Лёва в ответ робко обнимает Шуру, и тот не отталкивает, зато прижимает к себе и гладит по голове. — Только меня не прибей там, — зачем-то говорит Бортник и в ответ слышит, что Шура скорее сам себя убьёт.***