***
После разговора с отцом проходит почти месяц, но у Лёвы чувство будто он только-только пару минут назад узнал про съёмки. Воспоминания о ней по-прежнему не лезут в голову, но Лёве всё равно плохо. Он не может понять, что с ним происходит. Почему снова так страшно и мерзко? Лёва чувствует себя, как в восемнадцать, то есть невероятно одиноко и паршиво. От этого хочется бежать прочь, пока ноги не сотрутся в кровь, и возможность передвигаться исчезнет. Лёва же все свои восемнадцать лет от чего-то прятался и пытался укрыться. Сперва от мыслей о будущем, потом от больного желудка и, наконец, от воспоминаний о «человеке со скрипучим голосом». Столкнуться со всем этим лицом к лицу удалось исключительно благодаря Шуре. Тот фактически носом ткнул Лёву в проблемы и «швырнул» в сторону решений. Только недавно буквально всё наладилось, а один простой разговор испортил долгие труды. Теперь кажется, что не было никаких долгих бесед с Шурой, собственной рефлексии и лечения рпп в больнице. Комплексы снова возвращаются. Лёва больше не может взять себя в руки и отпустить правду. Она гложет, душит, как петля самоубийцу, и просто возвращает к «старой» жизни. Отражение в зеркале вновь выглядит уродливым, безобразным и отвратительным. А ведь Лёва только-только научился не кривится, глядя в зеркало. Комплексы пожирают с потрохами и вводят в отчаяние. Бороться с ними фактически нет сил. Нет, желание отсутствует: Лёве снова придётся начинать с нуля. Бортник снова погрузится в тот период жизни, когда свободы не было. Непонятно зачем, но Лёва находит страницы родителей в социальных сетях. Молодой человек долго-долго просматривает сперва профиль отца. Недавние публикации посвящены рыбалке и футболу. В основном ничего подробного и интересного нет, но Лёва не прекращает чтение и зачем-то листает дальше. Внутренний голос прямо-таки вопит: «Прекрати! Ты же пожалеешь, что продолжил! У тебя много работы, лучше ей займись, а не бред дурного старика читай!» Лёва же не прислушивается и, включив мелодию на фон, продолжает изучать страницу отца. Однако в один момент Лёва испытывает интерес: посты до «того самого разговора» являются подробными отзывами на вышедший альбом группы Лёвы. Тот закатывает глаза и принимается читать с лёгкой усмешкой на губах. Однако вскоре сердце сжимается, а дышать становится намного-намного тяжелее. Лёву будто бы ударили под дых или сбили с ног, полностью лишив возможности адекватно воспринимать реальность. Она ощущается каким-то сюрреалистичность сном. Лёва трясёт головой и перечитывает пост. В нём Михаил подробно расписывал свои эмоции после прослушивания каждой песни. Слог Михаила оказывается лёгким и приятным. Лёве даже нравится, и он нервно улыбается, когда видит похвалу. Вот она, нет, сам факт того, что её высказал отец. Музыку обычно хвалит Шура или Шишкин, если не считать фанатов, а реакция отца кажется неестественной. В неё не верится до конца, в ней чувствуется подвох, но комментарии, где Михаил упорно и твёрдо защищает свою точку зрения, говорят об обратном. «Особенно выделяется голос исполнителя. Он настоящий молодец, многим стоит у него поучиться» — гласят последние строчки поста. Лёва смотрит на них, включает телефон и начинает нервно смеяться. Тут нужно радоваться, ведь внимание и похвала получены, да не от кого-нибудь, а от отца. Его внимания же так не хватало почти всю осознанную жизнь. Однако теперь оно и не нужно. Лёва получил то, чего так сильно жаждал в детстве, но счастья так и не получил. Чувство можно сравнить с роликовыми коньками: всё детство берёг их, потому что они были красивыми, а в юности, наконец, решил надеть и обнаружил, что любимые коньки слишком малы. Лёва откладывает телефон в сторону и пустым взглядом смотрит куда-то в пустоту. Руки так и чешутся пролистать всю страницу Михаила до конца, изучить каждый пост и узнать больше. Однако здравый смысл намекает на всю бесполезность данного занятия. «Ну вот ты узнаешь всё про своего папашу, и что дальше? Напишешь ему и начнёшь общаться с ним? Может стоит вспомнить, что это только сейчас он проснулся, а до этого он буквально подложил тебя под педофила. Ты сейчас сломанный, переломанный и трусливый из-за этого «чудо-отца». Неужели, ты собираешься оправдать его и простить из-за парочки ласковых слов? Ты жалок, Лев, жалок» — рассудок говорит чётко и холодно, а ещё убедительно, чертовски убедительно. В итоге Михаил вносится в «чёрный список» буквально везде, где Лёва только смог отыскать отца. Действие глупое и больше предназначено для собственного успокоения, чем для оскорбления Михаила. Тот всё равно ничего не узнает, а если это произойдёт — никак не отреагирует. Он взрослый мужчина со своими проблемами и хлопотами, который ничего не потеряет, если не сможет видеть страницу музыканта. Таких вот сотни, тысячи, если не миллионы. Отец же явно не предпримет новых попыток сблизиться: он понял, что сын по-прежнему «проблемный» и «непонятный». Михаилу неохота возиться с этим и принимать участие в жизни «тяжёлого» ребёнка, способного в любой момент попросить совет. Ничего подобного Михаил не способен сказать. По крайней мере, по мнению Лёвы. Он не думает, что совет «просто переспать с кем-то красивым» избавит от страха перед соитием и оголением собственного тела перед кем-то. Да даже наедине с собой Лёва ненавидит раздеваться полностью, для него настоящим испытанием является поход в душ. Нет, в подобном отсутствует сложность. Она появляется в те моменты, когда приходится открывать глаза и смотреть на себя. Тогда паника и отвращение захлёстывают с головой. Точнее, только второе полностью овладевает телом. Первое же обычно удаётся более-менее контролировать и держать в «узде». На самом деле, Лёва мог бы поиздеваться над Михаилом и пригрозить ему судом. Его, конечно же, не было бы по многим причинам. Во-первых, Лёва не хочет на всю страну (возможно и не одну) прослыть мелочным уродом, отбирающим деньги у родителей. Во-вторых, нет никакого желания, чтобы все узнали о пережитом сексуальном насилии. Тут многие посочувствуют, но и не мало людей лишь посмеётся и начнёт открыто травить и издеваться. В-третьих, суд — одна сплошная суета, а подобной возни Лёва всеми способами старается избежать. В-четвёртых, Михаил может так сильно испугаться суда, что словит сердечный приступ и умрёт. Груз вины же не отпустит Лёву, он будет прямым виновником гибели человека. Проще говоря, Лёва может только тихо ненавидеть и вносить в чёрные списки Михаила, но не навредить ему. Есть, конечно, вариант попросить Шуру помочь с местью, но впутывать столь родного человека во всё это кромешное болото не хочется. Тут имеется вариант просто принять и смириться. Ничего тут не попишешь и не изменишь. Даже если объяснить Михаилу все травмы и последствия — он ни черта не поймёт в полной мере и послушает с каменным выражением лица. В конце вероятно скажет, что все слова слишком надуманы, и Лёва бесится с жиру. Страница матери просматривается только из-за любопытства, а не попытки найти что-то похожее на хвалебные посты отца. Наталья пишет в основном про какие-то диетические рецепты и фигурное катание. В последнем нет ничего хвалебного, Наталья исключительно критикует и делает «профессиональные» замечания. Особенный акцент она делает на лишнем весе, которого нет. Наталья описывает тройной подбородок молодого фигуриста, а Лёва, глядя на того, видит только мышцы и не более того. Этот юноша напоминает лошадь, такую породистую и ухоженную, а не безобразную корову, как пишет Наталья. В каждом её слове чувствуется желчь. Наталья ничего не пишет о нынешней карьере сына. Скорее всего, та упорно игнорируется: Наталья явно не способна принять то, что её ребёнок — отдельная личность. От Лёвы ждут, что он снова будет удобным, податливым и безвольным. Наталья по-прежнему хранит на своей странице старые фотографии сына, где он одет в одежду с выступлений, а на шее болтаются медали. На всех этих снимках улыбается только сама Наталья, но никак не (тогда ещё) Егор. Его спортивные достижения периодически публикуются, наверное, по тысячному кругу. Наталья не отпускает той карьеры и не может, наконец-то, смириться с её полным, безвозвратным завершением. Каждый пост, связанный с фигурным катанием, подробно описывает все «промахи» тренеров. «Не понимаю, куда смотрят современные тренера, раз не видят того, что их подопечный похож на тюленя, а не на спортсмена? Да и куда родители смотрят? Вот я никогда не позволяла сыну есть так много» — гласят последние строчки одной из яростных речей Натальи. Она пишет много, но так невыносимо скучно и пресно, используя литры «воды». Из неё будто бы выкачали весь креатив и наградили набором самых банальных и шаблонных фраз. Такие обычно пишут школьники в сочинениях, чтобы соответствовать стандартам и получить нормальную оценку. Да даже писанина детей выглядит в миллиард раз лучше «творений» Натальи. На её аватарке красуется фотография, где сама женщина стоит с букетом цветов. Снимок обрезан, он не показывает то, что находится ниже плеч. Проще говоря, Наталья скрывает свой лишний вес, который так и не удалось привести в норму после беременности, пусть с неё и прошло много времени. Вроде как в этом виновата не лень, а гормоны. От прочитанного Лёве, по идее, должно быть мерзко и тошно. Однако на душе, наоборот, как-то весело и хорошо, невероятно хорошо. Во всём виновато осознание, плавно забравшееся в голову. «Это не я толстым был, а ты просто свои тупые комплексы на меня переносила! Да ты на всех переносишь это!» — думает Лёва. От данной правды ему так приятно, что он не может перестать улыбаться. Открытием хочется с кем-нибудь поделиться, но никто не сможет в полной мере осознать всего того счастья. Даже Шура не способен вообразить себе, что значит для Лёвы открывшаяся ему правда. Она непривычна, ведь не душит и не побуждает ненавидеть себя. Лёва резко подрывается с места и идёт в ванную, где снимает футболку. Руки дрожат, а перед глазами всё плывёт. Сейчас страшно. Никто и ничто не спасёт от этого чувства. Тут Лёве предстоит самому лицом к лицу столкнуться со всем. Он должен убедиться в том, что его догадки о комплексах и помешанности матери являются правдой, а не попыткой хоть каплю успокоить себя. Он бросает футболку на пол и поднимает голову, закрыв глаза. Их безумно страшно открыть, пусть и уверенность в правоте составляет целых девяносто девять процентов. По-прежнему присутствует та мерзопакостная единица, что душит и вселяет в душу семена неуверенности и ужаса. Последний сковывает движения и напоминает о едких комментариях матери. Она же любила тыкать носом в стрелку на часах, что порой показывала «слишком» много. Лёва делает несколько глубоких вдохов и выдохов и медленно считает до десяти. Сердце быстро-быстро бьётся, в висках пульсирует, а по коже бегут неприятные мурашки. Всё прямо намекает, что лучше бросить эту затею или перенести её на другой момент, когда рядом будет Шура. Он же сможет и рядом постоять, и в случае чего даже поддержать, и успокоить, если истерика нахлынет. Мысли о присутствии Шуры приходится отогнать от себя прочь. Нельзя же вечно прятаться за спину Шуры и постоянно просить его помочь. Он-то никогда не откажет, но Лёва же обязан уметь решать какие-то проблемы сам. Вот и сейчас стоит собрать всю волю в кулак и просто посмотреть в зеркало. Ничего нового оно не покажет, там никто сзади стоять с ножом не будет. Если же лишний вес присутствует — он не мешает ни работе, ни повседневной жизни. Она больше не связана со спортом, где каждый килограмм может стоить слишком много. Лёве стоит перестать смотреть на «новую жизнь» через очки, используемые в «старой жизни». Лёва поднимает голову, открывает веки и смотрит в зеркало. Отражение демонстрирует достаточно худое тело, где никакой жир не свисает по бокам. Наоборот, Лёва замечает очертания костей. До лечения они выпирали намного-намного сильнее и выглядели более неестественно. Плечи же не кажутся такими острыми и не напоминают собой какие-то палки или спички. Щёки не впалые, они есть, но не налиты жиром или чем-то в этом роде. Сейчас Лёва выглядит здоровым человеком. Он вертится перед зеркалом и трогает свой живот, а потом рёбра, следом плечи и подбородок. Нигде нет ни малейшего намёка на нездоровую полноту, о которой всё детство и юность твердила Наталья. Она просто вымещала свои комплексы на сыне и продолжает это делать, но уже на других, незнакомых ей лично, людях. Только вот им едкие комментарии не навредят. Лёва улыбается, так расслабленно и облегчённо, и снова смотрит на себя. Он совершенно не похож на того забитого и морально убитого жизнью мальчишку с фотографий со страницы матери. Тот паренёк давно «погиб» и остался лишь небольшим пятном в истории фигурного катания. Никто не вспомнит о Егоре Бортнике, как о толстом тюлене или корове. Все будут помнить лишь спортивные достижения. Это только мать до конца жизни продолжит брюзжать слюной и твердить про лишние килограммы и бить себя пяткой в грудь, мол, это благодаря мне есть все победы. Егора Бортника уже давно нет, зато есть Лев Бортник, человек счастливый, искренне любящий своё дело, и свободный от весов. На них больше не нужно взвешиваться каждый день по десять раз. Их стрелка никогда не покажет «преступно» много, и никто важный для Лёвы не пристыдит его за «лишний» съеденный кусок. В «новой жизни» здоровый вес, которого так упорно пришлось добиваться. Это настоящая огромная победа, Лёва добился её сам, пусть и с посторонней помощью. Он выгрыз зубами право быть не «скелетом» и «ожившим трупом», а просто «худощавым человеком». Осталось совсем немного до отметки «нормальный и самый обычный человек». Совсем скоро Лёва сможет с чистой совестью называть себя так. Нужно только ещё немного поднажать. Для этого придётся раз и навсегда забыть о словах матери. Лёве в некотором роде её жаль. Однако не как человека, а как муху, запутавшуюся в паутине. Тут жалко только из-за того, что видишь, но помогать совершенно не хочешь, да и невозможно это. Лёва не в силах спасти женщину, погрязшую в своих комплексах и не сбывшихся мечт. Она же хотела быть фигуристкой, катать программы и иметь толпу поклонников. Ничего из этого не вышло, Лёва точно не помнит почему, но и узнавать не собирается. Тяжёлые прошлое и утраты не оправдают всех тех издевательств, которые принесла Наталья. Лёва вновь проводит пальцами по рёбрам и облегчённо выдыхает. Тело не ощущается чужим, сворованным. Сейчас Лёва чётко чувствует, что он это, именно он, находится в собственном теле и имеет полное право руководить им. Чувства вины за подобное нет, Лёва не страдает от него и прикрывает глаза на мгновение. Он прислушивается к внутренним ощущениям, где нет «взрывов». Бортник в очередной раз смотрит в зеркало и осторожно касается шеи, после чего почти моментально отдёргивает руку. Трогать рёбра, спину, плечи и лицо нестрашно, а вот шею — очень. Или же Лёва просто привык к тому, что эту часть тело неприятно щупать. Так странно столько лет дрожать из-за воспоминаний о холодных руках, а теперь пытаться убедить себя в невозможности таких прикосновений. Лёва медленно-медленно, едва притрагиваясь к коже, проводит пальцем по шее. Собственные руки оказываются прохладными. Не холодными, как у «человека со скрипучим голосом», но не горячими, как у Шуры. Пальцы Лёвы самые обычные, но они напоминают одновременно двух противоположных людей, сильно повлиявших на жизнь и сознание Бортника. На самом деле, он после разговора с отцом принялся заниматься своеобразным мазохизмом — сравнивать Шуру и «человека со скрипучим голосом». Думать о последнем больно, кажется, на физическом уровне. Лёва мучается, но продолжает мысленно возвращаться к тренеру и проводить параллели между ним и Шуриком. Это не попытки узнать, кто лучше (ответ и так очевиден), подобные сравнения больше походят на желания убедиться в том, что всё точно закончилось и больше не вернётся. Лёва безумно опасается подобного исхода и всячески бежит от него. Бортник читал в какой-то статье про детские травмы, что выросшие дети с высокой вероятностью вступят в отношения, где так или иначе будет фигурировать травмирующий опыт. Неважно романтические это отношения или нет, всё равно какие-то черты насильника или мучителя встретятся. В окружении Лёвы нет никакого, кто был бы похож на «человека со скрипучим голосом». Значит, ему всё-таки удалось откреститься от «старой жизни»? По крайне мере, Шура не имеет ярких схожестей с «человеком со скрипучим голосом». Мужчины по-разному говорят, двигаются и банально дышат. Так, каждый вздох тренера был свистящим, как у паровоза. Особенность можно было заметить только в полной тишине, когда находишься с человеком наедине в закрытой тёмной комнате. Шура же дышал «нормально», он не напоминает железное существо, покрытое тонким слоем поролона, обмотанного скотчем. Лёва надавливает на шею и на мгновение возвращается в раздевалку, где с минуты на минуту начнут душить. Лёве хватает сил и мужества не разрывать контакт. Благодаря этому противный холодок постепенно пропадает и заменяется лёгким теплом. Ему далеко до того, что исходит от Шуры, но даже подобная мелочь помогает на мгновение расслабиться и придушить страх. Он, как дикая кошка, играет с добычей, то отпуская её, то крепко-крепко сжимая в зубах. Лёва просто водит пальцами по шее ещё некоторое время. Он пытается привыкнуть к ощущениям и убедить себя в том, что ничего страшного нет. В конце концов не может же «человек со скрипучим голосом» восстать из мёртвых, ворваться в квартиру и начать душить? Эту мысль Лёве приходится фактически вдалбливать себе в голову, из-за чего удаётся держать себя в руках. В какой-то момент Лёва решает, что он уже готов рискнуть. Он осторожно укладывает ладонь целиком на шею и слегка сдавливает. Почти сразу перед глазами пробегают образы из прошлого. Это выбивает из лёгкого душевного равновесия и лишает нормальной возможности дышать. На шею будто бы не немного надавливают, а сжимают её со всей силой с целью задушить. «Ну, Егор, прекрати так хрипеть! Нас же могут слышать, и родители будут в тебе разочарованы!» — пробегают в голове слова «человека со скрипучим голосом». Лёва морщится и перестаёт так сильно сжимать горло. Да, хватка и без этого была слабой-слабой, но Лёва уверен в обратном. Ему любое прикосновение к шее кажется удушающим и убийственным. Лёва опирается рукой о раковину, не убирая ладони от шеи. Молодой человек смотрит себе прямо в глаза и нервно улыбается. Он пытается приучить себя к прикосновениям к шее, пусть паника рвётся наружу, а к глазам подступают горькие слёзы. Чтобы последние не полились по щекам, приходится запрокинуть голову и медленно вслух посчитать до десяти и обратно. Простое упражнение, о котором однажды рассказал Шура, когда Лёва должен был в первый раз выступать. Лёва глядит себе в глаза, старясь не закрывать их, не уводить взгляд в сторону и не убирать руку от шеи. Она является той частью тела, которую обычно никто в повседневной жизни не лапает. Однако порой невзначай подобное мелькает. Этим грешит Макс, но ему простительно: он ничего не знает о травмах, вызванных одним человеком. Лёва, конечно, просит Макса так не делать, но тот постоянно забывает. Естественно, для него подобное является простым контактом и не более того. Если же нормально раскрыть все «карты» — Макс наверняка прекратит и запомнит на всю жизнь. Однако Лёва ещё не готов раскрыться кому-то, кроме Шуры. Тот тоже порой касается шеи, но Лёва не реагирует так остро. Наверное, во всём виновата температура рук. Она никогда не бывает холодной, даже зимой кожа тёплая. Или же всё дело в том, что Лёва слепо верит Шуре и не принимает вероятности, что тот способен причинить какой-то вред. Прошлое Шуры говорит об обратном. Он буквально убил около двух человек, и это только те, о ком Лёва знает. Число же может перевалить за десятки, а может даже за сотни. Эта тема никогда не волновала Лёву, потому что он не горел желанием принимать «плохую» сторону человека, вросшего в жизнь. Это по-настоящему глупо, но Лёва никогда и не претендовал на звание «гения». Он просто плывёт по течению и старается держаться максимально близко к Шуре. На Шуру Лёва реагирует нормально, а на других людей — нет. Велик соблазн прекратить себя мучить и, наконец, убрать ладонь от шеи, но Лёва держится. Нельзя же вечно прятаться от чужих рук. Они же волей не волей притрагиваются к шее. Как же странно выглядит, когда Лёва шарахается от физического контакта с кем-то. Об этом очень любят писать «жёлтые» журналисты. Мысль о них приводит Лёву к ещё одной острой проблеме — непонятные отношения с Шурой. Тот не воспринимает так остро слухи о своей ориентации, это Лёва трясётся и блюёт, когда очередной «великий писака» бросается описывать все любовные похождения по мужчинам. Лёва к представителям своего и противоположного пола ничего не испытывает. Шуре из-за эмоциональной связи удалось стать эдаким исключением и объектом восхищения и обожания. Мысль о сексе вызывает только тошноту. Лёва не может думать о нём и смотреть на фото и видео, где люди совокупляются. Подобное выглядит слишком неестественно и неправильным, жутко неправильным. Лёва честно пытался посмотреть хотя бы один «фильм взрослого содержания», но не выдержал и пяти минут и выключил. Актриса и актёр выглядели так приторно, а их лобызания напоминали попытки сожрать друг друга, а потом просто замучить до смерти противными громкими стонами. Конечно, Лёва мог наткнуться на какой-то особенный жанр, предназначенный не для всех. Но пробовать во второй раз молодой человек не решился. В его жизни и так много причин, чтобы хотеть промыть себе глаза с мылом. Вообще, Лёва и обычные фильмы чаще всего смотрит с трудом из-за проклятой эротики. Её всегда хочется перемотать, но порой не удаётся. Чаще всего из-за Шуры, с которым Лёва обычно смотрит фильмы. Шуры глядит на обнажённые тела с тенью интереса и лёгкой улыбкой на губах. Это и не позволяет Лёве перемотать столь ненавистные моменты. Он просто терпит и отвлекается на любую мелочь. Иначе станет совсем-совсем плохо и физически, и морально. Никого из окружения Лёвы не смущают эротика и откровенная порнография, многие (почти все) любят и принципиально ищут её. Один Лёва морщится и видит в подобном отвратительную пытку. В голове не укладывается тот факт, что секс может быть приятным и способен не приносить боли. Личный опыт не позволяет предположить, что во время соития кто-то не корчится от боли. Головой Лёва понимает — не всех насиловали, у многих был прекрасный первый опыт, благодаря которому удалось полюбить секс. Это у Лёвы первый опыт навсегда вбил животный страх перед интимом. Возможно, оттуда и пошло отвращение к мужским и женским оголённым телам. Если верить словам Шуры, на тренерских съёмках Лёва был не один, а с какой-то девочкой. Её имя, к счастью, вылетело из головы. Однако она невольно оставила некий испуг перед женщинами. Лёва считает их красивыми, но только пока на них присутствует одежда. С мужчинами всё работает по этой же схеме. Непонятно только является ли Шура исключением: Лёва никогда не видел его полностью оголённым и не горит желанием исправлять ситуацию. Лёва осторожно отрывает пальцы от шеи. Дальше мучить себя не стоит: тут нужно медленно и постепенно приучать себя к подобному. Сразу ничего дельного не выйдет, зато удастся снова загнаться и погрязнуть в болоте болезненных воспоминаний. Это последнее, что сейчас нужно. Лёва считает, что сейчас он достиг маленькой своеобразной победы. Его не стошнило от прикосновений прохладных пальцев, и панической атаки тоже не случилось. Совокупность всех этих факторов вводит Лёву в эдакий азарт. Теперь Бортнику кажется, будто он способен сделать буквально всё. Больше нет чего-то невозможного и непосильного. Наверняка сейчас удастся посмотреть на себя целиком без одежды. Нет, Лёва и до этого видел себя, но он никогда не рассматривал то, что находится ниже пояса. Данные участки тела не воспринимаются нормально, от них тошнит. Конечно, постоянно возникают фантомные прикосновения, вводящие в ужас. Бортник снова принимается рассматривать свои глаза. Нужно немного набраться сил, чтобы продолжить «терапию принятия». Так, Лёва сосредотачивается на глазах. Их цвет часто хвалит Шура. Он по-настоящему обожает иногда говорить что-то вроде: «Твои глаза похожи на небо. Знаешь, такое слегка затянутое облаками. Вроде и чистый цвет, а вроде и нет. Считаю, что именно на твоих глазах нужно делать акцент, когда фотографируешь тебя. Жаль, что другие фотографы этого не делают». Лёва в ответ просто неловко улыбается, не зная, как нужно отвечать. Шура глаза хвалит, а некоторые называют их «больными». Лёве как-то удалось стать свидетелем разговора двух молодых стилисток, только-только начавших карьеру. Вывод об этом напросился из-за того, что они чересчур внимательно разглядывали музыкантов и работали неуверенно. Девушки шептались и говорили, что взгляд Лёвы выглядит больным и психованным. «Он будто сейчас возьмёт нож и накинется на всех нас! Говорю тебе — этот Лёва ненормальный» — шептала одна девушка другой, считая, что её совершенно не слышно и не видно. Не то, чтобы слова сильно задели, но они отпечатались в памяти. Уходить оттуда явно не собираются. Лёва опускает голову и перемещает руки на резинку домашних штанов. Тут количество уверенности сильно уменьшается. Сердце на мгновение замирает, а в голове скользит мысль: «А нужно ли это?». Сегодня и так была проделана большая, нет, колоссальная работа. Так зачем же продолжать? Не даром же говорят, что нельзя бегать за двумя зайцами одновременно. Однако ещё не спавший азарт побуждает Лёву оттянуть резинку и чуть припустить одежду. Она широкая и бесформенная, такую не наденешь на какую-нибудь важную встречу. Зато для дома штаны в самый раз. Их порой не хочется снимать даже в душе. А тут Лёве резко взбрело в голову стянуть всё в тот момент, когда на дворе ранний-ранний вечер, а не ночь или утро. Лёва начинает сомневаться, но, взяв себя в руки, немного приспускает штаны, буквально до колен. Подобного достаточно, чтобы воспоминания нахлынули с головой и утянули в свой омут. Ванна будто меняется на помещение, где располагалась раздевалка. Температура комнаты словно опускается, а на спине чувствуется чей-то внимательный пронзительный взгляд. Он прямо-таки пожирает, но не давит. Значит, Лёве всё кажется, он может успокоиться. Руки дрожат, тело покрывается «гусиной» кожей. Что-то, таящееся глубоко внутри, вопит: «Сейчас до тебя дотронутся! Быстро одевайся и беги отсюда, пока ничего не произошло. Ты забыл закрыть дверь ванной! Сюда точно кто-то забрался, он воспользуется твоим положением! Беги!» Только ноги намертво «приросли» к полу, отчего не выходит сдвинуться с места ни на миллиметр. Наверняка это просто нервы, которые возможно утихомирить при помощи нескольких несложных упражнений. Однако все они вылетели из головы и отказываются лезть обратно. Лёва обескураженно стоит и смотрит вниз, будучи не в силах ни натянуть штаны обратно, ни снять их окончательно. Каждый вариант действий пугает и вводит в ступор. Лёва слишком переоценил себя и теперь пожинает плоды. Тут по-хорошему нужно натянуть штаны и майку обратно и уйти в комнату. Там предстоит разобраться с работой и обговорить некоторые детали концертов. Столько важных дел, а Лёва стоит посреди ванной, будучи где-то на грани реальности и воспоминаний. — И что это тут за стриптиз? — Раздаётся голос Шуры совсем рядом. — Знаешь, а ты ведь первый, кто встречает меня так. Лёва испуганно вздрагивает, путается в своих же ногах и падает, издав невнятный звук, полный ужаса. Сердце начинает биться, наверное, в пятьдесят раз быстрее обычного, от чего в висках противно стучит. Лёва отчаянно пытается натянуть штаны обратно, но возится с этим преступно долго. Пальцы не слушаются отказываются работать в «команде» и не хватают нормально ткань. — Тише-тише ты! Я же просто пошутил, успокойся ты! — Весело и бодро говорит Шура, который очевидно не собирается помогать или подходить, пока Бортник не приведёт себя в порядок. Лёва, откровенно говоря, по-детски психует и тянется за футболкой, но и её не удаётся натянуть сразу. Сперва не удаётся вывернуть её на лицевую сторону, потом руки не пролезают в нужные отверстия. Тогда Лёва, совсем впав в отчаяние, просто укрывается футболкой, закрыв глаза. Сейчас стыдно и страшно. Во-первых, Шура увидел то, чего не нужно было видеть. Во-вторых, ноги болят от падения. В-третьих, Шура завалит не самыми приятными вопросами и заставит ответить на каждый. Лёва совершенно не готов говорить, почему он так резко решил «устроить стриптиз». Шуре же не объяснишь, что тут не было никакой эротики или пошлости, что тут предпринималась банальная попытка принять себя и посмотреть на тело иными глазами. Под взглядом Шуры хочется сжаться, а потом раствориться в воздухе. Тут нет ни осуждения, ни презрения, скорее простое любопытство. Таким обычно награждают животных, вытворяющих различного рода смешные вещи. Наверное, из-за этого Лёве настолько стыдно и тошно от самого себя. — Я, наверное, выйду, — Шура проявляет жалость. — Ты спокойно одевайся и иди на кухню, я буду ждать тебя там. Лёва слышит чужие шаги и не убирает от лица футболку, пока шаги Шуры совсем не стихают. Тогда Бортник отстраняется от майки и с трудом подтягивает штаны. Положение невероятно позорное и унизительное. Такое обычно показывают в глупых комедиях, а Лёва воплотил их в жизнь. Он не горит желанием разговаривать с Шурой. Тот невольно выбил из непонятного транса, и теперь у Лёвы совсем не выходит вернуться обратно к реальности. Та окутывает с головой, как волна берег, и вынуждает одеться, умыться ледяной водой и пойти на кухню, где сидит Шура. Каждый шаг даётся с трудом: ноги будто стали ватными. Лёва тяжело вздыхает, опираясь на стену. Он прокручивает в голове всевозможные варианты разговора с Шурой. Ничего из воображаемого не походит на правду. Всему виной непонятность Шуры, чью реакцию всегда крайне тяжело предсказать. Лёва часто угадывает, но некоторые действия оказываются, мягко говоря, сюрпризом. Примерно на середине пути Лёва вдруг понимает — он не обязан говорить с Шурой, когда для этого нет желания. В конце концов Лёва является взрослым мужчиной со своей головой на плечах. Да, Шура вытащил из грязи в князи, но разве это даёт право что-то требовать? Вроде как нет. Тут у Бортника есть полное право послать спасителя на три весёлые буквы и закрыться в своей комнате. Там Лёве предстоит обговорить все детали по поводу концертов и предстоящем большом интервью. Мысли о последнем не вызывают положительных эмоций, правда выбора тут нет. Проще говоря, дел много, они ждут часа, когда Лёва сядет и со всем разберётся. Однако наступает на горло своим хотелкам и прямым обязанностям и уже более уверенно доходит до кухни, где садится напротив Шуры. Тот внимательно читает что-то в телефоне без улыбки на лице. Взгляд сосредоточен на экране, а губы поджаты. Возможно, Шура читает новости, а возможно ведёт «войну» с клиентами. Гадать можно долго, но правду Шура вряд ли сообщит. Он не любит переносить «мусор» с работы и «обгладывать» его дома, когда можно с чистой совестью отдыхать. Шура на чём-то сосредоточен, и Лёва не находит смелости, чтобы предпринять попытки обратить на себя внимание. Тут есть возможность немного успокоиться и обдумать предстоящий разговор. Он опять выйдет каким-то скомканным: Лёве наверняка не удастся связать мысли и эмоциями, от чего рассказ выйдет сумбурным и не даст Шуре даже малейшего представления о правде. Она сама по себе в иронически смешная: Лёва, будучи взрослым мужчиной, не может раздеться до трусов и разводит драму из-за этого. Это всё сильно-сильно утрировано, но Лёва подозревает, что его проблемы именно так и выглядят в глазах Шуры. Тот тоже пережил настоящий ад, но не опускается до поведения Лёвы. Последний же цепляется за прошлое и не находит в себе сил отпустить его. У Шуры подобное явно вышло намного-намного лучше. Или же Лёве просто неизвестна большая часть правды. Она точно скрыта за бесчисленными намёками. Лёва пытается представить Шуру, рыдающего из-за смерти матери или переживающего из-за убийства отца. Картина выходит карикатурной и чертовски неестественной. Шура наверняка вёл себя совершенно иначе, а как именно можно узнать только с помощью «игры» в допросы. Они же принесут новую волну намёков, которые придётся разбирать сутками напролёт. А результат с высокой долей вероятности окажется неверным. Тут Лёве лучше смириться тем багажом знаний, что доступен. — А теперь привет по-нормальному, Лёвчик, — усмехается Шура, откладывая телефон в сторону. Лёва неловко кивает и вжимает голову в плечи. Он один в комнате напряжён, Шура в свою очередь спокоен, как удав. Подобная картина за пять лет, прожитых бок о бок, успела стать в некотором роде привычной. — Привет по-нормальному, — Лёва криво улыбается. — Как дела на работе? Сильно устал? Выглядишь измученным. Это опять работники мозги съели? Может ляжешь сегодня пораньше? Лёва специально заваливает собеседника вопросами, чтобы тот растерялся и не успел задать своих. На самом деле, такая тактика достаточно редко работает с Шурой. Однако Лёва всё равно решает попробовать. — Всё у меня хорошо, прекрати гнать меня спать, как какого-то там старого деда. Мне, между прочим, даже пятидесяти нет! Так что не смей отправлять меня в дом престарелых, — беззаботно смеётся Шура. Его смех немного успокаивает Лёву. Тот просто убеждается в том, что на него давить не станут. Приходится постоянно напоминать себе об этом, даже спустя прошедшие пять лет. Годы не дали забыть о постоянном гнёте матери, её давлении на совесть, что оказывалось фактически двадцать четыре на семь. — Прости, прости, просто ты выглядишь на все семьдесят пять, ну не могу я с тобой, как с молодым говорить! — Продолжает шутку Лёва. — Дедушка Шура, может вам и еду пережевать? А то у вас зубов не осталось. Шура гогочет, а на сердце Лёвы разливается нечто тёплое и приятное. Оно дарит чувство собственной нужности кому-то. Произошедшее в ванной постепенно уходит на второй план. Сейчас внимание целиком и полностью сосредоточено на смеющимся Шуре и его приятном голосе. Лёва естественно сильнейшим образом утрирует, когда шутит о возрасте Шуры. Тот выглядит достаточно молодо и очень даже хорошо. Он далёк от общепринятого идеала накаченного высокого мужчины со стрижкой под ноль. Однако Лёва видит в Шуре эдакое совершенство. К нему не хочется стремиться, ему необязательно стараться подражать. Лёва просто тихо восхищается, не говоря об эмоциях вслух. Они кажутся неправильными и в некотором роде интимными. Не каждому же человеку можно в лицо сказать, что он тебя восхищает и заставляет улыбаться. Дальнейший разговор ни коим боком не касается темы увиденного Шурой в ванной. Лёва искренне надеется, что так оно будет и дальше. Он по-прежнему не представляет себе внятных объяснений. По большей части Лёва сам не до конца понимает, что происходило целый день. События слились в густую кашу, которую не удаётся расхлебать и нормально переварить. Шура рассказывает про фотоаппараты, Лёва слушает и кивает. Для него все эти приборы одинаковы, отличия есть исключительно во внешнем виде. Так думает Лёва с позиции человека, далёкого от мира фотографий. Да, он принимал и продолжает принимать участия в нормальных съёмках, но только в роли модели. Тут не нужно разбираться в камерах, чтобы выполнять работу. — А теперь вернёмся к чему-то более важному, — Шура говорит с интонацией, не позволяющей сопротивляться. — А что более важно? — Лёва входит в режим «дурочка». — Ты про мои концерты? Мы с Максом сегодня-завтра созвонимся и решим всё. Ты первый узнаешь о дате моего отъезда, не беспокойся. Шура недовольно хмыкает, и Лёва тогда вжимает голову в плечи. Естественно Шура не имел в виду тур. Тут любому ясно, было так глупо убегать от правды. Однако разве можно так резко изменить привычкам? — Про то, что ты после своего папаши, как на иголках. Всё время в облаках витаешь, ты и до этого постоянно где-то не на Земле был, но сейчас совсем плохо. — Шура на мгновение замолкает. — Ты на отца так злишься? Ему можно жизнь испортить, мне достаточно сделать пару звонков нужным людям, и твой папаша окажется в аду на Земле. Необязательно же убивать Мишу. — У него сердце больное, он не выдержит такого и умрёт, — Лёва говорит тихо, почти что шёпотом. Бортник решает не препираться и не пытаться водить Шуру за нос. Тут лучше сразу признаться в переживаниях, а потом объяснить их. Непонятно, правда, насколько чётко и внятно выйдет это сделать. — Тебя серьёзно беспокоит это? Лёва, он буквально виноват в том, что ты мучился в спорте, — Шура не то осуждает, не то удивляется. — Твой папаша, конечно, познакомил нас, но это его совершенно не оправдывает. — Я понимаю, но я не хочу, чтобы кто-то из-за меня умирал, — Лёва обдирает заусенцы ногтем указательного пальца. — Шура, я его не оправдываю, но и не прощаю… Просто не хочу снова ввязываться в это болото. Я и без тебя думал подать в суд хоть по какого-нибудь поводу. Меня останавливает не только незнание всей этой юридической чепухи. Тут дело в том, что мой отец никогда не поймёт, почему я на него так сильно злюсь, — Лёва поднимает взгляд на собеседника. Тот внимательно слушает и не перебивает. Ему, правда, важно то, что Лёва говорит и из-за чего так сильно переживает. — Он говорил, что скоро мой страх пройдёт, и я смогу «кувыркаться в кровати с кем-то красивым». Наверное, это звучит красиво, но для меня подобное мерзко. Я не представляю, как можно раздеться перед кем-то и лечь с ним в одну кровать. Это же так страшно и унизительно! А отец не понимает этого… Да мало, кто поймёт, но принять же не так уж и сложно? Отец же даже не пытается! Он почти весь наш разговор говорил, что хочет со мной общаться, но при этом обвинял в том, что мы никогда с ним не были близки, — Лёва тяжело вздыхает. — И в чём же твоя вина? Ты посмел родиться? — Последняя фраза является «чёрной» шуткой, которая не обижает. Лёва слышит комментарий про своё рождение и слабо улыбается. Он не паникует рядом с Шурой, чей голос успокаивает. Он чем-то похож на кошачье мурчание и отдаёт какой-то теплотой. — Отец сказал, что я был слишком странным и непонятным и этим очень раздражало, — с губ срывается нервное хихиканье. Оно не перерастает в дикий истерический гогот благодаря самообладанию Лёвы. Тот смеет гордиться собой из-за этого. Теперь он не такой уж и жалкий, раз смог сдержать рвущуюся наружу истерику. — Тс, тоже мне оправдание. Твой папаша просто испугался трудностей. Короче говоря, он трус и слизняк. Не понимаю, почему он вдруг решил поговорить с тобой. Точно не из-за денег, тут дело в чём-то другом, — задумчиво произносит Шура. — Ты сам как думаешь? Он тебе признавался, в чём дело? — Он говорил, что ему стало стыдно, — Лёва морщится, когда ноготь создаёт ранку, но не перестаёт мучить пальцы. — Он там плёл что-то про других детей и отцов, что понял какие-то там свои ошибки и решил всё исправить… Он бы ещё спустя двадцать лет приполз! Я не знаю, почему не ушёл от него… Наверное, потому что я думал, будто он скажет то, что я хотел бы услышать от него. Шура кивает и поднимается с места, после чего медленно подходит к Лёве, чьи губы дрожат из-за напряжения. Воспоминания о том разговоре всё ещё злят и вызывают глубокое отчаяние. Оно сжирает, заставляет трястись и придумывать самые едкие слова, которые Михаил уже не услышит. — Прекрати мучить руки, а то туда зараза попадёт, — Шура берёт ладони Лёвы в свои и внимательно смотрит на них. — Лёв. Ну не поймёт твой папаша, что был мудаком, но ты же не сможешь успокоиться теперь. Я по глазам вижу, что ты хочешь высказать ему самые «приятные» слова и разбить лицо. Поверь, злость никуда не уйдёт, сколько бы ты не убеждал себя в обратном. — Но не могу же я позвонить ему и на пальцах начать объяснять ему, почему изнасилование в детстве является чем-то плохим и просто так отпустить это невозможно. Да и наорать на отца сейчас я не могу. Это же так жалко и отвратительно будет выглядеть, — Лёва тяжело и обречённо вздыхает. — И подкараулить и избить я не могу… Мой отец же от нервов копыта откинет. Шура ещё некоторое время держит чужие ладони и отпускает только через несколько минут. Лёва несколько разочарованно смотрит на собеседника. Тот не обязан вечно греть и проявлять физический контакт, однако Лёва слишком сильно любит это. Он готов вечно давить на жалость, чтобы Шура обнимал и держал за руки. От бесконечного «нытья» удерживает здравый смысл и желание быть сильным в глазах Шуры. Рядом с ним хочется одновременно быть и стойким, и слабым. Лёва каждый раз мечется меж двух огней и раз за разом выбирает «силу». В конце концов слабаки рано или поздно надоедают, а сильные люди навсегда остаются нужными. — Я могу всё провернуть, твоя вина будет лишь косвенной и частичной. Ты сможешь спать с чистой совестью, — мягко подталкивает к согласию Шура, чьи руки прямо-таки, кажется, чешутся. — Просто представь, как тебе полегчает, когда одна из частей твоего прошлого канет в лету, - он садится напротив. Мысль о смерти отца теперь вызывает негативные эмоции только из-за собственного причастия к этому. Лёва не горит желанием становиться убийцей, пусть даже «наполовину». Подобные чувства вроде как естественны. Однако Лёва почти не рефлексировал и не трясся, когда фактически из-за него убили «человека со звонким голосом». Тогда напрягла не его смерть, а то, что Шура к ней приложил руку. Совесть же совершенно не гложет Лёву, он сам считает, что тренер должен был избавить мир от своего проживания в нём. В конце концов рано или поздно этого человека кто-то да убил бы. Шура просто ускорил «естественный» процесс. — Шура, пожалуйста, хватит. Я не хочу впутываться в это. Да и что мне принесут страдания отца? Говорю же — он не поймёт, почему мучается и просто будет проклинать свою жизнь. И я успел многое высказать ему в лицо. Да, хочется больше, но мне-то легче не станет. Тут лучше просто принять и смириться, — Бортник устало потирает переносицу. — Я матери тоже выговаривался, думал, как отомстить ей и понял, что тут не месть будет, а просто сплошное издевательство над человеком. — Ты слишком добрый, Лёва, — Шура закидывает ногу на ногу. — Это не плохо, но оно будет мешать тебе дальше жить. Знаешь, сейчас я понимаю — тебе не поможет месть, в твоём случае спасёт только какое-нибудь стороннее занятие или такой вот долгий-долгий разговор. Это очень интересно, на самом деле. Я за свою жизнь видел много людей, говорил с ним, но ты сильно выделяешься на их фоне. — Это в плохом или хорошем смысле? — Говорит Лёва в тот момент, когда Шура открывает рот, собираясь продолжить речь. Шура добродушно усмехается. В его глазах горит интерес, а пальцы отстукивают какой-то ритм. Лёве в некотором роде льстит любопытство к своей персоне. В конце концов это говорит о том, что Шура не скучает во время разговоров и сам хочет продолжать вести их. То есть Лёва нужен. — Я сам ещё не понял. Ты вот говоришь со мной и так открыто, а когда пытаешься врать — делаешь это с целью уберечь, а не обмануть. Не знаю, как ты там общаешься с другими, но со мной ты такой открытый. Вот я смотрю на тебя и думаю, что успел изучить вдоль и поперёк, и теперь ты никак не сможешь меня удивить. А вот ты берёшь и удивляешь даже простым словом, — Шура смотрит в глаза Лёвы. — По идеи, ты должен быть банальным и скучным. Но мне интересно с тобой, даже когда ты там про какие-то книги говоришь. Удивительный ты человек. Лёва широко улыбается. Ему нужно было услышать эти слова, чтобы хоть немного успокоить паранойю и развеять комплексы. Мысли о собственной скучности во многом сидят в голове из-за «старой жизни». Лёва всячески от неё открещивается. Он никому из новых знакомых не говорит о своей спортивной карьере. Некоторые люди порой спрашивают за фигурное катание, и Лёва всегда отрезает, что он никогда не интересовался подобным. По большей части тут нет вранья. — Мать любила говорить, что без коньков на моих ногах никто не захочет говорить со мной. Знаешь, а я ведь долго верил в это и в какой-то момент перестал пытаться общаться даже в интернете, — Лёва невольно снова заводит речь о прошлом. — Знаю, что она так мной манипулировала, но осадок до сих пор мучает. Поэтому я не совсем представляю, чем так сильно заинтересовал тебя. — Я уже много раз говорил, что сначала увидел в тебе возможность хорошо заработать, а потом разглядел неплохого парня. Ты же со стороны выглядишь высокомерным и самовлюблённым, это очень отталкивает, — Шура не льстит, а говорит правду «в лоб». — А чтобы разглядеть что-то хорошее, нужно пообщаться с тобой пару часов. Тогда видно и необычные мысли, и готовность узнавать что-то новое, и сочувствие ко всем животным. Меня это всё интересует. На губах Лёвы снова скользит улыбка. Да, ему сказали много не самых приятных слов, но они не бьют по самолюбию. Лёва сосредотачивает всё внимание на последней части речи Шуры. Тот одновременно и похвалил, и сделал замечание о закрытости и нелюдимости. Это, действительно, не самые лучшие черты Бортника. Он осознаёт это и принимает, но меняться боится. — А меня в тебе интересует умение сочетать несочетаемое, — вдруг говорит Лёва. — Ты прям человек-контраст. — Почему же, Лёвчик? — Шура заинтересованно выгибает бровь и подпирает подбородок рукой. Лёва облизывает губы и убирает прядь волос с глаз. Ему сейчас легко и хорошо, пусть он и не рассказал, что именно делал в ванной. Скорее всего, Шура позволил Лёве сохранить при себе хоть какой-то секрет. Или же Шура ждёт момента, когда Бортник сам во всём признается. Это явно произойдёт, но не сегодня и явно не завтра. Шура обязательно будет в курсе Лёвиных попыток принять своё тело и посмотреть на него со стороны иными, не «пошлыми» глазами. — Потому что ты умеешь делать противоположные вещи одновременно. Знаешь — это не похоже на лицемерие. Скорее, на эдакую изюминку, которую так приятно рассматривать. Меня сперва бесило, что ты можешь быть одновременно прямолинейным и намекать. У меня долго не выходило разобраться, а потом я привык и всё понял. Теперь я думаю, что это здорово. Я хотел бы уметь делать так же. Жаль, что я даже врать нормально не умею, — выдаёт Лёва. — У тебя получится со временем. Просто смотри и повторяй за мной, — довольно и самовлюблённо говорит Шура. Он не давит и не заставляет до конца рассказать о сегодняшних эмоциональных качелях. Значит, у Лёвы есть время всё внимательно обдумать и сделать некоторые выводы самостоятельно. — Возможно, тогда Боря перестанет смотреть на меня, как на врага народа, — Лёва произносит слова, совершенно не думая. Смысл сказанного доходит слишком поздно. Взгляд Шуры говорит, что избежать столь неприятной темы не удастся. — Как он на тебя смотрит? — Переспрашивает он с требовательной и «железной» интонацией в голосе. — Я не жалуюсь, но он пялится на меня так, будто я собираюсь убить тебя и забрать все твои деньги. Не могу оставаться с Борей наедине… Я опять же не жалуясь и зная, что Боря — замечательный человек… Но я не понимаю, почему он до сих пор так подозрительно на меня пялится. Разве не очевидно, что я не из-за денег общаюсь с тобой, — с каждым словом Лёва становится всё тише и тише. Ему становится невероятно стыдно: он жалуется на человека одному из его друзей. Подобным образом только настоящие твари поступают. Лёва и так не самый замечательный человек, а теперь он стал намного-намного хуже. Или это просто паранойя снова обгладывает внутренности? — Ты думаешь, что Боря правда тебя ненавидит? — Поднимает бровь Шура после минуты молчания. — Я ничего не думаю, но находиться с ним наедине не могу. Я сразу начинаю чувствовать себя мразью и убийцей сотни невинных людей, — нервно вздыхает Лёва и потирает виски. — Я понимаю, что он замечательный и все дела, но мне с ним плохо, — добавляет он и виновато опускает голову. Шура вместо оказания поддержки или упрёков принимается гоготать. Лёва не выдерживает и закатывает глаза, скрестив руки на груди. Он тут открывается, а Шура не воспринимает его слова серьёзно и просто гогочет над настоящими проблемами. Точнее, мелкими, но всё ещё проблемами. Пора бы привыкнуть к подобному, но Лёва не может и просто, откровенно говоря, дуется в «пустоту». — Не обижайся, я просто не сдержался, — Шура, наконец, успокаивается. — Просто Боря говорит о тебе почти то же самое. — Что? — Лёва растерянно глядит на собеседника, растеряв всякие негативные эмоции по отношению к нему. Лёва ожидал услышать что угодно, но только не это. Бортник никогда же не смотрел «волком» на Борю и старался быть с ним максимально дружелюбным. А тут выясняется такая информация! — Вот так вот, Лёвчик, — Шура хрустит пальцами. — Ты со стороны выглядишь так, будто ненавидишь всё человечество. Вот Боря и принял это на свой счёт. Так что не злись на него и будь немного проще. В ответ Лёва рассеянно кивает. Он быстро переводит тему со взглядов на гитары. Шура не препирается и просто принимает это. Через некоторое время он предлагает прокатиться по ночному городу. Лёва взвешивает все «за» и «против» и соглашается. Ему сейчас необходимо получить приятную дозу адреналина рядом с Шурой.***