Душа моя

- Уже сказывал тебе и снова повторю! – голос Володыки был суров. – На поверхность боле тебе путь закрыт. Бесчинства свои он средь людей творит. А то – не наша земля. И не нам их спасать, ежели сами не попросят с поклоном. Старалась Марья слову отцовскому внемлить, да только сердце все равно иначе поступало. - Да зачем же ты снова к нему идешь? – недоумевала Варвара, сестрица младшенькая. Не знала, что отвечать ей Марья. Потому что сердце болит?! Что-то все еще к нему тянет?! Без устали глаза взывают на него еще раз глянуть?! Что же?! И сама не знала Марья, что себе отвечать, а уж Варваре тем боле. Только в одном уверена и была – ей к нему надобно. Мчась на коне сквозь разоренные деревни, повсюду оставленные пепелища огарков, сквозь смрад и мрак безотрадных мест со следами казни, повстречалась Марье стража воинов. Ничего от них хорошего не ждала, но и не боялась их. Где-то на задворках мысль возникла, что поквитать бы надобно гадов, за бесчинства их гнусные. Однако ж, одумалась. Кто она, чтоб сие дела свершать?! Да они ведь – лишь псы подневольные. «Ух же девица, это ты правильно к нам вышла, откуда только? Впрочем, до того дела нет. Уж мы с тобой позабавимся. И я первый буду безустанно тебя измождать. Будешь забавою нам в этих черных лесах. А уж как сам утолюсь, тогда и другим отдать можно будет» И схватил было воин темный за руку ее, да вот только голос в голове приказом зазвучал сиюминутно: «Не трожь! Ко мне ее!» «Да такой голос, каким и не бывал прежде. Что, не то что ослушаться, да за ошибку любую всех пеплом снесут. И волоска ее не тронув ежели не привезем, то нам станет сей лес могилою, да навечно для душенек пристанищем огневым. То видать, очень нужная ему, раз сквозь лес ее сразу почуял. Да пальцем никто аж коснуться не успел. Да такую смелую и красивую точно сам облюбует. Ничего – мне и после сойдет. Даже коли полумертвая будет. Опосля него – уж точно будет. Уж ее то он приголубит. И с другими девицами там за дверьми подолгу да на пол ночи бывало. До истошных криков их на всю округу. Этою точно наутро лишь усладится» … Вот уж Марью в зал привели да так же быстро их и покинули. Оставили ее на один с Чародеем, что Советником нынче зовется. Помнила она его и вид уставший и глаза поблекшие. И сидел он нынче за столом полном яств у камина, огонь лишь в глазах его отражался. - Ждал меня? – с ехидною улыбкой спросила она. - Сядь, - сказал он, да тоном таким, что ослушаться было невмоготу. Сила неведомая пронимала ее. Подчиниться заставила, приказав будто. То совсем не страшило, а скорей иное. Что сила эта с ней считаться будто заставляла, да уважить ее могущество. Взглянула она через стол длинный в глаза его. Снова тени своего Чародея в нем завидев. Да как же иначе?! Ведь то и тянуло. Повидать еще раз, пусть обманом себя окутывая. Ведь сейчас, глядя в глаза – видела лишь выжженную деревню, оставленную в черных углях огарков. Землю всю застланную истязенными людьми. Реки крови и пепелища останков. Нет боле в нем ее Чародея, что старика из беды вызволял да своею жизнью при этом рискуя. В то же время, кто пред ней, как не он? Поживший, уставший, мудрость накопивший. Да именно, мудрость. Пусть и в злобе своей, черноте угрюмой – только ж то был все он. Вот значит, что с людьми станется, коль не найти им призванья своего истинного. Коль дорога их все не там блуждать будет. Коль не будет рядом того… кто б любил их. «Я все ещё люблю его. Все ещё… Проклятье!» Войдя в залу, не осталось в этом боле сомнений. Не забыть. Никогда. Быть ее сердцу к нему прикованным. Навеки… - Ну здравствуй, Марья, душа моя… «А еще - моя слабость. Все еще… – думалось ему. - Тем опасливо, что причиною может стать падения. Только… Слабость, как жажду, можно утолять. Или сделать источником жизни своей…» - Уж прости за эти церемонии долгие. Только редки встречи наши. Да на вес золота. - Времени у меня навалом. В отличие от тебя. – сказ сказался, да дума опосля подумалась. Что ж, слова на то устами и гласят, чтоб услышавшему да призадуматься. - Побольнее меня ударить хочешь. – лишь улыбнулся он. - Да только с участью своей я смирился давно. – то в глазах его уж читалося, в спокойствии без суетливости отражалося да в речах его поднаторевших застольных. Как он добавил. - И сам уже на пол пути, чтобы участь смирить. Не понимала Марья – о чем слова его. О смертности своей? Или же о судьбинушке их, что не быть вместе никогда. Или то были мысли самой Марьи, что обманом только селились?! Уже не знала… … Только встала она и хотела уйти. Лишь «Прощай» сказав напоследок. Да лишь то бы не вышло, когда рвется душа. Прямо в зале этой с одного края стола и от другого… Поцелуи рьяные до укусов, сладость уст вперемешку со вкусом крови. Так хотелось и ей, чтоб в истоме неистовой, яростной страсти, без передыха, не чувствуя устали, чтоб себя убедить, что в последний то раз у них будет. Царапая спину, вжимая в себя, сжав волосы его у затылка, в исступление бездыханное впадая от каждого падения. Умирая и воскрешаясь вновь. То была не просто странная любовь. То была разрушающая, опустошающая и меж тем возносящая, куда запретно даже думать взмывать, ибо хотеть такового – уже явный грех. Все напитанное неведомым доселе, кричащее от боли желания, молчащее от тяжкой устали. Все то было о них. О любви той, что некому ведовать и понять, но таковою постигшая их. «Ах, да ведь не за тем я здесь. – повторяла себе. Только шепот в голове, будто становился громче. – А может, все же нет?..» Он изменился. Не только лишь мыслями, что в речах его отражались. Не только взглядом, что без ехидства уже, с уверенностью многих лет смотрели. И не только лишь сединою в волосах его, когда-то черных шелковистых, что сейчас вкраплением серебра отливали. Изменился и телом… Когда-то бледное, и все же человечески-здоровое крепкое тело, было нынче все в проступающих черных кровяных жилах. Что по ребрам и рукам его затейливыми полосами вырисовывались. Кожа его когда-то в здоровом сиянии, теперь уж посерела, обретя совсем нечеловеческий оттенок. Марья осторожно протянула руки к его груди. Хотелось дотронуться до него, чтобы все же ощутить даже под такой мрачной, в чем-то устрашающей, оболочкой тепло. Вновь почувствовать биение его сердца, чтобы убедиться, что это все еще он. Услышать то колебание, что еще делало его человеком. Обхватил за запястья до того, как пальцы коснулись его. Не позволил дотронуться – отчего? Неприятны боле ее касания? Иль не хочет показывать себя, настоящего, закрываясь властностью?! Поднял ей руки и откинул на стол, заглядывая в глаза. Ничего она не могла прочесть в них. Кроме какой-то зарождающейся легкой игры, будто отблеском когда-то черных агатов. Чародей ее сейчас пред ней был, что смотрел на нее с предвкушением… «Не смотри так на меня, Марья. Твой взгляд уже боле ничего не изменит. За силу надо платить. И обретая ее, это лишь малая часть, что может случиться с ее обладателем. И не всякого сила одаривает собой. Кому-то разливаясь по венам, словно кровь насыщая могуществом. А кого-то попросту может и разорвать – глупцов, что тянут к ней руки, не будучи подготовленными. Ведь замышляя что-либо, нужно прознать обо всем заранее. И жертва, преподнесенная во имя силы, окупится сполна. Но получают ее лишь достойные. Так что клеймо мое – это не наказание. Это награда» Резко закинутая назад, случайно опрокинула бутыль. Багрово-красное вино растеклось да поползло по столу дубовому струйками змеиными. Чародей навис над ней коршуном, шею целуя. Волосы его ей на грудь мягким серебром спадали, щекоча и будто тоже дразня. Поймав звездочку на цепочке, зубами схватил, и в глаза ей глянув, ухмыльнувшись своим мыслям, прямо с нею во рту поцеловал. Языком в уста ее проникая да кристалликом круглым внутри играясь. Раззадоривая, возбуждая, терзая пыткой сладострастной. Что невольно Марья стала отвечать, уж сама со звездой в его рту играясь. Отстранился он, выпустив кристаллик на цепочке, да присел, стягивая с нее портки. Взглянул снизу-вверх хищно, закидывая одну ее ногу к себе на плечо. И припал губами к лону ее. Снова тягуче истязая, искусными ласками языка. Уж рвано дышала Марья, грудью высоко вздымая. Руками об стол опереться пытаясь, случайно задевая подносы с фруктами, что с шумным грохотом падали на каменный пол. Чародей меж тем губами наверх поднимался, когда пальцы ее в волосах своих почувствовал. А дальше - царапанье в спине до крови острыми ноготками. Невольно зарычав, целуя ей грудь, укусил сосок. И тут же в лицо прилетел шлепок. Глянув хищно, резко подхватил за бедра и, сняв со стола, перевернул ее, опрокинув на стол животом, прижав руки ладонями к столу. Со звоном со стола полетели серебряные кубки, разливая остатки вина. Марья спиной чувствуя, как он прижался к ней, не могла боле пошевелиться. Сжатая грудью меж ним и дубовой поверхностью, даже дышать становилось сложней. А затем он взял ее. Сильно, грубо. Одним глубоким толчком. Ее тело было готово к этому. Лишь шквал ощущений, что обрушились внезапно, заставили судорожно выдохнуть хриплый стон, что эхом разнесся по пустой зале, где компаньоном им были лишь дрова в камине. Чуть отстранился и снова вошел. Очередным глубоким движением, ударяясь сзади в ее бедра. Без ласк и нежностей. Снова толчок. Прижатые ее ладони к столу, ногтями впивались в деревянный стол. Бедра подались навстречу, прося еще. Нависнув над ней, объял ладонью ее горло, притянув к себе. Царевна выгнулась, тем самым еще больше принимая его в себя и глубже внутри ощущая. Он приблизился к ее уху, обжигая горячим дыханием. И одним извращенным движением лизнул ее от щеки до виска. Прерывисто выдохнув, уже сама толкнулась бедрами, не в силах терпеть боле. Он ответил. И в подхваченном ритме их тела слились в движениях. Резких, глубоких. Нещадно настигнув пика. Стонами изливаясь по пустой зале. Средь разгромленных блюд, снесенных со стола, и разлитого вина, опрокинутых кубков. Чародей отстранился. Марья же, обернувшись, влепила ему пощечину по лицу. И взглядом не повел он. Сама не знала Марья, почто зла на него. За то ли, что подчинил ее, в истоме муками сладкими терзая. То ли от того, что все по-своему делал, да никак с нею не считаясь. И коснуться себя не позволил, руки ее удержав. Сверкая глазами, Чародей лишь думал: «Будет тебе, любовь моя, ведь понравилось, вижу по глазам да щекам твоим зарумянившимся» Хотел вновь прижать ее, да только не позволила царевна. Пусть покорилась ему сперва, да только ее черед на сей раз настал. И будет теперь все, как она захочет. Властно толкнула его в грудь, на стул опустив. Руки его к подлокотникам деревянным прижав. Наклонилась над ним, дыша ему в губы, да долго взглядом терзая. Приблизившись вот уже близко, да в последний момент ускользнув, лишь оставила в лице его огонь недоумения. Не смирился с такой выходкой Советник, да одернув руку свою, за затылок ее притянул, поцеловав в истоме рьяной. Вжала Марья его за шею к изголовью стула, лишь ухмылку на лице его встретив. Запустила руку в волосы его, убрав с виска пряди длинные серебристые, и за ухо зубками укусила. Больно, с силою, до хрипоты его рычания. То отплата ему, чтоб считался с нею. После же соскользнула вдоль тела его, на колени встав на пол пред ним. И оглядывала полностью тело его. То, каким стал. Уж руками по ребрам его водя, черных вен узор ощупывая. Запоминая. Может даже наконец принимая, что теперь таков ее Чародей. Внимательно, каждый уголок его рассматривая. Знакомясь с ним заново. Словно встретив любовь свою давнюю, после стольких лет боевыми шрамами истерзанного. Пальчиками проводя по каждой венке, что витиевато расползлись по нему. Не отрывал он взора своего от Марьи. Что прикована была взглядом к нему. Терпеливо ждал. Пусть видит. И свыкнется с тем, каков он теперь. Ведь не виделись поди почитай сколько лет. Сохранить себя юнцом, смертному и без того невозможно, а уж действа чародейские тем боле следы оставляют. Нет, не будет он скрываться пред ней. Все, что есть в нем, пусть видит и знает. Не волшебник он, что лишь радость дарует, да мечтами глупыми осыпает. И уж лучше пусть ненавидит, чем искать будет то, что в нем уже исчезает. Но глаза ее говорят о другом. Пальчики, что по телу его блуждают, все становятся смелее и жарче. Огибая ребра, спускаясь к животу и ниже… Наблюдал он за ними да вновь глаза свои хищно поднял. Встретил во взоре ее искринки лукавые. Что снова в нем чувства пробуждали, да в сторону Марьи обращаясь. Внушительно заметно возвышаясь. Пальчиками она едва коснулась, оглаживая его, когда почувствовала его руку у себя в волосах. Отстранившись, нашла средь разбросанных одежд ремень кожаный. Да глядя ему в глаза, обтянула его руки к подлокотникам деревянным. Сверкая глазами, подумал Чародей, что ведь эти завязки не удержат его, только ей конечно не сказал ничего. Пусть в неведении будет, поиграться и ему было любо. Довершив крепкие узлы, взглянула она ему в глаза. Улыбнулась ехидно. А потом развернувшись, встала и отошла. Удивился Чародей. Как? Вот так и уйдет? Дернул руками – а ведь крепко связала, вот же черт! Еще дернулся, да все бесполезно. Как она вдруг обернулась к нему, вся нагая, с улыбкою наглой. Подошла к нему снова и взяла за подбородок, прижав голову его к изголовью стула. И поцеловала. Так рьяно неистово, глубоко проникая. Так же резко разорвав поцелуй. А затем поставила одну ногу ему на колено, так, чтоб он мог всю ее видеть, да запустила пальцы себе меж ног. И принялась ласкать себя. У него на виду, призывно глядя. Голодным взглядом хищника смотрел он на нее исподлобья. На губах лишь еле заметная усмешка играла. Смотрел ей в глаза в основном. Следя, как менялся ее взгляд. Как в истоме туманной дымкой глаза ее заволакивало. Как губки ее ртом воздух ловили, иногда покусывая. Как бы ему самому сейчас хотелось укусить ее за губу. А после шлепнуть по попке, что играется с ним. Мысли завели его еще дальше, что теперь Марья видела туманную поволоку, что глазами съедали ее. Кто кого тут вообще дразнит? Убрала она ногу и взглянула на него. Вся желаньем полна. И хотелось ей сделать задуманное. Опустилась снова на колени пред ним. И припала губами к нему. Лаская его твердое желание. Сперва медленно не спеша, а потом все чувственней. Тут уж боле Чародей не выдержал. Силой дернув кожаный ремень, разом от оков Марьи высвободился. Только других оков уже пленником став. Оглядев ее изумленный взгляд, быстро притянув, поцеловал. Не церемонясь, на себя усадил и снова с ней слился. Жестко впиваясь пальцами ей в бедра, оттягивая волосы назад, заставляя изгибаться. Грудь ее наливная так кстати выставленная ему в пору пришлась. Припав к ней губами, языком дразня и нежно покусывая, слышал ее изливания стонами. Она за плечи его удерживаясь, в который раз запускала пальцы ему в волосы, как всегда любила. Так ли уж по-разному все у них было, что тогда, что сейчас?! Старалась Марья не думать боле об этом. Вспомнив, что сегодня их встреча в последний раз… Отдаваясь вся без остатка, выливая всю боль за последние несколько лет. Не хотелось им, чтоб ночь эта кончалась. Но пока в ее власти – выжимали всю до капли. Да так увлеклись, что повалились на пол, на разбросанные одежи. И там же продолжили. После подняв на руки, ноги ее вокруг спины обвив, прижал к стене, овладев ею там. После снова она на нем сверху сидела, опираясь руками о грудь его, что вся в венках, да и те стали уже родными ей, каждую знала. … Сколько раз за вечер и ночь они умирали и воскрешали вновь?! Да только насытиться, испить друг друга да утолиться никак не получалось. Истязав друг друга страстью до полу-смерти, без сил упали на пол на свои разбросанные небрежно вещи, словно не дыша. Ни разговоров после, ни объятий. И даже ни взглядов. Поднялась Марья. Да накинув лишь рубашку сорочную, подхватив доспехи свои скорей вышла прочь. А Советник стоял, лишь на стол оперевшись, головою поникнув. Волосы, точно ивы плакучей ветви, вниз тянулись. Не взглянул на Марью, зная, что уйдет. Те мгновенья серпом сердце терзали да казались длиннее бессмертия. Не взглянула Марья на стражников, что оглядывали ее телеса бесстыдно. То плевать ей на всех них было – экая невидаль – девица нагая, да в рубашке одной. С них не станется, волков позорных. Может и рада б была на них пар спустить поганого скрежета душеньки терзающей, да стояли они все смирно, каждый на посту своем, и головой не поведя. «Вышколил же ты свою стражу, Советник» Лишь быстрее хотелось покинуть сей лес, чернотой что своей давил уже. Словно сердце чернью своей в тиски сжимая, камнем вниз тягуче опуская. Возле коня своего она быстро оделась. Да на пристальные взоры ратников и бровью не поведя. Те не двигались, даже не шелохнулись. В головах их приказ уже был незримый. «Не мешать! Не препятствовать выйти из леса!» У окна башни стоял Советник, уж одежи свои завершив да мех на плечи накинув. И не надобно ему было смотреть, чтобы псов своих в узде держать. Только смотрел она на Марью. Ведь что за отрада не видеть, когда еще можется?! Каков прок в том, что от встреч только боле горечь проступается?! На кой нужна страсть, ежели все опосля так угрюмо терзается внутри?! Не шелохнулся он, пока фигура Марьи красным пятном в черном лесу исчезала. Не отразились думы на лице его угрюмом, ни во взгляде застывшем, что зрел ее на аршины вперед сквозь лес с башни высокой. Безустанно глядел, как конь уносил ее. Все более в даль и даль. Красной каймой на доспехах ее ветер игрался, как красной пыткой душу выскребал, пока она у него еще есть… «но я уж на пол пути, чтобы участь смирить…»