***
Больше не было розария и матери, которая с благоговением гладила лепестки цветов в своих садах. Не было больше синих бабочек, парящих над белыми лилиями, которые распускались необычайно красивыми бутонами от трепетной заботы. Больше не было слышно шороха платьев, скользящих по начищенному полу поместья. Не было волнения и не было напряжения. Осталось только спокойствие: кричащее, одурманивающее. Отравленное. Осталась тишина: вязкая, обволакивающая физическую оболочку, наделяющая воздух запахами прошлого. Остался Драко Малфой — осуждённый Пожиратель смерти, убийца, предатель, трус. У него было так много титулов: дарованных и приобретённых, тех, что заклеймили на коже, вырезали на костях, вкачали в организм и пустили циркулировать по артериям. Всё это присосалось к нему — приклеилось. Каждое слово, сказанное тихо или выплюнутое в лицо; презирающие взгляды, от которых не отмыться, которые не забыть. Кровь на руках, крики, повторяющиеся из ночи в ночь, не стихающие даже на рассвете. Не осталось ничего кроме жестокой реальности, существование в которой было похоже на проверку, — сколько ещё могла вынести его психика, прежде чем он окончательно лишится рассудка. Когда доктор, посланный новоиспечённым министром — Бруствером, прибыл в Азкабан, Драко понимал, что нужен лишь для того, чтобы открыть двери поместья и запустить магическую сущность дома. Как прямой наследник, он обязан был находиться здесь, чтобы мэнор не отвергал посетителей. Нежелательных гостей, которые превратили бы его в своего рода Мунго, только более извращённое. Драко не нужно было «исцеление». Никто не оправдал бы его поступков даже с наложенным обливейтом, поэтому речи Кадмуса о том, что он нашёл решение по избавлению метки и её влияния, Драко пропускал мимо ушей. Он бы сам себя не оправдал. Никогда. Драко никто не заставлял. Он согласился не раздумывая, увидев в этом преимущество. Там, на свободе, было проще покончить со всем. Проще прекратить. Драко ожидал, что, окажись он снова здесь, в мэноре, воспоминания захлестнут волной боли, которую он даже не пытался подавить, находясь в тюрьме. Она была нужна ему, чтобы помнить. Помнить о том, что он потерял в этом доме; чего его лишило это место. Здесь произошло его первое убийство под гнётом психопата со змеиной кожей. Здесь он потерял часть себя — часть человека. Здесь он потерял отца. И Люциусу даже умирать не пришлось, чтобы Драко попрощался с ним. Здесь он потерял её. Нарциссу. Маму. Леди Малфой. Женщину, которая была достойная жизни, как никто другой. Достойная прожить её спокойно, без боли, без тех ужасов, что видели её глаза и ощущало тело. Достойную прожить в любви и окруженную теплом. Даже находясь в пристанище тьмы, Нарцисса оставалась той, кто продолжал отрывать от своего сердца по кусочку света, протягивая его Драко, не уставая твердить о наличии в нём добродетели. Ты так сильно ошибалась, мама. Здесь Драко впервые почувствовал запах разложения трупов, крови, ускользающей надежды на спасение. Он почувствовал запах, который навечно перекрыл песнь цветущих садов; здесь закончилось его детство. Здесь он стал убийцей в обличии ребёнка. Вернувшись сюда, Драко отсчитывая мгновения ждал, когда горло начнёт раздирать от горечи, ждал, когда кровь забурлит отвращением к себе. Он жаждал боли, которая смогла бы поглотить его настолько, чтобы он смог уйти. Хотелось просто прекратить. Драко больше не мог видеть сны о матери, которая сделала последний вздох в его руках. Он хотел перестать чувствовать, как стягивало лицо от солёной влаги, когда, плача навзрыд, он опускал её тело в гроб. — Прости меня. Умоляю, прости меня. Его душили воспоминания, как мраморная плита с выгравированными инициалами парит над свежей могилой и опускается под рыдания мальчика, которому пришлось стать взрослым слишком рано. — Мне жаль. Мне так жаль, мам. Ему не хотелось больше чувствовать на руках капли росы, упавшие с лепестков от сорванных наспех цветов. — Забери меня. Забери меня с собой, мам. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. Забери. Драко хотел забыть нечеловеческий крик, который вырвался из него, когда авроры выбили из руки приставленную к виску палочку. Он хотел забыть вкус сырой земли, осевшей навечно где-то в лёгких. Хотел забыть, как окрасились его кровью белые лепестки лилий, оскверняя любимые цветы матери. И вместо того, чтобы захлебнуться в жалости и дать ему возможность покончить с этим поскорее, — всё стало исчезать. Боль, сны, отчаяние — всё стало меркнуть, когда он оказался здесь снова. Это было ненормально. Совершенно аморально и недопустимо. Прошедший через столько человек не мог просто «отключиться» и жить дальше. Не мог забыть о причинённом ущербе; о том, насколько развращена его душа. Он хотел прекратить. Драко не помогли дементоры, которые будто по предписанию обходили его стороной вместо того, чтобы лишить рассудка. Ему не помогли тюрьма и штормовое море, волны которого бились о каменные стены Азкабана. Это оказалась за гранью понимания. Этот дом не мог просто так забрать его боль. Не после всего, что он здесь сотворил и чему позволил произойти. Вместо ожидаемой темноты, готовой принять в свои объятия, Драко почувствовал нужду. Он стал нуждаться в пленительной тишине, которая дарила некое забвение. Внутри будто образовалась воронка с вознесёнными стенами, которая не давала боли прорваться. Будто его способность к окклюменции вновь стала активна. Словно она решила взять вверх над изоляторами магии и в последний раз сделала подарок, запечатав все воспоминания в потайные коробки, угодившие за сотню дверей и замков. Исчезали крики матери во снах. Больше не было тёмно-коричневых пятен, засохшей крови на руках, когда он просыпался. Драко стал забывать запах гниения плоти. Перестал ощущать дрожь в пальцах, спускаясь в главную гостиную. Он не заметил, как стал спать больше трех часов в сутки и просыпаться с чувством давно забытого голода. Возвращались потерянные эмоции. Появилась эрекция, которой не было долгие месяцы. Драко сам занялся ремонтом с нуля возведённой комнаты в поместье. Это было единственным условием, точнее сказать, просьбой. Ему нужно было место, куда не ступала нога матери или отца; места, которое не было осквернено Реддлом. Место, где он мог побыть в тишине и, конечно, подумать. Ведь с его телом и разумом происходило что-то странное. И какой-то части внутри него это не нравилось, пока другая вопила от восторга, наслаждаясь появившейся плотностью мышц в теле, аппетите и возможностью кончить, чтобы снять напряжение. Драко забывался. Это было так соблазнительно, так чисто, будто… заново. Спустя несколько недель, когда Мур собрал вокруг себя команду из авроров, взял француза-целителя в помощники и оборудовал рабочие кабинеты, заняв половину второго этажа мэнора, Драко сказали о пополнении. Ему назвали имена тех, кто должен был прибыть сюда за исцелением. Тогда он почувствовал это впервые. Это было похоже на пощечину. Отрезвляющую, разрезающую кожу на скуле. Тогда Драко первый раз услышал шёпот в голове: не поддавайся. Всё началось с Пэнси. Именно в ней Драко впервые заметил изменения. Во взбалмошной, непокорной Паркинсон, он увидел полное подчинение. Спустя несколько недель она перестала оглядываться по сторонам, искать опасность за каждым углом; не пыталась больше выяснить что-нибудь и разузнать о процедурах, на которые её отводил ЛеБлан. Пэнси стала улыбаться, что вроде должно было успокоить Драко, но… Шёпот не прекращался. Голос, похожий на его собственный, не умолкая твердил, что это неправильно. Улыбка, смех и отчаянное желание Пэнси жить — всё было неправильно, фальшиво. Изменения в Тео Драко заметил не сразу, хоть и жили они в одной комнате. Всё было слишком прозаично за исключением того, что Драко не хватало его голоса. Но это не помешало им общаться молча, понимать друг друга без слов, как было всегда. Драко казалось, что он изучил черты лица Тео лучше своих, потому что мог определить эмоции, который испытывает друг, лишь взглянув на донельзя знакомый родинками профиль. ЛеБлан говорил, что в рамках лечения они стали идеальным тандемом: Драко, нуждающийся в нескольких минутах тишины, и Тео, который был способен это ему дать. Нотт никогда не смотрел на Микаэля или Кадмуса с враждебностью или настороженностью во взгляде, в отличии от Драко. Его глаза были тёплыми. Всегда. Даже после всего, что с ним произошло, Тео не прекращал излучать этот свет и тепло, который так манил, притягивал, что хотелось просто уткнуться ему в грудь и дышать, дышать, дышать, насыщаясь и впитывая в себя запах лета и пенистых волн моря. Но то, что заставило голос зашептать вновь, — так это покорность Тео. Нотт был сентиментален. По меркам Драко слишком, нетерпелив и вспыльчив в спорах, пока имел возможность говорить. Тео всегда горел идеями и чувствами; он был тем человеком, который мог заставить по щелчку пальцев ужаснуться, а в другую секунду рассмеяться, чувствуя трепет и вибрации любви в груди. Но видеть в нём доверие ко всему, что происходило вокруг, было сродни бескрылому гиппогрифу — неправильно. И снова покорность. Беспрекословная, блять, покорность всему, что ни сказал бы Мур. Мерлин свидетель, Драко пытался заткнуть его, того себя, внутри. Потому что видеть, как люди меняются, как им становится лучше — единственным, оставшимся, близким ему людям, — было приятно. Было удивительно осознавать, что у них правда появился шанс стать частью общества и заслужить прощение. Пэнси улыбалась; Тео поправлялся, физически уж точно, и перестал походить на восставший труп. Грегори начал перенимать привычки Нотта и много читать, изучать и думать. Блейз перестал бродить с понурым взглядом. Ещё был Микаэль, который старался угодить всем и каждому. Приносил Тео книги из магловских магазинов. Пэнси — любимое мороженое из кофейни в Косом Переулке. Блейзу — огневиски, но только на праздники. Даже домовик, которого Малфой успел освободить, ходил в новой сорочке, купленной ЛеБланом в специальном магазине. Драко это не нравилось. От целителя веяло лицемерной и чрезмерной опекой. Однако чувство свободы — свободы слова и воли рядом с Микаэлем стало лучшим ощущением за время, что он находился здесь. Словно с разума Драко спадали железные оковы, когда они вступали в диалог. Это было естественно. Не подавляюще. С Вилмаром же мозги отключались, превращались в мягкое желе и делали из Драко и остальных безвольных кукол, слепо следующих за голосом доктора. Неправильно. Неправильно, твою мать! — кричал голос внутри. Чем больше Драко анализировал поведение друзей, тем больше убеждался — всё, связанное со слепой нуждой, испытывал не он один. — Ты это не серьёзно, Тео, — сказал однажды Драко Нотту. — Неужели, Мерлин… Неужели ты правда думаешь, что это, — он кивнул на своё предплечье, — возможно вылечить. Тео взял лежащее на столе перо и окунул в чернильницу. Перевернув страницу книги, он стал писать прямо на полях: «Ты ведь верил. Ты сам говорил нам, что это работает…» Да, Драко правда говорил. Уверял всех, если быть точнее. С горящими глазами, как в детстве, только без одеял на макушке и в полный голос, потому что Нарцисса не могла их услышать, наказать и оставить без полетов над озером на следующий день. Говорил, что у них появился шанс что-то исправить, когда остальные в ответ недоверчиво кривились. — Я… — У Малфоя сдавливало горло, отчего он не мог продолжать. Он даже не знал, как это объяснить. Просто чувствовал. — Блять! Всё было сложнее. Намного сложнее, чем думал Драко. И каждый последующий день он испытывал необходимость покориться. Бесконтрольное, не поддающееся объяснению желание уступить той части себя, которая выла от нужды. Сны вернулись. В них больше не было стекающих по лицу капель крови и оглушительных криков Нарциссы. Не было затравленного, обезумевшего взгляда отца. Череп больше не крошился от приснившегося круциатуса, произносимого уродливым ртом. Ему снилось детство. Рождественские каникулы, огромная ёлка, Хогвартс, столы, заваленные угощениями, и снег, падающий с потолка в Большом Зале. Драко снился квиддич и полёты на метле. Ветер, кусающий за пальцы, пробирающийся под перчатки, спортивное джерси и мантию с согревающим. Ему снились вечера у камина, когда его семья ещё была похожа на семью. Ему снилось Тирренское море, волшебные улицы Италии и первый в жизни глоток огневиски. Снились танцы с матерью под игру отца на фортепьяно; снилась тоска, которая кислотой лилась на сердце и растворяла его, плавила. Снился цитрусовый запах, витающий в его спальне. Горьковатый и сладкий одновременно. Драко ломало, будто от нехватки кислорода, когда он отказывался идти на поводу нужды. Ломало так, что не хотелось просыпаться; хотелось остаться там, во сне, где сознание возвращало его во время, в котором страх ответственности за причинённый ущерб не давил на плечи. Мерлин, он понятия не имел, как это остановить. Не знал, как это можно объяснить. И самое главное — кому.***
Драко оставил дверь, выходящую на балкон, приоткрытой, позволяя осеннему воздуху проникнуть в комнату. Взяв стул за спинку, он отодвинул его от столика, служившего подставкой для всего, но только не для того, что было сейчас необходимо. Драко положил одну книгу на другую, и так ещё несколько раз, пока не получилась внушаемого размера стопка; книги он спустил, подперев ими ножку стола, а перья, несколько карандашей и чернильницу собрал рукой в одну хаотичную кучу и вместе с листами пергамента отодвинул к противоположному концу круглой столешницы. Драко всегда просыпался рано, раньше Тео, который любил поспать подольше. Он огляделся в попытках найти то, зачем вообще вышел на балкон. Увидев торчащий уголок прямоугольной пачки под исписанными листами бумаги, Драко глухо выругался, достал сигарету и закурил. Первая затяжка всегда была особенной — Драко любил оттягивать этот момент до последнего. Она обжигала горло, оседала на рецепторах приятным покалыванием и на несколько секунд дарила чувство растворения. Когда-то давно ему сказал об этом Тео, и он запомнил. Услышав треск аппарации, парень обернулся, застав домовика за спиной. — Хозяин Драко. — Эльф поклонился. — Гиби пришёл забрать посуду. Можно? Драко покрутил фильтр сигареты между пальцами и, затянувшись, заговорил огрубевшим голосом: — Привет. Почему ты спрашиваешь? — Он подбородком указал на пустые чашки, которые стояли в аккуратный ряд возле кованого ограждения. — Гиби пытался всё здесь вчера отмыть. Гиби говорил мистеру Нотту, что Гиби необходимо прибраться. — Эльф пошлёпал босой ногой по каменному полу и сложил тонкие руки на груди. — Гиби хороший эльф, у него никогда не было так грязно. Мистер Теодор не даёт делать Гиби свою работу… Эльф продолжил причитать о дурной привычке Тео, пока Драко сосредоточил своё внимание на пасмурном горизонте. Погода портилась. А ведь было только начало осени, но вечерами, когда он выходил на улицу, пар валил изо рта. Драко не любил осень. Не любил наступающие холода. Слишком многие воспоминания лезли на поверхность, желая разворотить сердце. В Азкабане холод был тем, в чём Малфой нуждался. Микаэль назвал это способом наказать себя, будто мозг Драко не принимал информацию, что он уже отбывает наказание. Будто телу было мало, будто он неосознанно желал лично истязать себя. Драко не стал с ним спорить, доказывая обратное, но и не согласился. Он не был сумасшедшим. Не был, пока не попал сюда. Услышав шорох простыней, Драко обернулся. Поднявшийся с постели Тео сунул ноги в пушистые жёлтые тапки, которые слишком глупо смотрелись в сочетании с чёрными пижамными штанами, и снял с изголовья приготовленную или, скорее, оставленную с ночи толстовку. У Драко сжалась челюсть от созерцания грубых, давно заживших рубцов, выделяющихся бледностью на смуглой коже спины. Шрамы Тео перекрывали друг друга, соединяясь в бесчисленные линии разной степени длины и ширины. Драко до сих пор не мог привыкнуть ним; он так отчетливо помнил тот день, когда застал друга в комнате, лежащим в постели кровяной бани, словно это было вчера. Под шеей чёрным пигментом был выбит номер заключения, такой же, как у Драко. Разница состояла лишь в двух цифрах. Похожи, но слишком разные. Так всегда говорила про них Нарцисса. Будто луч солнца и блик звезды на чёрном небе застывали рядом, когда Драко приближался к Тео. Надев кофту, Тео развернулся, а Драко обратился к домовику. — Ты его разбудил. — Он вдохнул новую порцию дыма и, облизнув пересохшие губы, посмотрел на растрёпанные кудри Тео и совсем не заспанное лицо, что означало — тот давно не спал. Тео сел на соседний стул и протёр глаза. — Гиби подать чай? — Раздался щелчок: книги и пергамент повисли в воздухе, а столешница мгновенно заблестела. — Кофе и чай Тео. Спасибо, Гиб. — С молоком? — Домовик повернулся к Тео, ещё раз щелкнул пальцами, и книги, что так аккуратно расставил Драко, испарились, разместившись на положенных им местах. — Доброе утро, мистер Теодор. Тео лениво улыбнулся домовику и кивнул, отвечая на вопрос. Вытянув длинные ноги вперёд, он потянулся и зевнул, откинувшись на спинку стула. Прохладный ветер лизнул его шею, послав по коже орду мурашек; парень вздрогнул и с прищуром повернулся к Драко, будто чувствуя, что он хотел что-то сказать. Драко сделал последнюю затяжку, и затушил сигарету. — Гиби сказал, что ты ведёшь себя отвратительно. — Тео закатил глаза и цокнул языком. Он занес руку и взлохматил волосы на затылке, скорчив гримасу, понятную лишь ему одному. Эльф появился за их спинами, отчего Тео вздрогнул. На столе появился поднос с блюдцами, полными сладостей, которые Драко не ел, кофейником и прозрачным чайником с зелёным чаем. Протянув другу пачку сигарет открытой стороной, он поднял чашку кофе, которую успел наполнить Гиб, прежде чем исчезнуть. Драко пригубил обжигающий напиток и отставил, втянув воздух сквозь зубы. Раздался щелчок зажигалки и одновременно с ним — стук в дверь. Тео перехватил сигарету указательным и средним пальцами и оглянулся. — Входи, — сказал Драко, не задумываясь, кто там мог быть. — Привет. — Раздался голос Грега и еле слышимый скрип двери. — Драко, я тут… — Он подошёл ближе и, увидев Тео, охнул. — О-о, думал, ты ещё спишь. Я, вот. — Парень положил книгу на стол. — Принёс. Возвращаю. Грегори прошёл вперед и встал перед ними, облокотившись спиной об ограждение. Тео сложил губы трубочкой, выпуская голубоватое облако дыма и, потянувшись правой рукой к мочке уха, покрутил изумрудный камень серьги. Драко в это время думал, что пора утеплять балкон. И расширять, видимо. Закрыв собой обзор на двор мэнора, Гойл принялся рассказывать о плане на сегодняшнее утро. — У Тео терапия с Вилмаром, а после с Микой. У тебя, — Грегори посмотрел на Драко, — наоборот. У Пэнси и Уизли совмещённая процедура после обеда. Тео пнул Драко по лодыжке, взглядом указав на пепельницу, которую он поставил на пол, чтобы не портила аппетит. Нагнувшись за ней, Драко услышал, как совсем тихо прозвучал женский голос. Он выпрямился и с любопытством подался вперёд. Внизу, прямо под балконом, расхаживала Грейнджер на пару с ЛеБланом. И тут же резко дёрнул головой, отчего шейные позвонки хрустнули; он несколько раз сглотнул, пытаясь избавиться от спазма, когда заметил вылетевшие из её палочки искры. — Нет! — Он вытянул руку перед Тео, не дав ему наклониться, когда Грегори, блять, Гойл повернулся, поддавшись любопытству. Его спина моментально напряглась, а руки сжались в кулаки. — Палочка. Тео кивнул и только после того, как Драко убрал руку, поддался вперёд. Грейнджер остановилась перед домом, раскинув диаграмму, напоминающую ту, что она рассматривала в крыле, во время их совместной прогулки. — Что она делает? — Диагностику. — Драко отодвинул чашку с кофе подальше и облокотился локтем о стол. — Рановато сегодня, — добавил он больше для себя, подперев подбородок кулаком. Тео наклонился на стуле и с прищуром хитрой лисы посмотрел вниз. Драко заметил намёк на ухмылку на лице Нотта. Тот потянулся и тыльной стороной ладони саданул Гойла по бедру, чтобы он подвинулся и не загораживал обзор. Оранжевый уголек вспыхнул, Тео глубоко затягивался, не сводя взгляда с недовольного выражения лица ведьмы и вслушиваясь в тихое бормотание. Микаэль стоял позади Грейнджер и что-то записывал в небольшой блокнот. Драко делал так же. Не по доброте душевной, конечно. И не ради помощи. Ему нужно было понять, что узнала Гермиона и какие выводы сделал её расхваленный умный мозг. — У неё сегодня день рождения. — Грегори обернулся, взял почти остывшую чашку с нетронутым чаем Тео и наткнулся на взгляд темных, с проблеском зелёного глаз. Тео поднял левую бровь и небрежно дёрнул кистью руки, как бы подгоняя. — Продолжай, — ответил за друга Драко. — А что продолжать? Уизли вчера говорила с Пэнси, что не знает, как ей поступить с подарком для подруги. — На последнем слове Гойл скривился, а Тео, затушив сигарету, поднялся и встал рядом с Грегори. Оперевшись об ограду, он сложил перед собой руки и переплёл пальцы. Драко продолжал наблюдать сидя. Какой-то извращённой частице внутри него хотелось, чтобы Грейнджер подняла голову. Ему хотелось увидеть её лицо. ЛеБлан кивал на её комментарии, лишь изредка уточняя что-то. — Доброе утро, Мик! И слава Мерлину, что Гойл стал таким приветливым. — И тебе… тебе тоже, Грейнджер, — добавил он запинаясь, будто смутился. — Привет, парни. — Целитель закинул голову, прищурившись от яркости цветов. Драко прекрасно видел их лица между прутьев ограждения. Видел, каким румянцем окрасились щёки Грейнджер, когда Тео поднял руку и поиграл пальцами в воздухе, явно забавляясь и дразня бывшую сокурсницу. Взгляд Драко метался от одной кудрявой головы к затылку другой. Он не мог ошибиться. Тео выглядел более чем заинтересованным. Драко пока понятия не имел, в каком смысле, но он понимал Тео. Грейнджер была первым человеком за последний год, которая разбавила их общество, и, конечно, Тео стало интересно. Только вот на Уизли Нотт так не смотрел, когда девчонка впервые здесь появилась. А появилась она ярко, под стать цвету своих волос. Драко думал, что она способна убить их по очереди ночью. Нотт её подначивал, в открытую флиртовал, но никогда не смотрел так. — Привет. — Гермиона прочистила горло, опустив лицо вниз. О, бедняжка. Она чувствовала себя виноватой после недавнего посещения своих новых «друзей». Пэнси — довела, на Тео смотрела с мерзкой, отвратительной жалостью, в которой его друг не нуждался, на Драко напала, сбив яростной волной. При этом совершенно забыв, что здесь ей никто ни хрена не должен! Драко не смог сдержать улыбки и тоже поднялся, чувствуя, как настроение меняется в лучшую сторону. Он встал рядом с Гойлом. Вздёрнул бровь, когда ведьма встретилась с ним взглядом, и хладнокровно ухмыльнулся. Она была одета в магловскую одежду, так же, как и все здесь. Новая деталь в её гардеробе привлекла не только его внимание: короткий кожаный корсет, служивший портупеей для палочки и надетый поверх молочно-белой блузки, сжимал и так узкую талию, приподнимая грудь. Бросив взгляд на Тео, Драко сам себе утвердительно кивнул. Он вытащит их отсюда. Как бы Грейнджер ни раздражала его, возможно, она была единственной, кто мог разобраться с тем, что с ними происходит в этом месте.***
Их пальцы будто были покрыты экстрактом бадьяна… Я никому не позволял прикасаться к ним. Никогда не думал, что прикосновения могут быть такими…